Нам пришлось отойти в сторону, пропуская въехавшую во двор машину. И через несколько секунд — ещё одну. Я вздохнула, отбирая свои руки. Что ж, когда–нибудь этот разговор всё равно должен был случиться.
Очутившись на полупустой детской площадке, мы присели на лавочку.
С веток деревьев падали первые пожелтевшие листья, наполняя собой небольшой дворик. Малыши с удовольствием копались в песочнице, а их сонные мамы одним глазом приглядывали за чадами. Мы сидели на ярко–зелёной лавке, наше молчание затягивалось. Оно не было неловким, какое разделяют едва знакомые влюблённые. Напротив, у меня были вопросы, но я не торопилась их озвучивать. Боялась, что человек, исполосовавший моё сердце в лоскуты, сможет задеть во мне что–то живое. И тогда снова будет больно.
— Ты злишься на меня? — тихо спросил он после нескольких секунд молчания.
— Мне всё равно, — зябко пожала плечами.
Юра рассеянно кивнул, не глядя на меня.
— Идея с сервисом была глупостью. Я не мог просто так тебя отпустить, я не готов был к тому, что ты…
— Что я могу сама принимать решения? Или что я могу уйти?
Он невесело хмыкнул, разглядывая площадку.
— Ты ведь любила меня. Ты знала, что я изменяю тебе, но всё равно любила.
Я промолчала. Тяжело признавать собственные ошибки.
— Так когда ты успела поменяться? — посмотрел на меня, задумчиво оглядывая моё лицо. — Почему так, Кать? Почему ты не захотела даже попробовать начать с начала? Я ведь был готов вернуться в семью… Совсем вернуться. Навсегда.
Кольнуло где–то глубоко в сердце от последней фразы. Разве не этого я хотела все эти годы? Чтобы вернулся, чтобы любил…
— А почему именно ко мне?.. Что, другие хуже борщ варят?
— Да нет… — хмыкнул. — Не поэтому. С тобой легко. И тебе можно доверить детей… Так почему ты не захотела сохранить нашу семью?
Я зажмурилась, скрывая проступившую влагу на ресницах, и сглотнула ком. Легко ли каждый день силой веры воплощать иллюзию в реальность? Легко ли, расставшись с розовыми очками, вновь и вновь вспоминать о годах, вычеркнутых из нормальной жизни?..
— Разве это теперь важно?
Вопрос повис в воздухе. Лёгкий ветер приносил шум трассы и поднимал в воздух золотистые листья, кружа их вихре, словно в танце. Искоса взглянув на бывшего мужа, я увидела, как верхняя часть красивого Юркиного лица от ветра оказалась прикрыта чёлкой, которую он небрежным жестом откинул назад.
Несколько секунд тишины. Несколько моих медленных, почти судорожных вдохов.
Зря я согласилась на этот разговор. Зря.
— А ты?.. — повернулась к нему, встречаясь с вопросительно внемлющим взглядом. — Ты… — тихо прошептала, выталкивая больной вопрос, который обходила годами. Глаза всё же предательски защипало. — Ты меня любил? Хоть немного?..
Юрка несмело накрыл своею ладонью мою на лавке, чуть сжал, оглаживая большим пальцем. И от этого его по–настоящего нежного, и потому редкого жеста, стало невыносимо больно. Секунды молчания складывались в виноватый неслышный монолог, где мужской вздох стал последней точкой.
— Мало любил, если спрашиваешь. Я ведь гад, сволочь и наш брак — ошибка… Так ты думала обо мне все эти годы, ожидая с работы?.. Да так, так… — Он грустно ухмыльнулся одним уголком рта, склонив голову, а затем серьёзно посмотрел в глаза — Знаешь, Катюш, если бы можно было открутить время назад… Я бы хотел начать всё сначала. Без вечного вранья, потуг быть лучше, чем я есть. Ты же классная была, я с тобой был счастлив тогда, в самом начале.
А я только сейчас осознала, что невольно ловлю каждое его слово и замираю, когда он рассматривает так, словно откровенно любуется мной. Любуется и злится. Вот только меня давно мучил вопрос, — чем же я была хуже других?
— Была? И что же случилось?
— Не знаю… — задумался. — Как–то всё однообразно стало. Скучно… Куда–то пропала твоя яркая искра. Знаешь, ты не обижайся, но раз уж спросила… Я ведь женился на красивой задорной девчонке, а жил… с уставшей от жизни… женщиной.
Падают, падают осенние листья, вычерчивая на асфальте невидимые знаки. Осень — всегда время тоски и перемен. Я спрятала согретую чужим теплом ладонь, сложив руки на груди. Вот только Юрка странно посмотрел на меня. Удивлённо.
— Обиделась? Я же не хотел, зай… Прости. Зря сказал.
Я пропустила момент, когда Юркина рука оказалась у меня за спиной. Хотела встать, оттолкнуть — так было надо, так правильно!..
— Ты такая красивая стала, Катюш… — прошептал хрипло, склонившись. — Я умираю от желания прикоснуться к тебе снова, вдохнуть твой запах… А ты такая гордая и независимая, такая неприступная…
Между нашими лицами оставались считаные сантиметры. Я видела каждую родную чёрточку, вспоминала вкус его губ и каким нежным и страстным он может быть…
— Любимая… — огладил свободной рукой моё лицо. — Желанная моя…
Он замер в последний момент, поймав мой равнодушный взгляд.
— А знаешь, Юр… Если бы мне выпал шанс начать с тобой всё с начала, я бы не изменила ни минуты. Так что… Спасибо, что ты был откровенен со мной. Спасибо, что не любил.
Спокойно встав без какого–либо сопротивления, я закинула спортивную сумку на плечо. Прошлого изменить нельзя, да и в самом деле — надо ли? Здесь и сейчас я совершила, наверное, самый важный шаг за последнее время: приняла этого человека таким, какой он есть. Он никогда не станет лучше или хуже. Юрка навсегда останется моим мужем, но теперь уже бывшим. И даже немного жаль его…
Ведь я смогла измениться и приобрести полезный жизненный опыт. Но смог ли он?..
Я шагала к подъезду, щурясь осеннему солнцу и людям. А перед глазами всё ещё было красивое мужское лицо, с неожиданными морщинками, которых я раньше не замечала. Тени вокруг выразительных глаз сильно старили Юрку. А на висках… Время не щадит никого. И ничто больше меня с этим человеком не связывает, — зарубцевался, загрубел последний шрам в душе. Неосознанно я коснулась кулона на шее, и, судорожно вздохнув, едва заметно улыбнулась, взглянув на бегущие по небу облака сквозь жёлто–зелёные кроны деревьев.
Горько–солёный вкус свободы оказался больше наполнен лёгкостью ветра.
Брак не может быть счастливым,
если супруги до вступления в союз
не узнали в совершенстве нравы,
привычки и характеры друг друга
Оноре де Бальзак
Что может быть лучше растянутого тёплого свитера, деревянной веранды и кружки какао с корицей и ванилью? Только то же самое, но с вкусным детективом! И я наслаждалась осенним днём в мягком старом кресле на террасе отчего дома, закинув ноги в шерстяных носках на кованный тяжеленный стул в изящных вензелях, которым очень гордился папа. Будучи в молодости единственным, а потому лучшим кузнецом в округе, он успел сделать многие вещи для дома. А потом здоровье кончилось, и начались папины серые будни вперемешку с артритом и воспоминаниями о былых деньках.
Терраса была остеклённой, с широкими, вечно распахнутыми дверями, отчего пол у входа был усыпан подсохшей красной и жёлтой листвой с плодовых деревьев. Дамьен, вволю нагулявшись в первые же два дня по саду, и разодрав соседской собаке морду за неуёмное любопытство, теперь мирно посапывал на моих ногах.
— Кать, телефон звонит…
Мама вышла, вытирая руки полотенцем. Из дома тут же потянуло вкусной стряпнёй, а рот переполнился слюной.
— Я слышу, — отозвалась, перелистывая шуршащую страницу книги.
Над ухом послышался укоризненный вздох.
— Ответь, дочь… Волнуется ведь! Подумаешь, поругались, с кем не бывает?
— Он знает, где я. Захочет, приедет.
Конечно, я бы не была такой спокойной, если бы не знала, что эта размолвка — временна. Просто мне захотелось побыть с родными, сменить обстановку. Это не так уж и удивительно, если вспомнить, как часто мы стали ссориться по мелочам. Брошенные посреди комнаты носки, немытая чашка, вовремя не выгулянная собака… Что–то стало исчезать из наших отношений. Я честно говорила об этом не раз, но, кажется, так и не была услышана.
По жестяной крыше весело ударялись и отскакивали тяжёлые капли всё усиливающегося дождя. Но в пледе было тепло и уютно, а какао не успело остыть. Два дня назад я официально стала свободной от брачных обязательств, но не испытывала по этому поводу никаких эмоций. Гораздо больше мне нравилась мысль о том, что на квартиру нашёлся покупатель, и он уже внёс предоплату. А значит, скоро и всё остальное окажется поделённым поровну.
Похоже, мама забрала у меня и телефон, и кружку, чтобы не опрокинула, засыпая. На свежем воздухе за чертой огромного города и так отлично спится, а уж монотонному убаюкивающему перестуку дождя и вовсе не воспротивиться…
Мне снились чудесные цветные сны. Кто сказал, что такие снятся лишь сумасшедшим и детям, тот просто завидует. Монохромными мои сновидения были несколько раз и свидетельствовали скорее о чёрной депрессии. Я летала в небе, обладая суперсилой. Словно герой из голливудского блокбастера, соревновалась на мечах с лучшими самураями тысячелетия, и даже почти победила! Оставалось лишь ещё немного выстоять, ещё немного приложить усилий, но мастер оказался сильнее меня и уверенно теснил выпадами к краю мира.
Вот только самурай, вместо того, чтобы приложить меня как следует мечом напоследок, неожиданно нежно прижался губами к моим губам. Застонав, я отвернулась, сонно потирая глаза и недовольно косясь на вполне европейское лицо с пытливой полуулыбкой. Макс нависал надо мной, упёршись руками в ручки кресла, и ничуть не смутился моей досады на лице.
— Мадам, вам вредничать не надоело?
— Я разве вредничаю? Всего лишь интригую!..
— Весь внимание, — хмыкнул добродушно. — Чем порадуете? Обед, порка, казнь?..
Сон как рукой сняло. Я удивлённо распахнула глаза.
— Макс, ты каких там оттенков насмотрелся без меня?.. Какая порка?!
— Обыкновенная. С эротическим уклоном.
Ах, даже так?.. Теперь была моя очередь веселиться.
— Как будет угодно моему хозяину. Что предпочитаете: плётки, наручники, кляп?..
— «Извини» будет достаточно.
— Извините, хозяин, рабыня больше не будет подбирать носки по всему дому! Рабыня хочет, чтобы её отшлёпали!..
Изумление Макса росло всё сильнее с каждым выкрикнутым словом, а под конец, когда я окончательно разозлилась, уже опасливо косился на двери.
— Может, — продолжила, — мне плётку принести и умолять на коленях выпороть…
Макс поймал моё лицо руками.
— Тихо ты! — рассмеялся, следом завладевая губами. — Твои нас услышат, не то подумают… — подсунул руки под спину и колени.
— А пусть думают! — завертелась в загребущем захвате. — Я требую сатисфакции плётками и… контрибуции!..
— Да понял я, понял… — раздражённо заворчал.
Макс наконец извлёк меня из–под кота, книжки и пледа и немного покачал на весу, укоризненно глядя в глаза.
— Квартиру пропылесосил, посуду вымыл, мусор вынес. Но стирать и готовить не буду.
— Будешь.
Щуриться я тоже умею. И даже сопеть, прожигая взглядом, у меня получается куда эффектнее! Вот только Максу это не понравилось. Грустным и унылым стало его лицо, а мои ступни ощутили вес всего тела на холодном дощатом полу террасы. Дождь всё упрямее колотил по крыше, стекая громким водопадом на землю. Максим сложил руки на груди и, присев на спинку дивана сбоку, молча наблюдал за буйством непогоды, а Дам, как истинный кот, тут же занял хозяйское нагретое кресло. Видимо, чтобы не остывало…
Устроившись на диване с поджатыми ногами, я ждала, что меня всё–таки обнимут, но… Широкая мужская спина застыла передо мной красивой скульптурой, а дождь всё лил и лил, словно небо прохудилось.
— Ты голодный? — тихо спросила, глядя на эффектный разворот плеч.
Я рефлекторно перетёрла подушечками пальцев воспоминание о мягкой нагретой ткани его тонкого свитера. Это тающее в руках ощущение не хотелось отпускать. Выхваченный на несколько упоительных мгновений запах его тела взбудоражил воспоминания и ссориться уже совсем не хотелось.
— Мама борщ готовит, я давно хотела тебя познакомить с роднёй. Знаешь, она отлично стряпает!..
Максим отрицательно покачал головой.
— Если мы сейчас не можем договориться о мелочах, то что будет дальше? — спросил, обернувшись и нахмуренно посмотрев на меня сверху вниз.
— Макс… — вздохнула, подползая к нему. — Я просто не хочу быть горничной, с которой ты спишь. Разве сложно поддерживать порядок в доме вместе? А если я заболею или уеду?
— Ты и уехала, — нахмурился обиженно. — Предательски бросила нас наедине с бутербродами и пельменями.
— Неправда! Там ещё и курица была с рисом!..
— Она была маленькая и очень незаметная...
Выдержав снисходительную паузу, Макс мученически вздохнул, обнимая меня в ответ. Падать с ним на диван было страшно и неожиданно, а потому не обошлось без визга, — ещё и щекотать начал прицельно по самым чувствительным местам!
— Макс!.. — пискнула, отбиваясь. — Ну Максим!..
— Вреднота моя, — прорычал, стискивая и укладывая на себя.
Пришлось усесться верхом, и упереться в грудь разыгравшегося мучителя. Одно хорошо точно — он тёплый. И так и тянет уткнуться носом в лёгкий нагретый свитер под ладонями... Но, раз я «вреднота», то марку надо держать. Из вредности.
— Только не думай, что я тебя простила на этом, — пригрозила пальцем, стараясь сохранить максимально серьёзное выражение лица.
— Кать, ну чего ты ещё хочешь? — судя по кошачьей улыбке, Макс на мою серьёзность не купился. — Не умею я готовить и не хочу, — этим женщина должна заниматься! Или желаешь в больницу с отравлением?
Я задумалась. Качнулась на нагретом месте. Повар из Макса и впрямь был плохой. Но в те моменты, когда приготовленные им подгорелые тосты, в компании паштета и кофе попадали ранним утром на подносе в нашу постель… А там и джем клубничный и перепачканные лица уже обоих, и затянувшийся романтический завтрак с клубничными поцелуями…
Видимо, воспоминания были настолько приятными, что я не заметила, как мечтательно разулыбалась, и очнулась только от прикосновения тёплой ладони к щеке.
— Так соскучился по твоей улыбке, — ласково огладил мой подбородок и потянул за руки на себя. — Хочешь, я возьму пару дней к выходным, и куда–нибудь съездим?
И до того уютно лежать с ним на тесном диванчике под шум дождя, впитывать всем телом его тепло и вкушать подзабытый за эти дни запах!.. Я неисправима. Невозможно прощать человека только за то, как притягательно он пахнет и за обещание побыть вместе. Это всего лишь химия. А со временем исчезает, к сожалению, и она.
— Хочу на выставку.
— Что за выставка?
— Тут, через пару дней… — не договорила я.
Мы обернулись и вскочили как по команде на звук падающей посуды и мамины крики. Грохот был таким, что мне стало жутко и в кухню я влетала с перекошенным от ужаса лицом. Оказалось — не напрасно. Опрокинутая кастрюля с борщом трагично исторгала собственное содержимое на пол, где в этот момент находилась мама и держалась за руку, баюкая её. Кухонный шкафчик, висящий набекрень с распахнутой дверцей и остатками посуды, осколки которой теперь покрывали пол, был виновником случившегося.
Макс, едва не поскользнувшись на смеси осколков и борща, поспешил на выручку маме, а я — выключать плиту и поддерживать подозрительно дёрнувшийся шкафчик. И только в этот момент я заметила быстро ретирующуюся со шкафа тень с распушённым чёрным хвостом.
Очутившись на полупустой детской площадке, мы присели на лавочку.
С веток деревьев падали первые пожелтевшие листья, наполняя собой небольшой дворик. Малыши с удовольствием копались в песочнице, а их сонные мамы одним глазом приглядывали за чадами. Мы сидели на ярко–зелёной лавке, наше молчание затягивалось. Оно не было неловким, какое разделяют едва знакомые влюблённые. Напротив, у меня были вопросы, но я не торопилась их озвучивать. Боялась, что человек, исполосовавший моё сердце в лоскуты, сможет задеть во мне что–то живое. И тогда снова будет больно.
— Ты злишься на меня? — тихо спросил он после нескольких секунд молчания.
— Мне всё равно, — зябко пожала плечами.
Юра рассеянно кивнул, не глядя на меня.
— Идея с сервисом была глупостью. Я не мог просто так тебя отпустить, я не готов был к тому, что ты…
— Что я могу сама принимать решения? Или что я могу уйти?
Он невесело хмыкнул, разглядывая площадку.
— Ты ведь любила меня. Ты знала, что я изменяю тебе, но всё равно любила.
Я промолчала. Тяжело признавать собственные ошибки.
— Так когда ты успела поменяться? — посмотрел на меня, задумчиво оглядывая моё лицо. — Почему так, Кать? Почему ты не захотела даже попробовать начать с начала? Я ведь был готов вернуться в семью… Совсем вернуться. Навсегда.
Кольнуло где–то глубоко в сердце от последней фразы. Разве не этого я хотела все эти годы? Чтобы вернулся, чтобы любил…
— А почему именно ко мне?.. Что, другие хуже борщ варят?
— Да нет… — хмыкнул. — Не поэтому. С тобой легко. И тебе можно доверить детей… Так почему ты не захотела сохранить нашу семью?
Я зажмурилась, скрывая проступившую влагу на ресницах, и сглотнула ком. Легко ли каждый день силой веры воплощать иллюзию в реальность? Легко ли, расставшись с розовыми очками, вновь и вновь вспоминать о годах, вычеркнутых из нормальной жизни?..
— Разве это теперь важно?
Вопрос повис в воздухе. Лёгкий ветер приносил шум трассы и поднимал в воздух золотистые листья, кружа их вихре, словно в танце. Искоса взглянув на бывшего мужа, я увидела, как верхняя часть красивого Юркиного лица от ветра оказалась прикрыта чёлкой, которую он небрежным жестом откинул назад.
Несколько секунд тишины. Несколько моих медленных, почти судорожных вдохов.
Зря я согласилась на этот разговор. Зря.
— А ты?.. — повернулась к нему, встречаясь с вопросительно внемлющим взглядом. — Ты… — тихо прошептала, выталкивая больной вопрос, который обходила годами. Глаза всё же предательски защипало. — Ты меня любил? Хоть немного?..
Юрка несмело накрыл своею ладонью мою на лавке, чуть сжал, оглаживая большим пальцем. И от этого его по–настоящего нежного, и потому редкого жеста, стало невыносимо больно. Секунды молчания складывались в виноватый неслышный монолог, где мужской вздох стал последней точкой.
— Мало любил, если спрашиваешь. Я ведь гад, сволочь и наш брак — ошибка… Так ты думала обо мне все эти годы, ожидая с работы?.. Да так, так… — Он грустно ухмыльнулся одним уголком рта, склонив голову, а затем серьёзно посмотрел в глаза — Знаешь, Катюш, если бы можно было открутить время назад… Я бы хотел начать всё сначала. Без вечного вранья, потуг быть лучше, чем я есть. Ты же классная была, я с тобой был счастлив тогда, в самом начале.
А я только сейчас осознала, что невольно ловлю каждое его слово и замираю, когда он рассматривает так, словно откровенно любуется мной. Любуется и злится. Вот только меня давно мучил вопрос, — чем же я была хуже других?
— Была? И что же случилось?
— Не знаю… — задумался. — Как–то всё однообразно стало. Скучно… Куда–то пропала твоя яркая искра. Знаешь, ты не обижайся, но раз уж спросила… Я ведь женился на красивой задорной девчонке, а жил… с уставшей от жизни… женщиной.
Падают, падают осенние листья, вычерчивая на асфальте невидимые знаки. Осень — всегда время тоски и перемен. Я спрятала согретую чужим теплом ладонь, сложив руки на груди. Вот только Юрка странно посмотрел на меня. Удивлённо.
— Обиделась? Я же не хотел, зай… Прости. Зря сказал.
Я пропустила момент, когда Юркина рука оказалась у меня за спиной. Хотела встать, оттолкнуть — так было надо, так правильно!..
— Ты такая красивая стала, Катюш… — прошептал хрипло, склонившись. — Я умираю от желания прикоснуться к тебе снова, вдохнуть твой запах… А ты такая гордая и независимая, такая неприступная…
Между нашими лицами оставались считаные сантиметры. Я видела каждую родную чёрточку, вспоминала вкус его губ и каким нежным и страстным он может быть…
— Любимая… — огладил свободной рукой моё лицо. — Желанная моя…
Он замер в последний момент, поймав мой равнодушный взгляд.
— А знаешь, Юр… Если бы мне выпал шанс начать с тобой всё с начала, я бы не изменила ни минуты. Так что… Спасибо, что ты был откровенен со мной. Спасибо, что не любил.
Спокойно встав без какого–либо сопротивления, я закинула спортивную сумку на плечо. Прошлого изменить нельзя, да и в самом деле — надо ли? Здесь и сейчас я совершила, наверное, самый важный шаг за последнее время: приняла этого человека таким, какой он есть. Он никогда не станет лучше или хуже. Юрка навсегда останется моим мужем, но теперь уже бывшим. И даже немного жаль его…
Ведь я смогла измениться и приобрести полезный жизненный опыт. Но смог ли он?..
Я шагала к подъезду, щурясь осеннему солнцу и людям. А перед глазами всё ещё было красивое мужское лицо, с неожиданными морщинками, которых я раньше не замечала. Тени вокруг выразительных глаз сильно старили Юрку. А на висках… Время не щадит никого. И ничто больше меня с этим человеком не связывает, — зарубцевался, загрубел последний шрам в душе. Неосознанно я коснулась кулона на шее, и, судорожно вздохнув, едва заметно улыбнулась, взглянув на бегущие по небу облака сквозь жёлто–зелёные кроны деревьев.
Горько–солёный вкус свободы оказался больше наполнен лёгкостью ветра.
Брак не может быть счастливым,
если супруги до вступления в союз
не узнали в совершенстве нравы,
привычки и характеры друг друга
Оноре де Бальзак
ГЛАВА 11
Что может быть лучше растянутого тёплого свитера, деревянной веранды и кружки какао с корицей и ванилью? Только то же самое, но с вкусным детективом! И я наслаждалась осенним днём в мягком старом кресле на террасе отчего дома, закинув ноги в шерстяных носках на кованный тяжеленный стул в изящных вензелях, которым очень гордился папа. Будучи в молодости единственным, а потому лучшим кузнецом в округе, он успел сделать многие вещи для дома. А потом здоровье кончилось, и начались папины серые будни вперемешку с артритом и воспоминаниями о былых деньках.
Терраса была остеклённой, с широкими, вечно распахнутыми дверями, отчего пол у входа был усыпан подсохшей красной и жёлтой листвой с плодовых деревьев. Дамьен, вволю нагулявшись в первые же два дня по саду, и разодрав соседской собаке морду за неуёмное любопытство, теперь мирно посапывал на моих ногах.
— Кать, телефон звонит…
Мама вышла, вытирая руки полотенцем. Из дома тут же потянуло вкусной стряпнёй, а рот переполнился слюной.
— Я слышу, — отозвалась, перелистывая шуршащую страницу книги.
Над ухом послышался укоризненный вздох.
— Ответь, дочь… Волнуется ведь! Подумаешь, поругались, с кем не бывает?
— Он знает, где я. Захочет, приедет.
Конечно, я бы не была такой спокойной, если бы не знала, что эта размолвка — временна. Просто мне захотелось побыть с родными, сменить обстановку. Это не так уж и удивительно, если вспомнить, как часто мы стали ссориться по мелочам. Брошенные посреди комнаты носки, немытая чашка, вовремя не выгулянная собака… Что–то стало исчезать из наших отношений. Я честно говорила об этом не раз, но, кажется, так и не была услышана.
По жестяной крыше весело ударялись и отскакивали тяжёлые капли всё усиливающегося дождя. Но в пледе было тепло и уютно, а какао не успело остыть. Два дня назад я официально стала свободной от брачных обязательств, но не испытывала по этому поводу никаких эмоций. Гораздо больше мне нравилась мысль о том, что на квартиру нашёлся покупатель, и он уже внёс предоплату. А значит, скоро и всё остальное окажется поделённым поровну.
Похоже, мама забрала у меня и телефон, и кружку, чтобы не опрокинула, засыпая. На свежем воздухе за чертой огромного города и так отлично спится, а уж монотонному убаюкивающему перестуку дождя и вовсе не воспротивиться…
Мне снились чудесные цветные сны. Кто сказал, что такие снятся лишь сумасшедшим и детям, тот просто завидует. Монохромными мои сновидения были несколько раз и свидетельствовали скорее о чёрной депрессии. Я летала в небе, обладая суперсилой. Словно герой из голливудского блокбастера, соревновалась на мечах с лучшими самураями тысячелетия, и даже почти победила! Оставалось лишь ещё немного выстоять, ещё немного приложить усилий, но мастер оказался сильнее меня и уверенно теснил выпадами к краю мира.
Вот только самурай, вместо того, чтобы приложить меня как следует мечом напоследок, неожиданно нежно прижался губами к моим губам. Застонав, я отвернулась, сонно потирая глаза и недовольно косясь на вполне европейское лицо с пытливой полуулыбкой. Макс нависал надо мной, упёршись руками в ручки кресла, и ничуть не смутился моей досады на лице.
— Мадам, вам вредничать не надоело?
— Я разве вредничаю? Всего лишь интригую!..
— Весь внимание, — хмыкнул добродушно. — Чем порадуете? Обед, порка, казнь?..
Сон как рукой сняло. Я удивлённо распахнула глаза.
— Макс, ты каких там оттенков насмотрелся без меня?.. Какая порка?!
— Обыкновенная. С эротическим уклоном.
Ах, даже так?.. Теперь была моя очередь веселиться.
— Как будет угодно моему хозяину. Что предпочитаете: плётки, наручники, кляп?..
— «Извини» будет достаточно.
— Извините, хозяин, рабыня больше не будет подбирать носки по всему дому! Рабыня хочет, чтобы её отшлёпали!..
Изумление Макса росло всё сильнее с каждым выкрикнутым словом, а под конец, когда я окончательно разозлилась, уже опасливо косился на двери.
— Может, — продолжила, — мне плётку принести и умолять на коленях выпороть…
Макс поймал моё лицо руками.
— Тихо ты! — рассмеялся, следом завладевая губами. — Твои нас услышат, не то подумают… — подсунул руки под спину и колени.
— А пусть думают! — завертелась в загребущем захвате. — Я требую сатисфакции плётками и… контрибуции!..
— Да понял я, понял… — раздражённо заворчал.
Макс наконец извлёк меня из–под кота, книжки и пледа и немного покачал на весу, укоризненно глядя в глаза.
— Квартиру пропылесосил, посуду вымыл, мусор вынес. Но стирать и готовить не буду.
— Будешь.
Щуриться я тоже умею. И даже сопеть, прожигая взглядом, у меня получается куда эффектнее! Вот только Максу это не понравилось. Грустным и унылым стало его лицо, а мои ступни ощутили вес всего тела на холодном дощатом полу террасы. Дождь всё упрямее колотил по крыше, стекая громким водопадом на землю. Максим сложил руки на груди и, присев на спинку дивана сбоку, молча наблюдал за буйством непогоды, а Дам, как истинный кот, тут же занял хозяйское нагретое кресло. Видимо, чтобы не остывало…
Устроившись на диване с поджатыми ногами, я ждала, что меня всё–таки обнимут, но… Широкая мужская спина застыла передо мной красивой скульптурой, а дождь всё лил и лил, словно небо прохудилось.
— Ты голодный? — тихо спросила, глядя на эффектный разворот плеч.
Я рефлекторно перетёрла подушечками пальцев воспоминание о мягкой нагретой ткани его тонкого свитера. Это тающее в руках ощущение не хотелось отпускать. Выхваченный на несколько упоительных мгновений запах его тела взбудоражил воспоминания и ссориться уже совсем не хотелось.
— Мама борщ готовит, я давно хотела тебя познакомить с роднёй. Знаешь, она отлично стряпает!..
Максим отрицательно покачал головой.
— Если мы сейчас не можем договориться о мелочах, то что будет дальше? — спросил, обернувшись и нахмуренно посмотрев на меня сверху вниз.
— Макс… — вздохнула, подползая к нему. — Я просто не хочу быть горничной, с которой ты спишь. Разве сложно поддерживать порядок в доме вместе? А если я заболею или уеду?
— Ты и уехала, — нахмурился обиженно. — Предательски бросила нас наедине с бутербродами и пельменями.
— Неправда! Там ещё и курица была с рисом!..
— Она была маленькая и очень незаметная...
Выдержав снисходительную паузу, Макс мученически вздохнул, обнимая меня в ответ. Падать с ним на диван было страшно и неожиданно, а потому не обошлось без визга, — ещё и щекотать начал прицельно по самым чувствительным местам!
— Макс!.. — пискнула, отбиваясь. — Ну Максим!..
— Вреднота моя, — прорычал, стискивая и укладывая на себя.
Пришлось усесться верхом, и упереться в грудь разыгравшегося мучителя. Одно хорошо точно — он тёплый. И так и тянет уткнуться носом в лёгкий нагретый свитер под ладонями... Но, раз я «вреднота», то марку надо держать. Из вредности.
— Только не думай, что я тебя простила на этом, — пригрозила пальцем, стараясь сохранить максимально серьёзное выражение лица.
— Кать, ну чего ты ещё хочешь? — судя по кошачьей улыбке, Макс на мою серьёзность не купился. — Не умею я готовить и не хочу, — этим женщина должна заниматься! Или желаешь в больницу с отравлением?
Я задумалась. Качнулась на нагретом месте. Повар из Макса и впрямь был плохой. Но в те моменты, когда приготовленные им подгорелые тосты, в компании паштета и кофе попадали ранним утром на подносе в нашу постель… А там и джем клубничный и перепачканные лица уже обоих, и затянувшийся романтический завтрак с клубничными поцелуями…
Видимо, воспоминания были настолько приятными, что я не заметила, как мечтательно разулыбалась, и очнулась только от прикосновения тёплой ладони к щеке.
— Так соскучился по твоей улыбке, — ласково огладил мой подбородок и потянул за руки на себя. — Хочешь, я возьму пару дней к выходным, и куда–нибудь съездим?
И до того уютно лежать с ним на тесном диванчике под шум дождя, впитывать всем телом его тепло и вкушать подзабытый за эти дни запах!.. Я неисправима. Невозможно прощать человека только за то, как притягательно он пахнет и за обещание побыть вместе. Это всего лишь химия. А со временем исчезает, к сожалению, и она.
— Хочу на выставку.
— Что за выставка?
— Тут, через пару дней… — не договорила я.
Мы обернулись и вскочили как по команде на звук падающей посуды и мамины крики. Грохот был таким, что мне стало жутко и в кухню я влетала с перекошенным от ужаса лицом. Оказалось — не напрасно. Опрокинутая кастрюля с борщом трагично исторгала собственное содержимое на пол, где в этот момент находилась мама и держалась за руку, баюкая её. Кухонный шкафчик, висящий набекрень с распахнутой дверцей и остатками посуды, осколки которой теперь покрывали пол, был виновником случившегося.
Макс, едва не поскользнувшись на смеси осколков и борща, поспешил на выручку маме, а я — выключать плиту и поддерживать подозрительно дёрнувшийся шкафчик. И только в этот момент я заметила быстро ретирующуюся со шкафа тень с распушённым чёрным хвостом.
