- Вот так, ма эя, пожалуйста. Да… здесь… еще…
И я упоенно трогаю могучее тело воина, бешусь от накатывающих на меня всплесков блаженной неги, наклоняясь, целую его губы, и едва не кричу, когда касаюсь грудью его обнаженного тела. Я вся словно оголенный нерв, натянутый и звенящий. Ярл сбрасывает меня с себя так быстро, что я не успеваю и замереть на полувздохе, как оказываюсь завернута в его жаркие руки, помечена его телом, покрыта его шелковыми поцелуями. Он целует так, что я осыпаюсь в его руках песком сквозь пальцы. Разве можно сравнить поцелуи Тая с тем, как целует меня Ярл? Это все равно, что перепутать сквозняк с обезумевшим огненным штормом, сметающем все на своем пути, и я горю в нем, ненавидя собственное тело, так подло предающее мою необъятную ненависть к этому жадно целующему меня мужчине. Его руки на моем теле кажутся такими правильными, такими уверенными, требовательными и трепетными, играющими на мне, словно виртуозный мастер на милой сердцу скрипке - страстно, безумно, неистово, на надрыве струн, извлекая волшебные звуки. И кажется, что их не две, а сотни. Они повсюду – гладят, исследуют, обжигают, ласкают, обволакивая меня своей невыносимой нежностью. Напротив его глаза-убийцы, кромсают меня заточенной сталью своего алчного, горящего безумием, взгляда. Он отравил меня ядом своих ласковых слов, заразил своей безрассудной страстью. Я тлен, я пыль, я пепел в его руках.
Мне так хорошо, что я, не задумываясь и не сожалея, позволяю ему трогать себя там, где меня не касался ни один мужчина. Я кричу от этих бесстыдных ласк - они сладкая мука, они невозможное наслаждение, они изощренная нежная пытка. Я разрешаю ему так много… Я разрешаю так много себе… Я просто переступаю черту, отпуская свой стыд, раскрываясь ему, позволяя заполнить собой. Боль, которую он мне причиняет, такая правильная, такая возбуждающе-дикая. Он замирает, позволяя привыкнуть к себе. Боль и наслаждение смешиваются в гремучую смесь, рвущую мое тело на части, и я двигаюсь, требуя продолжения. Не хочу, чтобы останавливался… Не сейчас. Мне мало. Хочу еще. Хочу тереться о его кожу, чтобы чувствовать грудью его грудь. Глажу его руками. Гибкого, упругого, мощного. Выгибаюсь навстречу его яростным толчкам. Сладко. Горячо. Невыносимо хорошо. Воздух плавится, вбирая в себя жар наших взмыленных, извивающихся тел. Время замирает, а потом разлетается на осколки, разбитое нашими беснующимися стонами. Пустота в голове, невесомость в теле, и только голос нежно целующего меня мужчины, как путеводная нить, возникает из вязкого дурмана:
- Ма Эя. Ма солле. Эрэс ма аккантэ…
Что со мной!? Почему ее слова ранят больнее стрел? А эта ненависть во взгляде режет меня без ножа. Она мучает меня. Издевается надо мной. Я не могу найти защиты от яда ее мерзких слов. Остатки разума твердят «не делай этого, ты пожалеешь», но болеющее ею тело не слышит его увещеваний. Я голоден, зол, безрассуден. Я трепыхаюсь в кромсающей мою душу агонии, и лишь она может предотвратить мои невыносимые страдания, только ее прикосновения способны загасить терзающую меня изнутри боль. Я набрасываюсь на нее, рву одежду, впиваясь губами в восхитительную грудь. Я пьян без вина. Я ошалел от вкуса ее губ, от ощущения ее бархатистой кожи под моими руками, подо мной. Она бьет меня и царапается, а я захожусь в экстазе. Ее прикосновения - мое спасение, ее удары - мое счастье, ее крики - моя музыка. Она мой страшный сон, мой жуткий кошмар, мое наваждение.
- Подожди, - голос такой тихий, хрустальный, переливчатый, он оплетает мое израненное сердце серебряной нитью. Я брежу, я сошел с ума. Кто эта женщина, оседлавшая меня, как жеребца? Чьи руки скользят по моему горящему огнем телу? Моя златокудрая тэйра заставляет меня стонать от удовольствия, а я умоляю ее продлить эту пытку.
- Еще… пожалуйста. Вот так.
Она сама целует меня. Сама?! И я падаю в это безрассудство, как в пропасть… Я выдыхаю ее запах, и мой мир взрывается сотнями красок и цветов. Я живу… Я чувствую… Я хочу ее до безумия. Хочу так, что меня трясет от желания. Она выкручивает мне кости, вытягивает мышцы, рвет аорту. Я слышу, как кровь бьющимся пульсом скользит по атласу ее тонких вен. Нежное дыхание жжет мне губы. Хочу трогать ее… везде… Хочу укусить ее, сделать ей больно, потом лизнуть, зацеловать, вымолить прощения. Я зверь… Сумасшедший, дикий зверь, потому что вхожу в ее тугую, узкую плоть, ощущая девственную преграду, и захлебываюсь в экстазе нахлынувшей на меня эйфории.
Моя… Она моя… Только моя. Отныне и навеки моя…
Запах ее крови смешивается с эфиром моего желания, и я рычу, не понимая, что со мной происходит. Я теряю контроль. Она врастает в меня ветвями своих тонких рук. Оплетает корнями гладких бедер. Умираю в узкой, горячей и пульсирующей влажности ее тела. Она горит на моей коже рабским клеймом. Я - раб, я готов на все ради одного его взгляда. Теплая и хрупкая, она стонет и мечется подо мной. Невозможно нежная, невыносимо желанная, пьяно-сладкая. Моя. И я двигаюсь ей навстречу быстрее, сильнее, хрипя от недостатка воздуха, повинуясь только безумству, поймавшему меня в свои сети. Целую ее нежные веки, слизывая соль ее слез. Пью ее губы. Растворяюсь в ней. Магия в каждом ее движении и взгляде, магия в ее теле, магия в ее крови. Она приковала меня к себе стальными цепями, посадила на веревку, как бродячего пса, поймала в капкан своих синих глаз. Она - мое спасение и моя погибель, моя болезнь, мое проклятие, мой свет и моя тьма, моя эррагарда…
Раскаяние пришло так поздно и так некстати. В какой-то момент поняла, что лежу в объятьях врага совершенно голая и счастливая. Боги, что я наделала?! Желание встать и убежать было отчаянно-детским, и никак не вязалось с тем, что этой ночью я стала женщиной. Я вскочила так резко, что Ярл даже не успел понять, что произошло: приподнялся и недоуменно смотрел, как я дергаю из-под него простынь, пытаясь завернуться в нее. А потом увидела пятно крови на постели и ужаснулась. Образы наших сплетающихся в экстазе тел немым укором встали у меня пред глазами.
Проклятая простынь, придавленная тяжелым, неподъемным Харром, никак не хотела поддаваться, и я расплакалась. Он подхватил меня мгновенно, как пушинку, вжал в свою необъятную грудь и стал осыпать поцелуями. Он шептал что-то непонятное на своем странном языке, что-то очень нежное и ласковое, судя по интонации его голоса. И чем больше он говорил, тем сильнее я плакала.
Глупо. Что я скажу Тайрону? Хотя знаю - он и не спросит, посчитает, что Харр взял меня силой. И если его я могу обмануть, то как обмануть свою совесть? Как объяснить самой себе, зачем я это сделала? Все, что я ни скажу, будет ложью, потому что если бы у меня была возможность открутить время на эту ночь назад, ничего бы не изменилось, я бы поступила точно так же. А самое отвратительное, мне нравилось то, что делал со мной Ярл. Мне нравилось то, что делала с ним я. Я пытаюсь представить на его месте Тая, и не могу... Что это? Проклятый оддегир, он словно заразил меня какой-то гадкой заразой, проник вирусом в мою кровь. Пытаюсь вытравить его оттуда, убить в зародыше, и ничего не получается. Стоит закрыть глаза, и я вижу его лицо, как он шепчет мне «ма эя», и все внутри тает и плавится. Почему так? За что мне это? Эгла, зачем так жестоко поступила со мной? Зачем связала узлом с тем единственным, с кем мне быть нельзя? Что мне делать теперь со всем этим?
Я плачу, а он все целует, и кажется, на мне уже нет места, где бы его губы не оставили свой след. Теплые, невесомые, они порхают по мне, словно бабочки, умоляют о чем-то, просят прощения. Ярл гладит мои ноги, нежно провидит ладонями по испачканным кровью бедрам, и она превращается в алые лепестки, осыпающиеся дождем на постель.
- Ма эя, - он целует мое лицо, осторожно стирает мои слезы пальцами, а потом протягивает горсть жемчуга. – Не плачь, моя Эя. Не плачь, моя утренняя звезда.
Харр обволакивает меня своими руками, прижимая к себе так бережно и осторожно, что трудно поверить, как мужчина с такой нечеловеческой силой на это способен. Согретая в его объятьях, я наконец перестаю плакать, истерика проходит, остается лишь серая пустота, а еще ощущение, что я опять делаю что-то неправильное, позволяя себе засыпать на руках бесконечно целующего меня мужчины, ласково перебирающего пряди моих волос и убаюкивающего своим зачаровывающим шепотом:
- Ма эя. Ма солле. Эрэс ма аккантэ.
Сон, что мне снится, такой короткий и тревожный: из темноты выплывают лица мамы, отца, Мирэ. Там во сне они такие живые, такие настоящие – протяни руку, и можно почувствовать щетину на папиной щеке, шелковые локоны сестры и нежные мамины руки. Они молча смотрят на меня. Нет, не упрекают, не ругают, не спрашивают ни о чем. Просто смотрят… Я предала их… Боги, я всех их предала.
Я просыпаюсь с мокрыми от слез глазами и не сразу понимаю, что Ярл так и уснул, привалившись к спинке кровати, сидя со мной на руках. Сон меняет его лицо, убирая резкость и жесткость черт. Бесстрастное и спокойное, идеальной пропорцией своих линий оно похоже на лик бога Антора. Я вдруг вспоминаю храм, где Харр женился на мне, с удивительным деревом посредине и статуями богов по кругу. У меня на Нарии был почти такой же. Сколько раз я приходила туда с глупыми просьбами или искренним раскаянием. Раскаянием…
Возможно, поздно, но мне так нужно сейчас было покаяться хоть перед кем-то. Осторожно выскользнув из объятий Ярла, я сползаю с кровати и оглядываюсь по сторонам в поисках, чего бы на себя надеть. Одежду и свою и мою он изорвал в клочья, нет никаких шансов привести ее в хоть какой-нибудь порядок. Остается только простынь. Хвала богам, что Ярл умудрился отбросить ее в сторону. Надежда на то, что у меня получится сделать задуманное, мизерная, но я все же хочу попробовать. Завернувшись в простыню, бесшумно выхожу в коридор. Босая и в белом, в тишине спящего дворца, я больше похожа на привидение, чем на жену повелителя Оддегиры. Но меня это мало волнует. Мои догадки подтверждаются. Как только я заворачиваю за угол, стена за моей спиной еле заметно отсвечивает золотым свечением, которое тут же исчезает, едва я останавливаюсь и подхожу к ней впритык.
- Аэр, - зову спрятавшегося духа. - Я знаю, что ты подсматриваешь. Выходи.
Морда медленно высовывается из стены и обиженно заявляет:
- Я не подсматриваю, я слежу
- По-моему, это одно и то же, - я закутываюсь в простынь плотнее, потому что после теплых объятий Ярла босые ноги начинают стынуть на холодных плитах дворца.
- Откуда вы знаете, что я Аэр? - вдруг интересуется золотой.
- Может, вы и духи, но морды у вас все же разные, - пожимаю плечами я. - А у тебя так самая красивая.
- Я бы попросил, госпожа, у меня не морда, а облик, - золотомордый недовольно морщится и закатывает глаза. - И спасибо, красивым меня еще никто не называл.
- Извини, - смотрю в колышущееся лицо золотого, и в этот момент мне действительно стыдно, что грубила ему, а еще и туфлей бросила. – Не хотела тебя обидеть. Я просто не люблю, когда появляются внезапно и хватают за что попало без разрешения.
- Понимаю, - грустно вздыхает дух. – Ты тоже извини. Такая работа.
Странно это все, и меня так и подмывает его спросить:
– Слушай, ты же дух. Вечный. А подчиняешься оддегиру. Почему Ярл тобой командует?
Дух хмурится, словно раздумывает, следует ли отвечать на мой вопрос.
- Он не оддегир.
- А кто? – я замираю на вздохе, ожидая, что наконец узнаю тайну Ярла Харра.
- Солнцеликий, - величаво произносит дух.
- Тоже мне еще, - фыркаю я. – Ну да, красивый, сволочь, но не настолько, чтобы духи от него без ума были.
- Госпожа, вам лучше вернуться, пока он не проснулся, - Аэр окутывает меня золотым сиянием, и мне становится теплее. – Он рассердится, если узнает, что позволил вам ходить босой.
- Аэр, миленький, отнеси меня в храм? Ну, тот, с каменным деревом, - быстро и сбивчиво прошу я.- Пожалуйста. Мне очень-очень нужно.
- Не велено, - ну вот, морда взялась за старое.
- Ну, что ты заладил. Не велено, да не велено. А что велено?
- Чтоб волос с вашей головы не упал, - важно сообщает дух.
Вот так, да? Глупый дух, зря он мне это сказал, потому что я выдергиваю у себя из головы волос и протягиваю его под нос Аэру.
- Сейчас упадет, если не перенесешь меня в храм. Я сейчас все волосы у себя повыдергиваю и скажу Ярлу, что это ты виноват.
Морда передергивается, а затем обиженно вздыхает:
- Все вы, женщины, одинаковые, так и знал, что нельзя с вами разговаривать, обязательно обманете.
И тут мне так неловко становится: он хоть и дух, но обижается, как живой человек.
- Извини, Аэр. Ты мне просто выбора не оставил. Если ты, конечно, понимаешь, что это такое.
Дух кривится и воротит от меня свою золотую морду.
- Я просто хотела поговорить с богами. Разве я так много прошу? – я начинаю хлюпать носом и давить на жалость. – Туда нельзя. Сюда нельзя. Одежду порвал. Кольцо нацепил. На ногу, вон, дрянь какую-то повесил, - я высовываю из-под простыни ступню и тычу ее золотомордому. - Вас следить за мной приставил. Да что за жизнь такая!?
Мне вдруг действительно становится себя ужасно жалко. Я сажусь на пол и начинаю плакать. Дух мгновенно подхватывает меня, протаскивая сквозь стены, и выпускает в храме, рядом с застывшим в камне деревом.
- Спасибо, - шепчу благодарно Аэру. – Я недолго. Только помолюсь, и отнесешь меня обратно.
- Позовете, когда будете готовы, госпожа,- соглашается Аэр
- Зачем ты зовешь меня госпожой? – останавливаю собиравшегося раствориться духа. - Зови просто Эя. Я ведь тебя попросила как друга. Другом ведь быть намного приятнее, чем господином?
Морда неожиданно расползается в улыбке и легонько кивает мне.
– Хорошо, Эя. Я приду за тобой, когда позовешь, – потом мнется, не решаясь что-то мне сказать, и наконец выдает: - У меня никогда не было друзей. Ты первая, - и он растворяется в полумраке священных стен, оставляя меня наедине со своими мыслями.
Сквозь звездообразную дыру в потолке струится мягкий жемчужный свет, осыпая каменное дерево лунным серебром. Круг светотени переходит в серый сумрак, а затем и извечную темноту, скрывающую от меня статуи высших, стоящих вдоль стен. Я не вижу их лиц, но я знаю, что они - там. Они смотрят на меня, слышат каждый мой вздох. И я встаю на колени, и прошу их дать мне сил, прошу дать мудрости моему сердцу и света моим глазам, чтобы не запутаться, не заблудиться во мраке, пожирающем мою душу. Я прошу прощения за слабость моей плоти и низменность своих порывов, я искренне, от всего сердца, умоляю богов излечить меня от болезни по имени Ярл Харр.
Внезапно начинает происходить что-то странное: тьма отступает, круг света ширится, поглощая неясные тени. Статуи богов выплывают из пустоты, взирая на жалкую меня с высоты своих мраморных постаментов. Их прекрасные лица безмятежно спокойны, и кажется, что им и вовсе нет дела до моих душевных терзаний и молитв. Шорох за спиной, тихий и таинственный, заставляет обернуться, замерев на вздохе от увиденной красоты момента. Солцеликий… теперь понимаю, почему духи так его называют. Свет, прогоняющий темноту и мрак, исходил от Ярла.
И я упоенно трогаю могучее тело воина, бешусь от накатывающих на меня всплесков блаженной неги, наклоняясь, целую его губы, и едва не кричу, когда касаюсь грудью его обнаженного тела. Я вся словно оголенный нерв, натянутый и звенящий. Ярл сбрасывает меня с себя так быстро, что я не успеваю и замереть на полувздохе, как оказываюсь завернута в его жаркие руки, помечена его телом, покрыта его шелковыми поцелуями. Он целует так, что я осыпаюсь в его руках песком сквозь пальцы. Разве можно сравнить поцелуи Тая с тем, как целует меня Ярл? Это все равно, что перепутать сквозняк с обезумевшим огненным штормом, сметающем все на своем пути, и я горю в нем, ненавидя собственное тело, так подло предающее мою необъятную ненависть к этому жадно целующему меня мужчине. Его руки на моем теле кажутся такими правильными, такими уверенными, требовательными и трепетными, играющими на мне, словно виртуозный мастер на милой сердцу скрипке - страстно, безумно, неистово, на надрыве струн, извлекая волшебные звуки. И кажется, что их не две, а сотни. Они повсюду – гладят, исследуют, обжигают, ласкают, обволакивая меня своей невыносимой нежностью. Напротив его глаза-убийцы, кромсают меня заточенной сталью своего алчного, горящего безумием, взгляда. Он отравил меня ядом своих ласковых слов, заразил своей безрассудной страстью. Я тлен, я пыль, я пепел в его руках.
Мне так хорошо, что я, не задумываясь и не сожалея, позволяю ему трогать себя там, где меня не касался ни один мужчина. Я кричу от этих бесстыдных ласк - они сладкая мука, они невозможное наслаждение, они изощренная нежная пытка. Я разрешаю ему так много… Я разрешаю так много себе… Я просто переступаю черту, отпуская свой стыд, раскрываясь ему, позволяя заполнить собой. Боль, которую он мне причиняет, такая правильная, такая возбуждающе-дикая. Он замирает, позволяя привыкнуть к себе. Боль и наслаждение смешиваются в гремучую смесь, рвущую мое тело на части, и я двигаюсь, требуя продолжения. Не хочу, чтобы останавливался… Не сейчас. Мне мало. Хочу еще. Хочу тереться о его кожу, чтобы чувствовать грудью его грудь. Глажу его руками. Гибкого, упругого, мощного. Выгибаюсь навстречу его яростным толчкам. Сладко. Горячо. Невыносимо хорошо. Воздух плавится, вбирая в себя жар наших взмыленных, извивающихся тел. Время замирает, а потом разлетается на осколки, разбитое нашими беснующимися стонами. Пустота в голове, невесомость в теле, и только голос нежно целующего меня мужчины, как путеводная нить, возникает из вязкого дурмана:
- Ма Эя. Ма солле. Эрэс ма аккантэ…
****
Что со мной!? Почему ее слова ранят больнее стрел? А эта ненависть во взгляде режет меня без ножа. Она мучает меня. Издевается надо мной. Я не могу найти защиты от яда ее мерзких слов. Остатки разума твердят «не делай этого, ты пожалеешь», но болеющее ею тело не слышит его увещеваний. Я голоден, зол, безрассуден. Я трепыхаюсь в кромсающей мою душу агонии, и лишь она может предотвратить мои невыносимые страдания, только ее прикосновения способны загасить терзающую меня изнутри боль. Я набрасываюсь на нее, рву одежду, впиваясь губами в восхитительную грудь. Я пьян без вина. Я ошалел от вкуса ее губ, от ощущения ее бархатистой кожи под моими руками, подо мной. Она бьет меня и царапается, а я захожусь в экстазе. Ее прикосновения - мое спасение, ее удары - мое счастье, ее крики - моя музыка. Она мой страшный сон, мой жуткий кошмар, мое наваждение.
- Подожди, - голос такой тихий, хрустальный, переливчатый, он оплетает мое израненное сердце серебряной нитью. Я брежу, я сошел с ума. Кто эта женщина, оседлавшая меня, как жеребца? Чьи руки скользят по моему горящему огнем телу? Моя златокудрая тэйра заставляет меня стонать от удовольствия, а я умоляю ее продлить эту пытку.
- Еще… пожалуйста. Вот так.
Она сама целует меня. Сама?! И я падаю в это безрассудство, как в пропасть… Я выдыхаю ее запах, и мой мир взрывается сотнями красок и цветов. Я живу… Я чувствую… Я хочу ее до безумия. Хочу так, что меня трясет от желания. Она выкручивает мне кости, вытягивает мышцы, рвет аорту. Я слышу, как кровь бьющимся пульсом скользит по атласу ее тонких вен. Нежное дыхание жжет мне губы. Хочу трогать ее… везде… Хочу укусить ее, сделать ей больно, потом лизнуть, зацеловать, вымолить прощения. Я зверь… Сумасшедший, дикий зверь, потому что вхожу в ее тугую, узкую плоть, ощущая девственную преграду, и захлебываюсь в экстазе нахлынувшей на меня эйфории.
Моя… Она моя… Только моя. Отныне и навеки моя…
Запах ее крови смешивается с эфиром моего желания, и я рычу, не понимая, что со мной происходит. Я теряю контроль. Она врастает в меня ветвями своих тонких рук. Оплетает корнями гладких бедер. Умираю в узкой, горячей и пульсирующей влажности ее тела. Она горит на моей коже рабским клеймом. Я - раб, я готов на все ради одного его взгляда. Теплая и хрупкая, она стонет и мечется подо мной. Невозможно нежная, невыносимо желанная, пьяно-сладкая. Моя. И я двигаюсь ей навстречу быстрее, сильнее, хрипя от недостатка воздуха, повинуясь только безумству, поймавшему меня в свои сети. Целую ее нежные веки, слизывая соль ее слез. Пью ее губы. Растворяюсь в ней. Магия в каждом ее движении и взгляде, магия в ее теле, магия в ее крови. Она приковала меня к себе стальными цепями, посадила на веревку, как бродячего пса, поймала в капкан своих синих глаз. Она - мое спасение и моя погибель, моя болезнь, мое проклятие, мой свет и моя тьма, моя эррагарда…
****
Раскаяние пришло так поздно и так некстати. В какой-то момент поняла, что лежу в объятьях врага совершенно голая и счастливая. Боги, что я наделала?! Желание встать и убежать было отчаянно-детским, и никак не вязалось с тем, что этой ночью я стала женщиной. Я вскочила так резко, что Ярл даже не успел понять, что произошло: приподнялся и недоуменно смотрел, как я дергаю из-под него простынь, пытаясь завернуться в нее. А потом увидела пятно крови на постели и ужаснулась. Образы наших сплетающихся в экстазе тел немым укором встали у меня пред глазами.
Проклятая простынь, придавленная тяжелым, неподъемным Харром, никак не хотела поддаваться, и я расплакалась. Он подхватил меня мгновенно, как пушинку, вжал в свою необъятную грудь и стал осыпать поцелуями. Он шептал что-то непонятное на своем странном языке, что-то очень нежное и ласковое, судя по интонации его голоса. И чем больше он говорил, тем сильнее я плакала.
Глупо. Что я скажу Тайрону? Хотя знаю - он и не спросит, посчитает, что Харр взял меня силой. И если его я могу обмануть, то как обмануть свою совесть? Как объяснить самой себе, зачем я это сделала? Все, что я ни скажу, будет ложью, потому что если бы у меня была возможность открутить время на эту ночь назад, ничего бы не изменилось, я бы поступила точно так же. А самое отвратительное, мне нравилось то, что делал со мной Ярл. Мне нравилось то, что делала с ним я. Я пытаюсь представить на его месте Тая, и не могу... Что это? Проклятый оддегир, он словно заразил меня какой-то гадкой заразой, проник вирусом в мою кровь. Пытаюсь вытравить его оттуда, убить в зародыше, и ничего не получается. Стоит закрыть глаза, и я вижу его лицо, как он шепчет мне «ма эя», и все внутри тает и плавится. Почему так? За что мне это? Эгла, зачем так жестоко поступила со мной? Зачем связала узлом с тем единственным, с кем мне быть нельзя? Что мне делать теперь со всем этим?
Я плачу, а он все целует, и кажется, на мне уже нет места, где бы его губы не оставили свой след. Теплые, невесомые, они порхают по мне, словно бабочки, умоляют о чем-то, просят прощения. Ярл гладит мои ноги, нежно провидит ладонями по испачканным кровью бедрам, и она превращается в алые лепестки, осыпающиеся дождем на постель.
- Ма эя, - он целует мое лицо, осторожно стирает мои слезы пальцами, а потом протягивает горсть жемчуга. – Не плачь, моя Эя. Не плачь, моя утренняя звезда.
Харр обволакивает меня своими руками, прижимая к себе так бережно и осторожно, что трудно поверить, как мужчина с такой нечеловеческой силой на это способен. Согретая в его объятьях, я наконец перестаю плакать, истерика проходит, остается лишь серая пустота, а еще ощущение, что я опять делаю что-то неправильное, позволяя себе засыпать на руках бесконечно целующего меня мужчины, ласково перебирающего пряди моих волос и убаюкивающего своим зачаровывающим шепотом:
- Ма эя. Ма солле. Эрэс ма аккантэ.
Сон, что мне снится, такой короткий и тревожный: из темноты выплывают лица мамы, отца, Мирэ. Там во сне они такие живые, такие настоящие – протяни руку, и можно почувствовать щетину на папиной щеке, шелковые локоны сестры и нежные мамины руки. Они молча смотрят на меня. Нет, не упрекают, не ругают, не спрашивают ни о чем. Просто смотрят… Я предала их… Боги, я всех их предала.
Я просыпаюсь с мокрыми от слез глазами и не сразу понимаю, что Ярл так и уснул, привалившись к спинке кровати, сидя со мной на руках. Сон меняет его лицо, убирая резкость и жесткость черт. Бесстрастное и спокойное, идеальной пропорцией своих линий оно похоже на лик бога Антора. Я вдруг вспоминаю храм, где Харр женился на мне, с удивительным деревом посредине и статуями богов по кругу. У меня на Нарии был почти такой же. Сколько раз я приходила туда с глупыми просьбами или искренним раскаянием. Раскаянием…
Возможно, поздно, но мне так нужно сейчас было покаяться хоть перед кем-то. Осторожно выскользнув из объятий Ярла, я сползаю с кровати и оглядываюсь по сторонам в поисках, чего бы на себя надеть. Одежду и свою и мою он изорвал в клочья, нет никаких шансов привести ее в хоть какой-нибудь порядок. Остается только простынь. Хвала богам, что Ярл умудрился отбросить ее в сторону. Надежда на то, что у меня получится сделать задуманное, мизерная, но я все же хочу попробовать. Завернувшись в простыню, бесшумно выхожу в коридор. Босая и в белом, в тишине спящего дворца, я больше похожа на привидение, чем на жену повелителя Оддегиры. Но меня это мало волнует. Мои догадки подтверждаются. Как только я заворачиваю за угол, стена за моей спиной еле заметно отсвечивает золотым свечением, которое тут же исчезает, едва я останавливаюсь и подхожу к ней впритык.
- Аэр, - зову спрятавшегося духа. - Я знаю, что ты подсматриваешь. Выходи.
Морда медленно высовывается из стены и обиженно заявляет:
- Я не подсматриваю, я слежу
- По-моему, это одно и то же, - я закутываюсь в простынь плотнее, потому что после теплых объятий Ярла босые ноги начинают стынуть на холодных плитах дворца.
- Откуда вы знаете, что я Аэр? - вдруг интересуется золотой.
- Может, вы и духи, но морды у вас все же разные, - пожимаю плечами я. - А у тебя так самая красивая.
- Я бы попросил, госпожа, у меня не морда, а облик, - золотомордый недовольно морщится и закатывает глаза. - И спасибо, красивым меня еще никто не называл.
- Извини, - смотрю в колышущееся лицо золотого, и в этот момент мне действительно стыдно, что грубила ему, а еще и туфлей бросила. – Не хотела тебя обидеть. Я просто не люблю, когда появляются внезапно и хватают за что попало без разрешения.
- Понимаю, - грустно вздыхает дух. – Ты тоже извини. Такая работа.
Странно это все, и меня так и подмывает его спросить:
– Слушай, ты же дух. Вечный. А подчиняешься оддегиру. Почему Ярл тобой командует?
Дух хмурится, словно раздумывает, следует ли отвечать на мой вопрос.
- Он не оддегир.
- А кто? – я замираю на вздохе, ожидая, что наконец узнаю тайну Ярла Харра.
- Солнцеликий, - величаво произносит дух.
- Тоже мне еще, - фыркаю я. – Ну да, красивый, сволочь, но не настолько, чтобы духи от него без ума были.
- Госпожа, вам лучше вернуться, пока он не проснулся, - Аэр окутывает меня золотым сиянием, и мне становится теплее. – Он рассердится, если узнает, что позволил вам ходить босой.
- Аэр, миленький, отнеси меня в храм? Ну, тот, с каменным деревом, - быстро и сбивчиво прошу я.- Пожалуйста. Мне очень-очень нужно.
- Не велено, - ну вот, морда взялась за старое.
- Ну, что ты заладил. Не велено, да не велено. А что велено?
- Чтоб волос с вашей головы не упал, - важно сообщает дух.
Вот так, да? Глупый дух, зря он мне это сказал, потому что я выдергиваю у себя из головы волос и протягиваю его под нос Аэру.
- Сейчас упадет, если не перенесешь меня в храм. Я сейчас все волосы у себя повыдергиваю и скажу Ярлу, что это ты виноват.
Морда передергивается, а затем обиженно вздыхает:
- Все вы, женщины, одинаковые, так и знал, что нельзя с вами разговаривать, обязательно обманете.
И тут мне так неловко становится: он хоть и дух, но обижается, как живой человек.
- Извини, Аэр. Ты мне просто выбора не оставил. Если ты, конечно, понимаешь, что это такое.
Дух кривится и воротит от меня свою золотую морду.
- Я просто хотела поговорить с богами. Разве я так много прошу? – я начинаю хлюпать носом и давить на жалость. – Туда нельзя. Сюда нельзя. Одежду порвал. Кольцо нацепил. На ногу, вон, дрянь какую-то повесил, - я высовываю из-под простыни ступню и тычу ее золотомордому. - Вас следить за мной приставил. Да что за жизнь такая!?
Мне вдруг действительно становится себя ужасно жалко. Я сажусь на пол и начинаю плакать. Дух мгновенно подхватывает меня, протаскивая сквозь стены, и выпускает в храме, рядом с застывшим в камне деревом.
- Спасибо, - шепчу благодарно Аэру. – Я недолго. Только помолюсь, и отнесешь меня обратно.
- Позовете, когда будете готовы, госпожа,- соглашается Аэр
- Зачем ты зовешь меня госпожой? – останавливаю собиравшегося раствориться духа. - Зови просто Эя. Я ведь тебя попросила как друга. Другом ведь быть намного приятнее, чем господином?
Морда неожиданно расползается в улыбке и легонько кивает мне.
– Хорошо, Эя. Я приду за тобой, когда позовешь, – потом мнется, не решаясь что-то мне сказать, и наконец выдает: - У меня никогда не было друзей. Ты первая, - и он растворяется в полумраке священных стен, оставляя меня наедине со своими мыслями.
Сквозь звездообразную дыру в потолке струится мягкий жемчужный свет, осыпая каменное дерево лунным серебром. Круг светотени переходит в серый сумрак, а затем и извечную темноту, скрывающую от меня статуи высших, стоящих вдоль стен. Я не вижу их лиц, но я знаю, что они - там. Они смотрят на меня, слышат каждый мой вздох. И я встаю на колени, и прошу их дать мне сил, прошу дать мудрости моему сердцу и света моим глазам, чтобы не запутаться, не заблудиться во мраке, пожирающем мою душу. Я прошу прощения за слабость моей плоти и низменность своих порывов, я искренне, от всего сердца, умоляю богов излечить меня от болезни по имени Ярл Харр.
Внезапно начинает происходить что-то странное: тьма отступает, круг света ширится, поглощая неясные тени. Статуи богов выплывают из пустоты, взирая на жалкую меня с высоты своих мраморных постаментов. Их прекрасные лица безмятежно спокойны, и кажется, что им и вовсе нет дела до моих душевных терзаний и молитв. Шорох за спиной, тихий и таинственный, заставляет обернуться, замерев на вздохе от увиденной красоты момента. Солцеликий… теперь понимаю, почему духи так его называют. Свет, прогоняющий темноту и мрак, исходил от Ярла.
