Каждый вдох пах гарью и прелыми листьями — странно, откуда листья? Потом вспомнила: в кармане халата завалялась конфета «Коровка» из новогоднего подарка Кати. Обёртка, та самая, с его «Не перетрудись. А.».
— Ты… — начала она, но голос сломался. Вместо слов руки сами полезли проверять его на повреждения: пальцы пробежали по рёбрам (целы), шее (пульс ровный, слишком ровный для только что выжившего), задержались на обожжённом предплечье.
— Оль… — он попытался отстраниться, но она впилась в рукав сильнее.
Ты жив. Ты дышишь. Ты не превратился в призрака, как он. Но почему тогда мне кажется, что ты всё ещё там, в огне? Почему каждый раз, когда ты смотришь в мою сторону, я чувствую, будто держу тебя за край пропасти?
— Если ещё раз… — она сглотнула комок, похожий на вату с йодом. — Если ещё раз полезешь в ад без страховки, я… я…
Угроза повисла в воздухе. Что сделаешь? Уволю? Привяжешь к каталке? Умрёшь следом? Он улыбнулся — криво, болезненно, и в этой улыбке было столько усталости, что её злость растаяла, как снежинка на раскалённой батарее.
— Протокол составишь? — он попытался шутить, но голос звучал как скрип несмазанной двери.
Она резко прижала ладонь к его груди, прямо над сердцем. Под кожей стучало: живой-живой-живой.
— Составлю. На всю жизнь, — прошептала.
Сирены, крики, хлопок очередного дрона-пожарного — всё это ушло в фоновый шум. Они стояли, разделённые пеплом и годами молчания, но впервые за шесть лет — без лжи. Без масок. Без побегов.
А потом завыл пейджер, вызывая на новый вызов, и реальность врезалась, как удар адреналина в сердце. Но теперь она знала — в следующий раз, когда он побежит в огонь, она будет рядом. Не чтобы остановить. Чтобы быть рядом.
Как тогда, в студенчестве. Как всегда.
Машина припарковалась у подъезда Артёма, но ни один из них не двинулся к дверям. Снег за окном валил густо, как вата из вскрытого бинта, превращая улицу в стерильную белизну. Ольга смотрела, как пар от дыхания рисует на стекле узоры, похожие на кардиограмму — резкие пики, провалы, хаос.
— Тебе… надо помыться, — сказала она, не глядя на него. Слова повисли в воздухе, как просьба остаться.
Артём молча кивнул. Его пальцы всё ещё дрожали на руле — не от холода, а от выброса адреналина, который не находил выхода. Когда он заглушил двигатель, тишина ударила громче сирены.
Они поднимались по лестнице, не касаясь друг друга. Ольга считала шаги: четыре, пять, шесть… Как в том детском страхе, что если досчитать до десяти, случится беда. Артём открыл дверь ключом с брелоком в виде стетоскопа — подарок от отца на выпускном.
Квартира встретила их запахом антисептика и старой бумаги. Книги вперемешку с медицинскими журналами, гитара в углу с порванной струной.
— Ты так и не снял его.
— Чтобы помнить, — он бросил куртку на стул, будто скидывая доспехи. — Что герои не плачут. Взрываются.
Она повернулась. Он стоял посреди комнаты, расстегивая манжеты рубашки. Сажа на шее, следы копоти на руках — будто само разрушение въелось в кожу. Ольга подошла, взяла аптечку с полки (знала, где она, хотя никогда не была здесь), и начала обрабатывать ожоги.
— Ты дрожишь, — прошептала, проводя антисептиком по его предплечью.
— Это не от холода, — он закрыл глаза, и она увидела, как по щеке скатывается капля. Не ясно — пот, сажа или что-то ещё.
Её пальцы замерли. Вдруг всё стало слишком громко: тиканье часов, скрип пола, их дыхание, сплетающееся в странный ритм. Ольга прижала ладонь к его груди — туда, где под кожей глухо стучало: живой-живой-живой.
— Я не смогу уйти, — сказала она, не узнавая свой голос. — Если останусь сейчас…
Артём схватил её запястье, но не отстранил. Его губы прикоснулись к её ладони — сначала осторожно, как к ране, потом жадно, словно пытаясь вдохнуть жизнь через кожу.
— Тогда останься, — он прошептал в её пальцы. — Чтобы я… не взорвался.
Они не пошли в спальню. Опустились на пол, среди разбросанных книг и пустых чашек, как два раненых зверя, нашедших логово. Его губы искали её шею, плечи, ключицы — не поцелуи, а попытки зашить раны без ниток. Ольга впивалась ногтями в его спину, оставляя следы, которые завтра станут синяками — метки, что это не сон.
Когда утро окрасило стены в сизый свет, они всё ещё лежали на полу. Артём, прижимая её к себе, вдруг засмеялся — тихо, с надрывом:
— Ты знаешь, что у меня в холодильнике?
— Плесень и вчерашний суп?
— Шоколадка. С надписью «Не перетрудись»
Новая подстанция пахла свежей краской и надеждой. Солнечные зайчики прыгали по стенам, отражаясь от хромированных поверхностей аппаратуры, а из динамиков вместо привычного треска рации лилась тихая мелодия — Артём втайне подключил колонки, чтобы Ольга слушала Шопена во время заполнения протоколов. Она стояла у окна, прижимая к животу чашку с кофе, где на пенке плавало сердечко, нарисованное Максимом перед его отъездом. Под пальцами сквозь ткань халата угадывался легкий толчок — их дочь, словно торопясь на первый в жизни вызов, пинала её изнутри.
— Главное правило? — голос Артёма, обычно резкий как скальпель, звучал непривычно мягко. Он поправлял стетоскоп на шее стажёрши — девчонки лет двадцати с восторженными глазами, — и его пальцы замерли в воздухе, будто вспоминая, как сам когда-то боялся первого трупа. — Любите тех, кто ждёт вас дома. Даже если дом — это раскладушка в углу оперативной.
Стажёрша кивала, записывая в блокнот с розовыми единорогами. Ольга улыбнулась: год назад он бы высмеял такой блокнот. Теперь же достал из кармана леденец в виде сердца — «для стрессоустойчивости» — и сунул девушке.
За окном снег кружился вальсом, цепляясь за стекло хлопьями-балеринами. Ольга потрогала карман халата, где лежала открытка с детским рисунком: карапуз в каске спасателя, держащий за руки двух взрослых в белых халатах. На обороте — знакомый почерк: «Спасибо, что осталась. Навсегда. — Твой ледяной король». Ниже, другим цветом, приписка: «P.S. Ледяной — потому что ты растопила. Не смей ржать».
В кармане завибрировал телефон. Максим прислал селфи: он на фоне Эйфелевой башни, обнимая девушку с фиолетовым ирокезом — одну из их пациенток. Подпись: «Королева нужна Парижу. Но твоё королевство — здесь. P.S. Научи её драйвовым аккордам, а то мой ребёнок заснёт под Шопена!». Ольга рассмеялась, представив, как Максим-папа разъезжает на скорой с гитарой вместо руля.
— Смеёшься? — Артём подошёл сзади, обняв её за плечи. Его ладонь легла на живот, и дочь ответила бодрым пинком. — Видишь, она согласна. Сегодня мой черёд сказки на ночь.
— Ты же последнюю рассказывал про анатомию сердца. Она уснула на третьем клапане.
— Зато научно! — он прижал губы к её виску, и в этом прикосновении было столько тепла, что даже прозвище «ледяной» казалось абсурдом.
Сирена взвыла, разрезая тишину. На табло замигал вызов: «Роды. Улица Гагарина, 15. Повторные схватки». Артём закатил глаза:
— Ну конечно. Наш первый общий вызов — и снова ты всех опередишь. — Он потянулся за сумкой, но Ольга перехватила его руку:
— Не-не, доктор. Сегодня ты — мой ассистент.
В машине, пока Смирнов гнал по снежной целине, Артём достал из кармана крошечные ботиночки — подарок от Кати.
— На всякий случай. Вдруг решит родиться в пробке?
— Ты же не акушер, — фыркнула Ольга, но ботиночки бережно спрятала в укладку.
— Зато лучший в мире специалист по спасению королев. — Он прижал её ладонь к своей груди, где под халатом билось сердце, больше не прячущееся за льдом.
Снег лип к лобовому стеклу, рисуя узоры будущего. Где-то там, за поворотом, их ждала новая жизнь — в прямом и переносном смысле. Но теперь Ольга знала: какие бы вызовы ни приготовила судьба, они встретят их вместе. Потому что их дежурство — вечное. Как любовь. Как этот снег, что всегда тает, чтобы снова родиться.
— Ты… — начала она, но голос сломался. Вместо слов руки сами полезли проверять его на повреждения: пальцы пробежали по рёбрам (целы), шее (пульс ровный, слишком ровный для только что выжившего), задержались на обожжённом предплечье.
— Оль… — он попытался отстраниться, но она впилась в рукав сильнее.
Ты жив. Ты дышишь. Ты не превратился в призрака, как он. Но почему тогда мне кажется, что ты всё ещё там, в огне? Почему каждый раз, когда ты смотришь в мою сторону, я чувствую, будто держу тебя за край пропасти?
— Если ещё раз… — она сглотнула комок, похожий на вату с йодом. — Если ещё раз полезешь в ад без страховки, я… я…
Угроза повисла в воздухе. Что сделаешь? Уволю? Привяжешь к каталке? Умрёшь следом? Он улыбнулся — криво, болезненно, и в этой улыбке было столько усталости, что её злость растаяла, как снежинка на раскалённой батарее.
— Протокол составишь? — он попытался шутить, но голос звучал как скрип несмазанной двери.
Она резко прижала ладонь к его груди, прямо над сердцем. Под кожей стучало: живой-живой-живой.
— Составлю. На всю жизнь, — прошептала.
Сирены, крики, хлопок очередного дрона-пожарного — всё это ушло в фоновый шум. Они стояли, разделённые пеплом и годами молчания, но впервые за шесть лет — без лжи. Без масок. Без побегов.
А потом завыл пейджер, вызывая на новый вызов, и реальность врезалась, как удар адреналина в сердце. Но теперь она знала — в следующий раз, когда он побежит в огонь, она будет рядом. Не чтобы остановить. Чтобы быть рядом.
Как тогда, в студенчестве. Как всегда.
Машина припарковалась у подъезда Артёма, но ни один из них не двинулся к дверям. Снег за окном валил густо, как вата из вскрытого бинта, превращая улицу в стерильную белизну. Ольга смотрела, как пар от дыхания рисует на стекле узоры, похожие на кардиограмму — резкие пики, провалы, хаос.
— Тебе… надо помыться, — сказала она, не глядя на него. Слова повисли в воздухе, как просьба остаться.
Артём молча кивнул. Его пальцы всё ещё дрожали на руле — не от холода, а от выброса адреналина, который не находил выхода. Когда он заглушил двигатель, тишина ударила громче сирены.
Они поднимались по лестнице, не касаясь друг друга. Ольга считала шаги: четыре, пять, шесть… Как в том детском страхе, что если досчитать до десяти, случится беда. Артём открыл дверь ключом с брелоком в виде стетоскопа — подарок от отца на выпускном.
Квартира встретила их запахом антисептика и старой бумаги. Книги вперемешку с медицинскими журналами, гитара в углу с порванной струной.
— Ты так и не снял его.
— Чтобы помнить, — он бросил куртку на стул, будто скидывая доспехи. — Что герои не плачут. Взрываются.
Она повернулась. Он стоял посреди комнаты, расстегивая манжеты рубашки. Сажа на шее, следы копоти на руках — будто само разрушение въелось в кожу. Ольга подошла, взяла аптечку с полки (знала, где она, хотя никогда не была здесь), и начала обрабатывать ожоги.
— Ты дрожишь, — прошептала, проводя антисептиком по его предплечью.
— Это не от холода, — он закрыл глаза, и она увидела, как по щеке скатывается капля. Не ясно — пот, сажа или что-то ещё.
Её пальцы замерли. Вдруг всё стало слишком громко: тиканье часов, скрип пола, их дыхание, сплетающееся в странный ритм. Ольга прижала ладонь к его груди — туда, где под кожей глухо стучало: живой-живой-живой.
— Я не смогу уйти, — сказала она, не узнавая свой голос. — Если останусь сейчас…
Артём схватил её запястье, но не отстранил. Его губы прикоснулись к её ладони — сначала осторожно, как к ране, потом жадно, словно пытаясь вдохнуть жизнь через кожу.
— Тогда останься, — он прошептал в её пальцы. — Чтобы я… не взорвался.
Они не пошли в спальню. Опустились на пол, среди разбросанных книг и пустых чашек, как два раненых зверя, нашедших логово. Его губы искали её шею, плечи, ключицы — не поцелуи, а попытки зашить раны без ниток. Ольга впивалась ногтями в его спину, оставляя следы, которые завтра станут синяками — метки, что это не сон.
Когда утро окрасило стены в сизый свет, они всё ещё лежали на полу. Артём, прижимая её к себе, вдруг засмеялся — тихо, с надрывом:
— Ты знаешь, что у меня в холодильнике?
— Плесень и вчерашний суп?
— Шоколадка. С надписью «Не перетрудись»
Эпилог: Вечный дежурный
Новая подстанция пахла свежей краской и надеждой. Солнечные зайчики прыгали по стенам, отражаясь от хромированных поверхностей аппаратуры, а из динамиков вместо привычного треска рации лилась тихая мелодия — Артём втайне подключил колонки, чтобы Ольга слушала Шопена во время заполнения протоколов. Она стояла у окна, прижимая к животу чашку с кофе, где на пенке плавало сердечко, нарисованное Максимом перед его отъездом. Под пальцами сквозь ткань халата угадывался легкий толчок — их дочь, словно торопясь на первый в жизни вызов, пинала её изнутри.
— Главное правило? — голос Артёма, обычно резкий как скальпель, звучал непривычно мягко. Он поправлял стетоскоп на шее стажёрши — девчонки лет двадцати с восторженными глазами, — и его пальцы замерли в воздухе, будто вспоминая, как сам когда-то боялся первого трупа. — Любите тех, кто ждёт вас дома. Даже если дом — это раскладушка в углу оперативной.
Стажёрша кивала, записывая в блокнот с розовыми единорогами. Ольга улыбнулась: год назад он бы высмеял такой блокнот. Теперь же достал из кармана леденец в виде сердца — «для стрессоустойчивости» — и сунул девушке.
За окном снег кружился вальсом, цепляясь за стекло хлопьями-балеринами. Ольга потрогала карман халата, где лежала открытка с детским рисунком: карапуз в каске спасателя, держащий за руки двух взрослых в белых халатах. На обороте — знакомый почерк: «Спасибо, что осталась. Навсегда. — Твой ледяной король». Ниже, другим цветом, приписка: «P.S. Ледяной — потому что ты растопила. Не смей ржать».
В кармане завибрировал телефон. Максим прислал селфи: он на фоне Эйфелевой башни, обнимая девушку с фиолетовым ирокезом — одну из их пациенток. Подпись: «Королева нужна Парижу. Но твоё королевство — здесь. P.S. Научи её драйвовым аккордам, а то мой ребёнок заснёт под Шопена!». Ольга рассмеялась, представив, как Максим-папа разъезжает на скорой с гитарой вместо руля.
— Смеёшься? — Артём подошёл сзади, обняв её за плечи. Его ладонь легла на живот, и дочь ответила бодрым пинком. — Видишь, она согласна. Сегодня мой черёд сказки на ночь.
— Ты же последнюю рассказывал про анатомию сердца. Она уснула на третьем клапане.
— Зато научно! — он прижал губы к её виску, и в этом прикосновении было столько тепла, что даже прозвище «ледяной» казалось абсурдом.
Сирена взвыла, разрезая тишину. На табло замигал вызов: «Роды. Улица Гагарина, 15. Повторные схватки». Артём закатил глаза:
— Ну конечно. Наш первый общий вызов — и снова ты всех опередишь. — Он потянулся за сумкой, но Ольга перехватила его руку:
— Не-не, доктор. Сегодня ты — мой ассистент.
В машине, пока Смирнов гнал по снежной целине, Артём достал из кармана крошечные ботиночки — подарок от Кати.
— На всякий случай. Вдруг решит родиться в пробке?
— Ты же не акушер, — фыркнула Ольга, но ботиночки бережно спрятала в укладку.
— Зато лучший в мире специалист по спасению королев. — Он прижал её ладонь к своей груди, где под халатом билось сердце, больше не прячущееся за льдом.
Снег лип к лобовому стеклу, рисуя узоры будущего. Где-то там, за поворотом, их ждала новая жизнь — в прямом и переносном смысле. Но теперь Ольга знала: какие бы вызовы ни приготовила судьба, они встретят их вместе. Потому что их дежурство — вечное. Как любовь. Как этот снег, что всегда тает, чтобы снова родиться.
