— Вот это уж не твоего ума дело. Приятель, — отмахнулся вкрадчиво Бен, загадочно улыбнувшись.
— Да ладно, че ты такой. Нормально общались, — протянул Бенни, дожевывая рыбешку и понимая, что неплохо бы продолжить трапезу чем-то более существенным.
— Так, у меня еще дела, — под благовидным предлогом закончил разговор доктор. Но едва мог скрыть невероятные подъем настроения и адреналина: впервые он знал, что делать. Да, это было связано с опасностью, но впервые с попадания на остров он верил, что поступает верно. Не считая поисков несуществующих поводов для отправления Бэдтаун, дело оставалось за малым — убедить Салли, что они по-прежнему друзья. И экзальтированно приподнятое настроение Бена испарилось.
Доктор прошел вдоль аванпоста, наткнулся на немилость нервных волкодавов, нелепо отскочил, вызвав смех караульных, побоялся, что привлекает много внимания, подождал где-то полчаса, принеся Норе в сарайчик еды, поделившись сведениями. Женщина больше не сердилась, вновь поддерживала во всем.
Затем мужчина отправился искать Салли, благо на открытом просматриваемом пространстве спрятаться оказывалось практически негде, однако девчонке удалось забиться под лестницу между штабом и настилом для снайперов, что вел на плоскую крышу.
Бен застал Салли в слезах. Она тихо беззвучно скулила, будто ей снова сделали очень больно, чего и испугался доктор, не понимая, кто же мог снова притеснять ее.
Девочка подняла опухшие красные глаза. И доктор словно отогрелся, с его души будто сняли нефтяную пленку гадливости и отчуждения — перед ним снова предстала та Салли, которую он знал, не убийца с алыми губами вампира, не циник и не безумец, что пытался сделать себе хуже убийством Норы.
— Что случилось, Салли? Как ты? — спросил с привычным волнением в голосе Бен, отмечая, что внешне на девушке не было никаких повреждений.
— Со мной… В-все хорошо, — терла нос девчонка, высмаркиваясь в подол длинной майки: — Я не… Я не из-за себя. Ваас…
Голос ее сорвался, но затем она вдруг резко успокоилась, выползая из-под лестницы, выпрямляясь перед доктором.
— Салли, тебе… Тебе было жалко его? — растерянно спрашивал Бен.
— Ему было больно… Он был недоволен, — отрывисто и сухо доложила девушка, не глядя на доктора.
— Подожди, а тебе не больно, когда каждый раз он издевается над тобой? — поразился и не понял мужчина.
— Больно, но я уже привыкла, — отрезала девушка, кривя губы, вновь взгляд ее сделался колючим, озлобленным, насмешливым. — Я ведь кукла. А он не привык, он главный, он человек, хоть и мертвый человек. Мертвецы обычно мучают людей. Кукол мучают все, никому нет дела до куклы.
Салли проплыла, словно призрак, мимо доктора, который так и не сумел сообщить ей о плане побега, все еще не понимая, кто же теперь заключен в этом тщедушном теле девочки. Бен растерянно поплелся обратно в сарай, вновь придавленный своей нерешительностью. Он пообещал себе в ближайшие дни растормошить Салли, вернуть его маленькую девочку, которую он, наверное, полюбил. Полюбил. Точно полюбил. «Наверное» — потому что не признавался себе, чувствуя себя безгранично пред ней виноватым. А теперь во сто крат больше, потому что Нора вот так легко подсказала, как все они могли бы спастись. Да, опасно и почти нереально, но до этого он просто бездействовал, ехал туда, куда приказывали, делал то, что велели. Неужели Салли тоже перешла свою точку невозвращения? Как Ваас. Нет, не верилось.
***
Салли молча смеялась над собой: как же, Черный Фрегат, как же, «крутой» убийца. Эти иллюзии рассыпались в тот миг, когда она увидела окровавленное плечо Вааса. Вдруг пронзило осознание, что в случае его смерти статус «личной вещи» не менялся вне зависимости от того, убивала она пленников или нет. Палач — это она так себе придумала. На деле никем она не являлась, совершенно никем. И Черный Фрегат трусливо отступал.
Саморазрушение чужой болью не являлось гарантией спасения или смелости. Никчемное, по сути. Салли четко поняла, что саморазрушение бессмысленно, а от ненависти она лишь больше пострадает.
А Бенджамин… Светлые чувства к нему все ж не возвращались. Зато Ваас… Что она к нему чувствовала? Ее мучитель, ее палач. И ее мужчина.
Жестокий, безумный, но все-таки она ощущала, что на каком-то уровне прекрасно понимает его. Их обоих семья превратила в чудовищ, в моральных калек, хотя по идее должна защищать и ограждать от злобы окружающего мира незнакомых людей. Но самыми чужими оказывались самые родные — у кого сестра, у кого отец. Впрочем, тайну Цитры и предательства Вааса не ведал никто, и вряд ли представлялся шанс когда-нибудь точно узнать этот страшный секрет. Возможно, все усложняли, но и совсем упрощать не хотелось. Да и есть ли разница для тех, кто страдает от гнева таких вот опаленных?..
Салли вечером смотрела, как мерно вздымается широкая грудь Вааса. Он спал, потому что за двое суток вымотался, а отправление в форт отложили до следующего дня. Девушка молча рассматривала его, сидя на полу на коленях с прямой спиной, словно японка, не ощущая ни покалывания в ногах, ни усталости в сведенных до белых пятен руках. Она все не могла поверить, что кто-то посмел причинить вред ее главарю.
Он оставался чудовищем, но Салли не могла его ненавидеть, не сейчас. Он был раненым чудовищем, и хоть никогда не являлся жалким, девушка его именно жалела, потому что человеческого сострадания он не заслуживал.
Где-то ближе к ночи он слегка пробудился, ничуть не удивляясь, что рядом его «личная вещь», пробормотав осипшее, но по-прежнему тоном повелителя:
— Эй, Салиман, притащи горло промочить… Да нет, ***, не воды, дура! Ром там вроде был… Хотя нет, давай, что ли, воды. ***, только шевелись!
Девушка послушалась, проворно разгибая затекшие ноги, принося тут же и то, и другое. На всякий случай. Ваас выбрал воду, затем снова заснул, словно древний дракон. Глухо, без снов.
Глубокой ночью Салли прижалась к нему, ощутив, что на этот раз его колотил мелкий озноб. Прямо как ее недавно! Кто-то отомстил за нее, косвенно, не подозревая о ее существовании, конечно. Только она не желала этой мести. Черный Фрегат — какая глупость! У нее не было никакой силы, да и вся злоба ее являлась надуманной. Нет, она не желала ничьей смерти. А мысль о том, что там, где-то среди гор, ее Ваас чуть не расстался с жизнью из-за какой-то гранаты, наводила ужас на Салли. Она, очевидно, боялась больше участников недавнего конфликта. Так всегда и бывает: одни воюют, другие трясутся от страха. Но вот он вернулся, живой, хоть и потрепанный. Странно, за что же Салли радовалась? За то, что ей представлялся шанс просуществовать сколько-то еще времени в качестве «личной вещи»? Бен не оправдал ее надежд, больше она не верила доброму доктору. Он бездействовал, а Ваас обладал реальной силой, хоть и направлял ее во зло.
Девушка исступленно украдкой осторожно припадала губами к шраму Вааса над левой бровью, он сонно только спрашивал:
— Что ты делаешь? А… По***, — но мысли его были далеко, слишком далеко, фактически он не воспринимал Салли как разумное существо, разговаривая сам с собой: — Проклятая Хромоножка с ее дружками. Ну, ничего, живыми они с острова не вернутся. Та блондинка оголтелая точно! Чтоб ее камнями засыпало в этих горах. Да, не вернутся. Отсюда вообще никому ни*** не сбежать. ***! Не сбежать!
ГЛАВА 17. Вера и предательство. Ревность
Jealousy
As thick as mud,
it's in my veins,
it's in my blood.
Jealousy,
it's plain to see,
I love you more,
Than you love me.
© Frankie Miller «Jealousy».
Незрячая душа устало тыкалась в предметы в полутьме, мотая, как кассету в магнитофоне старом, впечатленья прошлых лет. Осталось там: иначе было все. Навечно. Для кого-то свет, кому-то черной сажей снег выпал, и человек устало встал, проснулся, который день не видя снов, как будто по ошибке их отключил какой-то темный маг. Или маньяк, которых много рыскало вокруг, как тех дерев живых, откуда лился свет чужого солнца. Он ослеплял и путался в ресницах, врываясь из-за моря, из-за гор.
Сквозь пробужденье тренькали свирели птичьих голосов и хриплый клекот орлов над падалью. О, ныне настал их пир! Серых, с изогнутыми клювами и голыми шеями теней кровожадных. Они кружились демонами над зеленой, как восток, листвой. И больно чудилось, что поедали мысли, щипали колким сумраком всю сущность, когда Бенджамин взглянул на Салли накануне. Лишь клекот падальщиков венчал их тяжкое молчание.
Больше они почти не говорили. От этого хотелось выть, да не на луну, а на солнце. Доктор понял, что опоздал, что не спас! И если до того он ее только жалел, то теперь полюбил. Нора — ангел, их общий друг, но не женщина, с которой хотелось бы связать свою жизнь. Но вот Салли решила все разрушить, и доктор не верил, что отныне реально спасти их обеих. Он решил, что если умирать, то всем вместе. Только зачем умирать?
Утро двигалось на «Верфь Келла» замедленной съемкой, с залива сильный ветер нес воду, через полчаса остров накрыли темные тучи, подобные тяжким мыслям в голове доктора. Он не верил в высшие силы, потерял веру из-за всех событий на острове, но выйдя из сарайчика, молча попросил, удивляясь плавности речи, точно прошлое в нем пробудилось: «Руби меня мечом, художник сизокрылый, за все, что сделал и не сделал я. За то, что не успел, кого не спас — сильнее. Повесь свинцовый пуд грехов ты мне на шею. Чтоб научился жить по совести скорей. И дай мне сил, да чтобы стать сильней».
Бен сглотнул нервно, сминая пересохшие губы, вдыхая духоту предгрозового дня. Но он решил — сегодня составит план. Да если погибать, то всем втроем. Не страшно! Дальше-то некуда. Сердце билось красным истертым флагом, что терзался ветром, просвечивая серым небесным покровом сквозь частые дыры.
Отраженное в бочке лицо расплывалось рябью, и все это время казалось, что тот человек из воды — и есть та амеба, что сердце свое продала, что сделалась студнем, да все без борьбы, оправдываясь половинчатой клятвой непричинения боли. А все половинки добра в целое не сложить, это лишь зло множится, как сорняк подзаборный, нагроможденьем бурьяна.
Бенджамин разметал по поверхности воды чуждый образ зрячего слепца, который потерял то, что многие ищут всю жизнь, не заметив вовремя взгляды, жесты и просьбы-мольбы крошечной жизни, попавшей в тюрьму, хрупкой бабочки, что в банке томилась. Он не ведал отныне, сумеет ли крылья вернуть. Салли вовсе не хотела его слушать, его пустых обещаний и сожалений. Хватит! Он больше не мог тупо смотреть на чужие мученья.
Когда сбежала Нора, доктор понял, что рискует растерять всех. И себя в том числе. От общей боли легче не делалось. Он уже потерял их добрую Салли, отныне по аванпосту разгуливала Салиман с жестоким циничным взглядом, способная на все, познавшая убийство, переступившая последнюю границу. А Бен… Только теперь он в полной мере осознал чудовищность своей ошибки: он просто скрывался в зарослях, когда впервые ледоруб опустился на голову ракьят. Но… Но что он мог? Не оправдание! Он слишком долго оправдывался, слишком долго надеялся.
То ли проснулся он, то ли двигался в лабиринте кошмаров, когда не боялся подходить к пиратам, требовать, смеяться. Ваас со своей охраной отправился в форт. Значит, слежки не оставалось. Уровень проницательности остальных не позволял читать по лицам, улавливать мысли, пресекая полет любой птицы, словно атакой коршуна беззаконного.
Бен все бил на сходство имен, подскакивая к неосторожному спорщику, что снова по привычке торчал на причале, поглядывая на акул:
— Бенни, а не пойти ли нам в бордель?
Бенджамин «номер два» опешил, сдвигая набок пеструю бандану, протянув недоверчиво:
— Тебе-то зачем? У тебя рабыня есть, — глянул искоса, добавляя: — Вот был бы ты не жадный!.. Поделился бы.
— Ну, так ты идешь? — заминал несуразицу Бен, престранно ухмыляясь.
— Не на что, — обиженно вздохнул пират.
— А я тебя угощаю! И выпивкой, и девочками, — великодушно заявил доктор.
И не солгал: за время противостояния с ракьят он сделался достаточно уважаемым человеком в банде, его по-прежнему не отпускали в одиночку, но уже скорее, чтобы сберечь ценный кадр. Он оказывал помощь не только Алвину, но и другим командирам отрядов. Удалось отработать долг за Нору и получить сверх того. Легкое ранение самого главаря одарило щедрым вознаграждением. Правда и полуправда — лучшее оружие. И Бен решил испытать его в действии.
— Это в честь чего? — не доверял пират.
— У меня День Рождения! — уже открыто соврал мужчина, в целом, догадываясь, что «кореш» не откажется. Да кто ж за чужой счет отказывается! Все знали, что доктор не может причинить вреда. Его теперь опасались даже меньше, чем Салли, появление которой считали почти дурным знаком.
— Ну, Гип, делать тебе нечего, тут ракьят напирают, а ты транжиришь, — усмехнулся Бенни. — Но вообще… Давай!
Начало было положено, и Бен превращался в автомат в ином смысле этого слова. Адреналин в нем кипел и подсказывал лихорадочным биением в виске каждый следующий шаг. Вот уже Бенни-пират пошел заправлять джип. Командир аванпоста, которым с недавних пор стал Хал, отпустил, ведь подчиненные иногда отправлялись в Бэдтаун. Противостояние с ракьят словно затухало: поговаривали, что Ваас на днях утопил или лично пристрелил Джейсона Броди. Сопротивление племени накрыло угнетенное состояние, словно черная туча, которая по пути в дрянной городишко рисковала прорваться грозой.
Пока пират возился возле машины, доктор подошел к встревоженной Норе, которая спрашивала, стараясь размеренно дышать, давя сильный стресс:
— Бен, что ты задумал?
— Все получится, верь в меня, Нора, — погладил ее по щеке доктор, ничего не объясняя. Он слишком торопился.
Нора хмурила изогнутые темные брови:
— Уезжаешь… А Салли?
Салли… Снова о ней. Девушка тем временем не показывалась на глаза, точно пряталась. Бен ощущал, что ей стыдно и горько. Будь она настоящим циником, не стала бы скрываться. Казалось, он никогда так не понимал ее, практически чувствовал. И все осознание нахлынуло, когда он ее потерял, казалось, навсегда. А Нора… Он купил ее, он ее спас. Он увидел в ней ангела, но ведь с крылатыми не живут, их слушают, внимают их песням. Салли… С каждым мигом она ускользала, словно ночная тень. Вот мелькнула возле штаба и скрылась за развешанным на веревке тряпьем пиратов. Нет, она играла свой цинизм, потому что настоящая беспринципность не избегает чужих взглядов. Ваас вот всегда устраивал шоу, грандиозный концерт в честь кровавого исполнения его симфонии самоуничтожения.
— Ты боишься с ней оставаться? — испугался доктор, чувствуя, как рушится доверительная связь между женщинами. Ему-то казалось, что Нора стала для девочки заменой матери, старшей сестры. Может, он ошибался? Во всем.
— Теперь. Да, — дрогнул голос Норы. — Но я не об этом, — она вздохнула, неловко лохматя дреды. — Ты ей-то сказал?
— Она… Она меня не будет слушать, — прошла по телу доктора дрожь, неуместные слезы неискупимого снова подступили к глазам, но он твердо, даже жестко продолжал: — Я слишком долго обещал. И обманывал ее обещания.
Он не добавил, что ныне вознамерился оправдать их.
