- Она, может быть, и раньше шпионила… Я разберусь с ней, - пообещала девушка, чуть вскинув подбородок. И, помедлив, добавила:
- Но дверь… может, все же лучше закрыть?
- Оставь.
Это бы могло быть приказом, если б не ласковый тон, не смеющиеся глаза, в которых свечи отражались почему-то голубоватыми, не прикосновения, от которых Сайэнн теряла голову. Еще недавно она думала, что знает все о себе, как о женщине. Теперь понимала, как наивна была та уверенность. Она родилась заново, была вылеплена из иного материала, из глины стала ветром и серебром. Ради этого стоило рисковать.
Чувство опасности стало приправой, иногда слишком острой, и лучше бы без нее; но сейчас – лишь разогрело кровь, к тому же она поверила, что больше никто к двери не подойдет. Всегда верила, что он знает, как лучше…
Пару вечеров назад она, как обычно в крепости, стояла на верхней галерее и смотрела на небо, вдыхая пахнущий хвоей воздух. Уже было темно, только край неба оставался тускло-багряным. Внизу порой мелькали пятна света – порученцы с фонарями пробегали по каким-то делам или шла прислуга, то тут, то там раздавались голоса и смех, приглушенные – ее покои выходили на каменный дворик, который обычно был пуст. Галерею заливал оранжевый свет от факелов, и она отходила в самый конец, где было немного темнее и огонь не мешал видеть звезды. Казалось, будто она стоит одна – темная фигура часового у лестницы не мешала, Сайэнн привыкла к ней, как к столбу, даже не слишком заботилась одеться как следует.
Обычный был вечер, красивый и тихий.
Но в комнате ее поджидал гость.
Мало сказать, что Сайэнн удивилась, когда он оказался в крепости, да еще в ее личных покоях. Изумление было, и страх, и восторг. Ни одному человеку не под силу вот так пробраться внутрь Сосновой, и там миновать несколько постов стражи, и незамеченным пройти к госпоже, которую стерегли как зеницу ока.
На вопрос, как все-таки удалось, он отвечал уклончиво, и видно было – он ничего не боится, уверен в себе. Это не влюбленный, пошедший на отчаянный риск и обо всем позабывший, не лазутчик или вор, вздрагивающий от каждого шороха, а человек, который твердо знает, что здесь и как и сколько у него времени. И тут без сообщника – или некоторых – не обойтись. И сообщники эти – не рядовые солдаты или прислуга.
И ушел он спокойно: как именно, Сайэнн не видела, велел ей остаться в комнате; но стражник на лестнице ведь не слепой, он не мог не заметить.
Тогда она уверилась окончательно – тут замешана проклятая интрига между Домами. Пришел Энори от Нэйта, которые не доверяют командиру, или он с другой стороны? Безразлично, ей все равно, кто из этих давних родов будет править Хинаи, пусть хоть все перегрызутся и власть получит Столица – об этом тоже поговаривали.
Неважно, лишь бы он не пострадал. Он поначалу казался таким невинным, ни к чему не причастным… но нет. Что же, тем лучше. Ее сердце покорил не малоприметный человек низкого звания… хотя и это безразлично. Пусть хоть крестьянин, сбежавший с выделенного клочка земли. Или разбойник.
Лишь бы уцелел между этими жерновами – Домами, грызущимися за власть.
Утром, уже одна, сидела подле открытой ставни, ловила зеркальной поверхностью солнечный свет.
Хорошее зеркало, серебряное, очень дорогое. Служанки говорили, такие зеркала отражают человека лучше, чем он в жизни – правда, тут же спохватывались и прибавляли, что барышня так хороша, что зеркалу нечего улучшать.
А на деле…
Порой – раньше - Сайэнн нравилось рассматривать свое отражение, она наслаждалась увиденным. Порой становилось все равно – толку во всех этих прелестях? Ее будут, наверное, любить и нерасчесанной, и чумазой…
Сейчас пристально разглядывала каждую черточку. Достаточно ли хороша, чтобы на самом деле привлечь внимание красивого молодого человека? Или она всего лишь орудие? Ведь уже много в чем помогла. Командир делится планами и заботами с наивной и встревоженной дурочкой, утешает ее. И где лежат нужные бумаги Сайэнн уже знает, добыть их нетрудно…
Но еще не сейчас. А пока другая забота.
Командир Таниера был сильно смущен. Он привык, что Сайэнн только смеется и щебечет, и видеть ее в гневе и слезах было непривычно и почти пугающе. Сотня врагов не испугала бы этого крепкого человека, но что делать с плачущей девушкой? От жены, которая любила всего добиваться слезами, привычно сбегал на свою половину дома, пока еще жили вместе; но Сайэнн огорчать не хотел.
- Позовите служанку, как ее там…
- Эрэйэн, - подсказала Сайэнн, вытирая глаза краем шелкового пояса. – Имя-то хорошее, а под ним…
- Дорогая, ты уверена? Может, твое зеркало затерялось?
- Пусть обыщут ее вещи, пока она здесь и ничего не подозревает!
Обвинение в краже обрушилось на женщину, как камень с горы. Сайэнн слушала удивленные оправдания – скоро они стали растерянными и несчастными, когда под тюфяком служанки нашли то самое зеркало.
Было жалко и неприятно слушать отчаянные просьбы и заверения – если бы речь шла об одной Сайэнн, она бы сдалась, наверное, согласилась считать все чьей-то злой проделкой. Но она была не одна, и настояла, чтобы женщину немедленно выгнали.
- Пусть ей дадут сколько-нибудь платы, и… не наказывайте, только пускай убирается!
Вслед с галереи посмотрела – темная фигурка, согнутая, семенящая в сторону ворот. Не смогла проследить до конца, вернулась к себе. Позвала двух других прислужниц, затеяла подготовку нарядов к теплым дням. Тут подшить, тут подновить, а это забери себе, я закажу новое…
День тянулся бесконечно.
Когда Энори снова пришел – точнее, возник на пороге комнаты, невесть как миновав стражу - Сайэнн пристально всмотрелась в его лицо. Живое, выразительное, и в печали и в радости привлекает, но… насколько правдивым было то, что показывало это лицо? Ах, как хороша бабочка, как выразителен рисунок на крыльях, однако человек никогда не прочтет ее мыслей. А то, что видит, истолкует неверно.
Так и не смогла прогнать неуютные размышления – даже совсем рядом с ним. И еще это клятое зеркало…
- О чем задумалась, ласточка?
Он смотрел на нее с легкой и доброй улыбкой, полулежа на подушках, волосы рассыпались по плечам – любил давать им свободу.
Странным казалось, что этого человека она встретила у горной речушки. Тот выглядел проще, не то охотником, не то мелким торговцем. А этот новый Энори напоминал о самых богатых домах, о «рожденных в золоте», носящих шелк и атлас куда свободней, чем груботканое полотно.
Каков он на самом деле?
…Минору, разумеется, знала. Не все – но о многом подозревала, воедино связывая случайные мелочи, оговорки. Только выдать воспитанницу – обречь на смерть и ее, и себя – не сможет старая верная служанка жить после такого. Пыталась вразумить Сайэнн… теперь наконец-то поздно, еще немного, и у него будут все карты, все планы дозоров.
- А если господин проведает обо всем? Не только об этом человеке, но и… обо всем, к чему это было.
- Постараюсь, чтоб не узнал. Или убегу. Или еще что-нибудь.
- А ну как обернется все это плохо? Совсем плохо, для всех?
- Значит, такова воля Неба!
- Уж Небом-то не прикрывайтесь, все под ним ходим! Неужто вам ни капли не жаль человека, который все для вас сделал? – безнадежно спросила Минору, в ее посветлевших глазах сквозила горечь, как среди палых листьев в лесу.
- Он сам впутался в заговор. И уж наверняка сумеет выйти из него без потерь. А если нет… сам виноват.
«Я рискую гораздо большим», хотела она добавить тогда, но не стала. Словно гордится этим, пытается смерить возможные жертвы.
- Ну, что себя вам не жаль, я давно вижу… - голос Минору был подстать ее взгляду, и Сайэнн испугалась. А вдруг верная служанка подсыплет ей чего-нибудь, спасая честь госпожи? Она может. Но избавиться от Минору… на это духу точно не хватит.
- И вы готовы к тому, что вас просто выбросят, как ненужную вещь? – голос прервал ее мысли.
- Разумеется, не готова! – резко ответила девушка, - Как к такому можно быть готовой? Но я знаю, что так может случиться, если ты хочешь услышать именно это. Только я решила – лучше уж поживу так, как мне хочется, пусть недолго, чем прозябать долгие годы.
- Что ж вы… не ушли от командира-то, раз все так плохо? – голос служанки стал еще тише, и словно трещина пошла по нему.
- Я никогда не думала… никогда не смогла бы… это такой скандал, порвать со всеми…
- Проще о себе позаботиться чужими руками?
- Проще, - вздохнула Сайэнн, опустилась на пол и зарылась лицом в ее юбку. – Если бы я была умной, не купилась бы на богатство. Если бы я была сильной… Что ж, теперь ты оставишь меня?
- Не оставлю, - рука, как в детстве, погладила ее по волосам, - Все-таки вам я служу, а не командиру, не этой стране. Раз уж так сталось… что же теперь.
Ветви клена, еще не зазеленевшие, только покрытые набухшими почками, касались узорной оконной рамы, будто стремились проникнуть в комнату, прочесть письма, лежавшие на столе.
Два футляра, оба цвета запекшейся крови, оба кожаные и немного потертые. Письма в них от разных людей, на разной бумаге, но одинаково неприятные главе Дома Нэйта. И глаза у него сейчас, как эти футляры – кровавые и тусклые.
Шимара, хоть давно ничего и никого не боялся, все же старался не слишком бросаться в глаза, раз уж ему оказали честь и поведали содержание писем. В последнее время Суро многое ему доверял. Не сумел прознать, что именно Шимара не дал убить генералова брата. Почему не дал? Всегда полезно иметь запасного коня.
Сейчас хозяин дома сидел за столиком, обложившись листами, держал кисть над черно-золотой тушечницей в виде головы хассы, то опуская, то поднимая руку. Суро, хлипкий, ядовитый, меж струек ароматного дыма, окутанный шорохом бумаги и шелковых одеяний, расшитых золотом. Казалось, он читает письма и пишет одновременно.
А сколько ему лет? – подумал Шимара. Привык считать пожилым человеком, все-таки двух жен пережил. Но ведь Суро, похоже, не больше пятидесяти, хоть сухое темное лицо все в морщинах.
Командир Сосновой вроде бы старше его, и уж точно солидней выглядит. А вот – оказался трусом… или разумным человеком? Одно из писем пришло от него, зашифрованное, будто бы речь идет о семейных делах.
Накануне запланированного переворота передумал поддерживать Нэйта, остался верным прежнему Дому.
- Не ожидал, что он струсит. Но, видно последний рассудок потерял с этой девкой. Надеется жить спокойно. Ха! Война, сразу видно, его не беспокоит ничуть – самому в бой не идти, - сквозь зубы ронял Суро, и Шимаре казалось – яд с этих зубов капает. Но что тут ответишь – устраивать переворот, имея за спиной верную не тебе крепость…
Да, хоть и сплошь новобранцы сейчас в Сосновой, и не смогут они противиться силам Лаи Кен, а все-таки… Но убить командира нельзя – так, может, еще промолчит, если увидит – Нэйта сильнее. А его помощник уж точно землю перевернет, доискиваясь до правды. Нельзя же все начальство в крепости поубивать!
Хотя Суро, похоже, рад бы.
А ведь Таниера, как бы ни старался отсидеться, вынужден будет выбирать. Хотя… может, и отсидится. У него и впрямь сейчас почти нет воинов, новобранцы не в счет. Куда им против солдат Лаи Кен? Только положить впустую, а ведь сейчас на севере люди нужны. Может и не так глуп.
Если победят Нэйта, места он, конечно, лишится, но граница с соседней провинцией близко, подхватит свою подружку в охапку – ищи его!
В Мелен примут, а Суро не станет ссориться с соседями из-за такого человека.
…И второе письмо, к которому так ласково тянутся кленовые ветви – оно не лучше. От драгоценного наследника, сына давно умершей первой жены. Макори снова рвется на войну, не подозревая, что отец знает о его «подвиге» - подосланном к генералу убийце. Или подозревает? Макори не дурак.
И снова Суро вынужден промолчать, утереться этим письмом, сделать вид, что не было ничего. Только запретить дорогому сынку покидать Ожерелье.
Шимаре захотелось на волю, куда-нибудь в холмы, где просыпается зелень. Да хоть на войну, куда не попасть Макори. Хоть и не всей провинции угрожает беда, только северу, все равно – в настоящем сражении куда больше бы себя уважал, чем в таком, с помощью писем, пропитанных ядом.
Всегда был азартен, был игроком, но сейчас… пошли бы все эти сильные мира сего подальше.
Только нельзя, его самого убить – раз плюнуть. А этого никак нельзя допустить.
И это наша страна, да, - пришло Шимаре на ум – не в первый раз уже, и не во второй. Потомки будут читать летописи и, возможно, завидовать – как интересно предкам жилось! Будут, куда же денутся – и потомки, и летописи. Солнечная Птица своего не упустит, и когти у нее побольше орлиных… У него самого нет сыновей – тех, о которых бы знал, но если вдруг появились на свет, пусть попрочнее запомнят, какой Хинаи была когда-то. Их дети застанут лишь единые земли.
А пока… Можно и послужить кому-нибудь.
В низинах и затененных местах снег еще лежал, но большую часть земли уже покрывала травка. А на полянке возле дороги, ведущей к Сосновой, одна из сельских девушек нашла первоцветы, голубые колокольчики. Молодежь собралась на праздник – среди простого народа отродясь не было той строгости, когда дочерей держат почти взаперти.
Человек десять резвились на полянке, как дети, танцевали под звуки флейты и барабанчика, играли в жмурки. Все еще стояли холодные дни, но сегодня солнце не жалело своего золота.
- Где-то наверняка растут и белые, - сказала первая девушка, вплетая в косы цветы. Все знали легенду: первоцветы – знак примирения весны и зимы, снега и голубой воды.
…Молодой человек заметил белые венчики на склоне оврага. Большинство людей сочли бы их остатками снега. Но большинство людей и не оказались бы тут – среди бездорожья. И уж точно не стали бы подниматься на склон, рискуя сорваться. Но у этого все получилось ловко и быстро, и цветы доверчиво потянулись к ладони, не зная, что их сейчас сорвут.
- Ты кто? – спросила девушка, заметив человека на краю поляны. Смеясь, подбежала, вгляделась; был он немногим старше собравшихся, и смотрел… странно, словно не мог сделать выбор. Девушка на миг призадумалась. Кажется, встречала его в селе, но уверена не была.
Он, чуть склонив голову набок – напомнил ей птицу – протянул цветы-колокольчики.
- Ой, белые, - обрадовалась девушка, - Я как раз не могла их найти. Смотрите, - она обернулась к друзьям, увлеченным игрой. А когда вновь повернула голову, человека уже не было.
Всю ночь в голове Лайэнэ в полусне вертелась мелодия, которую очень хотелось запомнить, но под утро от нее остался лишь хвостик из нескольких звуков. Сейчас, завернувшись в голубую шерстяную накидку с широкими рукавами, молодая ашринэ сидела на кровати, поджав ноги, и смотрела, как девушки распаковывают подарки, плату за вчерашний праздник. Увидела серебряные колпачки для пальцев, играть на ахи, вновь пожалела о забытой мелодии.
Странно, что хозяин праздника остался доволен; она даже не помнит, что говорила и делала, спасибо хоть выучка не подвела. Что-то пела, как-то развлекала гостей… сама все думала о двоих, из которых один был человеком, а второй лишь на него походил.
Кажется, за последние дни выставила себя полной дурой перед обоими, хотя без разницы, кем она выглядит в глазах Энори: понять бы, что он затеял!
- Но дверь… может, все же лучше закрыть?
- Оставь.
Это бы могло быть приказом, если б не ласковый тон, не смеющиеся глаза, в которых свечи отражались почему-то голубоватыми, не прикосновения, от которых Сайэнн теряла голову. Еще недавно она думала, что знает все о себе, как о женщине. Теперь понимала, как наивна была та уверенность. Она родилась заново, была вылеплена из иного материала, из глины стала ветром и серебром. Ради этого стоило рисковать.
Чувство опасности стало приправой, иногда слишком острой, и лучше бы без нее; но сейчас – лишь разогрело кровь, к тому же она поверила, что больше никто к двери не подойдет. Всегда верила, что он знает, как лучше…
Пару вечеров назад она, как обычно в крепости, стояла на верхней галерее и смотрела на небо, вдыхая пахнущий хвоей воздух. Уже было темно, только край неба оставался тускло-багряным. Внизу порой мелькали пятна света – порученцы с фонарями пробегали по каким-то делам или шла прислуга, то тут, то там раздавались голоса и смех, приглушенные – ее покои выходили на каменный дворик, который обычно был пуст. Галерею заливал оранжевый свет от факелов, и она отходила в самый конец, где было немного темнее и огонь не мешал видеть звезды. Казалось, будто она стоит одна – темная фигура часового у лестницы не мешала, Сайэнн привыкла к ней, как к столбу, даже не слишком заботилась одеться как следует.
Обычный был вечер, красивый и тихий.
Но в комнате ее поджидал гость.
Мало сказать, что Сайэнн удивилась, когда он оказался в крепости, да еще в ее личных покоях. Изумление было, и страх, и восторг. Ни одному человеку не под силу вот так пробраться внутрь Сосновой, и там миновать несколько постов стражи, и незамеченным пройти к госпоже, которую стерегли как зеницу ока.
На вопрос, как все-таки удалось, он отвечал уклончиво, и видно было – он ничего не боится, уверен в себе. Это не влюбленный, пошедший на отчаянный риск и обо всем позабывший, не лазутчик или вор, вздрагивающий от каждого шороха, а человек, который твердо знает, что здесь и как и сколько у него времени. И тут без сообщника – или некоторых – не обойтись. И сообщники эти – не рядовые солдаты или прислуга.
И ушел он спокойно: как именно, Сайэнн не видела, велел ей остаться в комнате; но стражник на лестнице ведь не слепой, он не мог не заметить.
Тогда она уверилась окончательно – тут замешана проклятая интрига между Домами. Пришел Энори от Нэйта, которые не доверяют командиру, или он с другой стороны? Безразлично, ей все равно, кто из этих давних родов будет править Хинаи, пусть хоть все перегрызутся и власть получит Столица – об этом тоже поговаривали.
Неважно, лишь бы он не пострадал. Он поначалу казался таким невинным, ни к чему не причастным… но нет. Что же, тем лучше. Ее сердце покорил не малоприметный человек низкого звания… хотя и это безразлично. Пусть хоть крестьянин, сбежавший с выделенного клочка земли. Или разбойник.
Лишь бы уцелел между этими жерновами – Домами, грызущимися за власть.
Утром, уже одна, сидела подле открытой ставни, ловила зеркальной поверхностью солнечный свет.
Хорошее зеркало, серебряное, очень дорогое. Служанки говорили, такие зеркала отражают человека лучше, чем он в жизни – правда, тут же спохватывались и прибавляли, что барышня так хороша, что зеркалу нечего улучшать.
А на деле…
Порой – раньше - Сайэнн нравилось рассматривать свое отражение, она наслаждалась увиденным. Порой становилось все равно – толку во всех этих прелестях? Ее будут, наверное, любить и нерасчесанной, и чумазой…
Сейчас пристально разглядывала каждую черточку. Достаточно ли хороша, чтобы на самом деле привлечь внимание красивого молодого человека? Или она всего лишь орудие? Ведь уже много в чем помогла. Командир делится планами и заботами с наивной и встревоженной дурочкой, утешает ее. И где лежат нужные бумаги Сайэнн уже знает, добыть их нетрудно…
Но еще не сейчас. А пока другая забота.
Командир Таниера был сильно смущен. Он привык, что Сайэнн только смеется и щебечет, и видеть ее в гневе и слезах было непривычно и почти пугающе. Сотня врагов не испугала бы этого крепкого человека, но что делать с плачущей девушкой? От жены, которая любила всего добиваться слезами, привычно сбегал на свою половину дома, пока еще жили вместе; но Сайэнн огорчать не хотел.
- Позовите служанку, как ее там…
- Эрэйэн, - подсказала Сайэнн, вытирая глаза краем шелкового пояса. – Имя-то хорошее, а под ним…
- Дорогая, ты уверена? Может, твое зеркало затерялось?
- Пусть обыщут ее вещи, пока она здесь и ничего не подозревает!
Обвинение в краже обрушилось на женщину, как камень с горы. Сайэнн слушала удивленные оправдания – скоро они стали растерянными и несчастными, когда под тюфяком служанки нашли то самое зеркало.
Было жалко и неприятно слушать отчаянные просьбы и заверения – если бы речь шла об одной Сайэнн, она бы сдалась, наверное, согласилась считать все чьей-то злой проделкой. Но она была не одна, и настояла, чтобы женщину немедленно выгнали.
- Пусть ей дадут сколько-нибудь платы, и… не наказывайте, только пускай убирается!
Вслед с галереи посмотрела – темная фигурка, согнутая, семенящая в сторону ворот. Не смогла проследить до конца, вернулась к себе. Позвала двух других прислужниц, затеяла подготовку нарядов к теплым дням. Тут подшить, тут подновить, а это забери себе, я закажу новое…
День тянулся бесконечно.
Когда Энори снова пришел – точнее, возник на пороге комнаты, невесть как миновав стражу - Сайэнн пристально всмотрелась в его лицо. Живое, выразительное, и в печали и в радости привлекает, но… насколько правдивым было то, что показывало это лицо? Ах, как хороша бабочка, как выразителен рисунок на крыльях, однако человек никогда не прочтет ее мыслей. А то, что видит, истолкует неверно.
Так и не смогла прогнать неуютные размышления – даже совсем рядом с ним. И еще это клятое зеркало…
- О чем задумалась, ласточка?
Он смотрел на нее с легкой и доброй улыбкой, полулежа на подушках, волосы рассыпались по плечам – любил давать им свободу.
Странным казалось, что этого человека она встретила у горной речушки. Тот выглядел проще, не то охотником, не то мелким торговцем. А этот новый Энори напоминал о самых богатых домах, о «рожденных в золоте», носящих шелк и атлас куда свободней, чем груботканое полотно.
Каков он на самом деле?
…Минору, разумеется, знала. Не все – но о многом подозревала, воедино связывая случайные мелочи, оговорки. Только выдать воспитанницу – обречь на смерть и ее, и себя – не сможет старая верная служанка жить после такого. Пыталась вразумить Сайэнн… теперь наконец-то поздно, еще немного, и у него будут все карты, все планы дозоров.
- А если господин проведает обо всем? Не только об этом человеке, но и… обо всем, к чему это было.
- Постараюсь, чтоб не узнал. Или убегу. Или еще что-нибудь.
- А ну как обернется все это плохо? Совсем плохо, для всех?
- Значит, такова воля Неба!
- Уж Небом-то не прикрывайтесь, все под ним ходим! Неужто вам ни капли не жаль человека, который все для вас сделал? – безнадежно спросила Минору, в ее посветлевших глазах сквозила горечь, как среди палых листьев в лесу.
- Он сам впутался в заговор. И уж наверняка сумеет выйти из него без потерь. А если нет… сам виноват.
«Я рискую гораздо большим», хотела она добавить тогда, но не стала. Словно гордится этим, пытается смерить возможные жертвы.
- Ну, что себя вам не жаль, я давно вижу… - голос Минору был подстать ее взгляду, и Сайэнн испугалась. А вдруг верная служанка подсыплет ей чего-нибудь, спасая честь госпожи? Она может. Но избавиться от Минору… на это духу точно не хватит.
- И вы готовы к тому, что вас просто выбросят, как ненужную вещь? – голос прервал ее мысли.
- Разумеется, не готова! – резко ответила девушка, - Как к такому можно быть готовой? Но я знаю, что так может случиться, если ты хочешь услышать именно это. Только я решила – лучше уж поживу так, как мне хочется, пусть недолго, чем прозябать долгие годы.
- Что ж вы… не ушли от командира-то, раз все так плохо? – голос служанки стал еще тише, и словно трещина пошла по нему.
- Я никогда не думала… никогда не смогла бы… это такой скандал, порвать со всеми…
- Проще о себе позаботиться чужими руками?
- Проще, - вздохнула Сайэнн, опустилась на пол и зарылась лицом в ее юбку. – Если бы я была умной, не купилась бы на богатство. Если бы я была сильной… Что ж, теперь ты оставишь меня?
- Не оставлю, - рука, как в детстве, погладила ее по волосам, - Все-таки вам я служу, а не командиру, не этой стране. Раз уж так сталось… что же теперь.
***
Ветви клена, еще не зазеленевшие, только покрытые набухшими почками, касались узорной оконной рамы, будто стремились проникнуть в комнату, прочесть письма, лежавшие на столе.
Два футляра, оба цвета запекшейся крови, оба кожаные и немного потертые. Письма в них от разных людей, на разной бумаге, но одинаково неприятные главе Дома Нэйта. И глаза у него сейчас, как эти футляры – кровавые и тусклые.
Шимара, хоть давно ничего и никого не боялся, все же старался не слишком бросаться в глаза, раз уж ему оказали честь и поведали содержание писем. В последнее время Суро многое ему доверял. Не сумел прознать, что именно Шимара не дал убить генералова брата. Почему не дал? Всегда полезно иметь запасного коня.
Сейчас хозяин дома сидел за столиком, обложившись листами, держал кисть над черно-золотой тушечницей в виде головы хассы, то опуская, то поднимая руку. Суро, хлипкий, ядовитый, меж струек ароматного дыма, окутанный шорохом бумаги и шелковых одеяний, расшитых золотом. Казалось, он читает письма и пишет одновременно.
А сколько ему лет? – подумал Шимара. Привык считать пожилым человеком, все-таки двух жен пережил. Но ведь Суро, похоже, не больше пятидесяти, хоть сухое темное лицо все в морщинах.
Командир Сосновой вроде бы старше его, и уж точно солидней выглядит. А вот – оказался трусом… или разумным человеком? Одно из писем пришло от него, зашифрованное, будто бы речь идет о семейных делах.
Накануне запланированного переворота передумал поддерживать Нэйта, остался верным прежнему Дому.
- Не ожидал, что он струсит. Но, видно последний рассудок потерял с этой девкой. Надеется жить спокойно. Ха! Война, сразу видно, его не беспокоит ничуть – самому в бой не идти, - сквозь зубы ронял Суро, и Шимаре казалось – яд с этих зубов капает. Но что тут ответишь – устраивать переворот, имея за спиной верную не тебе крепость…
Да, хоть и сплошь новобранцы сейчас в Сосновой, и не смогут они противиться силам Лаи Кен, а все-таки… Но убить командира нельзя – так, может, еще промолчит, если увидит – Нэйта сильнее. А его помощник уж точно землю перевернет, доискиваясь до правды. Нельзя же все начальство в крепости поубивать!
Хотя Суро, похоже, рад бы.
А ведь Таниера, как бы ни старался отсидеться, вынужден будет выбирать. Хотя… может, и отсидится. У него и впрямь сейчас почти нет воинов, новобранцы не в счет. Куда им против солдат Лаи Кен? Только положить впустую, а ведь сейчас на севере люди нужны. Может и не так глуп.
Если победят Нэйта, места он, конечно, лишится, но граница с соседней провинцией близко, подхватит свою подружку в охапку – ищи его!
В Мелен примут, а Суро не станет ссориться с соседями из-за такого человека.
…И второе письмо, к которому так ласково тянутся кленовые ветви – оно не лучше. От драгоценного наследника, сына давно умершей первой жены. Макори снова рвется на войну, не подозревая, что отец знает о его «подвиге» - подосланном к генералу убийце. Или подозревает? Макори не дурак.
И снова Суро вынужден промолчать, утереться этим письмом, сделать вид, что не было ничего. Только запретить дорогому сынку покидать Ожерелье.
Шимаре захотелось на волю, куда-нибудь в холмы, где просыпается зелень. Да хоть на войну, куда не попасть Макори. Хоть и не всей провинции угрожает беда, только северу, все равно – в настоящем сражении куда больше бы себя уважал, чем в таком, с помощью писем, пропитанных ядом.
Всегда был азартен, был игроком, но сейчас… пошли бы все эти сильные мира сего подальше.
Только нельзя, его самого убить – раз плюнуть. А этого никак нельзя допустить.
И это наша страна, да, - пришло Шимаре на ум – не в первый раз уже, и не во второй. Потомки будут читать летописи и, возможно, завидовать – как интересно предкам жилось! Будут, куда же денутся – и потомки, и летописи. Солнечная Птица своего не упустит, и когти у нее побольше орлиных… У него самого нет сыновей – тех, о которых бы знал, но если вдруг появились на свет, пусть попрочнее запомнят, какой Хинаи была когда-то. Их дети застанут лишь единые земли.
А пока… Можно и послужить кому-нибудь.
***
В низинах и затененных местах снег еще лежал, но большую часть земли уже покрывала травка. А на полянке возле дороги, ведущей к Сосновой, одна из сельских девушек нашла первоцветы, голубые колокольчики. Молодежь собралась на праздник – среди простого народа отродясь не было той строгости, когда дочерей держат почти взаперти.
Человек десять резвились на полянке, как дети, танцевали под звуки флейты и барабанчика, играли в жмурки. Все еще стояли холодные дни, но сегодня солнце не жалело своего золота.
- Где-то наверняка растут и белые, - сказала первая девушка, вплетая в косы цветы. Все знали легенду: первоцветы – знак примирения весны и зимы, снега и голубой воды.
…Молодой человек заметил белые венчики на склоне оврага. Большинство людей сочли бы их остатками снега. Но большинство людей и не оказались бы тут – среди бездорожья. И уж точно не стали бы подниматься на склон, рискуя сорваться. Но у этого все получилось ловко и быстро, и цветы доверчиво потянулись к ладони, не зная, что их сейчас сорвут.
- Ты кто? – спросила девушка, заметив человека на краю поляны. Смеясь, подбежала, вгляделась; был он немногим старше собравшихся, и смотрел… странно, словно не мог сделать выбор. Девушка на миг призадумалась. Кажется, встречала его в селе, но уверена не была.
Он, чуть склонив голову набок – напомнил ей птицу – протянул цветы-колокольчики.
- Ой, белые, - обрадовалась девушка, - Я как раз не могла их найти. Смотрите, - она обернулась к друзьям, увлеченным игрой. А когда вновь повернула голову, человека уже не было.
***
Всю ночь в голове Лайэнэ в полусне вертелась мелодия, которую очень хотелось запомнить, но под утро от нее остался лишь хвостик из нескольких звуков. Сейчас, завернувшись в голубую шерстяную накидку с широкими рукавами, молодая ашринэ сидела на кровати, поджав ноги, и смотрела, как девушки распаковывают подарки, плату за вчерашний праздник. Увидела серебряные колпачки для пальцев, играть на ахи, вновь пожалела о забытой мелодии.
Странно, что хозяин праздника остался доволен; она даже не помнит, что говорила и делала, спасибо хоть выучка не подвела. Что-то пела, как-то развлекала гостей… сама все думала о двоих, из которых один был человеком, а второй лишь на него походил.
Кажется, за последние дни выставила себя полной дурой перед обоими, хотя без разницы, кем она выглядит в глазах Энори: понять бы, что он затеял!
