Раз за разом прикасалась ко лбу – потом осознала, что это сама придумала - метка именно здесь. Мало ли какой жест был у Энори. Метка, может, и вовсе на всем ее теле сразу. Никто, в конце концов, не видел, что это такое.
Под утро все-таки задремала, и снились гибкие женщины в платьях, струящихся по полу, розовых и алых, красивая музыка и фонтаны. Проснувшись, подумала, что скоро умрет – разве не другой мир ей привиделся? Хотя слишком уж самонадеянно считать, что ее ждут в таком восхитительном месте.
Тропа, когда на нее вышли, уже подсохла настолько, что можно было не скользить по камням и грязи, а шагать уверенно. Повеселели, даже монах застенчиво принялся насвистывать какую-то песенку, делая вид, что лишь подражает птицам.
- А сейчас мы идем по ущелью Рыси и Сокола, - поведал он чуть торжественно, словно наставник учил детей важной истории. – Однажды, когда Хинаи и Мелен еще враждовали, накануне битвы один из солдат увидел…
- Нет! – взвизгнула Нээле, сама еще не поняв, что происходит, но брат Унно успел – чуть впереди камень скатился со склона, увлекая за собой осыпь других, поменьше, а те, стекая с пылью и грохотом, с корнями выдергивали траву и небольшие кусты. Дальше дороги не было.
Путники растерянно замерли.
- Придется обходить, - заметил Лиани, оглядываясь в поисках годного места. Довольно высоко, на другом склоне виднелась тропка, протоптанная, похоже, горными козами. Молодой человек вскарабкался туда, осмотрел ее. Можно пройти; а иначе возвращаться в начало ущелья, обходить гору и тратить еще сутки, а то и больше. Близость Эн-Хо манила уже нестерпимо, не хотелось медлить.
Они поднялись все трое, пошли медленно, и, наконец, миновали завал внизу. До удобного спуска оставалось еще немного. Девушка шла первой: случись что, ее подхватили бы. Но вот она, уже занеся ногу для следующего шага, остановилась и восхищено вздохнула: ущелье свернуло вбок, а в конце его открылась голубая долина, туманная от встающего с земли пара. Тихая и безлюдная с виду, она будто постепенно таяла, сливалась с облаками. Казалось, именно там проход в иные, лучшие земли. Лиани – он шел сзади – окликнул ее, Нээле не сразу опомнилась, и уже двинулась было дальше, когда жесткая рука дернула ее назад. На сей раз не осыпь – целый пласт земли съехал с места, где она безрассудно задержалась: будто кусок вырвали из горы. Еще пара шагов, и всем троим это ущелье стало бы могилой. Прибавилось бы в ночи призрачных голосов…
Когда поспешно спустились – уже как попало, она не думала о боли в запястьях. И лишь, оказавшись на твердой почке, оглянулась – нет, скрылась из глаз голубая долина.
Разговаривать никому не хотелось, а Нээле особенно. Несмотря на теплый вечерний свет, смягчавший изгибы самых угрюмых коряг, ей чудилось недоброе даже в цветочных венчиках. Улыбаются ехидно, заманивают, что-то знают… неудивительно после знакомства с Энори и его цветником подозревать каждую безобидную травку.
Брат Унно, конечно, тут же заметил, как Нээле оглядывается, да и лицо у нее, наверное, было странным:
- Это он сделал?
- Не знаю, - еле слышно ответила девушка. – Я ничего не знаю о горах. Но прошли такие дожди…
Было жарко и солнечно, но влажно, и мошкара вилась над землей. Ласточки охотились, чиркали воздух низко, по самым вершинам холмов.
Там, за холмами, стояли чужие отряды, уже бессильные, взявшие лишь короткую передышку. Как ни странно, сейчас он испытывал к Мэнго лишь что-то вроде любопытства: старый волк потерял молодого родича, У-Шена, что он будет делать теперь? Хитрый и умный, Мэнго был достойным противником. На родину вернется с позором, но вряд ли потеряет влияние, больно уж слаб нынешний их толон. Может быть, через несколько лет отважится на новую войну, лишь в Ожерелье. Сюда он не сунется долго, никто из них.
Я скоро вернусь домой, думал Тагари, глядя на вереницы своих воинов, уставших, в пыли и грязи, но оживленных, увидевших конец опустошившей сквер войны. И они тоже вернутся. Еще не совсем понимал, что будет делать дальше – сейчас, когда Хинаи наводнили чужие солдаты, но собирался разобраться с этим потом.
Смотрел на смятую, истоптанную копытами коней, изрытую сапогами, исколотую стрелами долину с жалостью – сперва по ней прошло войско рухэй, потом его собственное; не только для этих мест, для всего севера в этом году не было весны и лета. Пообещал себе, что вскоре все здесь восстановят, он не пожалеет собственных средств.
Неужели мог бы настать день и час, когда он защищал бы эти земли не для себя, не для памяти рода, а для человека, живущего за долгие недели пути отсюда, никогда не видавшего этих гор и не желавшего этого, лишь потому, что его предкам была дарована небесная власть?
Но Тагари знал, что этот день не настанет.
Прискакал вестник, запыхавшийся, будто сам бежал всю дорогу, и очень растерянный.
- Господин генерал, от левого крыла Мэнго отделилась конница и направилась к южному отрогу Медведя, они заметили след окаэрского отряда.
- Эти… - сейчас Тагари переплюнул прежние ругательства, срывавшиеся нечасто, но бурно. Недавно командир Кая уже угробил собственных людей, теперь ему снова неймется урвать хоть кусок славы напоследок.
Генералу не надо было глядеть на карту, местность он знал назубок, и распорядился выступить двумя отрядами, взять рухэй в клещи между холмов. Он бы ни за что не остался в лагере, сейчас особенно: да, уже не нужно поддерживать боевой дух войска, но если Кая допустит еще какую-нибудь дурость, лучше разобраться со всем прямо на месте. Своими людьми он мог управлять ночью в снежный буран и в огненный град заодно, собрать их и направить, куда следует.
Ветра не было совсем, дышать по жаре становилось все тяжелее, а ведь было еще далеко до полудня. Тяжелое знамя висело тряпкой, даже маленькие шелковые флажки поникли и не шевелились. Двое офицеров, третьей и второй ступени, с седла следили за проходом в ложбину у южного отрога. Они находились в отдалении от солдат, и, видя все, сами оставались не слишком заметными. Ниса, младший и годами, и званием, был рад этой вылазке, предвкушая очередную победу, может, и точку в этой войне. Поведение старшего, Ахары, его чем-то смущало. Тот в последние дни был всегда раздражен, по поводу и без. Но он сам вызвался возглавить отряд, так рьяно, что господин генерал согласился…
Хрипло взвыла труба вдали, условный сигнал; Ниса оглянулся на командира.
- Пора!
- Нет еще, - Ахара напряженно вглядывался в облако пыли, поднявшееся над ложбиной.
- Но они ждут! Мэнго наверняка послал еще людей, генералу некуда отходить.
- Сказано – еще рано.
- Потом будет поздно! – невольно натянул поводья, конь забеспокоился.
- Что ты о себе возомнил?! – впервые с начала разговора командир повернулся к Нисе, и на лице читались страх и отвращение. Странная смесь удивила офицера, но он не успел что-то сказать – подняв облако пыли, прискакал гонец от генерала, помощь требовалась немедля.
- Так не разговаривают с командирами, - выслушав, медленно ответил Ахара, и, словно все было заранее согласовано, его ординарец взмахнул саблей, и гонец упал с разрубленной головой.
- Это измена, - тихо сказал Ниса, поняв наконец, почему окаэрский отряд отступил таким неудобным путем.
- Да, - чуть кивнул Ахара, вытаскивая кинжал из его шеи. И обратился к ординарцу, вытянувшемуся в каменный столб:
- Давай наверх, не подходят ли люди Кая. Мы не можем совсем не явиться на место.
- Аааа… он, господин? – речь шла не о гонце, он не интересовал уже никого. О том, кто мертвым обвис в седле.
- Стал жертвой шальной стрелы, сам, что ли, не видел?
Приземистые лошадки рухэй были удивительно верткими, они умели бегать даже по обледенелым камням, что им относительно ровная почва лощины? Однако они не любили солнце, и по жаре выдыхались быстро. Эта слабость помогла создать сумятицу в отряде противника, многие кони вскоре – до схождения отрядов - погибли от стрел, а пешим солдатам рухэй было трудней отступить. Но выход из ложбины все еще был свободен, где-то там медлил проклятый Ахара.
Зато Мэнго не медлил. Недаром говорили, что в нем течет и звериная кровь; может, она и подсказала кинуться своим на выручку, хоть это и выглядело безрассудством, и сам Тагари перестал быть охотником, когда с пронзительными криками ворвались в тыл его отряду темные всадники, а в неба посыпались стрелы.
Помощи все не было, и в какой-то момент понял, что и не будет. В конце концов, довольно прожил на свете, чтобы некоторые вещи в объяснениях не нуждались.
Он успел выпрыгнуть из седла за миг до того, как конь покачнулся и начал падать. Вокруг оказались сразу четверо, их клинки, тяжелые и довольно короткие, шипами проросли в воздухе. Тагари ощутил почти удовольствие, проскальзывая меж этими шипами, обламывая и отбивая их, так, что трое нападавших почти сразу были мертвы. Несколько стрел звякнули о доспех, еще одна мелькнула перед глазами, почти задев переносицу.
«Мэнго, верно, решил и своих тоже перестрелять, лишь бы до меня добраться», - подумал Тагари, снова отбив чей-то клинок и еще стрелу заодно. Тяжелое тело, падая, врезалось в него сбоку, и он потерял равновесие; лопнул ремень шлема, а очередной тесак рухэй уже опускался, неожиданно блестящий, почти без следов крови.
На этот удар не успел ответить. Трава проросла в один миг и до неба, и скрыла его навсегда.
Окаэрцы пришли вовремя – ровно настолько, чтобы надежды у попавшего в западню отряда не осталось. Из солдат рухэй, изначально попавших в «котел», лишь единицы успели уйти, за ними уже не гнались.
На пегом мощном коне Кая – он лично прибыл на место - ехал по ложбине, темной от тел, и пристально всматривался. Ему казалось, что генерал Таэна должен быть где-то неподалеку от знамени… и очень надеялся, что тот убит, а не ранен. Добивать его совсем не хотелось, но выхода из ложбины для него не было. Как и для командиров выше десятника званием.
Знакомый черный с золотом доспех еле виднелся из груды убитых. Знамени рядом не было, но неподалеку валялся сломанный в древке флажок с малиновой рысью. На ней отпечатался чей-то след.
На всякий случай Кая велел осмотреть тело, и удовлетворенно вздохнул – сомнений быть не может. И тут же придал себе скорбный вид, не лишенный сожалений о безрассудстве погибшего.
Лицо генерала уцелело, только пятно крови на лбу и щеке слева немного его искажало. И пыли на нем почти не было. Кая неприятно оказалось смотреть в это лицо с еще открытыми глазами, и он поднялся в седло, направил своего пегого скакуна прочь.
Указ Золотого Дома гласил – в случае смерти генерала Таэна командование принимает командир Кая. После того, как остатки войска рухэй пересекут границу, солдаты – вперемешку из прежних и новых отрядов – отправятся по крепостям Ожерелья и в Осорэи.
Оставалось еще одно, и очень важное дело – не допустить посмертного возвеличивания генерала. Кая распорядился прикрыть тело знаменем и доставить в свой лагерь – уж окаэрские солдаты всяко не станут слишком печалиться. Затем он велит отвезти тело в долину Трех Дочерей и провести погребальную церемонию там. Сейчас в тамошней крепости разруха и проблем по горло, и мало солдат, до волнений дело не дойдет, и будут соблюдены правила приличия. Заодно распорядился понемногу добавлять слухи к тем, что уже ходили – мол, причиной смерти генерала стала его же горячность и недальновидность, он готов был пожертвовать своими людьми во вред делу, лишь бы не подчиниться Столице. Ведь подставил же под удар окаэрцев.
По случайности, среди солдат, сопровождавших тело в крепость Трех Дочерей, был Йони, подслушавший их с Костью разговор. Но он так никому ничего и не сказал никогда, а кто бы стал расспрашивать?
Войска Мэнго отступали – слишком быстро для чужих в этих местах окаэрцев, а офицеров Таэна приказом оставили на месте. Окаэрцы пытались догнать рухэй, как делают это хромые волки, трусящие нападать на сильных, и смелеющие, когда добыча волей судьбы попадает в ловушку. Но Мэнго сам был волком, и огрызался: его боялись и дали уйти почти беспрепятственно.
Весть о гибели Тагари Таэна застала его на отдыхе в походном шатре. Командир, уцелевший в ложбине у южного отрога Медведя, передал, как все было – он умел подмечать детали и вернулся не сразу, а, затаившись, какое-то время еще наблюдал за врагами.
Мэнго слушал молча, и усмехался все более недобро. Последняя его усмешка напоминала уже оскал, и странно сочеталась с грустью в глазах.
- Что ж… они-таки сумели отнять у него победу. Возможно, вскоре назовут дураком и предателем, - сильно сутулясь, поднялся, прошел к выходу, глянул на солнце, не щурясь – с детства умел так, что в свое время прибавило слухов о его избранности.
- Он всегда был достойный противник. Что ж… мы-то знаем. И будем помнить, как великого воина, который жил и погиб героем. А если есть там, - ткнул пальцем в солнечный диск, - справедливость, все же не только мы.
Сосны переплели ветви над поляной, словно играли, чья все же окажется сверху. У костра привычно полудремал монах, над ними вились светлые мотыльки, будто шел снег. Скоро, подумал Лиани. Так или иначе, скоро все это кончится. А потом, возможно, Нээле согласится уехать с ним к его семье. Это были приятные мысли, но они не смогли протянуться в наконец подступивший сон.
Снилось ему необычное – словно очень большая и белая луна, светящийся мертвый бутон, нависает над домиком, где живут они с Нээле. И будто не первый день уже проведен в этом домике, невесть сколько дней прошло, а то и лет, только Нээле вдруг пропала. И сам он выходит на черную холмистую равнину, ищет и не может найти, и непонятно – то ли весна, то ли осень, и волки воют вдали, нестрашно, тоскливо.
Проснулся, едва ли не подскочил – нет, вот она, живая, лежит невдалеке на лапнике, уютно свернулась во сне, и улыбается, и, не просыпаясь, отгоняет от лица комара.
Будить ее не хотелось, но было надо – чем больше пройдут по свету, тем лучше. Занималось утро. Обошел полянку – палочки монастырских курений уже догорели, остались черные ножки, еле различимые среди мха. Но ни одна не была сбита. И все же ощущался чей-то недобрый взгляд, не понять даже, то ли звериный, то ли человечий. Наклонившись над очередным остатком палочки, промедлил и опустился к ней, разглядывая протянутую к верхушке новорожденную паутинку, и вовремя: над головой, шевельнув волосы, свистнула стрела. Вскрикнул монах; Лиани, толком не развернувшись еще, бросил нож туда, откуда был выстрел. Кто-то упал, и затрещал валежник, с неохотой пропуская второго, убегавшего. Преследовать его было сейчас невозможно.
Окликнув монаха, убедился – живой, хотя не совсем невредимый.
Тогда пошел посмотреть на упавшего: тот был убит наповал, нож вонзился в глазницу.
Молодой человек даже удивился слегка – он никогда не был таким уж мастером. А может быть, помогла лесная хозяйка, о которой столько раз говорила Нээле? Не нож направить, но подставить под ногу неудобный сучок, чтобы человек качнулся…
С некоторым усилием вытащив нож, обтер его о густой, необычайно яркий мох. Мертвый смотрел в переплетение ветвей одним глазом, недовольно и чуть обижено.
Под утро все-таки задремала, и снились гибкие женщины в платьях, струящихся по полу, розовых и алых, красивая музыка и фонтаны. Проснувшись, подумала, что скоро умрет – разве не другой мир ей привиделся? Хотя слишком уж самонадеянно считать, что ее ждут в таком восхитительном месте.
Тропа, когда на нее вышли, уже подсохла настолько, что можно было не скользить по камням и грязи, а шагать уверенно. Повеселели, даже монах застенчиво принялся насвистывать какую-то песенку, делая вид, что лишь подражает птицам.
- А сейчас мы идем по ущелью Рыси и Сокола, - поведал он чуть торжественно, словно наставник учил детей важной истории. – Однажды, когда Хинаи и Мелен еще враждовали, накануне битвы один из солдат увидел…
- Нет! – взвизгнула Нээле, сама еще не поняв, что происходит, но брат Унно успел – чуть впереди камень скатился со склона, увлекая за собой осыпь других, поменьше, а те, стекая с пылью и грохотом, с корнями выдергивали траву и небольшие кусты. Дальше дороги не было.
Путники растерянно замерли.
- Придется обходить, - заметил Лиани, оглядываясь в поисках годного места. Довольно высоко, на другом склоне виднелась тропка, протоптанная, похоже, горными козами. Молодой человек вскарабкался туда, осмотрел ее. Можно пройти; а иначе возвращаться в начало ущелья, обходить гору и тратить еще сутки, а то и больше. Близость Эн-Хо манила уже нестерпимо, не хотелось медлить.
Они поднялись все трое, пошли медленно, и, наконец, миновали завал внизу. До удобного спуска оставалось еще немного. Девушка шла первой: случись что, ее подхватили бы. Но вот она, уже занеся ногу для следующего шага, остановилась и восхищено вздохнула: ущелье свернуло вбок, а в конце его открылась голубая долина, туманная от встающего с земли пара. Тихая и безлюдная с виду, она будто постепенно таяла, сливалась с облаками. Казалось, именно там проход в иные, лучшие земли. Лиани – он шел сзади – окликнул ее, Нээле не сразу опомнилась, и уже двинулась было дальше, когда жесткая рука дернула ее назад. На сей раз не осыпь – целый пласт земли съехал с места, где она безрассудно задержалась: будто кусок вырвали из горы. Еще пара шагов, и всем троим это ущелье стало бы могилой. Прибавилось бы в ночи призрачных голосов…
Когда поспешно спустились – уже как попало, она не думала о боли в запястьях. И лишь, оказавшись на твердой почке, оглянулась – нет, скрылась из глаз голубая долина.
Разговаривать никому не хотелось, а Нээле особенно. Несмотря на теплый вечерний свет, смягчавший изгибы самых угрюмых коряг, ей чудилось недоброе даже в цветочных венчиках. Улыбаются ехидно, заманивают, что-то знают… неудивительно после знакомства с Энори и его цветником подозревать каждую безобидную травку.
Брат Унно, конечно, тут же заметил, как Нээле оглядывается, да и лицо у нее, наверное, было странным:
- Это он сделал?
- Не знаю, - еле слышно ответила девушка. – Я ничего не знаю о горах. Но прошли такие дожди…
***
Было жарко и солнечно, но влажно, и мошкара вилась над землей. Ласточки охотились, чиркали воздух низко, по самым вершинам холмов.
Там, за холмами, стояли чужие отряды, уже бессильные, взявшие лишь короткую передышку. Как ни странно, сейчас он испытывал к Мэнго лишь что-то вроде любопытства: старый волк потерял молодого родича, У-Шена, что он будет делать теперь? Хитрый и умный, Мэнго был достойным противником. На родину вернется с позором, но вряд ли потеряет влияние, больно уж слаб нынешний их толон. Может быть, через несколько лет отважится на новую войну, лишь в Ожерелье. Сюда он не сунется долго, никто из них.
Я скоро вернусь домой, думал Тагари, глядя на вереницы своих воинов, уставших, в пыли и грязи, но оживленных, увидевших конец опустошившей сквер войны. И они тоже вернутся. Еще не совсем понимал, что будет делать дальше – сейчас, когда Хинаи наводнили чужие солдаты, но собирался разобраться с этим потом.
Смотрел на смятую, истоптанную копытами коней, изрытую сапогами, исколотую стрелами долину с жалостью – сперва по ней прошло войско рухэй, потом его собственное; не только для этих мест, для всего севера в этом году не было весны и лета. Пообещал себе, что вскоре все здесь восстановят, он не пожалеет собственных средств.
Неужели мог бы настать день и час, когда он защищал бы эти земли не для себя, не для памяти рода, а для человека, живущего за долгие недели пути отсюда, никогда не видавшего этих гор и не желавшего этого, лишь потому, что его предкам была дарована небесная власть?
Но Тагари знал, что этот день не настанет.
Прискакал вестник, запыхавшийся, будто сам бежал всю дорогу, и очень растерянный.
- Господин генерал, от левого крыла Мэнго отделилась конница и направилась к южному отрогу Медведя, они заметили след окаэрского отряда.
- Эти… - сейчас Тагари переплюнул прежние ругательства, срывавшиеся нечасто, но бурно. Недавно командир Кая уже угробил собственных людей, теперь ему снова неймется урвать хоть кусок славы напоследок.
Генералу не надо было глядеть на карту, местность он знал назубок, и распорядился выступить двумя отрядами, взять рухэй в клещи между холмов. Он бы ни за что не остался в лагере, сейчас особенно: да, уже не нужно поддерживать боевой дух войска, но если Кая допустит еще какую-нибудь дурость, лучше разобраться со всем прямо на месте. Своими людьми он мог управлять ночью в снежный буран и в огненный град заодно, собрать их и направить, куда следует.
Ветра не было совсем, дышать по жаре становилось все тяжелее, а ведь было еще далеко до полудня. Тяжелое знамя висело тряпкой, даже маленькие шелковые флажки поникли и не шевелились. Двое офицеров, третьей и второй ступени, с седла следили за проходом в ложбину у южного отрога. Они находились в отдалении от солдат, и, видя все, сами оставались не слишком заметными. Ниса, младший и годами, и званием, был рад этой вылазке, предвкушая очередную победу, может, и точку в этой войне. Поведение старшего, Ахары, его чем-то смущало. Тот в последние дни был всегда раздражен, по поводу и без. Но он сам вызвался возглавить отряд, так рьяно, что господин генерал согласился…
Хрипло взвыла труба вдали, условный сигнал; Ниса оглянулся на командира.
- Пора!
- Нет еще, - Ахара напряженно вглядывался в облако пыли, поднявшееся над ложбиной.
- Но они ждут! Мэнго наверняка послал еще людей, генералу некуда отходить.
- Сказано – еще рано.
- Потом будет поздно! – невольно натянул поводья, конь забеспокоился.
- Что ты о себе возомнил?! – впервые с начала разговора командир повернулся к Нисе, и на лице читались страх и отвращение. Странная смесь удивила офицера, но он не успел что-то сказать – подняв облако пыли, прискакал гонец от генерала, помощь требовалась немедля.
- Так не разговаривают с командирами, - выслушав, медленно ответил Ахара, и, словно все было заранее согласовано, его ординарец взмахнул саблей, и гонец упал с разрубленной головой.
- Это измена, - тихо сказал Ниса, поняв наконец, почему окаэрский отряд отступил таким неудобным путем.
- Да, - чуть кивнул Ахара, вытаскивая кинжал из его шеи. И обратился к ординарцу, вытянувшемуся в каменный столб:
- Давай наверх, не подходят ли люди Кая. Мы не можем совсем не явиться на место.
- Аааа… он, господин? – речь шла не о гонце, он не интересовал уже никого. О том, кто мертвым обвис в седле.
- Стал жертвой шальной стрелы, сам, что ли, не видел?
Приземистые лошадки рухэй были удивительно верткими, они умели бегать даже по обледенелым камням, что им относительно ровная почва лощины? Однако они не любили солнце, и по жаре выдыхались быстро. Эта слабость помогла создать сумятицу в отряде противника, многие кони вскоре – до схождения отрядов - погибли от стрел, а пешим солдатам рухэй было трудней отступить. Но выход из ложбины все еще был свободен, где-то там медлил проклятый Ахара.
Зато Мэнго не медлил. Недаром говорили, что в нем течет и звериная кровь; может, она и подсказала кинуться своим на выручку, хоть это и выглядело безрассудством, и сам Тагари перестал быть охотником, когда с пронзительными криками ворвались в тыл его отряду темные всадники, а в неба посыпались стрелы.
Помощи все не было, и в какой-то момент понял, что и не будет. В конце концов, довольно прожил на свете, чтобы некоторые вещи в объяснениях не нуждались.
Он успел выпрыгнуть из седла за миг до того, как конь покачнулся и начал падать. Вокруг оказались сразу четверо, их клинки, тяжелые и довольно короткие, шипами проросли в воздухе. Тагари ощутил почти удовольствие, проскальзывая меж этими шипами, обламывая и отбивая их, так, что трое нападавших почти сразу были мертвы. Несколько стрел звякнули о доспех, еще одна мелькнула перед глазами, почти задев переносицу.
«Мэнго, верно, решил и своих тоже перестрелять, лишь бы до меня добраться», - подумал Тагари, снова отбив чей-то клинок и еще стрелу заодно. Тяжелое тело, падая, врезалось в него сбоку, и он потерял равновесие; лопнул ремень шлема, а очередной тесак рухэй уже опускался, неожиданно блестящий, почти без следов крови.
На этот удар не успел ответить. Трава проросла в один миг и до неба, и скрыла его навсегда.
Окаэрцы пришли вовремя – ровно настолько, чтобы надежды у попавшего в западню отряда не осталось. Из солдат рухэй, изначально попавших в «котел», лишь единицы успели уйти, за ними уже не гнались.
На пегом мощном коне Кая – он лично прибыл на место - ехал по ложбине, темной от тел, и пристально всматривался. Ему казалось, что генерал Таэна должен быть где-то неподалеку от знамени… и очень надеялся, что тот убит, а не ранен. Добивать его совсем не хотелось, но выхода из ложбины для него не было. Как и для командиров выше десятника званием.
Знакомый черный с золотом доспех еле виднелся из груды убитых. Знамени рядом не было, но неподалеку валялся сломанный в древке флажок с малиновой рысью. На ней отпечатался чей-то след.
На всякий случай Кая велел осмотреть тело, и удовлетворенно вздохнул – сомнений быть не может. И тут же придал себе скорбный вид, не лишенный сожалений о безрассудстве погибшего.
Лицо генерала уцелело, только пятно крови на лбу и щеке слева немного его искажало. И пыли на нем почти не было. Кая неприятно оказалось смотреть в это лицо с еще открытыми глазами, и он поднялся в седло, направил своего пегого скакуна прочь.
Указ Золотого Дома гласил – в случае смерти генерала Таэна командование принимает командир Кая. После того, как остатки войска рухэй пересекут границу, солдаты – вперемешку из прежних и новых отрядов – отправятся по крепостям Ожерелья и в Осорэи.
Оставалось еще одно, и очень важное дело – не допустить посмертного возвеличивания генерала. Кая распорядился прикрыть тело знаменем и доставить в свой лагерь – уж окаэрские солдаты всяко не станут слишком печалиться. Затем он велит отвезти тело в долину Трех Дочерей и провести погребальную церемонию там. Сейчас в тамошней крепости разруха и проблем по горло, и мало солдат, до волнений дело не дойдет, и будут соблюдены правила приличия. Заодно распорядился понемногу добавлять слухи к тем, что уже ходили – мол, причиной смерти генерала стала его же горячность и недальновидность, он готов был пожертвовать своими людьми во вред делу, лишь бы не подчиниться Столице. Ведь подставил же под удар окаэрцев.
По случайности, среди солдат, сопровождавших тело в крепость Трех Дочерей, был Йони, подслушавший их с Костью разговор. Но он так никому ничего и не сказал никогда, а кто бы стал расспрашивать?
Войска Мэнго отступали – слишком быстро для чужих в этих местах окаэрцев, а офицеров Таэна приказом оставили на месте. Окаэрцы пытались догнать рухэй, как делают это хромые волки, трусящие нападать на сильных, и смелеющие, когда добыча волей судьбы попадает в ловушку. Но Мэнго сам был волком, и огрызался: его боялись и дали уйти почти беспрепятственно.
Весть о гибели Тагари Таэна застала его на отдыхе в походном шатре. Командир, уцелевший в ложбине у южного отрога Медведя, передал, как все было – он умел подмечать детали и вернулся не сразу, а, затаившись, какое-то время еще наблюдал за врагами.
Мэнго слушал молча, и усмехался все более недобро. Последняя его усмешка напоминала уже оскал, и странно сочеталась с грустью в глазах.
- Что ж… они-таки сумели отнять у него победу. Возможно, вскоре назовут дураком и предателем, - сильно сутулясь, поднялся, прошел к выходу, глянул на солнце, не щурясь – с детства умел так, что в свое время прибавило слухов о его избранности.
- Он всегда был достойный противник. Что ж… мы-то знаем. И будем помнить, как великого воина, который жил и погиб героем. А если есть там, - ткнул пальцем в солнечный диск, - справедливость, все же не только мы.
Глава 19
Сосны переплели ветви над поляной, словно играли, чья все же окажется сверху. У костра привычно полудремал монах, над ними вились светлые мотыльки, будто шел снег. Скоро, подумал Лиани. Так или иначе, скоро все это кончится. А потом, возможно, Нээле согласится уехать с ним к его семье. Это были приятные мысли, но они не смогли протянуться в наконец подступивший сон.
Снилось ему необычное – словно очень большая и белая луна, светящийся мертвый бутон, нависает над домиком, где живут они с Нээле. И будто не первый день уже проведен в этом домике, невесть сколько дней прошло, а то и лет, только Нээле вдруг пропала. И сам он выходит на черную холмистую равнину, ищет и не может найти, и непонятно – то ли весна, то ли осень, и волки воют вдали, нестрашно, тоскливо.
Проснулся, едва ли не подскочил – нет, вот она, живая, лежит невдалеке на лапнике, уютно свернулась во сне, и улыбается, и, не просыпаясь, отгоняет от лица комара.
Будить ее не хотелось, но было надо – чем больше пройдут по свету, тем лучше. Занималось утро. Обошел полянку – палочки монастырских курений уже догорели, остались черные ножки, еле различимые среди мха. Но ни одна не была сбита. И все же ощущался чей-то недобрый взгляд, не понять даже, то ли звериный, то ли человечий. Наклонившись над очередным остатком палочки, промедлил и опустился к ней, разглядывая протянутую к верхушке новорожденную паутинку, и вовремя: над головой, шевельнув волосы, свистнула стрела. Вскрикнул монах; Лиани, толком не развернувшись еще, бросил нож туда, откуда был выстрел. Кто-то упал, и затрещал валежник, с неохотой пропуская второго, убегавшего. Преследовать его было сейчас невозможно.
Окликнув монаха, убедился – живой, хотя не совсем невредимый.
Тогда пошел посмотреть на упавшего: тот был убит наповал, нож вонзился в глазницу.
Молодой человек даже удивился слегка – он никогда не был таким уж мастером. А может быть, помогла лесная хозяйка, о которой столько раз говорила Нээле? Не нож направить, но подставить под ногу неудобный сучок, чтобы человек качнулся…
С некоторым усилием вытащив нож, обтер его о густой, необычайно яркий мох. Мертвый смотрел в переплетение ветвей одним глазом, недовольно и чуть обижено.
