Средних лет, крепкий, диковатого вида – нет, не рухэй недобитый, обычный горный бродяга, видно, из тех, что промышляют и охотой, и грабежом. Ценностей при нем не было, насколько позволил понять беглый осмотр. Если просто разбойник, это понятно, а если ему кто заплатил… Могло быть у второго, убежавшего быть, могли где оставить, в лесу много мест для тайников.
Тело лежало за пределами «ночного» круга, но было уже довольно светло, Лиани рискнул отойти и оттащил его еще дальше, забросал ветками – не слишком хорошо, дикие звери растащат, но увы, не до него теперь.
Брата Унно ранило не тяжело, в верхнюю часть бедра; он казался не страдающим, а озадаченным. А девушка не сидела сиднем – успела мелко нарезать какие-то травки для повязки.
- Дай, теперь я, - молодой человек взял у нее кусок коры, на котором лежала зеленая кашица. Она подалась было за ним, начав говорить о том, что перевязки – женское дело, но смутилась, глянув на собственные, все еще перебинтованные запястья, и не понадобилось объяснять: дело не в мужском или женском, а всего лишь в умении. Она была очень милая, когда так смущалась, он не знал, в каком настроении она трогает больше – так ли, или когда смеется, или когда грустит?
- Думаешь, это он сделал? – теперь они все, будто сговорившись, избегали называть имя, словно его звучание могло склонить чашу весов не в их пользу.
- Невозможно обвинять, твердо не зная, - понуро сказал монах.
– Да, после нападения рухэй, да что там, в ходе войны тут развелось бандитов и мародеров… они могли счесть нас легкой жертвой.
- Но второй убежал…
- Не ожидали такого отпора. Хотя может еще вернуться. А стреляет он плохо.
- Значит, все же не… все же случайность, он бы им рассказал, – монах призадумался, - Первый метил в тебя – но так поступил бы и человек знающий, и случайный разбойник: ты не выглядишь легкой жертвой, которую можно оставить и на потом.
- А если это он, у него не было возможности искать настоящих убийц, - негромко вступила Нээле.
- Сделай-ка мне костыль попрочнее, - попросил брат Унно, косясь на складки монашеского одеяния, закрывшего повязку.
- Не дойдешь, - отрезал Лиани. - Подождем, пока ты поправишься.
- Нет, - запавшие глаза монаха были скорбны и ясны. – Думаю, никогда не удастся узнать, что именно сделал он, а на что вывела развилка судьбы. Но если не случайные разбойники набрели на наш след, нельзя давать лишнее время, придумать что-нибудь.
- Вряд ли можно найти еще наемных убийц в этой глуши, когда стрела не пускает отойти далеко.
- Не тот это случай, полагаться на домыслы… Добреду как-нибудь.
Не впервые сказал о себе так впрямую, но сейчас это не казалось случайной оговоркой.
Не оставляет ли его святость, подумал Лиани, и улыбнулся этой мысли. Если оставит, после всего… толку от такой святости. И ну ее совсем.
Неприятная весть застигла Макори в пути – он как раз возвращался из предместий Осорэи. Его сторонников становилось меньше и меньше, и держал их один только страх. Даже у слуг и его солдат были такие лица, словно они уже отдали свою верность кому-то другому, а его лишь терпели. Иногда он спохватывался, что не может такого быть, но тут же ловил то усмешку, то скуку там, где их быть не должно – в ответ на его приказ или всего лишь появление.
Отец, который сперва пытался отыскать Тайрену, куда-то исчез, и посланцы нашли пустой дом. Люди Атоги по-прежнему были в Срединной и Осорэи, но и они, похоже, не знали про Суро: тот словно утек под землю.
Макори остановил коня на обходной дороге; на северном отрезке она была пуста, камни плавились от солнца. Слишком грязной стала дорога, неприятно было смотреть – но никому сейчас не было дела до чистоты булыжников под ногами.
- Процессия вот-вот въедет в город, - сообщил посланец, еще мальчишка – он был испуган и возбужден, и еще не научился жить больше чем одним днем. – Через Нефритовые ворота. Несколько сотен, и не только военные.
- Посмотрим, - сказал Макори, и пустил коня вскачь. Вскоре с вершины холма смотрел на змеящуюся в пыли вереницу людей, ярко-пеструю, словно змеиная же чешуя, со знаменами золотыми, черными и изумрудными. Новая власть въезжала в город в сопровождении множества солдат и слуг, а еще солдаты, он знал, подходили с юга, скоро сюда перебросят и северных – свобода Хинаи закончилась.
Прищурился, но лиц отсюда не мог различить. Ненадолго возникла мысль подъехать поближе, но видел – дорогу охраняют, все равно не подобраться.
Много ли крови прольет ставленник Солнечной птицы? Бывало по-разному. Когда власть в провинции взял Дом Таэна, и вовсе почти миром решилось всё. Тогда удержались Жаворонки, сейчас все иначе.
Макори следил за процессией, пока ворота не втянули в себя ее всю, словно высунутый язык. Эх и развлечение сейчас городским зевакам, и теснота на боковых улочках – не протолкнешься. Близко-то никого не подпустят, а посмотреть хочется.
- Все, нечего больше делать, - сказал молодой человек, разворачивая коня. Солнце зашло за невесть откуда возникшую тучку. Только сейчас ощутил, что слишком долго пробыл на жаре, повязка сдавливала голову и была словно из липкого меха, Макори сорвал ее и бросил. Кусок синего шелка, расшитый контурами серебряных птиц, зацепился за куст и повис. Один из слуг хотел было спешиться, подобрать, но Макори ему не позволил.
Следующий день встретил и без того плохо спавшего Макори серым унынием, будто кто проглотил солнце. Он велел совсем открыть оконные решетки, но мог бы и вовсе их выломать – светлее в комнате не становилось. От жары и следа не осталось. В сырой серости картина, висевшая на стене – потерял счет уже этим картинам и стенам, меняя места ночлега – выглядела особенно неприятно.
Художник был явно больше увлечен изображением пруда, мостика и деревьев, чем женской фигуры, поэтому она вышла нездешней и неприкаянной. Вроде бы та же кисть, что рисовала лисицу и журавля, картину, возле которой он говорил с Лайэнэ. Решительная красотка удивила его тогда и порядком повеселила. Сейчас, возможно, не отпустил бы ее.
Снова взглянул на картину.
Макори был уверен, что этой ночью видел призрак матери. Женщина, пробежавшая по дорожке в саду, была очень молода, это читалось в каждом изгибе фигуры, в каждом движении. На ней светлело широкое одеяние, а кончики распущенных волос будто слегка искрились. Конечно, это могла быть служанка, спешащая на свидание; он, переезжая с места на место, не возил с собой женщин, они всегда находились при доме. Но для служанки женщина казалась слишком богато одетой и слишком беспечной.
Лица он не видел, но и не узнал бы – мать Макори не помнил. Это роднило его с тем мальчиком, который случайно попал под опеку старшего из наследников Нэйта. Правда, одно время ходили слухи, что Истэ не умерла… Или то были сплетни, и это она заглянула к сыну? Сам-то мальчишка еще жив, интересно, или не пережил ночь? Хотя в этом случае перепуганные слуги уже толпились бы у порога, стуча головами об пол…
В коридоре кто-то засмеялся, звук был таким громким, что проникал через двери – еще одно доказательство, что в приближенных поубавилось почтения. Хотя им-то радоваться нечего, никому не нужны верные павшего Дома. Ладно если в живых оставят, чтобы не дрожать уже за свою жизнь – не раз бывали случаи мести, удар достигал цели даже через поколение.
Кто-то постучал по створке, Макори велел войти. Один из его людей появился, усталый, слегка встрепанный, видно, сразу из седла. Поклонился, но даже в этом поклоне Макори почудилась небрежность.
- Наши шпионы нашли господина Нэйта-старшего.
- И куда он запрятался? – лениво спросил Макори. – В омут под деревнским мостом?
- Он в имении возле Срединной, к нему приезжали какие-то люди, возможно, он скоро покинет и то поместье, - приближенный потоптался на месте и осторожно спросил: - Вы отдадите мальчика? Господину Суро, или…
В прошлые времена за такой вопрос наглец получил бы как следует, теперь же молодой человек лишь хмыкнул и велел принести вина.
Рассчитывать больше не мог ни на что. Макори себя не обманывал – с тех пор, как отряд из Срединных земель – уже не из Окаэры - вошел на территорию Хинаи, Тайрену, живой ли, мертвый перестал иметь значение. А это значит, у него самого больше нет ни одной значимой фишки.
Можно последовать примеру отца и скрыться, но он знал, что не сможет. Слишком привык к власти и роскоши. Его, в общем-то, никто и ни в чем не обвинял пока, но, если обвинит, будет поздно.
Макори не умел и не хотел ждать, и лишь эти несколько месяцев ощутил наконец свободу делать, что хочешь. Только от власти отца все равно так и не освободился: сейчас понимал, что, поступая наперекор, все равно находишься в чужой тени.
Осознавать это оказалось очень смешно, он давно не смеялся столько.
- Принеси еще чего-нибудь выпить, - он демонстративно перевернул кувшин, оттуда на пол упала одна жалкая капля. – И не мелочись, таская по чуть-чуть, у нас праздник, в конце концов, закат целой эпохи.
Он хотел очень многого, а ничего не сделал совсем. А ведь ему уже достаточно лет. Пристально глянул на себя в зеркало, серебро отразило то же, что и всегда. Лицо не стало ни умнее, ни глупее, ни значительней. А за спиной темнели винно-красные занавески; он предпочел бы густую хвою гор, где на ветвях сидят, готовя прыжок, быстрые рыси, а голоса волков в тумане – как плач и песни призраков.
Было уже за полдень, но пасмурно, и воздух сырой, тяжелый. Может, скоро прольется дождь, а может, как и вчера, упадут несколько капель – и все на этом. Так всегда: вместо ожидаемого ливня ты получаешь жалкую ерунду.
Макори вышел в сад, тесный и, как показалось, неряшливый: кусты наползали на дорожки, топорщили ветви без всякой гармонии, то тут, то там набросана была земля или камешки, будто следы оставили медведки или даже кроты, а садовники убрали кое-как. Присел на скамью, маленькую и узкую, словно предназначенную для ребенка. Ему самому здесь было неуютно, чувствовал себя слишком большим для этого мирка.
В голове звенели кузнечики, собрались из всего сада, в остальном он чувствовал, что вино не дало ему ничего, словно он пил родниковую воду. Чем-то сейчас занят отец, спасает свою шкуру или ждет ему одному понятных событий?
Отец… а ну его к демонам. У него есть еще один сын, послушная тень. А Макори с радостью устроил бы ему еще парочку разочарований, да посерьезней. Ну ничего, теперь сама жизнь постарается. Взял длинный узкий нож-анару, приставил к груди: главное, чтоб клинок по ребру не скользнул, уходя в сторону. С силой ударил. В глазах потемнело.
«Больно, - подумал он, отмечая, как мир, выступая из темноты, багровеет и стекает пятнами. – Кажется, попал».
- Ты очень много сумел, - беловолосый подросток, чуть прищурясь от еще яркого солнца, бросал зерна двум скачущим по земле неподалеку сорокам. – Даже не представляешь, насколько.
- И что мне с этих слов?
- Ты обладаешь свободой воли, - задумчиво продолжала Опора, словно его не слыша. – Да, на тебя стоило посмотреть…
- Любая лесная тварь обладает. Разве не тебе принадлежат слова, что не можешь никому ничего навязать? Даже тори-ай выбирали сами.
- Ох, я не о том.
Со стороны эти двое выглядели приятелями, присевшими на траву отдохнуть, только младший смотрел на птиц, избегая поворачиваться даже боком, словно не хотел показать лицо. Здесь, кроме осыпи, по которой скакали сороки, было много золотого донника, фигура старшего – а он держался поодаль – почти утопала среди листьев и стеблей.
- Я могу уйти в сон, как делают мои сородичи?
- Ты же пробовал, какого ответа желаешь? Увы, нет. У тебя не получится. Тебя держит не только ребенок, не только стрела, но все люди, помнящие тебя. Привязка к миру сильна… Но, если хочешь, попробуй еще – как сам недавно сказал, никто не может тебе запретить.
- Ты умеешь внушить надежду, воплощение любви и заботы…
- Ха, - резко выдохнув, создание мягко потянулось, покончив с зернами, и в следующий миг уже стояло в зверином обличье, чуть помахивая крыльями, словно разминая их.
- Ты когда-нибудь слышал о священной горе Огай?
- Не уверен.
- Конечно… сильно любопытство, но больно уж неприятна тема. Небеса однажды послали железо из своих рудников тамошнему храму. Кузнецы изготовили несколько клинков, и разослали по монастырям; один из них хранится под корнями черного дерева в Эн-Хо. Это очень сильная вещь, в ней слились труд людей и дар неба. Ей под силу то, чего не сможет обычное оружие, пусть хоть пять настоятелей прочтут над ним молитвы и начертят знаки на железе.
Энори слушал внимательно. Чуть отвернулся, а затем очень тихо и почти с нежностью спросил:
- Ну зачем?
Зверь сел, не отвечая, повел ушами и прикрыл хвостом лапы.
- Настоятель Эн-Хо знает?
- Знает, конечно, это передается от одного главы братства к другому. Но он об этом не думает. Для него клинок – священный дар, символ давней, лучшей эпохи.
- Разве была такая? Хотя это уже не важно… Исполнишь одну мою просьбу?
- Смотря какую, если ты попросишь загрызть всех твоих врагов...
- Я не хочу, чтобы Тэни погиб. Позаботься о нем.
- Я тебя правильно понимаю?
- Откуда мне знать! Я не обладаю прозорливостью Опоры! – резко отозвался Энори. – И нет, я еще ничего не решил, не спеши радоваться! Горы полны опасностей!
Большой белый зверь шумно, по-воловьи вздохнул, пушистые бока поднялись и опали.
- Ты невозможен. Я даю тебе все, чего хочешь, но ты опять недоволен.
- Лицемерная тварь… Может, покажешься им? Тебе скорее поверят.
- Не могу, - еле слышно вздохнула Опора.
– Ну хоть в чем-то у меня побольше возможностей, чем у ахэрээну! А теперь уходи, довольно с меня!
Огромный белый зверь поднялся, сделал несколько шагов по траве, сшибая пыльцу с гроздей соцветий:
Обернулся:
- Пойдем со мной. За что ты столь пытаешься держаться? - сказал мягким бархатным голосом, будто уговаривал ребенка. – Нет? Почему, скажи?
- Я хочу остаться собой.
**
На сей раз и в легких сумерках все трое не рисковали выйти из защищенного места, что уж говорить о времени, когда почти стемнело. От заката осталась бледно-желтая полоса на свободном от ветвей кусочке неба. Но, услышав легкий треск на краю поляны, Лиани приблизился – и почудилось, будто и защиты нет никакой, а он стоит один в надвигающемся, смыкающим ветви и стволы ельнике. Голос исходил с той стороны круга, тихий и ясный.
Не было ни приветствий – еще бы! – ни предисловий.
- Я тебе кое-что расскажу.
Невольно чуть назад отодвинулся, будто из лохматого ельника могла вырасти рука, ухватить за горло и утащить. Сколько ни всматривался, не сумел разглядеть фигуры. Странно было: сквозь черные ветви проходил только голос, бесплотный, и, казалось, направленный в одну сторону, словно луч. А к нему навстречу с земли поднимался дымок от монастырской палочки.
Заметив, что друзья смотрят в его сторону, заподозрив что-то неладное, подал знак оставаться на месте. Брат Унно, вот молодец, сразу сгреб Нээле в охапку, чтобы не побежала сюда. Из-под ветвей снова донеслось тихое:
- Не хочу кричать на весь лес, а когда стемнеет совсем, ты уже вряд ли отойдешь от костра.
- Хочешь мне что-то сказать по секрету?
- Нет секретов. Мне проще говорить кому-то одному. Дело твое, как поступить потом.
Тело лежало за пределами «ночного» круга, но было уже довольно светло, Лиани рискнул отойти и оттащил его еще дальше, забросал ветками – не слишком хорошо, дикие звери растащат, но увы, не до него теперь.
Брата Унно ранило не тяжело, в верхнюю часть бедра; он казался не страдающим, а озадаченным. А девушка не сидела сиднем – успела мелко нарезать какие-то травки для повязки.
- Дай, теперь я, - молодой человек взял у нее кусок коры, на котором лежала зеленая кашица. Она подалась было за ним, начав говорить о том, что перевязки – женское дело, но смутилась, глянув на собственные, все еще перебинтованные запястья, и не понадобилось объяснять: дело не в мужском или женском, а всего лишь в умении. Она была очень милая, когда так смущалась, он не знал, в каком настроении она трогает больше – так ли, или когда смеется, или когда грустит?
- Думаешь, это он сделал? – теперь они все, будто сговорившись, избегали называть имя, словно его звучание могло склонить чашу весов не в их пользу.
- Невозможно обвинять, твердо не зная, - понуро сказал монах.
– Да, после нападения рухэй, да что там, в ходе войны тут развелось бандитов и мародеров… они могли счесть нас легкой жертвой.
- Но второй убежал…
- Не ожидали такого отпора. Хотя может еще вернуться. А стреляет он плохо.
- Значит, все же не… все же случайность, он бы им рассказал, – монах призадумался, - Первый метил в тебя – но так поступил бы и человек знающий, и случайный разбойник: ты не выглядишь легкой жертвой, которую можно оставить и на потом.
- А если это он, у него не было возможности искать настоящих убийц, - негромко вступила Нээле.
- Сделай-ка мне костыль попрочнее, - попросил брат Унно, косясь на складки монашеского одеяния, закрывшего повязку.
- Не дойдешь, - отрезал Лиани. - Подождем, пока ты поправишься.
- Нет, - запавшие глаза монаха были скорбны и ясны. – Думаю, никогда не удастся узнать, что именно сделал он, а на что вывела развилка судьбы. Но если не случайные разбойники набрели на наш след, нельзя давать лишнее время, придумать что-нибудь.
- Вряд ли можно найти еще наемных убийц в этой глуши, когда стрела не пускает отойти далеко.
- Не тот это случай, полагаться на домыслы… Добреду как-нибудь.
Не впервые сказал о себе так впрямую, но сейчас это не казалось случайной оговоркой.
Не оставляет ли его святость, подумал Лиани, и улыбнулся этой мысли. Если оставит, после всего… толку от такой святости. И ну ее совсем.
***
Неприятная весть застигла Макори в пути – он как раз возвращался из предместий Осорэи. Его сторонников становилось меньше и меньше, и держал их один только страх. Даже у слуг и его солдат были такие лица, словно они уже отдали свою верность кому-то другому, а его лишь терпели. Иногда он спохватывался, что не может такого быть, но тут же ловил то усмешку, то скуку там, где их быть не должно – в ответ на его приказ или всего лишь появление.
Отец, который сперва пытался отыскать Тайрену, куда-то исчез, и посланцы нашли пустой дом. Люди Атоги по-прежнему были в Срединной и Осорэи, но и они, похоже, не знали про Суро: тот словно утек под землю.
Макори остановил коня на обходной дороге; на северном отрезке она была пуста, камни плавились от солнца. Слишком грязной стала дорога, неприятно было смотреть – но никому сейчас не было дела до чистоты булыжников под ногами.
- Процессия вот-вот въедет в город, - сообщил посланец, еще мальчишка – он был испуган и возбужден, и еще не научился жить больше чем одним днем. – Через Нефритовые ворота. Несколько сотен, и не только военные.
- Посмотрим, - сказал Макори, и пустил коня вскачь. Вскоре с вершины холма смотрел на змеящуюся в пыли вереницу людей, ярко-пеструю, словно змеиная же чешуя, со знаменами золотыми, черными и изумрудными. Новая власть въезжала в город в сопровождении множества солдат и слуг, а еще солдаты, он знал, подходили с юга, скоро сюда перебросят и северных – свобода Хинаи закончилась.
Прищурился, но лиц отсюда не мог различить. Ненадолго возникла мысль подъехать поближе, но видел – дорогу охраняют, все равно не подобраться.
Много ли крови прольет ставленник Солнечной птицы? Бывало по-разному. Когда власть в провинции взял Дом Таэна, и вовсе почти миром решилось всё. Тогда удержались Жаворонки, сейчас все иначе.
Макори следил за процессией, пока ворота не втянули в себя ее всю, словно высунутый язык. Эх и развлечение сейчас городским зевакам, и теснота на боковых улочках – не протолкнешься. Близко-то никого не подпустят, а посмотреть хочется.
- Все, нечего больше делать, - сказал молодой человек, разворачивая коня. Солнце зашло за невесть откуда возникшую тучку. Только сейчас ощутил, что слишком долго пробыл на жаре, повязка сдавливала голову и была словно из липкого меха, Макори сорвал ее и бросил. Кусок синего шелка, расшитый контурами серебряных птиц, зацепился за куст и повис. Один из слуг хотел было спешиться, подобрать, но Макори ему не позволил.
Следующий день встретил и без того плохо спавшего Макори серым унынием, будто кто проглотил солнце. Он велел совсем открыть оконные решетки, но мог бы и вовсе их выломать – светлее в комнате не становилось. От жары и следа не осталось. В сырой серости картина, висевшая на стене – потерял счет уже этим картинам и стенам, меняя места ночлега – выглядела особенно неприятно.
Художник был явно больше увлечен изображением пруда, мостика и деревьев, чем женской фигуры, поэтому она вышла нездешней и неприкаянной. Вроде бы та же кисть, что рисовала лисицу и журавля, картину, возле которой он говорил с Лайэнэ. Решительная красотка удивила его тогда и порядком повеселила. Сейчас, возможно, не отпустил бы ее.
Снова взглянул на картину.
Макори был уверен, что этой ночью видел призрак матери. Женщина, пробежавшая по дорожке в саду, была очень молода, это читалось в каждом изгибе фигуры, в каждом движении. На ней светлело широкое одеяние, а кончики распущенных волос будто слегка искрились. Конечно, это могла быть служанка, спешащая на свидание; он, переезжая с места на место, не возил с собой женщин, они всегда находились при доме. Но для служанки женщина казалась слишком богато одетой и слишком беспечной.
Лица он не видел, но и не узнал бы – мать Макори не помнил. Это роднило его с тем мальчиком, который случайно попал под опеку старшего из наследников Нэйта. Правда, одно время ходили слухи, что Истэ не умерла… Или то были сплетни, и это она заглянула к сыну? Сам-то мальчишка еще жив, интересно, или не пережил ночь? Хотя в этом случае перепуганные слуги уже толпились бы у порога, стуча головами об пол…
В коридоре кто-то засмеялся, звук был таким громким, что проникал через двери – еще одно доказательство, что в приближенных поубавилось почтения. Хотя им-то радоваться нечего, никому не нужны верные павшего Дома. Ладно если в живых оставят, чтобы не дрожать уже за свою жизнь – не раз бывали случаи мести, удар достигал цели даже через поколение.
Кто-то постучал по створке, Макори велел войти. Один из его людей появился, усталый, слегка встрепанный, видно, сразу из седла. Поклонился, но даже в этом поклоне Макори почудилась небрежность.
- Наши шпионы нашли господина Нэйта-старшего.
- И куда он запрятался? – лениво спросил Макори. – В омут под деревнским мостом?
- Он в имении возле Срединной, к нему приезжали какие-то люди, возможно, он скоро покинет и то поместье, - приближенный потоптался на месте и осторожно спросил: - Вы отдадите мальчика? Господину Суро, или…
В прошлые времена за такой вопрос наглец получил бы как следует, теперь же молодой человек лишь хмыкнул и велел принести вина.
Рассчитывать больше не мог ни на что. Макори себя не обманывал – с тех пор, как отряд из Срединных земель – уже не из Окаэры - вошел на территорию Хинаи, Тайрену, живой ли, мертвый перестал иметь значение. А это значит, у него самого больше нет ни одной значимой фишки.
Можно последовать примеру отца и скрыться, но он знал, что не сможет. Слишком привык к власти и роскоши. Его, в общем-то, никто и ни в чем не обвинял пока, но, если обвинит, будет поздно.
Макори не умел и не хотел ждать, и лишь эти несколько месяцев ощутил наконец свободу делать, что хочешь. Только от власти отца все равно так и не освободился: сейчас понимал, что, поступая наперекор, все равно находишься в чужой тени.
Осознавать это оказалось очень смешно, он давно не смеялся столько.
- Принеси еще чего-нибудь выпить, - он демонстративно перевернул кувшин, оттуда на пол упала одна жалкая капля. – И не мелочись, таская по чуть-чуть, у нас праздник, в конце концов, закат целой эпохи.
Он хотел очень многого, а ничего не сделал совсем. А ведь ему уже достаточно лет. Пристально глянул на себя в зеркало, серебро отразило то же, что и всегда. Лицо не стало ни умнее, ни глупее, ни значительней. А за спиной темнели винно-красные занавески; он предпочел бы густую хвою гор, где на ветвях сидят, готовя прыжок, быстрые рыси, а голоса волков в тумане – как плач и песни призраков.
Было уже за полдень, но пасмурно, и воздух сырой, тяжелый. Может, скоро прольется дождь, а может, как и вчера, упадут несколько капель – и все на этом. Так всегда: вместо ожидаемого ливня ты получаешь жалкую ерунду.
Макори вышел в сад, тесный и, как показалось, неряшливый: кусты наползали на дорожки, топорщили ветви без всякой гармонии, то тут, то там набросана была земля или камешки, будто следы оставили медведки или даже кроты, а садовники убрали кое-как. Присел на скамью, маленькую и узкую, словно предназначенную для ребенка. Ему самому здесь было неуютно, чувствовал себя слишком большим для этого мирка.
В голове звенели кузнечики, собрались из всего сада, в остальном он чувствовал, что вино не дало ему ничего, словно он пил родниковую воду. Чем-то сейчас занят отец, спасает свою шкуру или ждет ему одному понятных событий?
Отец… а ну его к демонам. У него есть еще один сын, послушная тень. А Макори с радостью устроил бы ему еще парочку разочарований, да посерьезней. Ну ничего, теперь сама жизнь постарается. Взял длинный узкий нож-анару, приставил к груди: главное, чтоб клинок по ребру не скользнул, уходя в сторону. С силой ударил. В глазах потемнело.
«Больно, - подумал он, отмечая, как мир, выступая из темноты, багровеет и стекает пятнами. – Кажется, попал».
***
- Ты очень много сумел, - беловолосый подросток, чуть прищурясь от еще яркого солнца, бросал зерна двум скачущим по земле неподалеку сорокам. – Даже не представляешь, насколько.
- И что мне с этих слов?
- Ты обладаешь свободой воли, - задумчиво продолжала Опора, словно его не слыша. – Да, на тебя стоило посмотреть…
- Любая лесная тварь обладает. Разве не тебе принадлежат слова, что не можешь никому ничего навязать? Даже тори-ай выбирали сами.
- Ох, я не о том.
Со стороны эти двое выглядели приятелями, присевшими на траву отдохнуть, только младший смотрел на птиц, избегая поворачиваться даже боком, словно не хотел показать лицо. Здесь, кроме осыпи, по которой скакали сороки, было много золотого донника, фигура старшего – а он держался поодаль – почти утопала среди листьев и стеблей.
- Я могу уйти в сон, как делают мои сородичи?
- Ты же пробовал, какого ответа желаешь? Увы, нет. У тебя не получится. Тебя держит не только ребенок, не только стрела, но все люди, помнящие тебя. Привязка к миру сильна… Но, если хочешь, попробуй еще – как сам недавно сказал, никто не может тебе запретить.
- Ты умеешь внушить надежду, воплощение любви и заботы…
- Ха, - резко выдохнув, создание мягко потянулось, покончив с зернами, и в следующий миг уже стояло в зверином обличье, чуть помахивая крыльями, словно разминая их.
- Ты когда-нибудь слышал о священной горе Огай?
- Не уверен.
- Конечно… сильно любопытство, но больно уж неприятна тема. Небеса однажды послали железо из своих рудников тамошнему храму. Кузнецы изготовили несколько клинков, и разослали по монастырям; один из них хранится под корнями черного дерева в Эн-Хо. Это очень сильная вещь, в ней слились труд людей и дар неба. Ей под силу то, чего не сможет обычное оружие, пусть хоть пять настоятелей прочтут над ним молитвы и начертят знаки на железе.
Энори слушал внимательно. Чуть отвернулся, а затем очень тихо и почти с нежностью спросил:
- Ну зачем?
Зверь сел, не отвечая, повел ушами и прикрыл хвостом лапы.
- Настоятель Эн-Хо знает?
- Знает, конечно, это передается от одного главы братства к другому. Но он об этом не думает. Для него клинок – священный дар, символ давней, лучшей эпохи.
- Разве была такая? Хотя это уже не важно… Исполнишь одну мою просьбу?
- Смотря какую, если ты попросишь загрызть всех твоих врагов...
- Я не хочу, чтобы Тэни погиб. Позаботься о нем.
- Я тебя правильно понимаю?
- Откуда мне знать! Я не обладаю прозорливостью Опоры! – резко отозвался Энори. – И нет, я еще ничего не решил, не спеши радоваться! Горы полны опасностей!
Большой белый зверь шумно, по-воловьи вздохнул, пушистые бока поднялись и опали.
- Ты невозможен. Я даю тебе все, чего хочешь, но ты опять недоволен.
- Лицемерная тварь… Может, покажешься им? Тебе скорее поверят.
- Не могу, - еле слышно вздохнула Опора.
– Ну хоть в чем-то у меня побольше возможностей, чем у ахэрээну! А теперь уходи, довольно с меня!
Огромный белый зверь поднялся, сделал несколько шагов по траве, сшибая пыльцу с гроздей соцветий:
Обернулся:
- Пойдем со мной. За что ты столь пытаешься держаться? - сказал мягким бархатным голосом, будто уговаривал ребенка. – Нет? Почему, скажи?
- Я хочу остаться собой.
**
На сей раз и в легких сумерках все трое не рисковали выйти из защищенного места, что уж говорить о времени, когда почти стемнело. От заката осталась бледно-желтая полоса на свободном от ветвей кусочке неба. Но, услышав легкий треск на краю поляны, Лиани приблизился – и почудилось, будто и защиты нет никакой, а он стоит один в надвигающемся, смыкающим ветви и стволы ельнике. Голос исходил с той стороны круга, тихий и ясный.
Не было ни приветствий – еще бы! – ни предисловий.
- Я тебе кое-что расскажу.
Невольно чуть назад отодвинулся, будто из лохматого ельника могла вырасти рука, ухватить за горло и утащить. Сколько ни всматривался, не сумел разглядеть фигуры. Странно было: сквозь черные ветви проходил только голос, бесплотный, и, казалось, направленный в одну сторону, словно луч. А к нему навстречу с земли поднимался дымок от монастырской палочки.
Заметив, что друзья смотрят в его сторону, заподозрив что-то неладное, подал знак оставаться на месте. Брат Унно, вот молодец, сразу сгреб Нээле в охапку, чтобы не побежала сюда. Из-под ветвей снова донеслось тихое:
- Не хочу кричать на весь лес, а когда стемнеет совсем, ты уже вряд ли отойдешь от костра.
- Хочешь мне что-то сказать по секрету?
- Нет секретов. Мне проще говорить кому-то одному. Дело твое, как поступить потом.
