Не сразу сообразил, что они куда-то идут. Снова смог улыбаться, когда вошли в длинное узкое здание, где пахло приятно и сладковато: запах ухоженных домашних животных. Со всех сторон из-за дощатых дверок к подросткам тянулись узкие морды грис.
Охранник у входа привстал, намереваясь, остановить, но увидел, кто явился к его подопечным — и молча отступил, даже вышел наружу.
— Они тебе нравятся? — спросил Кайе; мальчишка кивнул, разглядывая скакунов. Пока сюда ехали, не до того было. Ох, здоровенные... по сравнению с этими пара приисковых была облезлыми клячами.
— Кто нравится больше?
Как их было много! Пара десятков, наверное. Всех цветов, и даже пятнистые. Но одна, с кроткими глазами, показалась самой красивой. Кайе сказал:
— Это Пена. А моя — Буря, вон та.
Грис недоверчиво потянулась к Огоньку, принюхалась и фыркнула ему в ухо. Огонек протянул руку и осторожно погладил ее по морде.
— В седле ты держишься, как старый пень. Я тебя научу, — пообещал Кайе. — Сейчас и поедем. Главное, если свалишься, копыт берегись.
— Мне не хотелось бы в город, — просительно сказал Огонек.
— Да брось, что ты видел на своем прииске — грязный сарай и кучу камней?
Но, когда, получив первый урок, покинул дом вслед за старшим, Огонек не разглядел и Асталы, он вообще ничего не видел — только белую шею Пены, когда осмеливался приоткрыть глаз — и тут же снова зажмуривался. Не скорости боялся и не высоты, а врезаться в один из домов.
Все же, когда прошло время — довольно много — он осознал, что не падает, и бег у Пены достаточно ровный. Тогда осмотрелся чуть, попытался усесться удобней, заставляя шевелиться затекшее тело. Вокруг по-прежнему было множество домов и множество людей.
Встречные с опаской глядели на Кайе и старались вжаться в стены, кусты или камни площади, смотря где проезжали всадники. Примерно как сам Огонек при виде старшин прииска, только еще заметней.
Дорога оказалась долгой, порядком вымотала, но он старался держаться. Подростки успели миновать городские кварталы, предместья, но по-прежнему скакали по вымощенной белыми плитами дороге. Здешние жители не собирались отказываться от удобства и за пределами города. Невесть сколько им приходилось работать, чтобы добиться такого порядка... Огонек знал, как быстро зелень предъявляет свои права на всё. По бокам чередовались ярко-зеленые поля и рощицы садовых деревьев с аккуратными кронами. А вскоре начался лес — еще не густой, здесь подлесок боролся с полями, созданными человеком, и лишь немногие мощные стволы уцелели. Здесь уже слышались знакомые звуки — клекот, щелканье, чье-то ворчанье. Дальше темнела чаща.
— Поедем туда? — с восторгом спросил Огонек, сердце заколотилось.
— Нет, — спутник вдруг нахмурился, глянул из-под неровной челки. — Домой.
— Ты думаешь, я убегу? — быстро спросил Огонек. — Нет, обещаю, я просто...
— Мы возвращаемся!
— Но почему? Ты разве не любишь лес?
— Заткнулся бы ты, — глаза Кайе полыхнули, — С чего такой любопытный? Еще недавно зубами клацал от страха!
Пока не выехали на открытое место, задорно блестящие зеленью поля, Огонек все оглядывался — и чувствовал кожей, что Кайе невесть на что сердится. И отчего-то было трудно дышать, хотя взгляд только радовался — простор! воля! побеги свежие!
А потом уже не до радости было — опять начались предместья, а после вновь со всех сторон окружили дома. И легкий лесной запах остался разве что в шерсти грис.
Снова глиняные и каменные стены, переплетения улочек, люди, при их приближении поспешно освобождающие путь. Потом возникла небольшая задержка — толпа запрудила улочку, и, хотя они со страхом глядели на Кайе, все же не могли в один миг рассредоточиться. Вытянув шею, Огонек смотрел, что там творится.
Стражники тащили какого-то отчаянно вопящего мужчину, причем у одного был в руке полотняный мешочек.
Кайе не обратил на процессию никакого внимания и проехал бы мимо, стоило проходу очиститься — если бы не Огонек, который едва не выпал из седла, пытаясь понять, что происходит.
— Украл что-то, — равнодушно пояснил юноша. — Если хочешь посмотреть, как с ним разделаются, поедем.
— Нет, спасибо, — пробормотал Огонек, подаваясь в седле назад.
— Нормально сядь, свалишься! На вашем прииске, верно, поощряли воров? — хмыкнул спутник.
— Там... было мало народу, — не в лад пробормотал Огонек, ссутулился и ехал дальше молча, глядя только на холку грис.
**
Пять весен назад
Астала была — для Сильнейших. Астала была его. Десять весен прожил, и никто не вставал на пути. Но дома всегда тесно мальчишке, даже если дом — много-много тысяч шагов протяженностью.
Когда новый перевал открыли в горах и Къятта собрался к нему — не просился, просто сказал: я тоже поеду. Услышав «нет», отмахнулся. Как это нет? Не бывает такого слова.
— Я хочу в горы. По-настоящему. И к морю…
— Отстань.
Мальчишка разозлился, как и следовало ожидать, влез на дерево и просидел на ветке полдня — домочадцы так хорошо себя чувствовали, пока он торчал на вершине у всех на виду и далеко ото всех. Потом слез и начал собираться в дорогу. Янтарные глаза старшего наблюдали за ним, внимательно — так ястреб следит за тенями добычи в поле.
— Так просто — попроси, постарайся уговорить, разве не затем язык тебе дан? — сказала Киаль.
Не понял ее. Уговаривать — это как, и зачем? Проще бежать следом за грис, раз уж захотелось.
— Посади его под замок, — нажаловалась деду Киаль.
— Это еще к чему?
— Къятта его брать не хочет, так он все равно сбежит. Моря ему захотелось! А Къятта говорит, что не станут спускаться к морю, до перевала дойдут, и обратно, а то и меньше, если для грис тяжело подниматься.
Дед потрепал внучку по подбородку и велел быть свободной. А вечером долго смеялся — у мальчишки, похоже, было чутье на ябедников, и Киаль обнаружила здоровенную ядовитую ящерицу у себя под подушкой, со сломанными лапами, чтобы не убежала. И ведь как-то прокрался мимо служанок!
Паршивца внука ждало серьезное наказание — едва ли не впервые в жизни. Соображать надо, такую тварь подкладывать! Это у него кровь такая, что все укусы нипочем, кроме разве что особо опасных змей. А девочка могла заболеть серьезно. Ахатта задумался, что бы с ним сделать такое — боль перенесет не пикнув, ограничить его в чем — еще больше взбесится, и Киаль тогда совсем несладко придется.
В конце концов позвал к себе взъерошенное сокровище и объяснил, что оно могло лишиться сестры из-за собственной дурости. Ласково так. Чуть преувеличив, но почти незаметно — ящерицы-ядозубы и впрямь опасны, а Киаль девочка хрупкая. Сокровище кусало губы, сверкая исподлобья синими глазищами, а потом внучка нашла у себя на подушке розовую водяную лилию.
— Поедет со мной, — сказал Къятта.
— Не стоит. Словно поощрение ему, — отмахнулся дед.
— Но так будет лучше, — молодой человек смотрел на облака. Вот уж кто облик меняет, так, что постоянного нет! — Если не возьму, он тут никому жизни не даст. Нужны тебе лишние хлопоты? И ему пора ума набираться.
В путь отправились всемером. Пока ехали, Къятта рассказывал брату о землях, которыми владеют Сильнейшие Рода Асталы, и о богатствах — или скудости этих земель. У Питонов-Икуи было много меди, но не было соли, у Кауки негде сеять — сплошное болото, но они находились вблизи пары крупных дорог, караванам приходилось возить товар с осторожностью... Самыми бедными считались Анамара — некогда мощный Род, который только благодаря Шиталь и ее умению договориться удержался на плаву. Про Шиталь мальчишка слушал с удовольствием, про все остальное вполуха. Его заинтересовали только паутинные рощи Инау, золотистые нити, из которых лишь мастера этого Рода умели изготавливать ткани. Секрет оберегали пуще собственных младенцев. Но, узнав, что рощи находятся в другой стороне, Кайе и к этому потерял интерес. Предпочитал смотреть по сторонам, к тому же всадники углубились в места необжитые, никому не принадлежащие.
Перевал находился дальше других, и по дорогам к нему добираться было бы вдвое дольше. Решили напрямую проехать, благо, один из охотников эти места знал. По лесам не имело бы смысла — без дороги-то, но тут начинались травянистые равнины, сейчас изрядно пожженные солнцем; грис бежали легко, раздвигая сухие стебли. Путь, занявший около десяти дней, оказался ровным — лишь одна ночь выдалась не слишком спокойной. На ровном плато, где заночевали, были словно огромной рукой рассыпаны стоячие камни — круглые и длинные, высотой в рост человека. Может, небесный гигант ожерелье порвал.
— Камни… — протянул Нъенна, родич из младшей ветви, обозревая плато. — И движутся наверняка. Следы — заметили?
Бороздки — скорее, дорожки углубленные — были отчетливо видны, словно большая тяжелая улитка ползала туда и сюда.
— Камни... движутся? — глаза мальчишки приобрели сходство с колесами.
— Много где есть такие. Опасных — мало.
— Опасных?
— Могут убить во сне, если лечь рядом. Проедет по тебе, словно по ровному месту.
— Чушь! — покривился мальчишка. — Любой проснется!
— Отчего-то не просыпаются...
Кайе, видно, представил, как через него спящего переползает огромный валун, и движется дальше, оставляя кровавую лепешку — и мальчика передернуло. Умереть в бою, или сгореть в собственном пламени — к такому можно только стремиться, но быть раздавленным тупым камнем… это уж чересчур.
— Но как? Почему они ползают?
— А как движется статуя Грома? — Къятта ухмыльнулся, заметив, что глаза брата стали еще больше.
— Никто не помнит, изготовили ее еще по ту сторону Восточного хребта, или здесь. Видят многие... Золотая, в половинный рост человека — и человека изображает. В головном уборе древнего жреца, таком — раскрытым цветочным венчиком.
— А почему гром?
— Написано. Мастер посвятил ее Грому — верно, она в Доме Земли стояла. Старая, судя по виду — мастера сейчас работают иначе. Ее замечают разные люди то здесь, то там. И в тех местах, где ее точно быть не могло.
— Может, таскает кто! — чуть свысока сказал Кайе.
— Золотую? Тяжеловато для простой забавы.
— А почему я не знал о ней? — возмущение в голосе мешалось с обидой.
— А ты не стремишься узнать. Мог бы и старые свитки прочесть, и расспросить старших.
Мальчишка отмахнулся только, отвернулся и замотался с головой в тонкое тканое одеяло; но старший знал, видел прекрасно, что Кайе не спит. И мало того — время от времени край одеяла откидывался, открывая окошко для любопытного и настороженного глаза. В жизни не признается ведь, что не по себе…
Только когда небо стало розоветь, мальчик заснул по-настоящему, успокоенный.
К вечеру следующего дня темные сгорбленные фигурки замелькали между камней. Нечесаные, низколобые, они осторожно приближались, с каждым мигом смелея. Их было десятка четыре.
— Рууна… — презрительно сказал Къятта, пальцем погладив рукоять метательного ножа. Младший брат сразу вскинулся — как же, еще не забыл своих дикарок-близнецов.
Къятта сказал:
— Хотят напасть, дурачье. Ну, пусть пробуют…
— А огня они не боятся? — подал голос один из спутников.
— Нет.
— А если пламя направить на них?
— Не выйдет — сухая трава, сами пожар не удержим.
Дикари осторожно смыкали кольцо. Самые ближние подошли шагов на полста: слишком далеко для удара чекели, но достаточно для броска булыжника.
На лице мальчика не было и намека на страх — лишь интерес. Дикие звери хотят напасть на них. Будет здорово показать им, кто на самом деле хозяин всех этих земель!
— Держись подле меня. Не смей атаковать, — сквозь зубы сказал Къятта, видя загоревшиеся глаза ребенка.
— Почему? — обиженно вскинулся брат.
— Слишком долго потом придется лечить своих же.
— Да я..! — начал было мальчишка, но умолк, кусая нижнюю губу.
— Именно ты, — Къятта отстранил брата и помахал Нъенне.
— Надо всем двинуться к одной стороне. Так мы достанем их, а камни сзади не долетят.
Нъенна кивнул, неумело скрывая страх. Дикарей было много… а чекели бьет от силы шагов на десять. Если станет совсем плохо, Къятта может надолго закрыться от каменного града, поставив невидимый щит, но так удастся загородить самое большее двоих. И нет сомнений, кого он закроет. Если этот «кто-то » усидит на месте. А защита Нъенны и прочих куда слабее. Кусая губы, юноша смотрел на крадущихся дикарей — движения их обретали все большую уверенность.
— Они никогда не встречали людей с Силой, — сказал Хлау.
Его первым ударил камень — сзади. Южанин сдержал крик и устоял на ногах, но дикари осмелели, видя первую удачу. У некоторых оказались пращи: град камней обрушился со всех сторон. Къятта с помощью остальных пока удерживал камни, те падали рядом, не причинив вреда. Выбрав сторону, где рууна держались кучно, отделенные от остальных, Къятта обронил, словно отдавая приказ собственной грис:
— Вперед.
Южане в три прыжка преодолели расстояние, отделявшее от дикарей; сверкнули молнии чекели и дротики. Дикари на другой стороне не успели понять, что происходит, лишь двое наиболее близко стоявших кинулись напасть сзади, пока чужаки заняты.
Кайе оглянулся — и метнулся туда.
Видя несущегося на них мальчишку, двое дикарей одновременно бросили увесистые камни. Кайе легко увернулся. Дикарь, что был ближе, замахнулся дубиной. Крик Къятты и обоих рууна прозвучали одновременно. Правый упал с дротиком Къятты во лбу, левый, завывая, катался по земле, пытаясь унять боль от огромного ожога на плече.
Къятта и остальные стояли среди тел. Между ними и живыми дикарями нахохлилась мальчишечья фигурка.
— Идиот, — негромко проговорил старший из Тайау. — Даже убить врага толком не способен. Только детишек-игрушек.
Рууна молча смотрели на страшных чужаков, не решаясь вновь нападать. Потом один из них бросил камень в мальчишку. Булыжник попал по ноге, сильно; Кайе упал на одно колено — и ближайший дикарь с воплем схватился за лицо, а его волосы вспыхнули. Та же судьба постигла еще нескольких рядом.
Скоро все закончилось.
Сбежало не больше десятка дикарей, остальные лежали мертвые. Вовремя для южан: даже у Къятты уже не осталось силы на щит и чекели, а отбиваться от града камней было невозможно.
Только мальчишка, хоть и дышал прерывисто, рвался продолжить схватку. Он весь горел — дотронувшись до его руки, брат изумленно присвистнул.
Сгреб Кайе в охапку и потащил в тень валуна, не обращая внимания на попытки вырваться.
— Они еще не ушли! — отчаянно выкрикивал мальчик.
— Они не ушли, а от тебя останется одна оболочка, если не прекратишь дурить, — отрезал брат. — Сиди!
Вырвал с корнем колючий куст и сунул в руки мальчишке. Кайе взвыл, уколовшись; листья на кусте скрутились, как от близости пламени. Впившись в оставленную наиболее крупным шипом ранку, промычал что-то злобное. Къятта довольно усмехнулся, видя, что тот уже не рвется догонять дикарей.
— Я тебе не ребенок! — наконец выпалил брат.
— Уже нет, — старший по-хозяйски и одновременно успокаивающе положил руку на его плечо. — Ты был в настоящей стычке, хоть и несерьезной.
— Несерьезной?! — оскорблено надулся мальчик, демонстративно отвернувшись, и начал обламывать ветки с куста. Осторожно — это снова вызвало улыбку у старшего. Значит, остыл.
Бегло оглядев мальчишку и оценив, что серьезных ушибов нет, Къятта оставил его.
Охранник у входа привстал, намереваясь, остановить, но увидел, кто явился к его подопечным — и молча отступил, даже вышел наружу.
— Они тебе нравятся? — спросил Кайе; мальчишка кивнул, разглядывая скакунов. Пока сюда ехали, не до того было. Ох, здоровенные... по сравнению с этими пара приисковых была облезлыми клячами.
— Кто нравится больше?
Как их было много! Пара десятков, наверное. Всех цветов, и даже пятнистые. Но одна, с кроткими глазами, показалась самой красивой. Кайе сказал:
— Это Пена. А моя — Буря, вон та.
Грис недоверчиво потянулась к Огоньку, принюхалась и фыркнула ему в ухо. Огонек протянул руку и осторожно погладил ее по морде.
— В седле ты держишься, как старый пень. Я тебя научу, — пообещал Кайе. — Сейчас и поедем. Главное, если свалишься, копыт берегись.
— Мне не хотелось бы в город, — просительно сказал Огонек.
— Да брось, что ты видел на своем прииске — грязный сарай и кучу камней?
Но, когда, получив первый урок, покинул дом вслед за старшим, Огонек не разглядел и Асталы, он вообще ничего не видел — только белую шею Пены, когда осмеливался приоткрыть глаз — и тут же снова зажмуривался. Не скорости боялся и не высоты, а врезаться в один из домов.
Все же, когда прошло время — довольно много — он осознал, что не падает, и бег у Пены достаточно ровный. Тогда осмотрелся чуть, попытался усесться удобней, заставляя шевелиться затекшее тело. Вокруг по-прежнему было множество домов и множество людей.
Встречные с опаской глядели на Кайе и старались вжаться в стены, кусты или камни площади, смотря где проезжали всадники. Примерно как сам Огонек при виде старшин прииска, только еще заметней.
Дорога оказалась долгой, порядком вымотала, но он старался держаться. Подростки успели миновать городские кварталы, предместья, но по-прежнему скакали по вымощенной белыми плитами дороге. Здешние жители не собирались отказываться от удобства и за пределами города. Невесть сколько им приходилось работать, чтобы добиться такого порядка... Огонек знал, как быстро зелень предъявляет свои права на всё. По бокам чередовались ярко-зеленые поля и рощицы садовых деревьев с аккуратными кронами. А вскоре начался лес — еще не густой, здесь подлесок боролся с полями, созданными человеком, и лишь немногие мощные стволы уцелели. Здесь уже слышались знакомые звуки — клекот, щелканье, чье-то ворчанье. Дальше темнела чаща.
— Поедем туда? — с восторгом спросил Огонек, сердце заколотилось.
— Нет, — спутник вдруг нахмурился, глянул из-под неровной челки. — Домой.
— Ты думаешь, я убегу? — быстро спросил Огонек. — Нет, обещаю, я просто...
— Мы возвращаемся!
— Но почему? Ты разве не любишь лес?
— Заткнулся бы ты, — глаза Кайе полыхнули, — С чего такой любопытный? Еще недавно зубами клацал от страха!
Пока не выехали на открытое место, задорно блестящие зеленью поля, Огонек все оглядывался — и чувствовал кожей, что Кайе невесть на что сердится. И отчего-то было трудно дышать, хотя взгляд только радовался — простор! воля! побеги свежие!
А потом уже не до радости было — опять начались предместья, а после вновь со всех сторон окружили дома. И легкий лесной запах остался разве что в шерсти грис.
Снова глиняные и каменные стены, переплетения улочек, люди, при их приближении поспешно освобождающие путь. Потом возникла небольшая задержка — толпа запрудила улочку, и, хотя они со страхом глядели на Кайе, все же не могли в один миг рассредоточиться. Вытянув шею, Огонек смотрел, что там творится.
Стражники тащили какого-то отчаянно вопящего мужчину, причем у одного был в руке полотняный мешочек.
Кайе не обратил на процессию никакого внимания и проехал бы мимо, стоило проходу очиститься — если бы не Огонек, который едва не выпал из седла, пытаясь понять, что происходит.
— Украл что-то, — равнодушно пояснил юноша. — Если хочешь посмотреть, как с ним разделаются, поедем.
— Нет, спасибо, — пробормотал Огонек, подаваясь в седле назад.
— Нормально сядь, свалишься! На вашем прииске, верно, поощряли воров? — хмыкнул спутник.
— Там... было мало народу, — не в лад пробормотал Огонек, ссутулился и ехал дальше молча, глядя только на холку грис.
**
Пять весен назад
Астала была — для Сильнейших. Астала была его. Десять весен прожил, и никто не вставал на пути. Но дома всегда тесно мальчишке, даже если дом — много-много тысяч шагов протяженностью.
Когда новый перевал открыли в горах и Къятта собрался к нему — не просился, просто сказал: я тоже поеду. Услышав «нет», отмахнулся. Как это нет? Не бывает такого слова.
— Я хочу в горы. По-настоящему. И к морю…
— Отстань.
Мальчишка разозлился, как и следовало ожидать, влез на дерево и просидел на ветке полдня — домочадцы так хорошо себя чувствовали, пока он торчал на вершине у всех на виду и далеко ото всех. Потом слез и начал собираться в дорогу. Янтарные глаза старшего наблюдали за ним, внимательно — так ястреб следит за тенями добычи в поле.
— Так просто — попроси, постарайся уговорить, разве не затем язык тебе дан? — сказала Киаль.
Не понял ее. Уговаривать — это как, и зачем? Проще бежать следом за грис, раз уж захотелось.
— Посади его под замок, — нажаловалась деду Киаль.
— Это еще к чему?
— Къятта его брать не хочет, так он все равно сбежит. Моря ему захотелось! А Къятта говорит, что не станут спускаться к морю, до перевала дойдут, и обратно, а то и меньше, если для грис тяжело подниматься.
Дед потрепал внучку по подбородку и велел быть свободной. А вечером долго смеялся — у мальчишки, похоже, было чутье на ябедников, и Киаль обнаружила здоровенную ядовитую ящерицу у себя под подушкой, со сломанными лапами, чтобы не убежала. И ведь как-то прокрался мимо служанок!
Паршивца внука ждало серьезное наказание — едва ли не впервые в жизни. Соображать надо, такую тварь подкладывать! Это у него кровь такая, что все укусы нипочем, кроме разве что особо опасных змей. А девочка могла заболеть серьезно. Ахатта задумался, что бы с ним сделать такое — боль перенесет не пикнув, ограничить его в чем — еще больше взбесится, и Киаль тогда совсем несладко придется.
В конце концов позвал к себе взъерошенное сокровище и объяснил, что оно могло лишиться сестры из-за собственной дурости. Ласково так. Чуть преувеличив, но почти незаметно — ящерицы-ядозубы и впрямь опасны, а Киаль девочка хрупкая. Сокровище кусало губы, сверкая исподлобья синими глазищами, а потом внучка нашла у себя на подушке розовую водяную лилию.
— Поедет со мной, — сказал Къятта.
— Не стоит. Словно поощрение ему, — отмахнулся дед.
— Но так будет лучше, — молодой человек смотрел на облака. Вот уж кто облик меняет, так, что постоянного нет! — Если не возьму, он тут никому жизни не даст. Нужны тебе лишние хлопоты? И ему пора ума набираться.
В путь отправились всемером. Пока ехали, Къятта рассказывал брату о землях, которыми владеют Сильнейшие Рода Асталы, и о богатствах — или скудости этих земель. У Питонов-Икуи было много меди, но не было соли, у Кауки негде сеять — сплошное болото, но они находились вблизи пары крупных дорог, караванам приходилось возить товар с осторожностью... Самыми бедными считались Анамара — некогда мощный Род, который только благодаря Шиталь и ее умению договориться удержался на плаву. Про Шиталь мальчишка слушал с удовольствием, про все остальное вполуха. Его заинтересовали только паутинные рощи Инау, золотистые нити, из которых лишь мастера этого Рода умели изготавливать ткани. Секрет оберегали пуще собственных младенцев. Но, узнав, что рощи находятся в другой стороне, Кайе и к этому потерял интерес. Предпочитал смотреть по сторонам, к тому же всадники углубились в места необжитые, никому не принадлежащие.
Перевал находился дальше других, и по дорогам к нему добираться было бы вдвое дольше. Решили напрямую проехать, благо, один из охотников эти места знал. По лесам не имело бы смысла — без дороги-то, но тут начинались травянистые равнины, сейчас изрядно пожженные солнцем; грис бежали легко, раздвигая сухие стебли. Путь, занявший около десяти дней, оказался ровным — лишь одна ночь выдалась не слишком спокойной. На ровном плато, где заночевали, были словно огромной рукой рассыпаны стоячие камни — круглые и длинные, высотой в рост человека. Может, небесный гигант ожерелье порвал.
— Камни… — протянул Нъенна, родич из младшей ветви, обозревая плато. — И движутся наверняка. Следы — заметили?
Бороздки — скорее, дорожки углубленные — были отчетливо видны, словно большая тяжелая улитка ползала туда и сюда.
— Камни... движутся? — глаза мальчишки приобрели сходство с колесами.
— Много где есть такие. Опасных — мало.
— Опасных?
— Могут убить во сне, если лечь рядом. Проедет по тебе, словно по ровному месту.
— Чушь! — покривился мальчишка. — Любой проснется!
— Отчего-то не просыпаются...
Кайе, видно, представил, как через него спящего переползает огромный валун, и движется дальше, оставляя кровавую лепешку — и мальчика передернуло. Умереть в бою, или сгореть в собственном пламени — к такому можно только стремиться, но быть раздавленным тупым камнем… это уж чересчур.
— Но как? Почему они ползают?
— А как движется статуя Грома? — Къятта ухмыльнулся, заметив, что глаза брата стали еще больше.
— Никто не помнит, изготовили ее еще по ту сторону Восточного хребта, или здесь. Видят многие... Золотая, в половинный рост человека — и человека изображает. В головном уборе древнего жреца, таком — раскрытым цветочным венчиком.
— А почему гром?
— Написано. Мастер посвятил ее Грому — верно, она в Доме Земли стояла. Старая, судя по виду — мастера сейчас работают иначе. Ее замечают разные люди то здесь, то там. И в тех местах, где ее точно быть не могло.
— Может, таскает кто! — чуть свысока сказал Кайе.
— Золотую? Тяжеловато для простой забавы.
— А почему я не знал о ней? — возмущение в голосе мешалось с обидой.
— А ты не стремишься узнать. Мог бы и старые свитки прочесть, и расспросить старших.
Мальчишка отмахнулся только, отвернулся и замотался с головой в тонкое тканое одеяло; но старший знал, видел прекрасно, что Кайе не спит. И мало того — время от времени край одеяла откидывался, открывая окошко для любопытного и настороженного глаза. В жизни не признается ведь, что не по себе…
Только когда небо стало розоветь, мальчик заснул по-настоящему, успокоенный.
К вечеру следующего дня темные сгорбленные фигурки замелькали между камней. Нечесаные, низколобые, они осторожно приближались, с каждым мигом смелея. Их было десятка четыре.
— Рууна… — презрительно сказал Къятта, пальцем погладив рукоять метательного ножа. Младший брат сразу вскинулся — как же, еще не забыл своих дикарок-близнецов.
Къятта сказал:
— Хотят напасть, дурачье. Ну, пусть пробуют…
— А огня они не боятся? — подал голос один из спутников.
— Нет.
— А если пламя направить на них?
— Не выйдет — сухая трава, сами пожар не удержим.
Дикари осторожно смыкали кольцо. Самые ближние подошли шагов на полста: слишком далеко для удара чекели, но достаточно для броска булыжника.
На лице мальчика не было и намека на страх — лишь интерес. Дикие звери хотят напасть на них. Будет здорово показать им, кто на самом деле хозяин всех этих земель!
— Держись подле меня. Не смей атаковать, — сквозь зубы сказал Къятта, видя загоревшиеся глаза ребенка.
— Почему? — обиженно вскинулся брат.
— Слишком долго потом придется лечить своих же.
— Да я..! — начал было мальчишка, но умолк, кусая нижнюю губу.
— Именно ты, — Къятта отстранил брата и помахал Нъенне.
— Надо всем двинуться к одной стороне. Так мы достанем их, а камни сзади не долетят.
Нъенна кивнул, неумело скрывая страх. Дикарей было много… а чекели бьет от силы шагов на десять. Если станет совсем плохо, Къятта может надолго закрыться от каменного града, поставив невидимый щит, но так удастся загородить самое большее двоих. И нет сомнений, кого он закроет. Если этот «кто-то » усидит на месте. А защита Нъенны и прочих куда слабее. Кусая губы, юноша смотрел на крадущихся дикарей — движения их обретали все большую уверенность.
— Они никогда не встречали людей с Силой, — сказал Хлау.
Его первым ударил камень — сзади. Южанин сдержал крик и устоял на ногах, но дикари осмелели, видя первую удачу. У некоторых оказались пращи: град камней обрушился со всех сторон. Къятта с помощью остальных пока удерживал камни, те падали рядом, не причинив вреда. Выбрав сторону, где рууна держались кучно, отделенные от остальных, Къятта обронил, словно отдавая приказ собственной грис:
— Вперед.
Южане в три прыжка преодолели расстояние, отделявшее от дикарей; сверкнули молнии чекели и дротики. Дикари на другой стороне не успели понять, что происходит, лишь двое наиболее близко стоявших кинулись напасть сзади, пока чужаки заняты.
Кайе оглянулся — и метнулся туда.
Видя несущегося на них мальчишку, двое дикарей одновременно бросили увесистые камни. Кайе легко увернулся. Дикарь, что был ближе, замахнулся дубиной. Крик Къятты и обоих рууна прозвучали одновременно. Правый упал с дротиком Къятты во лбу, левый, завывая, катался по земле, пытаясь унять боль от огромного ожога на плече.
Къятта и остальные стояли среди тел. Между ними и живыми дикарями нахохлилась мальчишечья фигурка.
— Идиот, — негромко проговорил старший из Тайау. — Даже убить врага толком не способен. Только детишек-игрушек.
Рууна молча смотрели на страшных чужаков, не решаясь вновь нападать. Потом один из них бросил камень в мальчишку. Булыжник попал по ноге, сильно; Кайе упал на одно колено — и ближайший дикарь с воплем схватился за лицо, а его волосы вспыхнули. Та же судьба постигла еще нескольких рядом.
Скоро все закончилось.
Сбежало не больше десятка дикарей, остальные лежали мертвые. Вовремя для южан: даже у Къятты уже не осталось силы на щит и чекели, а отбиваться от града камней было невозможно.
Только мальчишка, хоть и дышал прерывисто, рвался продолжить схватку. Он весь горел — дотронувшись до его руки, брат изумленно присвистнул.
Сгреб Кайе в охапку и потащил в тень валуна, не обращая внимания на попытки вырваться.
— Они еще не ушли! — отчаянно выкрикивал мальчик.
— Они не ушли, а от тебя останется одна оболочка, если не прекратишь дурить, — отрезал брат. — Сиди!
Вырвал с корнем колючий куст и сунул в руки мальчишке. Кайе взвыл, уколовшись; листья на кусте скрутились, как от близости пламени. Впившись в оставленную наиболее крупным шипом ранку, промычал что-то злобное. Къятта довольно усмехнулся, видя, что тот уже не рвется догонять дикарей.
— Я тебе не ребенок! — наконец выпалил брат.
— Уже нет, — старший по-хозяйски и одновременно успокаивающе положил руку на его плечо. — Ты был в настоящей стычке, хоть и несерьезной.
— Несерьезной?! — оскорблено надулся мальчик, демонстративно отвернувшись, и начал обламывать ветки с куста. Осторожно — это снова вызвало улыбку у старшего. Значит, остыл.
Бегло оглядев мальчишку и оценив, что серьезных ушибов нет, Къятта оставил его.
