У него самого на плече был заметный след от булыжника, в остальном камни его не задели. Нъенне и еще одному повезло меньше, особенно Нъенне — тот сидел, пытаясь унять льющуюся на глаза кровь.
— У меня крепкий череп, — немного неестественно рассмеялся юноша. Взгляд его не мог ни на чем сосредоточиться.
— Собираешься умирать? — Къятта присел рядом.
— Не дождешься.
Къятта оглядел остальных — они занимались своим ушибами. У второго серьезно раненого была повреждена рука и сломано ребро. Ехать верхом он бы не смог.
— Придется вам двоим побыть в одиночестве, пока мы не вернемся.
— Только не здесь. Дикари могут снова явиться.
— Тогда уж убей их сейчас, — вставил Хлау, глядя исподлобья.
— Ты и останешься с ними. Перевезем вас в укрытие и пришлем людей из ближайшей деревни.
— Тут нет деревень.
— Значит, нас подождете. Да не смотри так. Эти твари больше не сунутся.
— Собираешься ехать к перевалу втроем? — спросил Нъенна.
— Вчетвером. Уж не моего ли брата ты позабыл? — спокойно поинтересовался Къятта.
— Но он ребенок. Проще вернуться всем…
— Этот ребенок разогнал тех дикарей, что ты упустил, — ласково сказал старший из Тайау. — Уж сегодня он научился многому. И не забудет.
Мальчишка за валуном слышал все — и не мог сдержать довольной улыбки.
— Но там могут быть эсса.
— Вот и посмотрит на крыс.
Крысы оказались похожими на южан. Кайе представлял себе северян-эсса сплошь серыми и выцветшими. А встретил — людей, которых только по одежде и отличишь от уроженцев Асталы, но у некоторых — бледные волосы; чем больше Силы, тем светлее пряди, он знал. Будто седеют. И глаза у таких были блеклыми, то есть совсем обычными — не то что у хозяев Юга, Сила которых заставляла радужку сверкать самоцветами. Неинтересно… Правда, смотрели северяне так, словно право имели высоко голову задирать. За каждый такой взгляд хотелось ударить — и Къятта отослал брата подальше, на лесную опушку, пока разбирался с эсса.
Только стало известно про новый перевал, северяне подоспели. Да пусть пользуются, не жалко — тропка узкая, опасная, а сам перевал далек и от Асталы, и от Тейит. Но нельзя же спесь не сбить с них. Приятно злить, а они ведутся, вот-вот и драку начнут… Сильный соблазн, но нельзя. О младшем не беспокоился — знал, что мальчишка сумеет за себя постоять.
Кайе сейчас думал не о северянах — о движущихся камнях. Вот бы себе завести… и не один. Жаль, охотиться с их помощью неудобно — медленные, да и кому нужна добыча, которую раздавило в лепешку? Он валялся среди цветов, обламывая стебельки и высасывая сладкий сок.
— Так вот ты какой? — проговорил мужчина с волосами, стянутыми в большой узел. — Совсем малыш.
— Я не малыш.
— Считай себя взрослым, если угодно. Ты многое можешь, и все же не знаешь ничего. Тебя носят на руках одни и боятся другие.
— И что же?
Тот еще раз оглядел его — гибкого, немного растрепанного, в темно-желтых свободных штанах до колена, с ожерельем на шее — раскинувший крылья орел в окружении множества солнц. Возможно, в будущем это — самый сильный страх эсса. Что ж, бывает и так…
— Ничего больше не скажешь? И не страшно? — насмешливо вскинулся мальчик.
Мужчина лишь улыбнулся, и даже как-то до обидного не зло.
— Что ж, посмотрим, скоро я вырасту, и тогда... — запальчиво начал Кайе.
— Кем бы ты ни был, ты войну не начнешь.
— Почему?
— Сказано, что это сделает полукровка. Странное предсказание, правда? Полукровки — ничтожества. И одному из них отведена такая судьба.
— Чушь. Не суйтесь к нам, вот и все!
— Нет, малыш. Мы приходим в незанятые земли.
— И перевал ваш, да? — прищурился, сел.
— Да стоит ли он ссор, перевал этот, — устало сказал мужчина. — Все равно по ту сторону гор — море да узкая полоска земли.
— Тогда вы что там забыли?
— Вряд ли это тебе интересно, — сухо прозвучало в ответ.
— Ну вдруг, — фыркнул мальчишка.
— Когда-то на береговых склонах был город. При извержении вулкана его смыло огромной волной, или часть склона ушла под воду... Мы ищем следы прошлого. Через новый перевал можно спуститься туда, где мы еще не были. Астале это не пригодится...
— Обойдетесь, — сказал Кайе.
Серебристая грис Къятты переступала тонкими ногами, пугливая, но выносливая. Из шерсти таких, серебристых, делают красивые покрывала. Только грис больше пегие рождаются или бурые, жаль. Къятта гладил по шее свою любимицу, когда мальчишка примчался, плюхнулся на траву прямо под копыта. Сидя, смотрел на старшего, голову запрокинув. Къятта едва удержал испуганного скакуна. Мальчишка и не подумал, что острыми копытами его могут поранить.
— Этот... эсса говорил о войне, о которой сказано давным-давно. Северяне собираются ее развязать?
— Не кричи от восторга — нет пока никакой войны. Мало ли чуши написано…
— Написано? Он еще говорил что-то о полукровке…
— Вернемся, поройся в свитках в Доме Звезд. У меня нет желания рассказывать сказки.
Не забывал до самого дома, переспрашивал то и дело.
Назад повернули сразу после встречи с эсса, подниматься на сам перевал не стали: Къятта решил — нет смысла. Нъенну и остальных подобрали почти там, где оставили; дикари мелькали неподалеку, но напасть не решились.
Древние свитки Тевееррики — кажется, дунь на них, и рассыплются. Необычные письмена, грубоватые, льнут друг к другу. Древний язык — хорошо его не знает никто. Кайе с трудом разбирает тусклые коричневые знаки. Неприятно читать — как смотреть на старые пожелтевшие кости, неприятно — и в то же время затягивает.
«И будет вражда между югом и севером, но лишь полукровке будет небесами предоставлено право начать войну — кровавую бойню».
— Полукровке! Ничтожеству! — он чуть ли не отшвыривает листы.
— Ты столь хочешь войны? — спрашивает дед.
— Не знаю! Но если уж начинать, то с подачи достойных! Ненавижу эсса, но пусть лучше они, если нам не повезет ударить первыми!
И, подумав, добавляет:
— А лучше я это сделаю!
Астала, настоящее
Дом пугал своими размерами и количеством комнат, но, как успел понять Огонек, располагалось все в нем довольно просто. Длинный загнутый коридор и помещения по краям, некоторые соединялись и между собой. Так странно — много-много места, не дом, а целая роща с норами, тропками и полянами. Окна с откосами от дождя, высоко от земли: стоя в саду, не заглянешь через подоконник. На полах и стенах полосы рисунков из бесчисленных плоских камешков, и то тут, то там стоит стул, или столик, или сундук. Душновато здесь, но все же удобно — наверное, тут нигде не капает сверху даже в самый сильный ливень. В коридоре всегда полумрак, а в комнатах светло. И несколько выходов с разных сторон — в сад, во внешний и внутренний двор.
Огонек был уверен — в таких домах ему не доводилось бывать. Даже спящая память все равно подсказала бы, потому что забыть такое нельзя.
Он бы часами разглядывал выложенные камешками узоры на стенах и полу — то просто фигуры, то животные и растения, но разгуливать по коридорам и чужим комнатам ему не позволяли. Поэтому смотреть приходилось почти на бегу — когда появлялся Кайе, сидеть уже было некогда.
В городе Огоньку становилось плохо — казалось, его проглотил хищный цветок, из тех, что заманивают насекомых яркой окраской и сладким нектаром. Дома большие и маленькие, сплошные заборы, камень, духота, пыль, запахи один неприятней другого, когда ветер дул со стороны кожевенных или красильных кварталов — и множество людей, чересчур много.
Кайе сжалился и больше не возил его по улицам. Подростки побывали у пастухов, посмотрели, как стригут грис, понаблюдали с холмов, как внизу сетями ловили рыбу. Огонек видел поля, сады и дамбы предместий, видел рабочих, мужчин и женщин; зрелище чужой жизни увлекало, но все-таки пугало немного. Потом Кайе все-таки передумал и согласился доехать до леса, потребовав обещания не сбегать. Предупредил, что слово лучше не нарушать, и очень мрачно глянул из-под упавшей челки, но потом уже не сердился.
В лесу Огонек оживал, там был словно у себя. Кайе поверил ему — и больше, похоже, не испытывал опасений, что полукровка тут же скроется в зарослях и поминай, как звали. Теперь они то ездили по узким тропкам — в седле Огонек все еще сидел неуверенно, и ноги болели, — то привязывали грис к дереву и уходили в чащу, где один старался опередить другого в умении находить следы, кладовые белок, диковинки разные — и состязаться в ловкости, что быстрее заберется на дерево, кто просочится сквозь кусты, не хрустнув веткой... Даже ночевали в лесу, чтобы не тратить время на дорогу.
Огонек сам не подозревал, что умеет многое. Кайе не раздражался от таких умений, как почти все на прииске — там полукровке вечно доставалось за то, что подходит бесшумно, что вылезает некстати со знанием каких-нибудь корешков или не ошибается в предсказании дождя или ветра. Нет, Кайе казался очень довольным.
Было — набрели на дерево с небольшим дуплом, в нем обнаружились бурые стручки, уже сухие, прошлогодние.
— Склад белки какой-нибудь, — Огонек взял один и куснул — оказалось вполне съедобно, приятный чуть вяжущий вкус.
— Сладкоежка! — фыркнул Кайе. Затем в упор взглянул из-под разлохмаченной челки:
— Ты ведь жил в лесу. Что бы ты выбрал?
Огонек улыбнулся:
— Когда так спрашиваешь, я забываю, что было с утра. Словно если я ошибусь, мне плохо придется.
— Ладно... На этой поляне у двух растений съедобные корни. У двух ядовитые, — негромко проговорил юноша. — Пробуй понять, к чему потянет тебя?
— Не к нему точно! — почти не глядя, Огонек указал вниз, указал на низкий кустик с лиловыми цветочками-звездочками и большими ажурными листьями.
— А хорошо, — низким, задумчивым голосом откликнулся спутник. — От этого растения у тебя судороги бы начались, а если съесть больше — умрешь. Называется чащобник. Запомни слово.
Чуть после нырнул в кусты, скоро явился с веткой, усыпанной сиреневатыми почками.
— На. Обостряет все чувства, только больше одной почки за раз не жуй. Начнешь от любого шороха вздрагивать. Так и свихнуться недолго.
А в другой раз вышли к странной поляне, где деревья склонились в центр, словно желая обняться. Сюда и в полдень едва проникало солнце, и молчаливые длиннохвостые птицы с яркими перьями перепархивали туда и сюда.
Тут не хотелось говорить громко, даже Кайе притих. Но Огонек первым вскрикнул:
— Взгляни!
След на влажной земле отпечатался, кабана. Возле Пены, будто светящейся — разглядел. Кайе опустился на колено, потрогал пальцами след.
— Большой. С ним не стоит сейчас встречаться…
— Почему — сейчас?
— Потому что ты рядом.
— А один бы ты в драку ввязался? — ехидно спросил Огонек.
— Не знаю, — хмуро ответил Кайе.
Огонек удивленно посмотрел на него — но промолчал.
Духи леса всегда прятались, когда они заявлялись в их владения. Находясь рядом с Кайе, Огонек не чувствовал ни одного. Тот никогда не оставлял лесу даров — ни плетеных кисточек, ни куска лепешки, ни чашки с питьем. Огонек не решался спросить, почему.
А еще было — смеркалось, а в чаще стало почти совсем темно, и полукровка, смеясь беззвучно, отстал, растворился в темноте, забрался на дерево; Кайе снизу вглядывался в траву и землю, отыскивая следы, — он видел и ночью. Он не спешил и не беспокоился, зная, что найдет. А в его волосах устроился светлячок, сперва на макушке, потом перебрался ближе к шее, зеленым подсветив кожу. Кайе смахнул его и услышал хихиканье с ветки. Сам подтянулся, спихнул Огонька, и они смеялись в траве.
И лесной грот весь в зелени — сидели плечом к плечу, прятались от внезапной грозы с ливнем, может, последней в этом году, и, снова смеясь, разглядывали кору, испещренную отметинами древоточца. Соприкасаясь то коленом, то рукой, то головами, сочиняли, на что похожи извитые линии и точки, что за история в этих знаках.
И такое было.
Не так много дней, но столько всего вместили.
Потом снова садились в седло, и у Огонька сердце сжималось. Сперва потянутся поля и плодовые рощицы вдоль дороги, замелькают фигурки рабочих, потом начнутся дома, и Астала снова поглотит его целиком. А потом будет дом, где ему вовсе не рады и — он знал — выжидают мгновения, когда он совершит оплошность, чтобы объявить опасным и убрать подальше, или убить.
Порой ему хотелось остаться в лесу, затеряться в высоком кустарнике — он же умел ходить тихо, не хрустнув веткой — но Кайе поверил ему... Единственный, кто защищает в Астале. Единственный, с кем нет страха. Если не считать, что порой пугает он сам...
**
Прилетела птица с письмом для Къятты — прииск и впрямь отыскали, неразрешенный, конечно. И да, тамошние подтвердили — несколько лун назад это полукровчатое чучело действительно нашли возле прииска и оставили для черной работы. Вел он себя смирно, ни в чем подозрительном не замечен. Ничего не помнил или прикидывался с первого дня.
Ладно, не так много времени пройдет, когда всех тех ворюг-недоумков привезут сюда, и можно будет расспросить лично.
— Али, — они снова куда-то сорвались верхом, — один из синта-охранников виновато высунулся из-за угла. — Мы не могли...
— Вы вообще ничего не можете, — отрезал Къятта. Смяв кусок тонкой ткани с письмом, он зашагал к деду, не удостоив охранника даже взглядом. Злись не злись, но братишку такие вот не остановят. Даже лучше, если пытаться не будут. А вот что снова потеряли из виду...
Плохо, очень плохо.
Еще хуже, что сам эти несколько дней занимался делами вне дома. И вот до чего дошло.
Когда разрешил оставить это чучело в доме, думал, будет под присмотром всегда. А они болтаются Хаос не ведает где! Несколько ночей и вовсе не появлялись, ладно хоть с перерывом; даже дед забеспокоился и спрашивал кровь, жив ли младший внук, а ответ — шатались по лесу! Сам ли братишка туда рванул или полукровка надоумил? Одна засада уже была, и Кайе ее пропустил... а защиту он никогда не ставит.
Разумеется, велел направить брата сразу к нему, когда тот соизволит вернуться. Да, тот мог и ослушаться, но, верно, узнав, что и дед ожидает, счел за лучшее подчиниться.
Ждали в саду на всякий случай. Дом, конечно, каменный, но там места меньше. Кайе — как же иначе! — явился не один, притащил свой рыжий беспамятный хвост. Хм, а полукровка куда смелей выглядит, чем у реки и немногим позже! Наглеет помаленьку.
— Этот снова сутки пропадал в чаще, — проговорил Къятта голосом, в котором сквозило желание свернуть кому-нибудь шею. И первым — непутевому брату.
Пожилой человек нетерпеливо двинул рукой, веля молчать. Он пристально всматривался в обоих подростков и Огоньку показалось — очень обеспокоенно смотрит, но вовсе без гнева. Все еще не может поверить, что полукровка не прислан ради чего-то недоброго? На всякий случай он чуть подался назад, за спину Кайе. Не совсем уж открыто, но... Раз уж тот пока защищает лесного найденыша, а остальные не хотят или не могут противостоять.
— Мне надоело, — ровно сказал Къятта, наклоняясь в сторону и вскидывая ладонь. Она взорвалась белым... и погасла, вспышка никому не причинила вреда.
— Остынь, — сказал дед, с трудом выдыхая. — И ты тоже, — он поднял палец, указывая на младшего внука, который уже готов был кинуться на брата. — Вот уж из-за чего ссориться!
Оглядел Огонька, качнул головой и проговорил задумчиво:
— У меня крепкий череп, — немного неестественно рассмеялся юноша. Взгляд его не мог ни на чем сосредоточиться.
— Собираешься умирать? — Къятта присел рядом.
— Не дождешься.
Къятта оглядел остальных — они занимались своим ушибами. У второго серьезно раненого была повреждена рука и сломано ребро. Ехать верхом он бы не смог.
— Придется вам двоим побыть в одиночестве, пока мы не вернемся.
— Только не здесь. Дикари могут снова явиться.
— Тогда уж убей их сейчас, — вставил Хлау, глядя исподлобья.
— Ты и останешься с ними. Перевезем вас в укрытие и пришлем людей из ближайшей деревни.
— Тут нет деревень.
— Значит, нас подождете. Да не смотри так. Эти твари больше не сунутся.
— Собираешься ехать к перевалу втроем? — спросил Нъенна.
— Вчетвером. Уж не моего ли брата ты позабыл? — спокойно поинтересовался Къятта.
— Но он ребенок. Проще вернуться всем…
— Этот ребенок разогнал тех дикарей, что ты упустил, — ласково сказал старший из Тайау. — Уж сегодня он научился многому. И не забудет.
Мальчишка за валуном слышал все — и не мог сдержать довольной улыбки.
— Но там могут быть эсса.
— Вот и посмотрит на крыс.
Крысы оказались похожими на южан. Кайе представлял себе северян-эсса сплошь серыми и выцветшими. А встретил — людей, которых только по одежде и отличишь от уроженцев Асталы, но у некоторых — бледные волосы; чем больше Силы, тем светлее пряди, он знал. Будто седеют. И глаза у таких были блеклыми, то есть совсем обычными — не то что у хозяев Юга, Сила которых заставляла радужку сверкать самоцветами. Неинтересно… Правда, смотрели северяне так, словно право имели высоко голову задирать. За каждый такой взгляд хотелось ударить — и Къятта отослал брата подальше, на лесную опушку, пока разбирался с эсса.
Только стало известно про новый перевал, северяне подоспели. Да пусть пользуются, не жалко — тропка узкая, опасная, а сам перевал далек и от Асталы, и от Тейит. Но нельзя же спесь не сбить с них. Приятно злить, а они ведутся, вот-вот и драку начнут… Сильный соблазн, но нельзя. О младшем не беспокоился — знал, что мальчишка сумеет за себя постоять.
Кайе сейчас думал не о северянах — о движущихся камнях. Вот бы себе завести… и не один. Жаль, охотиться с их помощью неудобно — медленные, да и кому нужна добыча, которую раздавило в лепешку? Он валялся среди цветов, обламывая стебельки и высасывая сладкий сок.
— Так вот ты какой? — проговорил мужчина с волосами, стянутыми в большой узел. — Совсем малыш.
— Я не малыш.
— Считай себя взрослым, если угодно. Ты многое можешь, и все же не знаешь ничего. Тебя носят на руках одни и боятся другие.
— И что же?
Тот еще раз оглядел его — гибкого, немного растрепанного, в темно-желтых свободных штанах до колена, с ожерельем на шее — раскинувший крылья орел в окружении множества солнц. Возможно, в будущем это — самый сильный страх эсса. Что ж, бывает и так…
— Ничего больше не скажешь? И не страшно? — насмешливо вскинулся мальчик.
Мужчина лишь улыбнулся, и даже как-то до обидного не зло.
— Что ж, посмотрим, скоро я вырасту, и тогда... — запальчиво начал Кайе.
— Кем бы ты ни был, ты войну не начнешь.
— Почему?
— Сказано, что это сделает полукровка. Странное предсказание, правда? Полукровки — ничтожества. И одному из них отведена такая судьба.
— Чушь. Не суйтесь к нам, вот и все!
— Нет, малыш. Мы приходим в незанятые земли.
— И перевал ваш, да? — прищурился, сел.
— Да стоит ли он ссор, перевал этот, — устало сказал мужчина. — Все равно по ту сторону гор — море да узкая полоска земли.
— Тогда вы что там забыли?
— Вряд ли это тебе интересно, — сухо прозвучало в ответ.
— Ну вдруг, — фыркнул мальчишка.
— Когда-то на береговых склонах был город. При извержении вулкана его смыло огромной волной, или часть склона ушла под воду... Мы ищем следы прошлого. Через новый перевал можно спуститься туда, где мы еще не были. Астале это не пригодится...
— Обойдетесь, — сказал Кайе.
Серебристая грис Къятты переступала тонкими ногами, пугливая, но выносливая. Из шерсти таких, серебристых, делают красивые покрывала. Только грис больше пегие рождаются или бурые, жаль. Къятта гладил по шее свою любимицу, когда мальчишка примчался, плюхнулся на траву прямо под копыта. Сидя, смотрел на старшего, голову запрокинув. Къятта едва удержал испуганного скакуна. Мальчишка и не подумал, что острыми копытами его могут поранить.
— Этот... эсса говорил о войне, о которой сказано давным-давно. Северяне собираются ее развязать?
— Не кричи от восторга — нет пока никакой войны. Мало ли чуши написано…
— Написано? Он еще говорил что-то о полукровке…
— Вернемся, поройся в свитках в Доме Звезд. У меня нет желания рассказывать сказки.
Не забывал до самого дома, переспрашивал то и дело.
Назад повернули сразу после встречи с эсса, подниматься на сам перевал не стали: Къятта решил — нет смысла. Нъенну и остальных подобрали почти там, где оставили; дикари мелькали неподалеку, но напасть не решились.
Древние свитки Тевееррики — кажется, дунь на них, и рассыплются. Необычные письмена, грубоватые, льнут друг к другу. Древний язык — хорошо его не знает никто. Кайе с трудом разбирает тусклые коричневые знаки. Неприятно читать — как смотреть на старые пожелтевшие кости, неприятно — и в то же время затягивает.
«И будет вражда между югом и севером, но лишь полукровке будет небесами предоставлено право начать войну — кровавую бойню».
— Полукровке! Ничтожеству! — он чуть ли не отшвыривает листы.
— Ты столь хочешь войны? — спрашивает дед.
— Не знаю! Но если уж начинать, то с подачи достойных! Ненавижу эсса, но пусть лучше они, если нам не повезет ударить первыми!
И, подумав, добавляет:
— А лучше я это сделаю!
Глава 4
Астала, настоящее
Дом пугал своими размерами и количеством комнат, но, как успел понять Огонек, располагалось все в нем довольно просто. Длинный загнутый коридор и помещения по краям, некоторые соединялись и между собой. Так странно — много-много места, не дом, а целая роща с норами, тропками и полянами. Окна с откосами от дождя, высоко от земли: стоя в саду, не заглянешь через подоконник. На полах и стенах полосы рисунков из бесчисленных плоских камешков, и то тут, то там стоит стул, или столик, или сундук. Душновато здесь, но все же удобно — наверное, тут нигде не капает сверху даже в самый сильный ливень. В коридоре всегда полумрак, а в комнатах светло. И несколько выходов с разных сторон — в сад, во внешний и внутренний двор.
Огонек был уверен — в таких домах ему не доводилось бывать. Даже спящая память все равно подсказала бы, потому что забыть такое нельзя.
Он бы часами разглядывал выложенные камешками узоры на стенах и полу — то просто фигуры, то животные и растения, но разгуливать по коридорам и чужим комнатам ему не позволяли. Поэтому смотреть приходилось почти на бегу — когда появлялся Кайе, сидеть уже было некогда.
В городе Огоньку становилось плохо — казалось, его проглотил хищный цветок, из тех, что заманивают насекомых яркой окраской и сладким нектаром. Дома большие и маленькие, сплошные заборы, камень, духота, пыль, запахи один неприятней другого, когда ветер дул со стороны кожевенных или красильных кварталов — и множество людей, чересчур много.
Кайе сжалился и больше не возил его по улицам. Подростки побывали у пастухов, посмотрели, как стригут грис, понаблюдали с холмов, как внизу сетями ловили рыбу. Огонек видел поля, сады и дамбы предместий, видел рабочих, мужчин и женщин; зрелище чужой жизни увлекало, но все-таки пугало немного. Потом Кайе все-таки передумал и согласился доехать до леса, потребовав обещания не сбегать. Предупредил, что слово лучше не нарушать, и очень мрачно глянул из-под упавшей челки, но потом уже не сердился.
В лесу Огонек оживал, там был словно у себя. Кайе поверил ему — и больше, похоже, не испытывал опасений, что полукровка тут же скроется в зарослях и поминай, как звали. Теперь они то ездили по узким тропкам — в седле Огонек все еще сидел неуверенно, и ноги болели, — то привязывали грис к дереву и уходили в чащу, где один старался опередить другого в умении находить следы, кладовые белок, диковинки разные — и состязаться в ловкости, что быстрее заберется на дерево, кто просочится сквозь кусты, не хрустнув веткой... Даже ночевали в лесу, чтобы не тратить время на дорогу.
Огонек сам не подозревал, что умеет многое. Кайе не раздражался от таких умений, как почти все на прииске — там полукровке вечно доставалось за то, что подходит бесшумно, что вылезает некстати со знанием каких-нибудь корешков или не ошибается в предсказании дождя или ветра. Нет, Кайе казался очень довольным.
Было — набрели на дерево с небольшим дуплом, в нем обнаружились бурые стручки, уже сухие, прошлогодние.
— Склад белки какой-нибудь, — Огонек взял один и куснул — оказалось вполне съедобно, приятный чуть вяжущий вкус.
— Сладкоежка! — фыркнул Кайе. Затем в упор взглянул из-под разлохмаченной челки:
— Ты ведь жил в лесу. Что бы ты выбрал?
Огонек улыбнулся:
— Когда так спрашиваешь, я забываю, что было с утра. Словно если я ошибусь, мне плохо придется.
— Ладно... На этой поляне у двух растений съедобные корни. У двух ядовитые, — негромко проговорил юноша. — Пробуй понять, к чему потянет тебя?
— Не к нему точно! — почти не глядя, Огонек указал вниз, указал на низкий кустик с лиловыми цветочками-звездочками и большими ажурными листьями.
— А хорошо, — низким, задумчивым голосом откликнулся спутник. — От этого растения у тебя судороги бы начались, а если съесть больше — умрешь. Называется чащобник. Запомни слово.
Чуть после нырнул в кусты, скоро явился с веткой, усыпанной сиреневатыми почками.
— На. Обостряет все чувства, только больше одной почки за раз не жуй. Начнешь от любого шороха вздрагивать. Так и свихнуться недолго.
А в другой раз вышли к странной поляне, где деревья склонились в центр, словно желая обняться. Сюда и в полдень едва проникало солнце, и молчаливые длиннохвостые птицы с яркими перьями перепархивали туда и сюда.
Тут не хотелось говорить громко, даже Кайе притих. Но Огонек первым вскрикнул:
— Взгляни!
След на влажной земле отпечатался, кабана. Возле Пены, будто светящейся — разглядел. Кайе опустился на колено, потрогал пальцами след.
— Большой. С ним не стоит сейчас встречаться…
— Почему — сейчас?
— Потому что ты рядом.
— А один бы ты в драку ввязался? — ехидно спросил Огонек.
— Не знаю, — хмуро ответил Кайе.
Огонек удивленно посмотрел на него — но промолчал.
Духи леса всегда прятались, когда они заявлялись в их владения. Находясь рядом с Кайе, Огонек не чувствовал ни одного. Тот никогда не оставлял лесу даров — ни плетеных кисточек, ни куска лепешки, ни чашки с питьем. Огонек не решался спросить, почему.
А еще было — смеркалось, а в чаще стало почти совсем темно, и полукровка, смеясь беззвучно, отстал, растворился в темноте, забрался на дерево; Кайе снизу вглядывался в траву и землю, отыскивая следы, — он видел и ночью. Он не спешил и не беспокоился, зная, что найдет. А в его волосах устроился светлячок, сперва на макушке, потом перебрался ближе к шее, зеленым подсветив кожу. Кайе смахнул его и услышал хихиканье с ветки. Сам подтянулся, спихнул Огонька, и они смеялись в траве.
И лесной грот весь в зелени — сидели плечом к плечу, прятались от внезапной грозы с ливнем, может, последней в этом году, и, снова смеясь, разглядывали кору, испещренную отметинами древоточца. Соприкасаясь то коленом, то рукой, то головами, сочиняли, на что похожи извитые линии и точки, что за история в этих знаках.
И такое было.
Не так много дней, но столько всего вместили.
Потом снова садились в седло, и у Огонька сердце сжималось. Сперва потянутся поля и плодовые рощицы вдоль дороги, замелькают фигурки рабочих, потом начнутся дома, и Астала снова поглотит его целиком. А потом будет дом, где ему вовсе не рады и — он знал — выжидают мгновения, когда он совершит оплошность, чтобы объявить опасным и убрать подальше, или убить.
Порой ему хотелось остаться в лесу, затеряться в высоком кустарнике — он же умел ходить тихо, не хрустнув веткой — но Кайе поверил ему... Единственный, кто защищает в Астале. Единственный, с кем нет страха. Если не считать, что порой пугает он сам...
**
Прилетела птица с письмом для Къятты — прииск и впрямь отыскали, неразрешенный, конечно. И да, тамошние подтвердили — несколько лун назад это полукровчатое чучело действительно нашли возле прииска и оставили для черной работы. Вел он себя смирно, ни в чем подозрительном не замечен. Ничего не помнил или прикидывался с первого дня.
Ладно, не так много времени пройдет, когда всех тех ворюг-недоумков привезут сюда, и можно будет расспросить лично.
— Али, — они снова куда-то сорвались верхом, — один из синта-охранников виновато высунулся из-за угла. — Мы не могли...
— Вы вообще ничего не можете, — отрезал Къятта. Смяв кусок тонкой ткани с письмом, он зашагал к деду, не удостоив охранника даже взглядом. Злись не злись, но братишку такие вот не остановят. Даже лучше, если пытаться не будут. А вот что снова потеряли из виду...
Плохо, очень плохо.
Еще хуже, что сам эти несколько дней занимался делами вне дома. И вот до чего дошло.
Когда разрешил оставить это чучело в доме, думал, будет под присмотром всегда. А они болтаются Хаос не ведает где! Несколько ночей и вовсе не появлялись, ладно хоть с перерывом; даже дед забеспокоился и спрашивал кровь, жив ли младший внук, а ответ — шатались по лесу! Сам ли братишка туда рванул или полукровка надоумил? Одна засада уже была, и Кайе ее пропустил... а защиту он никогда не ставит.
Разумеется, велел направить брата сразу к нему, когда тот соизволит вернуться. Да, тот мог и ослушаться, но, верно, узнав, что и дед ожидает, счел за лучшее подчиниться.
Ждали в саду на всякий случай. Дом, конечно, каменный, но там места меньше. Кайе — как же иначе! — явился не один, притащил свой рыжий беспамятный хвост. Хм, а полукровка куда смелей выглядит, чем у реки и немногим позже! Наглеет помаленьку.
— Этот снова сутки пропадал в чаще, — проговорил Къятта голосом, в котором сквозило желание свернуть кому-нибудь шею. И первым — непутевому брату.
Пожилой человек нетерпеливо двинул рукой, веля молчать. Он пристально всматривался в обоих подростков и Огоньку показалось — очень обеспокоенно смотрит, но вовсе без гнева. Все еще не может поверить, что полукровка не прислан ради чего-то недоброго? На всякий случай он чуть подался назад, за спину Кайе. Не совсем уж открыто, но... Раз уж тот пока защищает лесного найденыша, а остальные не хотят или не могут противостоять.
— Мне надоело, — ровно сказал Къятта, наклоняясь в сторону и вскидывая ладонь. Она взорвалась белым... и погасла, вспышка никому не причинила вреда.
— Остынь, — сказал дед, с трудом выдыхая. — И ты тоже, — он поднял палец, указывая на младшего внука, который уже готов был кинуться на брата. — Вот уж из-за чего ссориться!
Оглядел Огонька, качнул головой и проговорил задумчиво:
