- Не к добру, - говорили крестьяне, заранее горевавшие по возможной гибели урожая. Горожане огорчались меньше, но им печально было видеть всюду опавшие лепестки, когда еще не успели полюбоваться на раскрывшиеся цветы.
Над кустами шиповника раскатилась мелодичная трель, вплелась в кружево ветвей и, казалось, в сам воздух.
- Соловей поет, - протянула молодая ашринэ, обращаясь к старшей товарке, красавице с движениями текучими и осанкой, какая не всегда бывают у дочерей Высоких Домов. Мягкий и мечтательный взгляд, и такая форма губ, что казалось, будто она чуть улыбается; легко было и обожать ее, и завидовать ей. – Лайэнэ, ты слышишь?
Та ушла в свои мысли, похоже - не сразу откликнулась:
- Я больше люблю песни синей мухоловки. И сами птицы красивые… сине-голубая спина, черный воротник и белое брюшко. Они жили на деревьях там, где я росла и училась, и, кажется, возле нашего дома.
- Я не помню дом, - подруга повела плечиком. – Не хочу вспоминать.
- Тоже почти не помню… - Лайэнэ тронула пальцем височную подвеску, прижала ее в лицу. Прохладный металл - так, наощупь, и не различить, дешевая медь или золото.
…Она родилась в маленьком городке на юге Хинаи. Пятая дочь в семье - две старших умерли в детстве. А ее, пятилетнюю, забрала в Осорэи тетка, сама из Квартала развлечений. Память сохранила имена живых сестер, как звали умерших, Лайэнэ забыла. А все, что помнила из дома, это большая слива около самого окна, то цветущая, то с плодами – девочка любила прятаться в ее ветвях; новую красную юбку матери, ее радость в день покупки, и разбитую повозку, на которой девочка уезжала из дома. Остальное подернулось дымкой, и надо было прилагать усилия, чтобы развеять ее хоть немного.
За красоту и понятливость девочка попала в «высшую» школу – если все сложится хорошо, учениц ждет вполне обеспеченное будущее. Так в целом и вышло. Конечно, с ашриин из срединных земель ее было бы не сравнить, и все же… Три музыкальных инструмента, множество танцев, в том числе и с кинжалом – это ценилось особо, умение составить букет, распознать и оценить драгоценный камень – лишь малая часть усвоенного в школе пригодилась ей, но память крепко держала всё. Так-то надо начать беседу, так-то продолжить, как распознать, что интересно гостю… в детстве она шептала в подушку и эти уроки, и вызубренные стихи.
Ей завидовали даже подруги – у девочки все получалось легко. Не столь одаренная, чтобы прославиться как певица и танцовщица, она брала мягким обаянием. Строго воспитывали учениц, но никто ни разу не видел девочку в слезах. А потом уже и хвалили чаще прочих…
Алое с черным – цвета одежды ашриин. Лишь верхнее одеяние, а нижнее, также видное, почти любого оттенка, и говорит о хорошем вкусе или, напротив, склонности к вызывающей броскости. И узор говорит о многом. Лайэнэ любила вышивку-волны. Но волны на красном слишком зловещи… С голубым они сочетаются лучше.
С десяти лет прислужницей помогала на праздниках и приемах, с двенадцати играла и пела. Только это; еще долго ей можно было лишь любоваться. Ждали, когда расцветет, не жалели полива и солнца.
Превзошла ожидания…
Ее хотели отправить в провинцию поближе к Столице – там девушке с талантом куда проще было возвыситься, но Лайэнэ, всегда покладистая и молчаливая, резко воспротивилась к удивлению всех. Оставить ее было выгодно, и желание юной ашринэ удовлетворили. Она могла взять новое имя – большинство ашриин так делали – но не стала. К смене имени не принуждали, - самим девушкам хотелось зваться изысканней, и не так, как все. Лайэнэ же сказала, что ее имя и без того нечасто встречается, и нет смысла называть себя каким-нибудь Золотым Пионом или Поющей Орхидеей.
В юности судьба хранила ее от сердечных склонностей, которые недопустимы для женщины ее статуса. Были те, что нравились, но рассудок оказывался сильнее. Рииши… долго противилась его чувству, все старалась оставить сердце холодным, но оно неизбежно оттаивало, как земля весной, даже если снег лежит дольше обычного. А потом он подарил ей цветущую сливовую ветку, и это напомнило детство и дом, любимое дерево…
А год назад она получила свободу, неожиданно для всех… кроме одного человека, который ей и помог. Тогда она была счастлива…
Молодая женщина зажила спокойно, почти госпожа сама себе. Купила дом на краю Квартала развлечений, в относительно тихим месте, украсила на свой вкус и с оттенком порой долетающих столичных веяний - и по-прежнему выглядела счастливой.
Лайэнэ вынырнула из воспоминаний так резко, что дыхание перехватило. Простилась с приятельницей и быстро направилась домой, подготовиться к очередному визиту.
В этот час начали загораться на деревьях и карнизах домов первые фонарики – в тени, там, где сумерки наступали раньше. А домики, именуемые «бутонами», всегда именно в тени и прятались.
В них, как и во всех подобных местах, было хорошо – для тех, кто не мог устраивать встречи у себя, лучше не надо. Выбирай, что хочешь: домик, похожий на лилию, на лесную фиалку или на горицвет, в разные времена года по-разному убранные, изысканные, будто изделие лучших мастеров, или попроще, но все игрушечные, не бывает таких настоящих. Энори предпочитал видеться там, а не у Лайэнэ, хотя у нее просторнее было, и всегда под рукой служанки, если вдруг что понадобится.
Всегда уходил на рассвете…
Он прислал гонца с письмом - звал молодую женщину в такой домик, впервые после отлучки. Знал, что другим, желающим побыть в ее обществе, придется подождать. Кто перешел бы дорогу?
Уже давно перед встречами с ним Лайэнэ испытывала смятение, не радость. В руках у Энори все нити от ее чувств – за какую дернет? А теперь смотрела на неровные порхающие строки – и, по чести сказать, от другого стало немного не по себе. Да, слухи глупые, но…
Ох, будто не проводила она ночей рядом с ним. Рассердилась сама на себя – несомненно, его стоит бояться, только никак не из-за выдумок горожан.
Перебирала украшения, все равно холодные, равно блестят… есть несколько теплых, подарок Рииши, но они давно убраны с глаз, заперты в тяжелой темной шкатулке. Ее Лайэнэ никогда больше не откроет.
Какой Энори захочет видеть ее на этот раз? Такой она и окажется в итоге, как бы ни повела себя поначалу. Не все ли равно тогда?
Вот заколка – сплетенные золотые травинки в каплях росы, каждая такая «капля» - месяц привольной жизни. Его подарок, один из многих. Он никогда не надевает золотого, но подарить может все, что угодно. Хоть шишку кедровую, хоть бесценное украшение. Лайэнэ решительно извлекла из шкатулки пару других заколок, браслеты, застежку – все принесенное в дар другими людьми, не им. Отложила в сторону: это сегодня наденет.
- Продай это, - поколебавшись, отдала «травинки» доверенному слуге, который помогал ей управляться с домом. – Украшений у меня довольно, а еще деньги не помешают. И из них сразу возьми себе плату.
В сопровождении девочки-служанки направилась к «бутону», похожему на водяную лилию, испытывая одновременно неприязнь, любопытство и влечение неодолимое.
Растягивала путь, как могла, любовалась цветами, стрижами, скользящими над головой, высокими перистыми облаками, розоватыми в свете заката. Сердце колотилось сильнее с каждым шагом, и уже не могла понять – как обычно? Или из-за нового страха?
Отметила – над входом не было ни одной из вещиц, отпугивающих зло. Разве что колокольчик самшитовый, одинокий…
Полусидя на кушетке, застланной покрывалом из меха серебристой лисы, Энори смотрел на Лайэнэ, чуть склонив голову набок, пристально, немного по-птичьи. Свободно лежали волосы, только две пряди, отделенные на уровне ушей, сзади соединяла заколка. Искристо-серый атлас мягко облегал тело, короткая накидка – белая с серебряными драконами, небрежно наброшенная – придавала юноше сходство с тенью на снегу. И ониксовая ваза с белыми каллами возле кушетки, словно последний штрих в картине. Легкий аромат лимонника в комнате… а каллы не пахнут, они только для глаз отрада…
- Что ты стала в дверях?
- Опасаюсь, не привидение ли ты.
- Сколько же можно… слухи мне надоели.
- Волшебный дар привлекает их. Возможно, стоило вести себя осмотрительней? – шутливо сказала ашринэ, хотя под сердцем снова образовалась тревожная пустота.
- Кажется, ты права, - сказал он огорченно. – В другой раз, когда мне захочется получить стрелу в грудь, я сначала позабочусь, чтобы никто не подумал лишнего. Я надеялся отдохнуть хоть с тобой… Где ты так задержалась?
- Я занималась с девочками…
- Не рановато ли ты начала брать себе учениц? Обычно это делают ашриин в более старшем возрасте, но если ты уже…
Лайэнэ произнесла с запинкой, внезапно ощутив неуверенность:
- Ты знаешь, я делаю это лишь по просьбе наставниц, и особо талантливым, иногда, - и снова она оправдывается…
- Чему ты их учишь?
- Музыке, танцам, искусству украшения, привлекать взор...
Разными были девочки – постарше, помладше, умные и простодушные, хитрые и застенчивые. Про кого-то говорила наставницам – толку не будет от ее уроков, дальше решайте сами. Некоторых после этого не видела больше в Квартале, другие оставались на прежних местах, но к ней не ходили больше.
- Ты, верно, талантлива как учительница. Не боишься, что сумеют скоро тебя затмить?
- Пусть, если это суждено, - опустила глаза. Сказать-то просто, но это ведь один из самых сильных страхов ашриин… и разве она исключение?
- Ты говоришь им правду?
- О чем ты?
- О том, насколько велик их дар. Им жить, и, ненадолго заняв не свое место, счастливей не станут, больней будет падать. Но вряд ли, ты добрая, - со смехом он ладонью провел по ее щеке, на миг задержал – ощутил, верно, как жар разлился под кожей.
Рада бы отвечать ему чисто формально, с улыбкой, или как больше подходит моменту. Но он не позволит. Ему нужна искренность. Начнешь закрываться, пытаться уйти – больнее ударит. Попытаешься сыграть нужное, будет и еще того хуже.
Он всегда знает…
Протянул руки, призывая ее. Немного холодная, горьковатая нежность, как запах мелиссы и лимонника. Снег – легкий, искрящийся… порой кажется таким недолговечным – возьми в ладони, и растает, а порой – жестоким, как буран, где найдешь свою смерть. Горный ручей: звездный свет течет по камням и смеется...
Когда он давал себе труд быть таким, кто устоял бы? Разве замшелый камень. И то…
Спроси кто, с уверенностью бы сказала, хоть точно знать не могла: да, он знает разные зелья, но Лайэнэ ими подчинить не пытался. Но и без того будто видел все, чего она желает, любое чувство находило в нем отклик, и он это использовал как хотел. Она уже знала, как может быть больно. И знала, что свобода ее оказалась мнимой, глупая бабочка, решившая, что паутина – это звезда.
Лайэнэ присела на стул, стоящий неподалеку. Что-то внутри противилось, не желая прикосновений своего покровителя, хотя уж они-то никогда жестокими не были. Может, тот самый страх не прошел… а может, слишком ранили прозвучавшие слова, как нередко бывало в последние месяцы.
Но Энори вновь поманил, и отказывать было уже нельзя. Скользнув к нему, оказавшись в кольце его рук, на несколько минут она обо всем забыла, и опомнилась только, когда ее отстранили довольно грубо, почти отбросили.
Сердце колотилось, дыхания не хватало, а сквозь растерянность проступала обида. Что он делает? Почему?
Он смотрел приветливо и надменно, непреодолимо-свысока, будто на гулящую девку с пристани, рискнувшую набиваться в подружки.
Лайэнэ, все еще сидя, выпрямилась, поправила смятый ворот, закрепила почти выпавший гребень в прическе. Совладав с дыханием, спросила:
- Зачем ты меня позвал? Снова дать какое-то поручение?
- Скучал без тебя. Не годится?
Прозвучало это почти издевательски – мол, конечно, к тебе должен стремиться каждый, а как же иначе… Она наконец рассердилась:
- Очень даже годится, для маленьких дурочек… Попробуй еще?
- Так хочешь поверить?
Он опустил голову, но она успела увидеть промелькнувшую шкодную улыбку.
Лайэнэ резко встала, намереваясь покинуть дом. Энори ее не останавливал. Когда та уже взялась за полупрозрачный невесомый полог, прикрывающий дверь, тихо позвал. Ашринэ замерла, не в силах ни обернуться, ни сделать шаг вперед. Что он еще задумал?
- Лайэнэ… не уходи...
Он вложил в этот призыв столько отчаянной нежности, что молодая женщина, отодвигая занавесь, едва не сорвала ее – дернулась рука. Услышала тихий смех, и, переведя дыхание, едва не рассмеялась сама.
Почему она всегда ловится на эти его игры? Но как он все-таки навострился… еще года три назад был мальчишка мальчишкой, обаятельным, надо признать, но все еще торчащим поперек многих условностей. Сперва даже одежду выбирал такую, что лишь рассмеяться и оставалось. Он сам как-то разоткровенничался, как же трудно в свое время пришлось с нарядами!
Когда он попал в Осорэи, в дом генерала, тому было в общем без разницы, как выглядит диво лесное, Таэна сам одевался согласно этикету лишь потому, что привык к этому с детства и был окружен знающими слугами. А странного мальчишку слуги не раз пытались высмеять – так, чтобы он и не догадался об этом. С помощью неудачного сочетания цветов и фасонов так легко выставить себя на посмешище, а то и вызвать гнев сильных мира сего.
Шутники притихли, когда мальчик разобрался, откуда ветер дует. Уяснили – с ним лучше ладить. А то узнает, чего ты боишься, и уже он над тобой посмеется.
Но все-таки с сочетаниями оттенков на все случаи и сезоны так и не разобрался. Энори понял одно – лишь черный, белый и серый годятся всегда. И стал носить только их. А после, когда разобрался в тонкостях этикета, оставил эти цвета как свой личный знак.
Больше так не одевался никто. И ни у кого в Осорэи, даже у самого завзятого щеголя язык бы не повернулся сказать, что выглядит это плохо или неподобающе.
Вот и во всем так. Чего не сумел постигнуть, переиначил и сделал своим уже в новом виде…
- Чего ты все-таки от меня хочешь? – спросила молодая женщина, смирившись с тем, что в очередной раз уйти не смогла. Энори молча указал ей на сиденье рядом с собой. Когда та вновь опустилась на стул, вздохнул еле слышно, будто очень-очень не хотел говорить.
- Ладно, к делу. Ты, как я понял из недавнего нашего разговора, все еще питаешь какие-то чувства к Рииши Нара?
- Я не стану тебе отвечать, - помедлив и собрав все свое достоинство, сказала ашринэ.
- А зря. Если я скажу тебе, что эта свадьба погубит его – тоже будешь молчать?
Молодая женщина вздрогнула, впилась взглядом в лицо Энори. Тот больше не веселился, и смотрел испытующе, прямо.
- Я тебе не верю.
- Это дело твое, - он откинулся на подушки. – Я всегда считал тебя умной…
Потому и держишь подле себя до сих пор, отметила молодая женщина. А вслух произнесла:
- Почему ты мне говоришь об этом?
- Ты помогла мне следить за Кэраи, и помогли твои люди, собирая и распуская слухи. Жаль, сам он так и не захотел с тобой познакомиться… Но я обещал тебе плату за помощь. Ты меня слышала. Дальше думай сама.
- Но чем плох этот брак?
- Вот чего я тебе не скажу. Слишком многого хочешь. Но теперь ты, если пожелаешь, конечно…
- Иями, ты с ума сошел, как я могу расстроить эту свадьбу?! – вырвалось у Лайэнэ. – Тебе и то проще.
***
Над кустами шиповника раскатилась мелодичная трель, вплелась в кружево ветвей и, казалось, в сам воздух.
- Соловей поет, - протянула молодая ашринэ, обращаясь к старшей товарке, красавице с движениями текучими и осанкой, какая не всегда бывают у дочерей Высоких Домов. Мягкий и мечтательный взгляд, и такая форма губ, что казалось, будто она чуть улыбается; легко было и обожать ее, и завидовать ей. – Лайэнэ, ты слышишь?
Та ушла в свои мысли, похоже - не сразу откликнулась:
- Я больше люблю песни синей мухоловки. И сами птицы красивые… сине-голубая спина, черный воротник и белое брюшко. Они жили на деревьях там, где я росла и училась, и, кажется, возле нашего дома.
- Я не помню дом, - подруга повела плечиком. – Не хочу вспоминать.
- Тоже почти не помню… - Лайэнэ тронула пальцем височную подвеску, прижала ее в лицу. Прохладный металл - так, наощупь, и не различить, дешевая медь или золото.
…Она родилась в маленьком городке на юге Хинаи. Пятая дочь в семье - две старших умерли в детстве. А ее, пятилетнюю, забрала в Осорэи тетка, сама из Квартала развлечений. Память сохранила имена живых сестер, как звали умерших, Лайэнэ забыла. А все, что помнила из дома, это большая слива около самого окна, то цветущая, то с плодами – девочка любила прятаться в ее ветвях; новую красную юбку матери, ее радость в день покупки, и разбитую повозку, на которой девочка уезжала из дома. Остальное подернулось дымкой, и надо было прилагать усилия, чтобы развеять ее хоть немного.
За красоту и понятливость девочка попала в «высшую» школу – если все сложится хорошо, учениц ждет вполне обеспеченное будущее. Так в целом и вышло. Конечно, с ашриин из срединных земель ее было бы не сравнить, и все же… Три музыкальных инструмента, множество танцев, в том числе и с кинжалом – это ценилось особо, умение составить букет, распознать и оценить драгоценный камень – лишь малая часть усвоенного в школе пригодилась ей, но память крепко держала всё. Так-то надо начать беседу, так-то продолжить, как распознать, что интересно гостю… в детстве она шептала в подушку и эти уроки, и вызубренные стихи.
Ей завидовали даже подруги – у девочки все получалось легко. Не столь одаренная, чтобы прославиться как певица и танцовщица, она брала мягким обаянием. Строго воспитывали учениц, но никто ни разу не видел девочку в слезах. А потом уже и хвалили чаще прочих…
Алое с черным – цвета одежды ашриин. Лишь верхнее одеяние, а нижнее, также видное, почти любого оттенка, и говорит о хорошем вкусе или, напротив, склонности к вызывающей броскости. И узор говорит о многом. Лайэнэ любила вышивку-волны. Но волны на красном слишком зловещи… С голубым они сочетаются лучше.
С десяти лет прислужницей помогала на праздниках и приемах, с двенадцати играла и пела. Только это; еще долго ей можно было лишь любоваться. Ждали, когда расцветет, не жалели полива и солнца.
Превзошла ожидания…
Ее хотели отправить в провинцию поближе к Столице – там девушке с талантом куда проще было возвыситься, но Лайэнэ, всегда покладистая и молчаливая, резко воспротивилась к удивлению всех. Оставить ее было выгодно, и желание юной ашринэ удовлетворили. Она могла взять новое имя – большинство ашриин так делали – но не стала. К смене имени не принуждали, - самим девушкам хотелось зваться изысканней, и не так, как все. Лайэнэ же сказала, что ее имя и без того нечасто встречается, и нет смысла называть себя каким-нибудь Золотым Пионом или Поющей Орхидеей.
В юности судьба хранила ее от сердечных склонностей, которые недопустимы для женщины ее статуса. Были те, что нравились, но рассудок оказывался сильнее. Рииши… долго противилась его чувству, все старалась оставить сердце холодным, но оно неизбежно оттаивало, как земля весной, даже если снег лежит дольше обычного. А потом он подарил ей цветущую сливовую ветку, и это напомнило детство и дом, любимое дерево…
А год назад она получила свободу, неожиданно для всех… кроме одного человека, который ей и помог. Тогда она была счастлива…
Молодая женщина зажила спокойно, почти госпожа сама себе. Купила дом на краю Квартала развлечений, в относительно тихим месте, украсила на свой вкус и с оттенком порой долетающих столичных веяний - и по-прежнему выглядела счастливой.
Лайэнэ вынырнула из воспоминаний так резко, что дыхание перехватило. Простилась с приятельницей и быстро направилась домой, подготовиться к очередному визиту.
В этот час начали загораться на деревьях и карнизах домов первые фонарики – в тени, там, где сумерки наступали раньше. А домики, именуемые «бутонами», всегда именно в тени и прятались.
В них, как и во всех подобных местах, было хорошо – для тех, кто не мог устраивать встречи у себя, лучше не надо. Выбирай, что хочешь: домик, похожий на лилию, на лесную фиалку или на горицвет, в разные времена года по-разному убранные, изысканные, будто изделие лучших мастеров, или попроще, но все игрушечные, не бывает таких настоящих. Энори предпочитал видеться там, а не у Лайэнэ, хотя у нее просторнее было, и всегда под рукой служанки, если вдруг что понадобится.
Всегда уходил на рассвете…
Он прислал гонца с письмом - звал молодую женщину в такой домик, впервые после отлучки. Знал, что другим, желающим побыть в ее обществе, придется подождать. Кто перешел бы дорогу?
Уже давно перед встречами с ним Лайэнэ испытывала смятение, не радость. В руках у Энори все нити от ее чувств – за какую дернет? А теперь смотрела на неровные порхающие строки – и, по чести сказать, от другого стало немного не по себе. Да, слухи глупые, но…
Ох, будто не проводила она ночей рядом с ним. Рассердилась сама на себя – несомненно, его стоит бояться, только никак не из-за выдумок горожан.
Перебирала украшения, все равно холодные, равно блестят… есть несколько теплых, подарок Рииши, но они давно убраны с глаз, заперты в тяжелой темной шкатулке. Ее Лайэнэ никогда больше не откроет.
Какой Энори захочет видеть ее на этот раз? Такой она и окажется в итоге, как бы ни повела себя поначалу. Не все ли равно тогда?
Вот заколка – сплетенные золотые травинки в каплях росы, каждая такая «капля» - месяц привольной жизни. Его подарок, один из многих. Он никогда не надевает золотого, но подарить может все, что угодно. Хоть шишку кедровую, хоть бесценное украшение. Лайэнэ решительно извлекла из шкатулки пару других заколок, браслеты, застежку – все принесенное в дар другими людьми, не им. Отложила в сторону: это сегодня наденет.
- Продай это, - поколебавшись, отдала «травинки» доверенному слуге, который помогал ей управляться с домом. – Украшений у меня довольно, а еще деньги не помешают. И из них сразу возьми себе плату.
В сопровождении девочки-служанки направилась к «бутону», похожему на водяную лилию, испытывая одновременно неприязнь, любопытство и влечение неодолимое.
Растягивала путь, как могла, любовалась цветами, стрижами, скользящими над головой, высокими перистыми облаками, розоватыми в свете заката. Сердце колотилось сильнее с каждым шагом, и уже не могла понять – как обычно? Или из-за нового страха?
Отметила – над входом не было ни одной из вещиц, отпугивающих зло. Разве что колокольчик самшитовый, одинокий…
Полусидя на кушетке, застланной покрывалом из меха серебристой лисы, Энори смотрел на Лайэнэ, чуть склонив голову набок, пристально, немного по-птичьи. Свободно лежали волосы, только две пряди, отделенные на уровне ушей, сзади соединяла заколка. Искристо-серый атлас мягко облегал тело, короткая накидка – белая с серебряными драконами, небрежно наброшенная – придавала юноше сходство с тенью на снегу. И ониксовая ваза с белыми каллами возле кушетки, словно последний штрих в картине. Легкий аромат лимонника в комнате… а каллы не пахнут, они только для глаз отрада…
- Что ты стала в дверях?
- Опасаюсь, не привидение ли ты.
- Сколько же можно… слухи мне надоели.
- Волшебный дар привлекает их. Возможно, стоило вести себя осмотрительней? – шутливо сказала ашринэ, хотя под сердцем снова образовалась тревожная пустота.
- Кажется, ты права, - сказал он огорченно. – В другой раз, когда мне захочется получить стрелу в грудь, я сначала позабочусь, чтобы никто не подумал лишнего. Я надеялся отдохнуть хоть с тобой… Где ты так задержалась?
- Я занималась с девочками…
- Не рановато ли ты начала брать себе учениц? Обычно это делают ашриин в более старшем возрасте, но если ты уже…
Лайэнэ произнесла с запинкой, внезапно ощутив неуверенность:
- Ты знаешь, я делаю это лишь по просьбе наставниц, и особо талантливым, иногда, - и снова она оправдывается…
- Чему ты их учишь?
- Музыке, танцам, искусству украшения, привлекать взор...
Разными были девочки – постарше, помладше, умные и простодушные, хитрые и застенчивые. Про кого-то говорила наставницам – толку не будет от ее уроков, дальше решайте сами. Некоторых после этого не видела больше в Квартале, другие оставались на прежних местах, но к ней не ходили больше.
- Ты, верно, талантлива как учительница. Не боишься, что сумеют скоро тебя затмить?
- Пусть, если это суждено, - опустила глаза. Сказать-то просто, но это ведь один из самых сильных страхов ашриин… и разве она исключение?
- Ты говоришь им правду?
- О чем ты?
- О том, насколько велик их дар. Им жить, и, ненадолго заняв не свое место, счастливей не станут, больней будет падать. Но вряд ли, ты добрая, - со смехом он ладонью провел по ее щеке, на миг задержал – ощутил, верно, как жар разлился под кожей.
Рада бы отвечать ему чисто формально, с улыбкой, или как больше подходит моменту. Но он не позволит. Ему нужна искренность. Начнешь закрываться, пытаться уйти – больнее ударит. Попытаешься сыграть нужное, будет и еще того хуже.
Он всегда знает…
Протянул руки, призывая ее. Немного холодная, горьковатая нежность, как запах мелиссы и лимонника. Снег – легкий, искрящийся… порой кажется таким недолговечным – возьми в ладони, и растает, а порой – жестоким, как буран, где найдешь свою смерть. Горный ручей: звездный свет течет по камням и смеется...
Когда он давал себе труд быть таким, кто устоял бы? Разве замшелый камень. И то…
Спроси кто, с уверенностью бы сказала, хоть точно знать не могла: да, он знает разные зелья, но Лайэнэ ими подчинить не пытался. Но и без того будто видел все, чего она желает, любое чувство находило в нем отклик, и он это использовал как хотел. Она уже знала, как может быть больно. И знала, что свобода ее оказалась мнимой, глупая бабочка, решившая, что паутина – это звезда.
Лайэнэ присела на стул, стоящий неподалеку. Что-то внутри противилось, не желая прикосновений своего покровителя, хотя уж они-то никогда жестокими не были. Может, тот самый страх не прошел… а может, слишком ранили прозвучавшие слова, как нередко бывало в последние месяцы.
Но Энори вновь поманил, и отказывать было уже нельзя. Скользнув к нему, оказавшись в кольце его рук, на несколько минут она обо всем забыла, и опомнилась только, когда ее отстранили довольно грубо, почти отбросили.
Сердце колотилось, дыхания не хватало, а сквозь растерянность проступала обида. Что он делает? Почему?
Он смотрел приветливо и надменно, непреодолимо-свысока, будто на гулящую девку с пристани, рискнувшую набиваться в подружки.
Лайэнэ, все еще сидя, выпрямилась, поправила смятый ворот, закрепила почти выпавший гребень в прическе. Совладав с дыханием, спросила:
- Зачем ты меня позвал? Снова дать какое-то поручение?
- Скучал без тебя. Не годится?
Прозвучало это почти издевательски – мол, конечно, к тебе должен стремиться каждый, а как же иначе… Она наконец рассердилась:
- Очень даже годится, для маленьких дурочек… Попробуй еще?
- Так хочешь поверить?
Он опустил голову, но она успела увидеть промелькнувшую шкодную улыбку.
Лайэнэ резко встала, намереваясь покинуть дом. Энори ее не останавливал. Когда та уже взялась за полупрозрачный невесомый полог, прикрывающий дверь, тихо позвал. Ашринэ замерла, не в силах ни обернуться, ни сделать шаг вперед. Что он еще задумал?
- Лайэнэ… не уходи...
Он вложил в этот призыв столько отчаянной нежности, что молодая женщина, отодвигая занавесь, едва не сорвала ее – дернулась рука. Услышала тихий смех, и, переведя дыхание, едва не рассмеялась сама.
Почему она всегда ловится на эти его игры? Но как он все-таки навострился… еще года три назад был мальчишка мальчишкой, обаятельным, надо признать, но все еще торчащим поперек многих условностей. Сперва даже одежду выбирал такую, что лишь рассмеяться и оставалось. Он сам как-то разоткровенничался, как же трудно в свое время пришлось с нарядами!
Когда он попал в Осорэи, в дом генерала, тому было в общем без разницы, как выглядит диво лесное, Таэна сам одевался согласно этикету лишь потому, что привык к этому с детства и был окружен знающими слугами. А странного мальчишку слуги не раз пытались высмеять – так, чтобы он и не догадался об этом. С помощью неудачного сочетания цветов и фасонов так легко выставить себя на посмешище, а то и вызвать гнев сильных мира сего.
Шутники притихли, когда мальчик разобрался, откуда ветер дует. Уяснили – с ним лучше ладить. А то узнает, чего ты боишься, и уже он над тобой посмеется.
Но все-таки с сочетаниями оттенков на все случаи и сезоны так и не разобрался. Энори понял одно – лишь черный, белый и серый годятся всегда. И стал носить только их. А после, когда разобрался в тонкостях этикета, оставил эти цвета как свой личный знак.
Больше так не одевался никто. И ни у кого в Осорэи, даже у самого завзятого щеголя язык бы не повернулся сказать, что выглядит это плохо или неподобающе.
Вот и во всем так. Чего не сумел постигнуть, переиначил и сделал своим уже в новом виде…
- Чего ты все-таки от меня хочешь? – спросила молодая женщина, смирившись с тем, что в очередной раз уйти не смогла. Энори молча указал ей на сиденье рядом с собой. Когда та вновь опустилась на стул, вздохнул еле слышно, будто очень-очень не хотел говорить.
- Ладно, к делу. Ты, как я понял из недавнего нашего разговора, все еще питаешь какие-то чувства к Рииши Нара?
- Я не стану тебе отвечать, - помедлив и собрав все свое достоинство, сказала ашринэ.
- А зря. Если я скажу тебе, что эта свадьба погубит его – тоже будешь молчать?
Молодая женщина вздрогнула, впилась взглядом в лицо Энори. Тот больше не веселился, и смотрел испытующе, прямо.
- Я тебе не верю.
- Это дело твое, - он откинулся на подушки. – Я всегда считал тебя умной…
Потому и держишь подле себя до сих пор, отметила молодая женщина. А вслух произнесла:
- Почему ты мне говоришь об этом?
- Ты помогла мне следить за Кэраи, и помогли твои люди, собирая и распуская слухи. Жаль, сам он так и не захотел с тобой познакомиться… Но я обещал тебе плату за помощь. Ты меня слышала. Дальше думай сама.
- Но чем плох этот брак?
- Вот чего я тебе не скажу. Слишком многого хочешь. Но теперь ты, если пожелаешь, конечно…
- Иями, ты с ума сошел, как я могу расстроить эту свадьбу?! – вырвалось у Лайэнэ. – Тебе и то проще.
