- Пройдёт немного времени, и ты сам засомневаешься - слышал ли ты, или тебе показалось. Так что лучше просто забудь.
Но Женька не только ничего не забыл, но и обратился однажды к Беркуту за помощью. К его уникальным способностям. Хотя в части никому о сегодняшнем случае не рассказывал.
*
Июль подарил тундре новое чудо - цветы. Большинство из них зацвели в те особо жаркие три дня, когда температура воздуха поднялась здесь аж до пятнадцати градусов тепла. Они росли отдельными охапками на неблагоприятной каменистой почве - совершенно необычного вида, крупные, с мясистыми листьями и лепестками соцветий.
Беркут, который пребывал в благодушном настроении от того, что ему после дежурства предстояло свидание с Мариной, не решился сорвать один их этих цветков ей в подарок - уж слишком они казались необходимыми и единственно уместными здесь, на не успевшей толком прогреться земле, где, кажется, уже через пару углублений лопатой начинался слой вечной мерзлоты.
Марина встретила Беркута в своей квартире необычно нарядной, и парень, давно отвыкший от спиртного, учуял его слабый запах, когда поцеловал любовницу.
- Сегодня какой-то праздник, а я не знаю? - с улыбкой поднял он брови.
- Да, мой день рождения. Отметили сегодня в обед с офицерами.
- Ох... Поздравляю тебя. А я без подарка, - развёл руками Беркут.
- Я специально не говорила, чтобы ты не беспокоился о нём. И чтобы не вздумал срывать для меня цветы в тундре.
- Почему? - полюбопытствовал Беркут, - Я как раз сегодня решил этого не делать, но мне интересно услышать твою версию.
- Просто тут принято оставлять эти цветы на земле. Нет, их иногда пересаживают - поближе к домам, вроде как на клумбы, или на могилы. Но букетов их них не делают. Хорошо, что ты почувствовал это.
- И всё же мне неловко оставлять тебя без подарка.
- Не переживай, я его с тебя сейчас стребую. Садись вот за стол, кушай тортик и вручай мне свой подарок. Торт, кстати, испекла сама - я хорошо это умею, но делаю редко. Самой себе печь - неинтересно и вредно, а угощать особо некого.
- Хм... От тортика, конечно, не откажусь, но подарок я, кажется, где-то потерял. Намекни хоть, какой он? Вкусный?
- Нет, - игриво улыбнулась Марина.
- Красивый?
- Не-а.
- Холодный?
- Нет.
- Большой?
- Эмм... вряд ли.
- Маленький?
- Не хотелось бы.
- Всё, я сдаюсь, - поднял руки Беркут.
- Это сказка! Помнишь, ты обещал, что расскажешь мне сказку про ведьмака?
- Уфф! Я-то уж испугался, что придётся бежать за подарком за тридевять земель, в тридесятое царство.
- Почему-то я думаю, что ты бы это сделал, - почти серьёзно прищурилась Марина.
- Ты хорошо меня изучила, товарищ капитан-психолог, - ответил Беркут, отделяя ложечкой кусочек торта и отправляя его в рот, - Ммм, вкуснотища!
Марина терпеливо выждала, когда её мужчина насладится и насытится угощением, и только после этого позволила себе устремить на него требовательный взгляд.
- Ну ладно. Сказку, так сказку, - откинулся спиной на стену Беркут, - получается, у тебя сегодня день "дождения". В смысле, ты дождалась обещанного. Тогда слушай.
Неизвестно в каком месте, в каком году и неизвестно почему, один маленький мальчик указал воспитательнице детского дома на стоявшего рядом с ней крохотного лохматого старичка в лаптях и пролепетал: "Тяка!" Она оглянулась, но не заметила никого, кроме мячика возле кроватки. "Беркут, это мячик. Скажи - мя-чик!" Воспитательница взяла мяч и протянула мальчику, но тот протестующе стукнул по игрушке и, указывая на прежнее место, настаивал: "Тяка". Это был момент, который маленький ведьмак запомнил первым о своей сознательной жизни. Потом таких моментов было ещё много, и все они приводили к непониманию окружающими и, частенько, к слезам этого мальчика. Но со временем он научился отличать то, чему он в раннем детстве придумал общее глупенькое имя "Тяка" от тех людей и животных, которых видели все остальные, и больше никогда и никому на невидимых существ не указывал. Так продолжалось до тех пор, пока ему не исполнилось тринадцать лет. В этом возрасте он узнал, что он не один такой уникальный, что на свете есть и другие ведьмаки, и что их дар накладывает на владеющего им человека особые, очень нелёгкие обязанности, которым он должен посвятить свою жизнь...
Марина, замерев, сидела за столом напротив Беркута и наблюдала за тем, как его взор затуманился от воспоминаний и подбора слов. Когда он закончил рассказ словами "Тут и сказке конец, а кто слушал - молодец", то выхлебал в два глотка остывший чай из чашки. Марина снова включила чайник и осторожно спросила:
- А ведьмак никогда не задумывался - где тот парень, которого он заменил, что с ним?
- Не задумывался, потому что ему никто этого не скажет, а гадать нет смысла.
- Но у него есть какое-то личное отношение к тому парню?
- Нет. Зачем ему? Пойми - при том образе жизни, который ведёт ведьмак, он вынужден пропускать мимо себя многое из того, что никак не влияет на его миссию. Но такова уж его судьба. Она наполнена чем-то другим, недоступным для многих, кто тоже, может, не прочь был бы увидеть что-то из доступного ведьмаку, но лишён такой возможности.
После ухода Беркута Марина долго сидела, уставившись в одну точку. Наконец, встряхнувшись, она включила компьютер, который работал только как пишущая машинка и хранилище файлов, переписанных со сменных носителей - ибо интернета и сотовой связи здесь не было. Капитан Воробьёва начала составлять новую порцию запросов о высылке интересующей её информации. После этого она, уже от руки, написала очередное личное письмо своему бывшему мужу, которое на этот раз добавила особой просьбой.
А потом капитан нанесла визит доктору Сергею Валентиновичу. И тоже с особой просьбой.
*
Летняя ежегодная кампания по уборке мусора на Новой Земле началась по отмашке надзирающих за природой инстанций Архангельской области. Там был объявлен призыв волонтёров, выделена специальная техника с управляющими ею специалистами и транспорт, который перевезёт на материк нужный кому-то груз. Но главной рабочей силой, конечно, подразумевались военные.
Беркут не сомневался, что за ним по умолчанию закреплёно место в уборочной команде - участие во всех внешних экспедициях ему в своё время обещал лично командир части. Так оно и вышло. Набившиеся в жилой отсек вездехода солдаты выплёскивали энергию, заполняя время поездки песнями. И если "Катюшу", "Ой, мороз, мороз" и другие старые песни орали все без исключения, независимо от года рождения и наличия музыкального слуха, то потом певцы перешли к более современному репертуару. Теперь солировали один-два человека, знавшие слова куплетов песни, а остальные подхватывали только припевы. И то не всегда. И Беркут с удивлением подумал, что за последние десятилетия в российской культуре почему-то не появилось таких песен, которые можно считать настоящими хитами. Да, их можно слушать и даже запомнить некоторые вдолбленные многократными повторами слова, но вот чтобы так петь их от души и всем вместе - увы.
Место, куда они прибыли, выглядело удручающе и навевало воспоминания о фильме "Сталкер" Тарковского. Взрытая гусеницами и колёсами машин земля - и повсюду, насколько хватало взгляда - валяющиеся ржавые бочки вперемешку с обломками бетонных плит. Машины для уборки мусора уже стояли на месте, и неподалёку ярким васильково-синим пятном выделялся жилой вагончик для приехавших работников. Первым делом высыпавшие из машин солдаты соорудили свой отдельный лагерь - поставили палатки, кухню, туалет. Командовал ими незнакомый Беркуту офицер из другой военной части.
К работе приступили в тот же день. Солдатам выдали перчатки и велели собирать исключительно металл, который следовало относить к специальной прессовочной установке. Получившиеся неаккуратные брикеты складывались в ряды, а потом грузились в большие машины, отвозившие их к аэродрому. Грохот моторов и механизмов, поднимаемая ветром пыль с лишённой растительного покрова земли и тяжёлый труд. Никакой романтики, некогда воспетой стройотрядовскими энтузиастами.
И всё же Беркут не жалел, что поехал. Ему нравилось узнавать эту землю с разных сторон, в том числе таких неприглядных. Нравилось сознавать, что участвуешь в улучшении, очистке этой земли. Пусть даже так, когда убираешь только металл, который кто-то потом продаст и присвоит деньги, а другой мусор этому кому-то неинтересен, поэтому он остаётся.
Но ещё оставалось небо - от края до края, оставалось море, это небо отражающее - совсем близко. Беркут всё чаще ловил себя на том, что не знает, как он будет обходиться без этого простора, неба и моря по возвращении в столицу, когда он снова превратится в маленького человека в большом муравейнике мегаполиса с его отравленным выхлопными газами воздухом, высокими домами, обилием навязчивой рекламы, бесчисленными кусочками тротуарной плитки внизу и просветами неба, исчерканного проводами, сверху.
Работали все по шесть часов в день. Потом рабочие глушили машины и уходили на обед, после которого из синего вагончика уже практически не показывались, проводя там свою невидимую миру синевагончиковую жизнь.
Солдаты же после обеда ещё какое-то время скатывали к прессу бочки, но постепенно этот фронт тоже таял численностью, и вот уже из палаток там-сям доносилось похрапывание, на скамьях за пустыми столами кухни собирались бодрствующие и вели свои разговоры в ожидании ужина.
Ну а Беркут повадился хотя бы на часок уходить к морю. Там он садился на высокий берег, привычно выпускал Тэкса и предавался созерцанию. С ребятами во взводе у него отношения были хорошие, но всё-таки он был особенным, и об этой особенности поговорить с ними не мог. Он не жалел о том, что рассказал о себе Марине, по сути нарушив приказ военкома. Жизнь приучила его к принятию самостоятельных решений, и тогда, в день рождения любовницы, он принял своё решение, исходя из собственной оценки обстоятельств. Ну не видел он никакой опасности от Марины - ни для своей миссии, ни вообще. А строить и дальше загадочный вид, охраняя секрет Полишинеля о своём необычном даре, уже известный всей его военной части, счёл глупым.
Прилетел Тэкс и показал знак - люди. Два человека. Вот тоже загадка - как он различает, что люди - чужие, и могут заинтересовать хозяина? Или Беркут ему не хозяин, раз Тэкс не питомец? Ещё один вопрос, над которым так приятно неспешно поломать голову, сидя здесь.
- Ну люди, и что? - лениво спросил Беркут, - Тут их много. И военных, и синевагончиковых.
Тэкс ничего не ответил, продолжая висеть в ожидании нового приказа.
- Где ты их нашёл, этих людей?
Тэкс неожиданно полетел не за спину Беркута, а к морю, а потом скрылся за изгибом береговой полосы. Опять подлодка, что ли? Беркут поднялся и пошёл по берегу в ту сторону, куда улетел его помощник.
Это была не подлодка. Простая чёрная резиновая лодка с заглушенным сейчас мотором. В этой лодке сидел сгорбленный старик и курил трубку. По бокам этого старика лежали огромные загнутые бивни. Старик посмотрел на Беркута, а потом перевёл взгляд куда-то ниже. Беркут немного согнулся, чтобы увидеть то, что находилось под ним. Какой-то парнишка с настоящим копьём в руке шустро ковырял подтаявшу. землю, обрушивая её влажные куски в мелководье. А из открывшегося вертикального обрыва торчали новые бивни.
*
Есть три вещи, на которые можно смотреть бесконечно, согласно шутливой пословице - как горит огонь, как течёт вода в реке и как другие работают. Беркуту очень хотелось продолжить смотреть на юного археолога, добывающего то, что лежит в этой земле уже неизвестно сколько тысяч лет. Но по инструкции он обязан был пресечь его вдохновенный труд и доложить офицеру о нарушении режима военной территории, распространяющегося на архипелаг.
- Кто такие? - нарочито суровым тоном спросил он.
Парень испуганно дёрнулся и опустил копьё, а старик досадливо сморщился.
- Я - Лонгин. А это - Юст, мой внук. Приехали мы. Кости мамонта добывать, - ответил он.
- Зачем?
- На продажу. С этого ещё отец мой жил, и брат жил, и я живу, и сын жил да помер, и внук теперь живёт. И ещё на много поколений нашей семьи хватит. Бивни, они же не портятся - лежат в мерзлоте и лежат, никому не нужные А мамонтов тут много жило.
- А что, много таких промысловиков, за мамонтовой костью?
- Я больше никого не знаю, - ответил дед и снова затянулся табаком из трубки.
- Вам известно, что здесь нельзя находиться без разрешения?
- Известно, - ответил старик, а потом вдруг поднял и запустил в Беркута чем-то тёмным.
Машинально Беркут отскочил в сторону, и обломок бивня упал неподалёку.
- Не понял... Это что, нападение или взятка? - спросил он старика.
- У нас больше ничего нет, - флегматично пожал плечами дед, - Деньги - только на обратную дорогу, да немного еды. Хочешь - спустись, обыщи.
Ну вот что было делать? Доложить, как положено? Ну задержат этих двоих, допросят, бивни отберут, да и отпустят. Наверное. Явно же не шпионы, раз скрытно ведут тут свой промысел в известных им местах. Многими поколениями своей семьи. Так что Беркут решил - пусть их. В конце концов, он сам тут металл собирает, тоже на своеобразном промысле находится. Чьём-то.
- Ладно, бывайте... коллеги, - усмехнулся Беркут и отправился обратно.
- Солдат, если тебе бивень не нужен, кинь его обратно, - крикнул старик.
Ах, да, взятка. Беркут поднял кусок бивня и повертел его в руках, невольно подумал о структуре этого материала и каково будет вырезать из него что-нибудь интересное. Но сначала - придумать, что именно это будет. Творческий "зуд" быстренько дал о себе знать.
- Нужен! - отказал он и помахал на прощанье бивнем, - Спасибо!
Все последующие дни после ужина, когда кухне ножи больше не требовались, Беркут вырезал из кости. Бивень имел пластичную однородную структуру, легко и приятно резался. Когда Беркут только думал о том, что он хочет вырезать, его мысль невольно возвращалась к старику, сидящему в лодке. И Беркут решил вырезать его. Только лодку изобразить не резиновую с мотором, а старую, деревянную, напоминающую каяк. Ну вот так он представил одного из предков Лонгина. Да, пусть это будет дед встреченного старика, и пусть его тоже зовут Лонгин. Только когда Беркут мысленно представил себе то, что в итоге у него получится, во всех деталях, он решительно отрезал бивень на нужную длину.
Товарищи видели и бивень, и постепенно вырисовывающуюся статуэтку, и прониклись новым почтением к Беркуту.
- Слушай, Тимур, - сказал ему однажды Женька, - а ты не мог бы вырезать мне рэккена? Того, которого ты из кочки вытащил, когда я рядом был. Ты же знаешь, у нас контракт скоро заканчивается, мы домой поедем. Так хочется на память что-то себе оставить...
Да, Беркут знал, что уже скоро большинство солдат его взвода уедет домой, и предстояло навсегда расставаться с ними. Ему, конечно, были не впервой такие расставания, но всё же за время этой своей миссии он успел основательно привязаться к людям, которые были рядом. Поэтому он не отказал в просьбе Женьке, и крохотный двуротый карлик со злобной рожей вскоре появился из-под его ножа.
- Только не вздумай мысленно наделять эту статуэтку мистическими свойствами, - предупредил он, вручая подарок, - Это кусок кости, смешная поделка на память о твоей службе и обо мне - и только.
Но Женька не только ничего не забыл, но и обратился однажды к Беркуту за помощью. К его уникальным способностям. Хотя в части никому о сегодняшнем случае не рассказывал.
*
Июль подарил тундре новое чудо - цветы. Большинство из них зацвели в те особо жаркие три дня, когда температура воздуха поднялась здесь аж до пятнадцати градусов тепла. Они росли отдельными охапками на неблагоприятной каменистой почве - совершенно необычного вида, крупные, с мясистыми листьями и лепестками соцветий.
Беркут, который пребывал в благодушном настроении от того, что ему после дежурства предстояло свидание с Мариной, не решился сорвать один их этих цветков ей в подарок - уж слишком они казались необходимыми и единственно уместными здесь, на не успевшей толком прогреться земле, где, кажется, уже через пару углублений лопатой начинался слой вечной мерзлоты.
Марина встретила Беркута в своей квартире необычно нарядной, и парень, давно отвыкший от спиртного, учуял его слабый запах, когда поцеловал любовницу.
- Сегодня какой-то праздник, а я не знаю? - с улыбкой поднял он брови.
- Да, мой день рождения. Отметили сегодня в обед с офицерами.
- Ох... Поздравляю тебя. А я без подарка, - развёл руками Беркут.
- Я специально не говорила, чтобы ты не беспокоился о нём. И чтобы не вздумал срывать для меня цветы в тундре.
- Почему? - полюбопытствовал Беркут, - Я как раз сегодня решил этого не делать, но мне интересно услышать твою версию.
- Просто тут принято оставлять эти цветы на земле. Нет, их иногда пересаживают - поближе к домам, вроде как на клумбы, или на могилы. Но букетов их них не делают. Хорошо, что ты почувствовал это.
- И всё же мне неловко оставлять тебя без подарка.
- Не переживай, я его с тебя сейчас стребую. Садись вот за стол, кушай тортик и вручай мне свой подарок. Торт, кстати, испекла сама - я хорошо это умею, но делаю редко. Самой себе печь - неинтересно и вредно, а угощать особо некого.
- Хм... От тортика, конечно, не откажусь, но подарок я, кажется, где-то потерял. Намекни хоть, какой он? Вкусный?
- Нет, - игриво улыбнулась Марина.
- Красивый?
- Не-а.
- Холодный?
- Нет.
- Большой?
- Эмм... вряд ли.
- Маленький?
- Не хотелось бы.
- Всё, я сдаюсь, - поднял руки Беркут.
- Это сказка! Помнишь, ты обещал, что расскажешь мне сказку про ведьмака?
- Уфф! Я-то уж испугался, что придётся бежать за подарком за тридевять земель, в тридесятое царство.
- Почему-то я думаю, что ты бы это сделал, - почти серьёзно прищурилась Марина.
- Ты хорошо меня изучила, товарищ капитан-психолог, - ответил Беркут, отделяя ложечкой кусочек торта и отправляя его в рот, - Ммм, вкуснотища!
Марина терпеливо выждала, когда её мужчина насладится и насытится угощением, и только после этого позволила себе устремить на него требовательный взгляд.
- Ну ладно. Сказку, так сказку, - откинулся спиной на стену Беркут, - получается, у тебя сегодня день "дождения". В смысле, ты дождалась обещанного. Тогда слушай.
Неизвестно в каком месте, в каком году и неизвестно почему, один маленький мальчик указал воспитательнице детского дома на стоявшего рядом с ней крохотного лохматого старичка в лаптях и пролепетал: "Тяка!" Она оглянулась, но не заметила никого, кроме мячика возле кроватки. "Беркут, это мячик. Скажи - мя-чик!" Воспитательница взяла мяч и протянула мальчику, но тот протестующе стукнул по игрушке и, указывая на прежнее место, настаивал: "Тяка". Это был момент, который маленький ведьмак запомнил первым о своей сознательной жизни. Потом таких моментов было ещё много, и все они приводили к непониманию окружающими и, частенько, к слезам этого мальчика. Но со временем он научился отличать то, чему он в раннем детстве придумал общее глупенькое имя "Тяка" от тех людей и животных, которых видели все остальные, и больше никогда и никому на невидимых существ не указывал. Так продолжалось до тех пор, пока ему не исполнилось тринадцать лет. В этом возрасте он узнал, что он не один такой уникальный, что на свете есть и другие ведьмаки, и что их дар накладывает на владеющего им человека особые, очень нелёгкие обязанности, которым он должен посвятить свою жизнь...
Марина, замерев, сидела за столом напротив Беркута и наблюдала за тем, как его взор затуманился от воспоминаний и подбора слов. Когда он закончил рассказ словами "Тут и сказке конец, а кто слушал - молодец", то выхлебал в два глотка остывший чай из чашки. Марина снова включила чайник и осторожно спросила:
- А ведьмак никогда не задумывался - где тот парень, которого он заменил, что с ним?
- Не задумывался, потому что ему никто этого не скажет, а гадать нет смысла.
- Но у него есть какое-то личное отношение к тому парню?
- Нет. Зачем ему? Пойми - при том образе жизни, который ведёт ведьмак, он вынужден пропускать мимо себя многое из того, что никак не влияет на его миссию. Но такова уж его судьба. Она наполнена чем-то другим, недоступным для многих, кто тоже, может, не прочь был бы увидеть что-то из доступного ведьмаку, но лишён такой возможности.
После ухода Беркута Марина долго сидела, уставившись в одну точку. Наконец, встряхнувшись, она включила компьютер, который работал только как пишущая машинка и хранилище файлов, переписанных со сменных носителей - ибо интернета и сотовой связи здесь не было. Капитан Воробьёва начала составлять новую порцию запросов о высылке интересующей её информации. После этого она, уже от руки, написала очередное личное письмо своему бывшему мужу, которое на этот раз добавила особой просьбой.
А потом капитан нанесла визит доктору Сергею Валентиновичу. И тоже с особой просьбой.
*
Летняя ежегодная кампания по уборке мусора на Новой Земле началась по отмашке надзирающих за природой инстанций Архангельской области. Там был объявлен призыв волонтёров, выделена специальная техника с управляющими ею специалистами и транспорт, который перевезёт на материк нужный кому-то груз. Но главной рабочей силой, конечно, подразумевались военные.
Беркут не сомневался, что за ним по умолчанию закреплёно место в уборочной команде - участие во всех внешних экспедициях ему в своё время обещал лично командир части. Так оно и вышло. Набившиеся в жилой отсек вездехода солдаты выплёскивали энергию, заполняя время поездки песнями. И если "Катюшу", "Ой, мороз, мороз" и другие старые песни орали все без исключения, независимо от года рождения и наличия музыкального слуха, то потом певцы перешли к более современному репертуару. Теперь солировали один-два человека, знавшие слова куплетов песни, а остальные подхватывали только припевы. И то не всегда. И Беркут с удивлением подумал, что за последние десятилетия в российской культуре почему-то не появилось таких песен, которые можно считать настоящими хитами. Да, их можно слушать и даже запомнить некоторые вдолбленные многократными повторами слова, но вот чтобы так петь их от души и всем вместе - увы.
Место, куда они прибыли, выглядело удручающе и навевало воспоминания о фильме "Сталкер" Тарковского. Взрытая гусеницами и колёсами машин земля - и повсюду, насколько хватало взгляда - валяющиеся ржавые бочки вперемешку с обломками бетонных плит. Машины для уборки мусора уже стояли на месте, и неподалёку ярким васильково-синим пятном выделялся жилой вагончик для приехавших работников. Первым делом высыпавшие из машин солдаты соорудили свой отдельный лагерь - поставили палатки, кухню, туалет. Командовал ими незнакомый Беркуту офицер из другой военной части.
К работе приступили в тот же день. Солдатам выдали перчатки и велели собирать исключительно металл, который следовало относить к специальной прессовочной установке. Получившиеся неаккуратные брикеты складывались в ряды, а потом грузились в большие машины, отвозившие их к аэродрому. Грохот моторов и механизмов, поднимаемая ветром пыль с лишённой растительного покрова земли и тяжёлый труд. Никакой романтики, некогда воспетой стройотрядовскими энтузиастами.
И всё же Беркут не жалел, что поехал. Ему нравилось узнавать эту землю с разных сторон, в том числе таких неприглядных. Нравилось сознавать, что участвуешь в улучшении, очистке этой земли. Пусть даже так, когда убираешь только металл, который кто-то потом продаст и присвоит деньги, а другой мусор этому кому-то неинтересен, поэтому он остаётся.
Но ещё оставалось небо - от края до края, оставалось море, это небо отражающее - совсем близко. Беркут всё чаще ловил себя на том, что не знает, как он будет обходиться без этого простора, неба и моря по возвращении в столицу, когда он снова превратится в маленького человека в большом муравейнике мегаполиса с его отравленным выхлопными газами воздухом, высокими домами, обилием навязчивой рекламы, бесчисленными кусочками тротуарной плитки внизу и просветами неба, исчерканного проводами, сверху.
Работали все по шесть часов в день. Потом рабочие глушили машины и уходили на обед, после которого из синего вагончика уже практически не показывались, проводя там свою невидимую миру синевагончиковую жизнь.
Солдаты же после обеда ещё какое-то время скатывали к прессу бочки, но постепенно этот фронт тоже таял численностью, и вот уже из палаток там-сям доносилось похрапывание, на скамьях за пустыми столами кухни собирались бодрствующие и вели свои разговоры в ожидании ужина.
Ну а Беркут повадился хотя бы на часок уходить к морю. Там он садился на высокий берег, привычно выпускал Тэкса и предавался созерцанию. С ребятами во взводе у него отношения были хорошие, но всё-таки он был особенным, и об этой особенности поговорить с ними не мог. Он не жалел о том, что рассказал о себе Марине, по сути нарушив приказ военкома. Жизнь приучила его к принятию самостоятельных решений, и тогда, в день рождения любовницы, он принял своё решение, исходя из собственной оценки обстоятельств. Ну не видел он никакой опасности от Марины - ни для своей миссии, ни вообще. А строить и дальше загадочный вид, охраняя секрет Полишинеля о своём необычном даре, уже известный всей его военной части, счёл глупым.
Прилетел Тэкс и показал знак - люди. Два человека. Вот тоже загадка - как он различает, что люди - чужие, и могут заинтересовать хозяина? Или Беркут ему не хозяин, раз Тэкс не питомец? Ещё один вопрос, над которым так приятно неспешно поломать голову, сидя здесь.
- Ну люди, и что? - лениво спросил Беркут, - Тут их много. И военных, и синевагончиковых.
Тэкс ничего не ответил, продолжая висеть в ожидании нового приказа.
- Где ты их нашёл, этих людей?
Тэкс неожиданно полетел не за спину Беркута, а к морю, а потом скрылся за изгибом береговой полосы. Опять подлодка, что ли? Беркут поднялся и пошёл по берегу в ту сторону, куда улетел его помощник.
Это была не подлодка. Простая чёрная резиновая лодка с заглушенным сейчас мотором. В этой лодке сидел сгорбленный старик и курил трубку. По бокам этого старика лежали огромные загнутые бивни. Старик посмотрел на Беркута, а потом перевёл взгляд куда-то ниже. Беркут немного согнулся, чтобы увидеть то, что находилось под ним. Какой-то парнишка с настоящим копьём в руке шустро ковырял подтаявшу. землю, обрушивая её влажные куски в мелководье. А из открывшегося вертикального обрыва торчали новые бивни.
*
Есть три вещи, на которые можно смотреть бесконечно, согласно шутливой пословице - как горит огонь, как течёт вода в реке и как другие работают. Беркуту очень хотелось продолжить смотреть на юного археолога, добывающего то, что лежит в этой земле уже неизвестно сколько тысяч лет. Но по инструкции он обязан был пресечь его вдохновенный труд и доложить офицеру о нарушении режима военной территории, распространяющегося на архипелаг.
- Кто такие? - нарочито суровым тоном спросил он.
Парень испуганно дёрнулся и опустил копьё, а старик досадливо сморщился.
- Я - Лонгин. А это - Юст, мой внук. Приехали мы. Кости мамонта добывать, - ответил он.
- Зачем?
- На продажу. С этого ещё отец мой жил, и брат жил, и я живу, и сын жил да помер, и внук теперь живёт. И ещё на много поколений нашей семьи хватит. Бивни, они же не портятся - лежат в мерзлоте и лежат, никому не нужные А мамонтов тут много жило.
- А что, много таких промысловиков, за мамонтовой костью?
- Я больше никого не знаю, - ответил дед и снова затянулся табаком из трубки.
- Вам известно, что здесь нельзя находиться без разрешения?
- Известно, - ответил старик, а потом вдруг поднял и запустил в Беркута чем-то тёмным.
Машинально Беркут отскочил в сторону, и обломок бивня упал неподалёку.
- Не понял... Это что, нападение или взятка? - спросил он старика.
- У нас больше ничего нет, - флегматично пожал плечами дед, - Деньги - только на обратную дорогу, да немного еды. Хочешь - спустись, обыщи.
Ну вот что было делать? Доложить, как положено? Ну задержат этих двоих, допросят, бивни отберут, да и отпустят. Наверное. Явно же не шпионы, раз скрытно ведут тут свой промысел в известных им местах. Многими поколениями своей семьи. Так что Беркут решил - пусть их. В конце концов, он сам тут металл собирает, тоже на своеобразном промысле находится. Чьём-то.
- Ладно, бывайте... коллеги, - усмехнулся Беркут и отправился обратно.
- Солдат, если тебе бивень не нужен, кинь его обратно, - крикнул старик.
Ах, да, взятка. Беркут поднял кусок бивня и повертел его в руках, невольно подумал о структуре этого материала и каково будет вырезать из него что-нибудь интересное. Но сначала - придумать, что именно это будет. Творческий "зуд" быстренько дал о себе знать.
- Нужен! - отказал он и помахал на прощанье бивнем, - Спасибо!
Все последующие дни после ужина, когда кухне ножи больше не требовались, Беркут вырезал из кости. Бивень имел пластичную однородную структуру, легко и приятно резался. Когда Беркут только думал о том, что он хочет вырезать, его мысль невольно возвращалась к старику, сидящему в лодке. И Беркут решил вырезать его. Только лодку изобразить не резиновую с мотором, а старую, деревянную, напоминающую каяк. Ну вот так он представил одного из предков Лонгина. Да, пусть это будет дед встреченного старика, и пусть его тоже зовут Лонгин. Только когда Беркут мысленно представил себе то, что в итоге у него получится, во всех деталях, он решительно отрезал бивень на нужную длину.
Товарищи видели и бивень, и постепенно вырисовывающуюся статуэтку, и прониклись новым почтением к Беркуту.
- Слушай, Тимур, - сказал ему однажды Женька, - а ты не мог бы вырезать мне рэккена? Того, которого ты из кочки вытащил, когда я рядом был. Ты же знаешь, у нас контракт скоро заканчивается, мы домой поедем. Так хочется на память что-то себе оставить...
Да, Беркут знал, что уже скоро большинство солдат его взвода уедет домой, и предстояло навсегда расставаться с ними. Ему, конечно, были не впервой такие расставания, но всё же за время этой своей миссии он успел основательно привязаться к людям, которые были рядом. Поэтому он не отказал в просьбе Женьке, и крохотный двуротый карлик со злобной рожей вскоре появился из-под его ножа.
- Только не вздумай мысленно наделять эту статуэтку мистическими свойствами, - предупредил он, вручая подарок, - Это кусок кости, смешная поделка на память о твоей службе и обо мне - и только.
