Лиззи Ларчевская
Он сидел над развернутым листом технической бумаги, закусив губу и вцепившись в волосы руками. Я смотрела на эти руки немолодого уже человека, с выпуклыми венами и пигментными пятнами на коже, нервно двигавшимися в шевелюре с сильной проседью, и понимала – это отчаяние. Подрагивающий подбородок, глаза, когда он их поднял, влажные и слегка покрасневшие, прикушенная губа – всё кричало об отчаянии.
Глядя на моего отца, словно больной пёс на хозяина, он страдальчески скривился и проговорил:
- Я. Не. Могу!
Затем вновь опустил взгляд на бумаги и забормотал:
- Но это... это гениально, господин Ларчинский! И то, что оно работает, просто… что-то небывалое! Будь она парнем, мужчиной, я бы забрал её… Забрал бы без разговоров, и даже освободил от оплаты за учёбу.
Я слабо улыбнулась. Приятно, когда тебя признают гением. Так же приятно, как и бесплатное обучение. Но вот это «будь она парнем»… Ладони непроизвольно сжались в кулаки. Отец, видимо, заметил и легонько коснулся моего локтя, и я подняла на него взгляд. Его брови забавно двинулись вверх – не расстраивайся, дочь, мы всё преодолеем.
Как же я люблю своего папеньку! Он всегда будто чувствует меня, и готов поддержать в самых трудных ситуациях. Как хорошо, что он у меня есть! Я бросила на отца благодарный взгляд, а он улыбнулся немного виновато и прошептал беззвучно, одними губами:
- Мы что-нибудь придумаем.
Я его обожаю именно за эту его веру. За веру в то, что всё преодолимо, за веру в меня, за веру в то, что и невозможное возможно. Я сделала усилие и сдержала слёзы отчаяния – раз папенька говорит, что придумаем, значит, придумаем.
- В уставе наших мастерских прописано – только молодые мужчины, - мне чуть не стало его жалко, до того кислое было у него выражение лица. - И этот пункт особо выделен ещё моим дедом как неизменный. Я здесь бессилен, разве только что-то в этом мире перевернётся…
Князь развёл руками над столом, техническая бумага тут же стала сворачиваться в рулон. Но ладони в пигментных пятнах в то же мгновение ловко, но благоговейно, как святыню, расправили бумагу. Расправили, прижали локтями, а потом едва заметным движением пальцев... нежно погладили мой технический рисунок.
- Премного жаль, - проворчал папенька и решительно вытащил из-под локтей князя мои рисунки и расчёты разводного моста, деловито свернул в трубку, демонстративно пренебрегая явным нежеланием потомственного техномага расставаться с такой ценностью. Мы с отцом не сговариваясь подчеркнуто холодно раскланялись и вышли.
Садясь в бричку, что ожидала нас у ворот ТехноМагических Мастерских, папенька ещё раз сжал мою руку и сказал убеждённо:
- Ты будешь учиться в этих мастерских! Не успеем мы добраться до постоялого двора, дочь моя, как у нас уже будет решение!
И, как всегда в подобных случаях, он оказался прав.
Через день мы снова входили в тот же кабинет. Я волновалась, оправляя непривычную одежду. Князь Делегардов удивленно переводил взгляд с отца на меня. Мой папенька, купец Ларчинский, представительно выпятил свой немалый животик и важно проговорил:
- Здравствуйте, ваше сиятельство. Позвольте представить вам моего сына, Лизза Ларчи, он любит мастерить кое-что безо всякой магии. Вот технические рисунки придуманного им разводного моста, - и развернул на столе знакомые уже князю бумаги.
Ещё каких-то пару мгновений князь переводил недоуменный взгляд с меня на папеньку, но потом искра понимания озарила его лицо, он вскочил с кресла и крепко приложил кулаком по столешнице, да так, что магические искры сыпанули фейерверком, грозя поджечь мои наработки, и радостно гаркнул:
- Ваш сын принят на учёбу в ТехноМагические Мастерские! Обучение – на моём личном финансировании! - и жадно потянул на себя скручивающуюся бумагу.
***
Учёба оказалась труднее, чем я предполагала. Нет, это неправильно. Учиться было не трудно, а очень даже интересно. Интересно, а ещё невероятно познавательно, увлекательно, захватывающе! Степан, которому пришлось стать моим денщиком, не однажды силой выталкивал меня из-за стола с учебниками и свитками, загоняя в кровать. Иногда за руку, а бывало и за шкирку, тащил из мастерских и лабораторий. Каждый раз грозился отписать батюшке, что я не берегу себя, мало сплю и порчу зрение чтением учебников по ночам. Но не писал, потому что сам с интересом участвовал в моей учёбе.
Так что учёба мне нравилось. Трудность в другом была. В том, что касалось общения с такими же, как я, учениками. Внимание главы мастерских, который единственный знал мою тайну, сильно привлекло ко мне внимание. И внимание это было отнюдь не дружелюбное. Какое-то злое, завистливое, что ли?
Возможно, всё было бы иначе, если бы… Если бы не один из учеников. Он почему-то невзлюбил беднягу Ларчи. Невзлюбил прямо люто. Ну и поскольку был заводилой и среди своих ровесников, и среди учеников вообще, сумел настроить против несимпатичного ему Ларчи, то есть меня, почти каждого.
Мне было трудно носить ту конструкция, то мы со Степаном склепали за один день на скорую руку. В той кузне, куда пустили моего верного кузнеца, за немалые, надо сказать, деньги.
Да, пользы в этом несуразном нагромождении металлических прутов и полос, было много: она превращала меня из юной тоненькой девушки в низкорослого плечистого парня, пусть и неуклюжего, со слишком уж крупной грудной клеткой и несоразмерно тонкими и короткими ногами. Но это было неважно, главное, что не с девичьими формами.
Но скрывая то, что нужно было скрыть, конструкция всем весом давила мне на плечи. И пока я, уже проходя обучение, не помудрила в алхимической лаборатории и не покрыла её похожим на губку плотным материалом, норовила звякнуть при каждом движении. А это могло выдать меня.
Да и сам Степан... Он почти каждый день выдавал меня с головой. Это его вечное «Хозяйка!», когда мы плечом к плечу трудились в кузне или в мастерской… Как я его ни просила, как ни уговаривала, он всё время забывался.
Будь у меня магии побольше, я быстро наложила бы на него какое-нибудь заклинание. Но моей скудного магического запаса хватило только на магический свисток, что срабатывал на последовательность звуков «хо» и «зяй». И как только Степан произносил «хозяй», сразу же после «хо» в ушах у него свистело, напоминая – не свисти! И он обрывал себя на полуслове. Хозяй и хозяй - уже лучше, сем хозяйка.
Да, скрыть фигуру, хоть это было трудно, мне удалось. А вот руки… Мои руки оставались слабыми девичьими руками, с тонкими пальцами, больше подходящими для игры в бирюльки. Поэтому мне на все практические занятия приходилось брать с собой Степана. И конечно, все ученики моего класса, а затем и все остальные, не стесняясь, потешались над моей слабостью, называя заморышем и белоручкой.
Но это было ещё полбеды. Настоящая беда была в том, что все заметили странность моего денщика, и я каждую минуту ждала, что кто-то поумнее догадается отчего денщик так странно обращается к хозяину.
Над Степаном смеялись больше, чем надо мной, подковыривали и дразнили, чувствуя его бесправие. А когда насмеялись вволю, дали ему закономерное, хоть и издевательское прозвище Хозяй.
В этой ситуации радовало только одно - Степану все эти издевательства и насмешки были без разницы. Главное, чтобы его маленькая хозяйка была рядом и чувствовала его поддержку.
С кузнецом, что стал моим первым наставником, учителем и гувернёром, мне повезло так же сильно, как и с папенькой. Хотя папенька всегда утверждал, на самом деле всё было наоборот - это бывшему кузнецу со мной повезло.
Но не возьмусь судить, не знаю.
Я помню нашу первую встречу. Я была совсем маленькой, лет пять или шесть, и привлечённая грохотом, каким-то отчаянным стуком в кузнице на заднем дворе нашего дома, возле самых конюшен, сделала шаг внутрь. Там было темно, жарко, стоял незнакомый горелый запах, пылал ярко алым зев печи, а рядом с ней бил огромным молотом по красному пылающему куску мохнатый потный человек в черном фартуке. И столько боли было в его движениях, столько отчаяния в каждом ударе!.. Он бил так, будто хотел убить тот раскаленный кусок, что держал огромными щипцами. Когда он ударил в последний раз, я спросила:
- Тебе больно, да?
Лохматая голова медленно повернулась. Глаз было почти не видно в темени на его лице, но пустоту и боль я бы почувствовала в них, будь они вовсе закрыты.
- Что? – спросил он хрипло.
- Ты так бьёшь… Тебе больно, да?
Черная всклокоченная борода вдруг затряслась, сначала едва заметно, потом сильнее. А потом человек отшвырнул в сторону инструменты, сел под стену прямо на землю и, закрыв лицо руками, затрясся весь. Затрясся и заревел. Я поняла, что ему очень и очень плохо, подошла и стала гладить его по мокрым от пота, слипшимся волосам, по плечу, по руке.
- Ты хороший, хороший! Ты поплачь, когда больно всегда надо плакать, - я это знала точно, потому что только на той неделе свалилась с дерева, на котором хотела построить себе гнездо, и пребольно ушиблась. А хорошенько проревевшись, почувствовала, что боль утихла. Поэтому и советовала сейчас со знанием дела.
Потом вспомнила, как мне папенька всегда говорил, если я больно расшибала коленку или локоть: «Ну, ну, маленькая, ты не виновата! Ты ни в чём не виновата!» и стала приговаривать:
- Ну, ну, ты хороший человек, ты ни в чем не виноват, не виноват!
Он ещё долго плакал, так долго, что я даже устала его гладить. А когда утих, я вытащила из ближайшей бочки с водой ковшик и подала ему:
- Умойся, попей.
Он принял ковш, плеснул водой прямо себе в лицо, стер капли закопченной рукой, оставляя грязный потек на щеке.
- Нельзя это пить… - хрипло прокаркал.
- Почему? Заколдовано? – удивилась я.
Он качнул головой:
- Нет, это вода для закалки металла. Она… не вкусная.
- Для закалки? Это как?
И человек, которого, как оказалось, звали Степан, взяв в свои огромные жесткие и чумазые руки мою маленькую ладошку, начал рассказывать о том, как такие как он кузнецы куют горячее, раскаленное железо…
С того момента не было и дня, чтобы я не приходила в кузню посмотреть на его работу, послушать рассказы, принести кувшин холодной воды из родничка, что бил в лесу, недалеко от нашего поместья...
Уже потом, много лет спустя, отец рассказал мне, что я очень вовремя встретилась Степану. Он как раз сильно горевал, потеряв семью – жену и двоих малых детей. Они угорели, пока Степан ездил на ярмарку. Задержался там и домой вернулся слишком поздно – спасти никого не удалось. Он злился и ненавидел себя, чувствуя вину: не задержись он, все были бы живы. Но вот пришла в темную кузню маленькая девочка, такая же маленькая, как его дочь, и сказала «Твоей вины нет!». И он поверил, поверил так, будто это сказал ему его собственная умершая дочь. И Степан смог простить себя и перестал казнить себя, позволил своей душевной ране зажить, увидев во мне посланца небес.
А я, выросшая рядом с наковальней и Степаном, выполнявшим любые мои капризы, стала большой выдумщицей. Мне хотелось сделать из железных образков человечка – вот, держи, маленькая хозяйка. Мне хотелось, чтобы жестяная лягушка прыгала – вот, играй, маленькая хозяйка. Мне хотелось вот такую шкатулочку с потайным замочком, чтобы не заметен был, - давай, сделаем вместе, маленькая хозяйка.
И когда однажды нужно было решить сложную задачу – построить мост над небольшой речушкой и не нарушить по ней хоть не большое, но важное движение судов, я сообразила сделать раскладной мост, какие бывают в замках, надо рвом, только из двух половинок.
- Нарисуй, молодая хозяйка, и сделаем.
И мы сделали. И отец увеличил доход не столько от сохраненного судоходства к нашим торговым лабазам, сколько от количества любопытных, всегда собиравшихся поглазеть на то, как разводится мост.
Увидевший это чудо безмагической техники какой-то заезжий столичный человек поинтересовался, кто автор и есть ли ещё какие интересные вещи вроде этого моста. Отец показал выполненные Степаном, но мною придуманные замок, дверную защелку, ручную мельницу для кофе. Да только не признался, что придумала всё это девчонка, его дочь. А внимательно осмотревший чудные игрушки человек посоветовал папеньке отправить такого умельца на учёбу в ТехноМагические Мастерские в Делегардово – там очень ценят подобные штуки без магии и учат мастеровых для безмагических зон.
У меня и моего отца, который всегда с интересом участвовал во всех наших со Степаном придумках, появилась мечта. И когда мы эту мечту осуществили, мой верный учитель, друг и союзник – кузнец Степан, отказался отпускать меня одну и поехал вместе со мной на учёбу в ТехноМагически Мастерски в Делегардово.
Эрих Зуртамский
Я стукнул кулаком по столу, чернильница подпрыгнула, и несколько маленьких клякс упало на листы с техническими рисунками.
- Ах, ты же щенок!.. Ах ты же… ларррчик со знаниями!
Злость переполняла меня просто выше ватерлинии. Мальчишка! Недоделок! Как у него всё это получается?!
Промокашкой постарался аккуратно собрать чернильные пятна и влил чуть-чуть магии, чтобы стереть полностью следы. «Тренируйтесь работать без магии! Потом, в безмагических зонах, будет легче!» - твердили преподаватели. Всё верно, там будет легче, но сейчас нужно скрыть свидетельства своей несдержанности, и применить магию для этого совсем не стыдно. Стыдно будет, если кто-нибудь поймёт, почему на этих листах с подписью Л. Арчи разбрызганы чернила...
О моей нелюбви к малолетнему выскочке знали все, и все видели, как он передал мне этот свиток, и как сказал: «Я кое-что придумал, это к Императорскому балу». Это тоже слышали. Поэтому чернила с листов долой!
Этот маленький заср… негодяй избегал меня, оно и понятно – я не скрывал своего отношения. Но если приходилось обращаться, я староста как ни как, то паршивец делал это либо через своего слугу, либо вот так, при большом количестве свидетелей. Он, наверное, всё же боялся меня. Может, было что-то ещё, но я был бы рад, если бы боялся. Злорадная усмешка при этой мысли невольно наползла на лицо. Хоть какая-то радость.
Но взгляд опять упал на технический рисунок, и я снова разозлился. Как он додумался до такого? Ну как?! Мы все вместе смотрели на эту конструкцию, и преподаватель ставил перед нами вопрос: как сделать так, что бы взрыв внутри оружейного ствола был направленным? Никто не додумался. Ни единой здравой идеи. Ни тогда, ни позже, а эта вот мелочь полупрозрачная додумалась! В одиночку! И главное, всё так просто, совершенно элементарно и кажется очевидным!
Почему я сам не смог до этого дойти, почему не увидел такого простого решения? Я, лучший адепт, и не только на своем курсе! За последние пять лет я самый сильный в Академии ТехноМагии, и этого мне не сказал, наверное, только сторож на воротах. А этот молокосос каждый раз обставляет меня, да так ловко, будто ему ничего не стоит походя, будто между делом, придумать такую малость, как снаряд для нового оружия – ручной пушки! И главное – девиз Академии «Техника без магии!» идеально соблюдён. А я опять в луже!
Ррррр! Как же мне хочется его придушить! Прямо до ломоты в пальцах, до сцепленных от напряжения зубов.
Он сидел над развернутым листом технической бумаги, закусив губу и вцепившись в волосы руками. Я смотрела на эти руки немолодого уже человека, с выпуклыми венами и пигментными пятнами на коже, нервно двигавшимися в шевелюре с сильной проседью, и понимала – это отчаяние. Подрагивающий подбородок, глаза, когда он их поднял, влажные и слегка покрасневшие, прикушенная губа – всё кричало об отчаянии.
Глядя на моего отца, словно больной пёс на хозяина, он страдальчески скривился и проговорил:
- Я. Не. Могу!
Затем вновь опустил взгляд на бумаги и забормотал:
- Но это... это гениально, господин Ларчинский! И то, что оно работает, просто… что-то небывалое! Будь она парнем, мужчиной, я бы забрал её… Забрал бы без разговоров, и даже освободил от оплаты за учёбу.
Я слабо улыбнулась. Приятно, когда тебя признают гением. Так же приятно, как и бесплатное обучение. Но вот это «будь она парнем»… Ладони непроизвольно сжались в кулаки. Отец, видимо, заметил и легонько коснулся моего локтя, и я подняла на него взгляд. Его брови забавно двинулись вверх – не расстраивайся, дочь, мы всё преодолеем.
Как же я люблю своего папеньку! Он всегда будто чувствует меня, и готов поддержать в самых трудных ситуациях. Как хорошо, что он у меня есть! Я бросила на отца благодарный взгляд, а он улыбнулся немного виновато и прошептал беззвучно, одними губами:
- Мы что-нибудь придумаем.
Я его обожаю именно за эту его веру. За веру в то, что всё преодолимо, за веру в меня, за веру в то, что и невозможное возможно. Я сделала усилие и сдержала слёзы отчаяния – раз папенька говорит, что придумаем, значит, придумаем.
Глава ТехноМагических Мастерских князь Делегардов смотрел на нас с мукой во взгляде.
- В уставе наших мастерских прописано – только молодые мужчины, - мне чуть не стало его жалко, до того кислое было у него выражение лица. - И этот пункт особо выделен ещё моим дедом как неизменный. Я здесь бессилен, разве только что-то в этом мире перевернётся…
Князь развёл руками над столом, техническая бумага тут же стала сворачиваться в рулон. Но ладони в пигментных пятнах в то же мгновение ловко, но благоговейно, как святыню, расправили бумагу. Расправили, прижали локтями, а потом едва заметным движением пальцев... нежно погладили мой технический рисунок.
- Премного жаль, - проворчал папенька и решительно вытащил из-под локтей князя мои рисунки и расчёты разводного моста, деловито свернул в трубку, демонстративно пренебрегая явным нежеланием потомственного техномага расставаться с такой ценностью. Мы с отцом не сговариваясь подчеркнуто холодно раскланялись и вышли.
Садясь в бричку, что ожидала нас у ворот ТехноМагических Мастерских, папенька ещё раз сжал мою руку и сказал убеждённо:
- Ты будешь учиться в этих мастерских! Не успеем мы добраться до постоялого двора, дочь моя, как у нас уже будет решение!
И, как всегда в подобных случаях, он оказался прав.
Через день мы снова входили в тот же кабинет. Я волновалась, оправляя непривычную одежду. Князь Делегардов удивленно переводил взгляд с отца на меня. Мой папенька, купец Ларчинский, представительно выпятил свой немалый животик и важно проговорил:
- Здравствуйте, ваше сиятельство. Позвольте представить вам моего сына, Лизза Ларчи, он любит мастерить кое-что безо всякой магии. Вот технические рисунки придуманного им разводного моста, - и развернул на столе знакомые уже князю бумаги.
Ещё каких-то пару мгновений князь переводил недоуменный взгляд с меня на папеньку, но потом искра понимания озарила его лицо, он вскочил с кресла и крепко приложил кулаком по столешнице, да так, что магические искры сыпанули фейерверком, грозя поджечь мои наработки, и радостно гаркнул:
- Ваш сын принят на учёбу в ТехноМагические Мастерские! Обучение – на моём личном финансировании! - и жадно потянул на себя скручивающуюся бумагу.
***
Учёба оказалась труднее, чем я предполагала. Нет, это неправильно. Учиться было не трудно, а очень даже интересно. Интересно, а ещё невероятно познавательно, увлекательно, захватывающе! Степан, которому пришлось стать моим денщиком, не однажды силой выталкивал меня из-за стола с учебниками и свитками, загоняя в кровать. Иногда за руку, а бывало и за шкирку, тащил из мастерских и лабораторий. Каждый раз грозился отписать батюшке, что я не берегу себя, мало сплю и порчу зрение чтением учебников по ночам. Но не писал, потому что сам с интересом участвовал в моей учёбе.
Так что учёба мне нравилось. Трудность в другом была. В том, что касалось общения с такими же, как я, учениками. Внимание главы мастерских, который единственный знал мою тайну, сильно привлекло ко мне внимание. И внимание это было отнюдь не дружелюбное. Какое-то злое, завистливое, что ли?
Возможно, всё было бы иначе, если бы… Если бы не один из учеников. Он почему-то невзлюбил беднягу Ларчи. Невзлюбил прямо люто. Ну и поскольку был заводилой и среди своих ровесников, и среди учеников вообще, сумел настроить против несимпатичного ему Ларчи, то есть меня, почти каждого.
Мне было трудно носить ту конструкция, то мы со Степаном склепали за один день на скорую руку. В той кузне, куда пустили моего верного кузнеца, за немалые, надо сказать, деньги.
Да, пользы в этом несуразном нагромождении металлических прутов и полос, было много: она превращала меня из юной тоненькой девушки в низкорослого плечистого парня, пусть и неуклюжего, со слишком уж крупной грудной клеткой и несоразмерно тонкими и короткими ногами. Но это было неважно, главное, что не с девичьими формами.
Но скрывая то, что нужно было скрыть, конструкция всем весом давила мне на плечи. И пока я, уже проходя обучение, не помудрила в алхимической лаборатории и не покрыла её похожим на губку плотным материалом, норовила звякнуть при каждом движении. А это могло выдать меня.
Да и сам Степан... Он почти каждый день выдавал меня с головой. Это его вечное «Хозяйка!», когда мы плечом к плечу трудились в кузне или в мастерской… Как я его ни просила, как ни уговаривала, он всё время забывался.
Будь у меня магии побольше, я быстро наложила бы на него какое-нибудь заклинание. Но моей скудного магического запаса хватило только на магический свисток, что срабатывал на последовательность звуков «хо» и «зяй». И как только Степан произносил «хозяй», сразу же после «хо» в ушах у него свистело, напоминая – не свисти! И он обрывал себя на полуслове. Хозяй и хозяй - уже лучше, сем хозяйка.
Да, скрыть фигуру, хоть это было трудно, мне удалось. А вот руки… Мои руки оставались слабыми девичьими руками, с тонкими пальцами, больше подходящими для игры в бирюльки. Поэтому мне на все практические занятия приходилось брать с собой Степана. И конечно, все ученики моего класса, а затем и все остальные, не стесняясь, потешались над моей слабостью, называя заморышем и белоручкой.
Но это было ещё полбеды. Настоящая беда была в том, что все заметили странность моего денщика, и я каждую минуту ждала, что кто-то поумнее догадается отчего денщик так странно обращается к хозяину.
Над Степаном смеялись больше, чем надо мной, подковыривали и дразнили, чувствуя его бесправие. А когда насмеялись вволю, дали ему закономерное, хоть и издевательское прозвище Хозяй.
В этой ситуации радовало только одно - Степану все эти издевательства и насмешки были без разницы. Главное, чтобы его маленькая хозяйка была рядом и чувствовала его поддержку.
С кузнецом, что стал моим первым наставником, учителем и гувернёром, мне повезло так же сильно, как и с папенькой. Хотя папенька всегда утверждал, на самом деле всё было наоборот - это бывшему кузнецу со мной повезло.
Но не возьмусь судить, не знаю.
Я помню нашу первую встречу. Я была совсем маленькой, лет пять или шесть, и привлечённая грохотом, каким-то отчаянным стуком в кузнице на заднем дворе нашего дома, возле самых конюшен, сделала шаг внутрь. Там было темно, жарко, стоял незнакомый горелый запах, пылал ярко алым зев печи, а рядом с ней бил огромным молотом по красному пылающему куску мохнатый потный человек в черном фартуке. И столько боли было в его движениях, столько отчаяния в каждом ударе!.. Он бил так, будто хотел убить тот раскаленный кусок, что держал огромными щипцами. Когда он ударил в последний раз, я спросила:
- Тебе больно, да?
Лохматая голова медленно повернулась. Глаз было почти не видно в темени на его лице, но пустоту и боль я бы почувствовала в них, будь они вовсе закрыты.
- Что? – спросил он хрипло.
- Ты так бьёшь… Тебе больно, да?
Черная всклокоченная борода вдруг затряслась, сначала едва заметно, потом сильнее. А потом человек отшвырнул в сторону инструменты, сел под стену прямо на землю и, закрыв лицо руками, затрясся весь. Затрясся и заревел. Я поняла, что ему очень и очень плохо, подошла и стала гладить его по мокрым от пота, слипшимся волосам, по плечу, по руке.
- Ты хороший, хороший! Ты поплачь, когда больно всегда надо плакать, - я это знала точно, потому что только на той неделе свалилась с дерева, на котором хотела построить себе гнездо, и пребольно ушиблась. А хорошенько проревевшись, почувствовала, что боль утихла. Поэтому и советовала сейчас со знанием дела.
Потом вспомнила, как мне папенька всегда говорил, если я больно расшибала коленку или локоть: «Ну, ну, маленькая, ты не виновата! Ты ни в чём не виновата!» и стала приговаривать:
- Ну, ну, ты хороший человек, ты ни в чем не виноват, не виноват!
Он ещё долго плакал, так долго, что я даже устала его гладить. А когда утих, я вытащила из ближайшей бочки с водой ковшик и подала ему:
- Умойся, попей.
Он принял ковш, плеснул водой прямо себе в лицо, стер капли закопченной рукой, оставляя грязный потек на щеке.
- Нельзя это пить… - хрипло прокаркал.
- Почему? Заколдовано? – удивилась я.
Он качнул головой:
- Нет, это вода для закалки металла. Она… не вкусная.
- Для закалки? Это как?
И человек, которого, как оказалось, звали Степан, взяв в свои огромные жесткие и чумазые руки мою маленькую ладошку, начал рассказывать о том, как такие как он кузнецы куют горячее, раскаленное железо…
С того момента не было и дня, чтобы я не приходила в кузню посмотреть на его работу, послушать рассказы, принести кувшин холодной воды из родничка, что бил в лесу, недалеко от нашего поместья...
Уже потом, много лет спустя, отец рассказал мне, что я очень вовремя встретилась Степану. Он как раз сильно горевал, потеряв семью – жену и двоих малых детей. Они угорели, пока Степан ездил на ярмарку. Задержался там и домой вернулся слишком поздно – спасти никого не удалось. Он злился и ненавидел себя, чувствуя вину: не задержись он, все были бы живы. Но вот пришла в темную кузню маленькая девочка, такая же маленькая, как его дочь, и сказала «Твоей вины нет!». И он поверил, поверил так, будто это сказал ему его собственная умершая дочь. И Степан смог простить себя и перестал казнить себя, позволил своей душевной ране зажить, увидев во мне посланца небес.
А я, выросшая рядом с наковальней и Степаном, выполнявшим любые мои капризы, стала большой выдумщицей. Мне хотелось сделать из железных образков человечка – вот, держи, маленькая хозяйка. Мне хотелось, чтобы жестяная лягушка прыгала – вот, играй, маленькая хозяйка. Мне хотелось вот такую шкатулочку с потайным замочком, чтобы не заметен был, - давай, сделаем вместе, маленькая хозяйка.
И когда однажды нужно было решить сложную задачу – построить мост над небольшой речушкой и не нарушить по ней хоть не большое, но важное движение судов, я сообразила сделать раскладной мост, какие бывают в замках, надо рвом, только из двух половинок.
- Нарисуй, молодая хозяйка, и сделаем.
И мы сделали. И отец увеличил доход не столько от сохраненного судоходства к нашим торговым лабазам, сколько от количества любопытных, всегда собиравшихся поглазеть на то, как разводится мост.
Увидевший это чудо безмагической техники какой-то заезжий столичный человек поинтересовался, кто автор и есть ли ещё какие интересные вещи вроде этого моста. Отец показал выполненные Степаном, но мною придуманные замок, дверную защелку, ручную мельницу для кофе. Да только не признался, что придумала всё это девчонка, его дочь. А внимательно осмотревший чудные игрушки человек посоветовал папеньке отправить такого умельца на учёбу в ТехноМагические Мастерские в Делегардово – там очень ценят подобные штуки без магии и учат мастеровых для безмагических зон.
У меня и моего отца, который всегда с интересом участвовал во всех наших со Степаном придумках, появилась мечта. И когда мы эту мечту осуществили, мой верный учитель, друг и союзник – кузнец Степан, отказался отпускать меня одну и поехал вместе со мной на учёбу в ТехноМагически Мастерски в Делегардово.
Прода от 03.01.2020, 21:09
Эрих Зуртамский
Я стукнул кулаком по столу, чернильница подпрыгнула, и несколько маленьких клякс упало на листы с техническими рисунками.
- Ах, ты же щенок!.. Ах ты же… ларррчик со знаниями!
Злость переполняла меня просто выше ватерлинии. Мальчишка! Недоделок! Как у него всё это получается?!
Промокашкой постарался аккуратно собрать чернильные пятна и влил чуть-чуть магии, чтобы стереть полностью следы. «Тренируйтесь работать без магии! Потом, в безмагических зонах, будет легче!» - твердили преподаватели. Всё верно, там будет легче, но сейчас нужно скрыть свидетельства своей несдержанности, и применить магию для этого совсем не стыдно. Стыдно будет, если кто-нибудь поймёт, почему на этих листах с подписью Л. Арчи разбрызганы чернила...
О моей нелюбви к малолетнему выскочке знали все, и все видели, как он передал мне этот свиток, и как сказал: «Я кое-что придумал, это к Императорскому балу». Это тоже слышали. Поэтому чернила с листов долой!
Этот маленький заср… негодяй избегал меня, оно и понятно – я не скрывал своего отношения. Но если приходилось обращаться, я староста как ни как, то паршивец делал это либо через своего слугу, либо вот так, при большом количестве свидетелей. Он, наверное, всё же боялся меня. Может, было что-то ещё, но я был бы рад, если бы боялся. Злорадная усмешка при этой мысли невольно наползла на лицо. Хоть какая-то радость.
Но взгляд опять упал на технический рисунок, и я снова разозлился. Как он додумался до такого? Ну как?! Мы все вместе смотрели на эту конструкцию, и преподаватель ставил перед нами вопрос: как сделать так, что бы взрыв внутри оружейного ствола был направленным? Никто не додумался. Ни единой здравой идеи. Ни тогда, ни позже, а эта вот мелочь полупрозрачная додумалась! В одиночку! И главное, всё так просто, совершенно элементарно и кажется очевидным!
Почему я сам не смог до этого дойти, почему не увидел такого простого решения? Я, лучший адепт, и не только на своем курсе! За последние пять лет я самый сильный в Академии ТехноМагии, и этого мне не сказал, наверное, только сторож на воротах. А этот молокосос каждый раз обставляет меня, да так ловко, будто ему ничего не стоит походя, будто между делом, придумать такую малость, как снаряд для нового оружия – ручной пушки! И главное – девиз Академии «Техника без магии!» идеально соблюдён. А я опять в луже!
Ррррр! Как же мне хочется его придушить! Прямо до ломоты в пальцах, до сцепленных от напряжения зубов.
