Тяжкие думы овладели Павлой. Для себя она всё уже решила. Мужественный и решительный Ромка, красавчик и балагур, мог стать отличным любовником, но на роль мужа не подходил по определению – всего в нём было как-то даже слишком. Она знала, что его предательская влюблённость пролетит быстро, даже следа не оставит, и задавалась вопросом: «А дальше что?». А дальше ничего. Возраст. Надо устраивать личную жизнь. А Тима – другое дело. Да, конечно, он оказался не таким милым простачком, каким представлялся поначалу. Скромный, тщетно скрывающий свои чувства, на проверку он проявил необычайную хитрость и хладнокровие. С одинаковой лёгкостью он шёл на поводу, что, казалось, даже доставляло ему удовольствие, и в ту же минуту мог сказать строгое «нет», от всего откреститься и безразличным видом изобразить отречение от всего сущего. К тому же он был чуточку скрытен, а значит, непредсказуем, опасен. В этом и заключалась его сила, которая притягивала и отталкивала, но вместе с тем вселяла уверенность.
Одна была проблема – дружба. Многолетняя дружба, обернувшаяся общими деньгами. Собственно, мужские финансовые возможности во главу угла она никогда не ставила, но и значимости их не принижала. Понимала, что её место только третье – после дружбы и денег. И такое положение вещей больно било по ревнивому женскому самолюбию. Надо было искать выход из сложившегося положения. И что оставалось делать, если посеять раздор и смуту не удалось, и ситуация сама собой не решалась?
Временами её мучало странное чувство, отдалённо напоминавшее угрызения совести. Иногда оно перерастало во что-то большее. Совесть – это апперкот от собственной неразумности, нанесённый после финального гонга. Такие удары ломают дух, но с ног сбивают лишь тех, кто склонен к суициду. Павла была из другого теста, бездрожжевого, что ли. Что-то в ней бродило, но не поднималось. Оно таилось в глубине, оно ждало.
Павла корила себя за свою подлость, но ничего поделать с ней не могла, приходя к выводу, что ей остаётся только занять наиболее выгодную в перспективе позицию и планомерно отсекать всё лишнее.
Но у жизни на её счёт сложилось особое мнение.
В последних числах октября они втроём отправились на полигон. Прогноз не обманул, день выдался удачным: солнце, штиль, атмосферное давление в норме, что для данного календарного периода редкость. И только в стылом воздухе повисло напряжение.
Сильнее всех тревожился Ромка. Ещё накануне, до того как Тима с Павлой начали зазывать его пострелять, его вдруг потянуло куда-то. Остро захотелось уехать, испариться, никого не видеть и ничего не слышать. Эта тяга была ему хорошо знакома. Она всегда приходила на рассвете, лишая сна и оставляя сухую горечь во рту. Он просыпался с этим ощущением, чувствуя себя разбитым и беспомощным. Не помня снов, долго лежал и о чём-то думал, а после не мог понять, о чём именно. Обычно в такие дни еда не лезла в глотку, но если случалось иначе, то хотелось чего-нибудь копчёного, колбасы или сала.
В то утро ему захотелось копчёной рыбы. Это было странно, ведь рыбу он не любил в принципе: ни есть, ни ловить. Отмучавшись от бесплодных размышлений, он встал наконец, заварил крепкий чай. Им овладели воспоминания о службе, чего давненько уж не случалось. Вспомнилась ушедшая в горы и не вернувшаяся группа спецназа. Ему показалось даже, что именно после того случая он и испытал впервые эту странную тягу. Впрочем, это было не точно, и он попытался переключиться на поиски источника этого явления. Получилось плохо. Точнее, не получилось вовсе. Одно радовало, что надолго эта тяга никогда не задерживалась и в последние годы посещала совсем уж редко.
Утром на работу пришёл Тима. Он был бодр, на подъёме. В последнее время он всегда был таким. Ромка ему даже немного позавидовал вслух, на что Тима отшутился: пора, мол, и тебе уже остепениться, о женитьбе задуматься, тогда и сил больше оставаться будет, и вообще – приходящая бодрость по утрам лучше, чем уходящая женщина.
А в обед на такси приехала Павла. Тима снова крутил свои рулеты, с зеленью, но теперь уже с каким-то паштетом. Ромка поморщился. Влияние на друга женщины с каждым днём становилось всё более очевидным. Она навязывала свои идеи, вкусы и предпочтения. Тима их принимал и невольно втягивал в это и Ромку. Так, к паштету он относился ещё хуже, чем к рыбе, но промолчал. А потом они начали склонять его к «пострелять».
Тяжело было, но он давно уже отвык от приятной тяжести оружия, от упругих толчков в плечо и хлёстких ударов по ушам. Раз в полгода доставал отцовскую помпу, на себя перерегистрированную, чистил, смазывал и убирал обратно в сейф. К Тиминому увлечению он относился с пониманием и снисхождением, на все рассказы и доводы пожимал плечами, от приглашений посетить стрельбище отмахивался. Но когда к уговорам присоединилась Павла, устоять не смог, согласился, отметив лишь, что для себя-то они всё уже решили, и его согласие, равно как и отказ, мало что для них значат…
На полигоне у него обострилось восприятие действительности: и дневной свет как-то больно по глазам резанул, и чужие выстрелы вязли в ушах. Павла стояла рядом, заложив руки за спину, и молчала, искоса бросая на него редкие взгляды. С того вечера, как она пришла к нему в сервис, многое в ней изменилось. В частности, она стала молчаливее. Да и тет-а-тет они больше не встречались. Но когда они были втроём, видимость благополучия она сохраняла уверенно. Теперь же, когда Тима ушёл развешивать мишени, она стояла, как наэлектризованная. Казалось, коснись – током зашибёт.
На стометровом рубеже Тима раскатал рулончик зелёной ремингтоновской мишени и прикнопил его к деревянному щиту. Обернулся, зачем-то помахал рукой. Павла, сухо улыбаясь, ответила ему тем же, и он потопал дальше – на двести метров.
- Сказать что-то хочешь? – вдруг, резко выпалил Ромка.
Павла кивнула.
- Да, только не знаю, как начать.
- Начать – не кончить.
- В смысле?
- Пошлость сказал, проехали, - поморщился Ромка.
- Ты стал груб. Не замечаешь?
- Нет, не замечаю.
- Ты злишься на меня, потому что влюблён, а я увожу у тебя друга?
- Вздор.
- Нет, не вздор. Мне кажется, ты ревнуешь. Я только не могу понять кого.
- Вот потому что вздор, потому и понять не можешь. А влюблённость – это так, - махнул рукой Ромка, - проходящее.
- Да, - соглашаясь, подтвердила Павла, - именно когда проходит влюблённость в людях часто и поселяется злоба. Ты меня разлюбил?
- Ты совершила ошибку, и я очень тебе за это благодарен.
На второй сотне метров Тима развернул ещё одну мишень, снова обернулся, но тут же поплёлся дальше.
- Вот об этом я и хотела поговорить, - смущённо улыбнулась Павла и подступила на шаг ближе. – Я тоже тебе благодарна за то, что ты отказал мне тогда. Не знаю, что на меня нашло, только я себе места с тех пор не находила.
Ромка посмотрел на неё с укоризной, помотал головой, вздохнул.
- Только не говори, что знаешь, - усмехнулась Павла.
- Знаю.
- Ты отвечаешь, как Тима – всё знаешь.
- Это нормально. Ты тоже скоро будешь так отвечать.
- Почему?
- Это заразно, и потому что у нас троих никого больше нет…
Дойдя до трёхсотметровой отметки, Тима закрепил на щите взрывные мишени – красные тарелочки, девяносто миллиметров в диаметре. Полюбовавшись получившейся «ромашкой» из десяти тарелочек, ещё медленнее, чем туда, чтобы не сбивать дыхания, побрёл обратно.
Трудно было не заметить, что за время его отсутствия что-то произошло. Ромка так и стоял, как спелёнатого младенца держа на полусогнутых руках его закованную в чехол винтовку, только сощурился весь, губы поджал. Павла тоже была хороша: отступила от него, отвернулась, носком ботинка ковыряла стреляные гильзы. «Наверное, не поделили что-то, - подумал Тима, - ну и пусть сами разбираются. Нянька я им, что ли, или миротворческий контингент?». Он всё понимал, но, не видя угрозы, решил не вмешиваться. В конце концов, с женщиной всегда можно расстаться.
Раскатав на рубеже полотно зелёного брезента, он расчехлил винтовку и заботливо положил её перед собой. Достал из рюкзака коробку с патронами. Внимательно осматривая каждый, набил ими магазин. Снова взяв винтовку, примкнул его, улёгся поудобнее, поёрзал. Оперев цевьё на рюкзак, отщёлкнул колпачки прицела, на пол-оборота прокрутил барабанчик вертикальных поправок, вернув его на «ноль». Прильнув щекой к прикладу примерился, прицелился, медленно потянул затвор на себя и отпустил. Это был очень важный момент: лязг затвора возбуждал, разделяя время и события на то, что было «до», и то, что будет «после».
- Готов? – спросил он Ромку.
- Давай, - ответил тот.
Ромка расположился слева от него, прилипнув к окуляру пятидесятикратной «трубы». Оба понимали, что смысла в этом нет, - на ста метрах Тима и в свой «Найтфорс» прекрасно увидел бы попадания, - но раз уж «труба» была, то грешно ей не воспользоваться.
Раздался выстрел.
- Девятка, строго вниз, по краю, - отрапортовал Ромка.
- Вижу.
Снова грохнул выстрел.
- Касание.
- Вижу, - раздражённо бросил Тима, наблюдая как две пробоины касаются друг друга. – Трофейный порох, чёрт его.
Услышав это, Ромка удивился и отпрянул от «трубы».
- Не боишься? – спросил он, глядя на друга.
- Не впервой, - после третьего выстрела ответил Тима, ставя винтовку на предохранитель. – Другого всё равно нет. Последнюю банку урвал в магазине, так закончилась уже. Стреляю тем, что есть.
- А если рванёт?
- Не должен. Бывает, конечно, детонирует маленько: то гильзу порвёт, то капсюль вылетит, но это ерунда, один на сотню – мелочь, зато результат стабильно изумительный.
- Ну да, ну да, - нехотя, с сомнением поддакнул Ромка.
Опасность копаного пороха он сознавал в полной мере. Патроны и на армейских складах-то хранятся сорок лет, а уж за без малого восемьдесят в земле с ними может произойти что угодно.
- Да нормально всё будет, - заверил его Тима, - я порошку поменьше сыплю, для надёжности.
Он несколько раз щёлкнул барабанчиком вертикальных поправок, смещая точку попадания в нужное место, потрогал срез ствола у дульного тормоза, и отстрелял контрольную серию из четырёх выстрелов.
- Вот теперь порядок. Следующий.
Тима отложил винтовку, перекатился через правое плечо, встал. Ромка с Викой переглянулись, решая, кто будет следующим.
- Давай, покажи класс, - сказала Вика.
Ромка снайпером никогда не был. В армии ему несколько раз приходилось стрелять из «СВД», но результаты были средненькие, что для себя он считал постыдным. Нетерпение, импульсивность, и даже некоторая огневая злость заставляли его торопиться, отрицательно сказываясь на меткости. Наверное, именно по этой причине он любил автомат, и в боевых условиях всегда стрелял «двойками», как научил его капитан. Но на такой дистанции, да с современной высококлассной оптикой, смазать было бы трудно, и он, глазом не моргнув, занял позицию.
Пули легли куда надо, но группа растянулась по горизонту до трёх «углов», - почти девять сантиметров, - ровной строчкой пробоин прочертив весь центральный круг.
- Для первого раза неплохо, - глядя в трубу, заметил Тима, - только правую руку зря напрягаешь – «Светка» автоматного хвата не любит.
- Сейчас проверим, - сказал Ромка, отщёлкнув магазин и набивая в него четыре патрона.
Он отстрелялся, и снова проделал это быстро. Все пули вновь оказались в десятке, но их также сильно рассосало.
- Торопишься, - протянул Тима, - ствол сильно греешь.
- А дай мне посмотреть, - Вика оттеснила его от «трубы». – А что, по-моему, отличный результат. Окажись там враг – был бы мёртв.
- Ага, четыре раза умер, - хохотнул Ромка, хоть и было ему не смешно. – Но всё равно приятно, когда тебя хвалят, а не критикуют.
- Я старалась, - кокетливо ответила Вика и слегка толкнула его ботинком в бок. - А теперь уходи, сейчас я вам покажу как надо.
Ромка послушно уступил ей место. Поднялся, отошёл в сторону, закурил. Тревожное чувство его не покидало. Слушая, как Тима подробно её инструктирует, подобрал несколько гильз, понюхал их и принялся внимательно изучать. Финские «VPT», все тридцать восьмого года. Почищенные от окислов, покрытые ровной бурой патиной, латунные гильзы были ещё тёплыми. Одна из них треснула по скату и сильно закоптилась, у другой отвалилась кромка дульца. Ромка вспомнил что-то из Тимкиных рассказов, будто латунь дубеет со временем, оттого и трескается, поэтому гильзы надо отжигать, а советская латунь вообще говно, затем и ездит он за финским «хламом», хоть и любит его винтовка гильзы биметаллические и проч.… Поднеся гильзу к губам, он дунул в неё. Раздался высокий протяжный свист. Тима, бросив на него кроткий взгляд, поморщился такому ребячеству. Пожав плечами, Ромка отбросил две гильзы, третью положил в карман – без повреждений, снова пойдёт в переснаряд, а остальные Тима пусть собирает сам.
Вика лязгнула затвором. Чтобы не быть оглушённым выстрелом, Ромка поспешил отойти, и встал у неё за спиной и чуть сбоку. Подивился пластичности её тела, принявшего несколько странную для стрельбы позицию. «Неужели удобно так изгибаться? - подумал он. – Красиво, конечно, но как-то даже пошло».
- А-гонь, - скомандовал Тима.
И тут…
Что произошло, в первую секунду не понял никто. Вроде как прозвучал выстрел, только резкий какой-то и чересчур раскатистый. Во все глаза глядевший на мишень Ромка, будто мог что-то увидеть на таком расстоянии, боковым зрением отметил, как дёрнулась Вика. Тут же, подивившись странному «выстрелу», оторвался от трубы Тима. Он хотел что-то крикнуть, но голос пропал в скованном горле. Тима отшатнулся, вскочил. Ромка первым делом почему-то посмотрел именно на него. Отбросил папиросу. В это же мгновение раздался не то стон, не то хрип, быстро перешедший в душераздирающий визгливый крик отчаянья и нестерпимой боли.
Ребята бросились к Вике.
Она вытянулась в струнку и лежала неподвижно, обхватив лицо руками, уткнувшись головой в землю. Тима схватил девушку за плечи, хотел перевернуть, но Ромка оттолкнул его, оттеснил, чтобы не мешался. Он всё осознал первым. Стремительно растекавшаяся по плотному брезенту лужица алой крови сомнений не оставляла.
Вика кричала ещё секунд пять-шесть. Когда воздух в лёгких закончился, она забулькала в собственной крови. Её тело передёрнулось, изогнулось. Сгорбившись, и снова ужасающе завыв, она попыталась подняться на колени, но не удержалась и завалилась набок, прямо Ромке на руки. Ополоумевший Тима, теперь тоже сообразив, но всё ещё не в силах принять того, что произошло, в полнейшем смятении несколько раз метнулся в разные стороны, но потом всё равно опустился на колени рядом с ними. Трясущимися руками он зачем-то вцепился в Викины локти, но Ромка хлёстко ударил его по лицу, заорал:
- Скорую, мудак, скорую!!!
На полигоне все уже поняли, что случилось ЧП, и что-то кричали, бежали к ним. Не попадая в цифры, матерясь, Тима судорожно пытался набрать «112» и, когда получилось, тоже кричал в ответ на спокойные вопросы оператора. Ромка слышал все голоса, но слов уже не разбирал. Не отрываясь, он смотрел на кровавое месиво, на свисающий из-под правой ладони девушки лоскут кожи и того, что некогда скрывалось под ней…
Одна была проблема – дружба. Многолетняя дружба, обернувшаяся общими деньгами. Собственно, мужские финансовые возможности во главу угла она никогда не ставила, но и значимости их не принижала. Понимала, что её место только третье – после дружбы и денег. И такое положение вещей больно било по ревнивому женскому самолюбию. Надо было искать выход из сложившегося положения. И что оставалось делать, если посеять раздор и смуту не удалось, и ситуация сама собой не решалась?
Временами её мучало странное чувство, отдалённо напоминавшее угрызения совести. Иногда оно перерастало во что-то большее. Совесть – это апперкот от собственной неразумности, нанесённый после финального гонга. Такие удары ломают дух, но с ног сбивают лишь тех, кто склонен к суициду. Павла была из другого теста, бездрожжевого, что ли. Что-то в ней бродило, но не поднималось. Оно таилось в глубине, оно ждало.
Павла корила себя за свою подлость, но ничего поделать с ней не могла, приходя к выводу, что ей остаётся только занять наиболее выгодную в перспективе позицию и планомерно отсекать всё лишнее.
Но у жизни на её счёт сложилось особое мнение.
***
В последних числах октября они втроём отправились на полигон. Прогноз не обманул, день выдался удачным: солнце, штиль, атмосферное давление в норме, что для данного календарного периода редкость. И только в стылом воздухе повисло напряжение.
Сильнее всех тревожился Ромка. Ещё накануне, до того как Тима с Павлой начали зазывать его пострелять, его вдруг потянуло куда-то. Остро захотелось уехать, испариться, никого не видеть и ничего не слышать. Эта тяга была ему хорошо знакома. Она всегда приходила на рассвете, лишая сна и оставляя сухую горечь во рту. Он просыпался с этим ощущением, чувствуя себя разбитым и беспомощным. Не помня снов, долго лежал и о чём-то думал, а после не мог понять, о чём именно. Обычно в такие дни еда не лезла в глотку, но если случалось иначе, то хотелось чего-нибудь копчёного, колбасы или сала.
В то утро ему захотелось копчёной рыбы. Это было странно, ведь рыбу он не любил в принципе: ни есть, ни ловить. Отмучавшись от бесплодных размышлений, он встал наконец, заварил крепкий чай. Им овладели воспоминания о службе, чего давненько уж не случалось. Вспомнилась ушедшая в горы и не вернувшаяся группа спецназа. Ему показалось даже, что именно после того случая он и испытал впервые эту странную тягу. Впрочем, это было не точно, и он попытался переключиться на поиски источника этого явления. Получилось плохо. Точнее, не получилось вовсе. Одно радовало, что надолго эта тяга никогда не задерживалась и в последние годы посещала совсем уж редко.
Утром на работу пришёл Тима. Он был бодр, на подъёме. В последнее время он всегда был таким. Ромка ему даже немного позавидовал вслух, на что Тима отшутился: пора, мол, и тебе уже остепениться, о женитьбе задуматься, тогда и сил больше оставаться будет, и вообще – приходящая бодрость по утрам лучше, чем уходящая женщина.
А в обед на такси приехала Павла. Тима снова крутил свои рулеты, с зеленью, но теперь уже с каким-то паштетом. Ромка поморщился. Влияние на друга женщины с каждым днём становилось всё более очевидным. Она навязывала свои идеи, вкусы и предпочтения. Тима их принимал и невольно втягивал в это и Ромку. Так, к паштету он относился ещё хуже, чем к рыбе, но промолчал. А потом они начали склонять его к «пострелять».
Тяжело было, но он давно уже отвык от приятной тяжести оружия, от упругих толчков в плечо и хлёстких ударов по ушам. Раз в полгода доставал отцовскую помпу, на себя перерегистрированную, чистил, смазывал и убирал обратно в сейф. К Тиминому увлечению он относился с пониманием и снисхождением, на все рассказы и доводы пожимал плечами, от приглашений посетить стрельбище отмахивался. Но когда к уговорам присоединилась Павла, устоять не смог, согласился, отметив лишь, что для себя-то они всё уже решили, и его согласие, равно как и отказ, мало что для них значат…
На полигоне у него обострилось восприятие действительности: и дневной свет как-то больно по глазам резанул, и чужие выстрелы вязли в ушах. Павла стояла рядом, заложив руки за спину, и молчала, искоса бросая на него редкие взгляды. С того вечера, как она пришла к нему в сервис, многое в ней изменилось. В частности, она стала молчаливее. Да и тет-а-тет они больше не встречались. Но когда они были втроём, видимость благополучия она сохраняла уверенно. Теперь же, когда Тима ушёл развешивать мишени, она стояла, как наэлектризованная. Казалось, коснись – током зашибёт.
На стометровом рубеже Тима раскатал рулончик зелёной ремингтоновской мишени и прикнопил его к деревянному щиту. Обернулся, зачем-то помахал рукой. Павла, сухо улыбаясь, ответила ему тем же, и он потопал дальше – на двести метров.
- Сказать что-то хочешь? – вдруг, резко выпалил Ромка.
Павла кивнула.
- Да, только не знаю, как начать.
- Начать – не кончить.
- В смысле?
- Пошлость сказал, проехали, - поморщился Ромка.
- Ты стал груб. Не замечаешь?
- Нет, не замечаю.
- Ты злишься на меня, потому что влюблён, а я увожу у тебя друга?
- Вздор.
- Нет, не вздор. Мне кажется, ты ревнуешь. Я только не могу понять кого.
- Вот потому что вздор, потому и понять не можешь. А влюблённость – это так, - махнул рукой Ромка, - проходящее.
- Да, - соглашаясь, подтвердила Павла, - именно когда проходит влюблённость в людях часто и поселяется злоба. Ты меня разлюбил?
- Ты совершила ошибку, и я очень тебе за это благодарен.
На второй сотне метров Тима развернул ещё одну мишень, снова обернулся, но тут же поплёлся дальше.
- Вот об этом я и хотела поговорить, - смущённо улыбнулась Павла и подступила на шаг ближе. – Я тоже тебе благодарна за то, что ты отказал мне тогда. Не знаю, что на меня нашло, только я себе места с тех пор не находила.
Ромка посмотрел на неё с укоризной, помотал головой, вздохнул.
- Только не говори, что знаешь, - усмехнулась Павла.
- Знаю.
- Ты отвечаешь, как Тима – всё знаешь.
- Это нормально. Ты тоже скоро будешь так отвечать.
- Почему?
- Это заразно, и потому что у нас троих никого больше нет…
Дойдя до трёхсотметровой отметки, Тима закрепил на щите взрывные мишени – красные тарелочки, девяносто миллиметров в диаметре. Полюбовавшись получившейся «ромашкой» из десяти тарелочек, ещё медленнее, чем туда, чтобы не сбивать дыхания, побрёл обратно.
Трудно было не заметить, что за время его отсутствия что-то произошло. Ромка так и стоял, как спелёнатого младенца держа на полусогнутых руках его закованную в чехол винтовку, только сощурился весь, губы поджал. Павла тоже была хороша: отступила от него, отвернулась, носком ботинка ковыряла стреляные гильзы. «Наверное, не поделили что-то, - подумал Тима, - ну и пусть сами разбираются. Нянька я им, что ли, или миротворческий контингент?». Он всё понимал, но, не видя угрозы, решил не вмешиваться. В конце концов, с женщиной всегда можно расстаться.
Раскатав на рубеже полотно зелёного брезента, он расчехлил винтовку и заботливо положил её перед собой. Достал из рюкзака коробку с патронами. Внимательно осматривая каждый, набил ими магазин. Снова взяв винтовку, примкнул его, улёгся поудобнее, поёрзал. Оперев цевьё на рюкзак, отщёлкнул колпачки прицела, на пол-оборота прокрутил барабанчик вертикальных поправок, вернув его на «ноль». Прильнув щекой к прикладу примерился, прицелился, медленно потянул затвор на себя и отпустил. Это был очень важный момент: лязг затвора возбуждал, разделяя время и события на то, что было «до», и то, что будет «после».
- Готов? – спросил он Ромку.
- Давай, - ответил тот.
Ромка расположился слева от него, прилипнув к окуляру пятидесятикратной «трубы». Оба понимали, что смысла в этом нет, - на ста метрах Тима и в свой «Найтфорс» прекрасно увидел бы попадания, - но раз уж «труба» была, то грешно ей не воспользоваться.
Раздался выстрел.
- Девятка, строго вниз, по краю, - отрапортовал Ромка.
- Вижу.
Снова грохнул выстрел.
- Касание.
- Вижу, - раздражённо бросил Тима, наблюдая как две пробоины касаются друг друга. – Трофейный порох, чёрт его.
Услышав это, Ромка удивился и отпрянул от «трубы».
- Не боишься? – спросил он, глядя на друга.
- Не впервой, - после третьего выстрела ответил Тима, ставя винтовку на предохранитель. – Другого всё равно нет. Последнюю банку урвал в магазине, так закончилась уже. Стреляю тем, что есть.
- А если рванёт?
- Не должен. Бывает, конечно, детонирует маленько: то гильзу порвёт, то капсюль вылетит, но это ерунда, один на сотню – мелочь, зато результат стабильно изумительный.
- Ну да, ну да, - нехотя, с сомнением поддакнул Ромка.
Опасность копаного пороха он сознавал в полной мере. Патроны и на армейских складах-то хранятся сорок лет, а уж за без малого восемьдесят в земле с ними может произойти что угодно.
- Да нормально всё будет, - заверил его Тима, - я порошку поменьше сыплю, для надёжности.
Он несколько раз щёлкнул барабанчиком вертикальных поправок, смещая точку попадания в нужное место, потрогал срез ствола у дульного тормоза, и отстрелял контрольную серию из четырёх выстрелов.
- Вот теперь порядок. Следующий.
Тима отложил винтовку, перекатился через правое плечо, встал. Ромка с Викой переглянулись, решая, кто будет следующим.
- Давай, покажи класс, - сказала Вика.
Ромка снайпером никогда не был. В армии ему несколько раз приходилось стрелять из «СВД», но результаты были средненькие, что для себя он считал постыдным. Нетерпение, импульсивность, и даже некоторая огневая злость заставляли его торопиться, отрицательно сказываясь на меткости. Наверное, именно по этой причине он любил автомат, и в боевых условиях всегда стрелял «двойками», как научил его капитан. Но на такой дистанции, да с современной высококлассной оптикой, смазать было бы трудно, и он, глазом не моргнув, занял позицию.
Пули легли куда надо, но группа растянулась по горизонту до трёх «углов», - почти девять сантиметров, - ровной строчкой пробоин прочертив весь центральный круг.
- Для первого раза неплохо, - глядя в трубу, заметил Тима, - только правую руку зря напрягаешь – «Светка» автоматного хвата не любит.
- Сейчас проверим, - сказал Ромка, отщёлкнув магазин и набивая в него четыре патрона.
Он отстрелялся, и снова проделал это быстро. Все пули вновь оказались в десятке, но их также сильно рассосало.
- Торопишься, - протянул Тима, - ствол сильно греешь.
- А дай мне посмотреть, - Вика оттеснила его от «трубы». – А что, по-моему, отличный результат. Окажись там враг – был бы мёртв.
- Ага, четыре раза умер, - хохотнул Ромка, хоть и было ему не смешно. – Но всё равно приятно, когда тебя хвалят, а не критикуют.
- Я старалась, - кокетливо ответила Вика и слегка толкнула его ботинком в бок. - А теперь уходи, сейчас я вам покажу как надо.
Ромка послушно уступил ей место. Поднялся, отошёл в сторону, закурил. Тревожное чувство его не покидало. Слушая, как Тима подробно её инструктирует, подобрал несколько гильз, понюхал их и принялся внимательно изучать. Финские «VPT», все тридцать восьмого года. Почищенные от окислов, покрытые ровной бурой патиной, латунные гильзы были ещё тёплыми. Одна из них треснула по скату и сильно закоптилась, у другой отвалилась кромка дульца. Ромка вспомнил что-то из Тимкиных рассказов, будто латунь дубеет со временем, оттого и трескается, поэтому гильзы надо отжигать, а советская латунь вообще говно, затем и ездит он за финским «хламом», хоть и любит его винтовка гильзы биметаллические и проч.… Поднеся гильзу к губам, он дунул в неё. Раздался высокий протяжный свист. Тима, бросив на него кроткий взгляд, поморщился такому ребячеству. Пожав плечами, Ромка отбросил две гильзы, третью положил в карман – без повреждений, снова пойдёт в переснаряд, а остальные Тима пусть собирает сам.
Вика лязгнула затвором. Чтобы не быть оглушённым выстрелом, Ромка поспешил отойти, и встал у неё за спиной и чуть сбоку. Подивился пластичности её тела, принявшего несколько странную для стрельбы позицию. «Неужели удобно так изгибаться? - подумал он. – Красиво, конечно, но как-то даже пошло».
- А-гонь, - скомандовал Тима.
И тут…
Что произошло, в первую секунду не понял никто. Вроде как прозвучал выстрел, только резкий какой-то и чересчур раскатистый. Во все глаза глядевший на мишень Ромка, будто мог что-то увидеть на таком расстоянии, боковым зрением отметил, как дёрнулась Вика. Тут же, подивившись странному «выстрелу», оторвался от трубы Тима. Он хотел что-то крикнуть, но голос пропал в скованном горле. Тима отшатнулся, вскочил. Ромка первым делом почему-то посмотрел именно на него. Отбросил папиросу. В это же мгновение раздался не то стон, не то хрип, быстро перешедший в душераздирающий визгливый крик отчаянья и нестерпимой боли.
Ребята бросились к Вике.
Она вытянулась в струнку и лежала неподвижно, обхватив лицо руками, уткнувшись головой в землю. Тима схватил девушку за плечи, хотел перевернуть, но Ромка оттолкнул его, оттеснил, чтобы не мешался. Он всё осознал первым. Стремительно растекавшаяся по плотному брезенту лужица алой крови сомнений не оставляла.
Вика кричала ещё секунд пять-шесть. Когда воздух в лёгких закончился, она забулькала в собственной крови. Её тело передёрнулось, изогнулось. Сгорбившись, и снова ужасающе завыв, она попыталась подняться на колени, но не удержалась и завалилась набок, прямо Ромке на руки. Ополоумевший Тима, теперь тоже сообразив, но всё ещё не в силах принять того, что произошло, в полнейшем смятении несколько раз метнулся в разные стороны, но потом всё равно опустился на колени рядом с ними. Трясущимися руками он зачем-то вцепился в Викины локти, но Ромка хлёстко ударил его по лицу, заорал:
- Скорую, мудак, скорую!!!
На полигоне все уже поняли, что случилось ЧП, и что-то кричали, бежали к ним. Не попадая в цифры, матерясь, Тима судорожно пытался набрать «112» и, когда получилось, тоже кричал в ответ на спокойные вопросы оператора. Ромка слышал все голоса, но слов уже не разбирал. Не отрываясь, он смотрел на кровавое месиво, на свисающий из-под правой ладони девушки лоскут кожи и того, что некогда скрывалось под ней…
