Лейпясуо

В эти несколько мгновений он просто терял связь с внешним миром и самим собой. Привычка была злая, даже вредная, но расстаться с ней он хотел. Потускнели воспоминания, начали забываться разговоры, и даже радости несостоявшихся интимных моментов, мысли о которых не раз украшали одинокие вечера и всегда оборачивались грустью. От той женщины не осталось ничего. НИ-ЧЕ-ГО. И больше всего он жалел о том, что не осталось никакой вещички, милой безделушки, которую можно было бы носить в кармане и трогать, ощущая тактильно-пространственную связь.
        Глубоко вдохнув и шумно выдохнув, он уселся поудобнее, достал из рюкзака флягу, фирменные рулеты, шоколад, и принялся обедать. Учитывая дальность перехода, паёк был усиленный. Поэтому, чувствуя подступающий упадок сил, он съел сразу два рулета и заел их двумя же кусочками горького шоколада. Сделал большой глоток воды, ещё один, третий. Воды было много, можно было не экономить. Он давно уже сделал для себя один значимый вывод: если хочешь хорошо себя чувствовать - пей воду, больше, даже если пить не хочешь. Постигнув эту нехитрую истину, в жаркие и душные дни, в дополнение к фляге, он начал брать с собой полуторалитровую пластиковую бутыль; полдня таскать за спиной «лишний» груз оказалось совсем не лишним.
        Тщательно прополоскав рот от шоколадной горечи, он огляделся. Чуть потянувшись, достал обломанную ветром или птицей сосновую веточку, оторвал от неё несколько иголок и принялся неторопливо жевать их. Неизвестно почему, но вкус хвои действовал на него успокаивающе; он и без того был умиротворён, но теперь ему захотелось спать. Не помня, когда последний раз позволил себе валяться в кровати сколь угодно долго, он упругим толчком поднялся на ноги, чтобы не сморило раньше времени. Встав, пошатнулся – кровь отлила от головы. Переждав этот сладостный миг невесомости собственного тела, он поставил рюкзак на камень и впрягся в лямки, взял прибор, лопату, и снова пошёл вдоль траншеи.
        Высотка была совсем небольшая, и скоро он оказался на её западном краю. Здесь она не утыкалась в кусты, а плавно ниспадала в большое болото. Болото выглядело тихим и мирным, но гиблым. Кроме мха на нём ничего не росло – ни кустов, ни чахлых берёзок. Мёртвое болото. Болото мёртвых. На дальнем его берегу виднелась роща «Молоток». Мунасуо, а по-русски – Кущёвское – никогда не замерзает. Через него в феврале 40-го, на тридцатиградусном морозе, по пояс в снегу, под которым хлюпала вода, бежали советские бойцы. Под фронтальным и фланкирующим огнём многие не добежали, а тем, кто занял «Молоток» не повезло дважды – им предстояло снова вернуться в это болото, чтобы пересечь его с запада на восток, занять прилегающую высоту и двинуться в направлении Меркки. Для ещё большего количества красноармейцев эти шестьсот метров стали последними.
        «Сколько же вас ещё здесь, братки, - подумал он, зигзагом шаря взглядом по болоту от «Молотка» к своему берегу. – Никогда мы вас всех не поднимем. Не поднимем и половины. Даже каждого десятого…».
        Прокопавшись ещё несколько часов, он вдруг ощутил знакомое и привычное, но так и не ставшее родным и спокойным чувство. ЭТО – что-то извне, из шестого измерения, что-то первобытное и малость тревожное. ЭТО – чувство надвигающегося вечера. Вот только что его не было, и на тебе… как птичка на голову нагадила. Неожиданность. Он посмотрел на часы. Стрелка перевалила за шесть - пора обратно. Пока до машины дойдёт, пока переобуется, так в половине восьмого и двинется в обратный путь. Ездить в темноте он давно уже не любил. Хоть и белые ночи, а всё одно – часы есть часы.
        «Рабочий» день пролетел незаметно. Хабарница, почти доверху набитая гильзами и патронами, была тяжела и приятно давила на плечи, но идти было неудобно – лежащая на дне полупустого рюкзака, она сильно смещала центр тяжести и болталась при ходьбе. Он защёлкнул карабин поясного ремня, чтобы вес с плеч перелёг на поясницу, хотя и не любил этого; так оно было удобнее и легче, конечно, но периодические боли в нижней части спины начали заявлять о себе уже на пороге тридцатилетия.
        Пройдя километр в обратном направлении, он остановился, прислушиваясь к странному шороху слева от дороги. Секунду спустя молодая поросль леса «взорвалась» - глухо шлёпая крыльями, в разные стороны метнулись три глухаря. Огромные чёрные махины выглядели внушительно, но не грациозно, и совсем не испугали его неожиданностью появления. Своей грузной неуклюжестью они мало походили на завидный охотничий трофей, но всё же одного из них, глупо уходящего от опасности прямо над дорогой, он проводил взглядом, мысленно представляя, как вскидывает ружьё и… не стреляет. Крови он не любил, и после нескольких удачных выстрелов по «перу» зарёкся от стрельбы по биологическим целям.
        Ещё метров через пятьсот, незадолго до того как дорога с вырубки (а это была именно она, теперь он в этом не сомневался) уходила в чащу леса, он снова остановился, привлечённый странным земляным укреплением. Справа, в окружении достаточно высоких елей, притаилось нечто в форме трёхлучевой звезды. Довольно узкая, едва ли полметра шириной, примыкающая к дороге траншея была выложена камнем. В её военном предназначении он сильно сомневался, учитывая, что больше трёх стрелков в ней разместиться не смогли бы. А зачем ещё огород городить? «Чудной народ, эти финны, - подумал он. – Их разве поймёшь?». Больше подумать он ни о чём не успел. Наверху что-то зашевелилось и хлопнуло. Мгновенно выскочив из-под ветвей, он застыл на месте и смотрел вверх. В обратном направлении, навстречу заходящему солнцу, улетал огромный глухарь, может быть даже тот самый. Ухмыльнувшись глупости этой птицы, обычно очень осторожной и человека близко не подпускающей, он убрал в ножны свою финку. Он и сам не заметил, как достал её. Был момент опасности. Сработал рефлекс. Вот и всё. Подобные рефлексы он ненавидел и хотел позабыть, но не получалось – они выработались как-то сами, совершенно незаметно, и уходить никуда не собирались. Магия финки. Магия здешних мест.
        Умывшись в Перовке, он снова ловко перемахнул эту речушку. Холодная вода быстро остудила его разгорячённую духотой и длительным переходом голову, и теперь он снова шагал быстро. Вернулись силы и ясность мысли, да и машина была рядом, а в ней сигареты, ведь он целый день не курил. Уже второй сезон как отказался от табака в походных условиях, а дома, в машине и на работе – можно. Курить хотелось, и мысль об этом бодрила.
        Переобувшись в мокасины и заведя машину, он закурил. Зажав сигарету зубами, помочился на росший рядом куст малины. Стряхнув (и пепел тоже), плюхнулся на водительское сиденье, расслабившись, растёкся в нём, и снова глубоко затянулся. На несколько секунд перед глазами всё поплыло, а тело изнутри наполнилось невесомостью. Сигареты - кубинские «Cohiba» - были настолько крепкими, что поначалу, с непривычки, давили слезу, но привыкнув к ним, ничего другого, кроме самокруток компаньона, он курить уже не мог. Не вставляло. Задушив окурок в пепельнице, он плавным движением закрыл дверь, пристегнулся, включил «драйв» и покатился по лесной дороге.
        Лужи были уже знакомы и не волновали, но для уверенности он всё же поддавал газку, чтобы проскочить сходу. Ну, мало ли, всякое случалось: и откапываться приходилось, и в деревню за трактором бегать. Доехав до единственного серьёзного на пути препятствия, он пожалел, что не бросил машину раньше. Если на пути туда он по крутой траектории съезжал с косогора, то теперь предстояло по нему заезжать, в верхней точке пути выкручивая руль до упора и маневрируя промеж двух ёлок. Грунт был влажный. Передний привод доверия на крутом коротком подъёме не внушал.
        Аккуратно вкатившись на подъём мордой, он уверенно газанул и буквально рывком вспорхнул на самый верх, но не рассчитал траекторию и едва не лишился левого зеркала. Передумав рисковать и выдрючиваться, он аккуратно скатился вниз и задом вырулил обратно на дорогу. Взяв небольшой разгон, решил ходом преодолеть разлив грязи, ведь где-то там, на глубине, в основании дроги лежат камни, а значит – твёрдое основание, и если колёса доберутся до него раньше, чем машина сядет на брюхо…
        Но звёзды северного полушария были коварны, и сложились в огромную фигу. Он сразу сорвался в колею. По инерции проскочив несколько метров, машина встала, колёса забуксовали, жижей забрасывая лилово-синие борта. Выжав тормоз, он включил заднюю передачу, плавно надавил на газ, но ничего существенного не произошло. Колёса продолжали крутиться на месте. Потыкавшись туда-сюда, он быстро осознал, что все дальнейшие попытки успеха не принесут, и приступил к спасательной операции.
        Целый час, снова переобувшись, он топтался в грязи, раскидывая лопатой по сторонам раскисший грунт, а тверди земной всё было не нащупать. Машина проседала вниз. Грязная вода дошла до уровня дверей и грозила затопить салон. Над головой, перелетая с ветки на ветку, щебетала неведомая птаха, разбрасывая по сторонам свои тревожные трели.
        Ещё столько же он рубил дрова и еловые лапы, совал их под колёса и строил импровизированную гать. Опасаясь затопления наполненного хитрой электроникой автомобиля, через заранее открытое окно он залез внутрь и попробовал тронуться. Тщетно. Машина не двинулась ни на дюйм.
        Как назло, за всё время мимо не прошёл ни один грибник, ни одна мразь не заехала в лес в этот прекрасный вечер. С досады перекурив, он вылез обратно и закрыл машину. Обмывшись в ближайшей чистой луже, не оборачиваясь на брошенный транспорт, неспешным шагом направился к железнодорожной станции.
        Смеркалось. Дальнейшее представлялось простым, но не очень приятным. Лейпясуо – маленькая станция, с парой пристанционных домов. Рядом с домами он видел только легковушки, которым выдернуть его было не под силу. Рядом со станцией сплошные садоводства. Но не станешь ведь впотьмах шарахаться по частным территориям, заглядывать за заборы, кричать и суетиться в поисках помощи, в самом-то деле. Да к тому же будний день, дачников мало, да и те в основном приехавшие на электричке пенсионеры. Эвакуатор ночью в лес не поедет. Оставалось только пропадать, что было совсем не в его правилах.
        В первых по выходу из леса домах признаков жизни не наблюдалось, автомобили исчезли, и он не стал понапрасну терять время, прямиком направившись к двухэтажной будке железнодорожников, обслуживающих переезд. На втором этаже будки, по кругу остеклённом, горел свет, отчего сумерки казались совсем уж несносными, но никакого движения внутри не происходило. Но ведь кто-то же должен был там быть. Мысленно прозвав обитателя «станционным смотрителем», он пересёк переезд и начал подниматься по железным ступеням.
        Тем временем звёздный кукиш расправился в довольную физиономию. Физия осклабилась и ехидно подмигнула. Но он этого не заметил.
        - Кто? – раздался за дверью недовольный голос, хриплый, как спросонок, но женский.
        - Человек попавший в беду, - отозвался он, выдерживая тон как можно более нейтральный.
        Ответа не последовало. Вместо него раздались глухие шаги и дверь распахнулась.
        За порогом стояла женщина. На вид ей было чуть меньше сорока. Густые рыжие волосы собраны в пучок и заколоты крабом. Нос крупный, но формы правильной. Пухлые щёки настолько плавно сливались с подбородком, что чувственные губы пугали. Одета она была безвкусно и броско, зато по форме – в синюю робу с оранжевым жилетом, на правом боку которого расползлось геометрически правильной формы мазутное пятно. Она тоже оценила его, с ног до головы окинув одним взглядом.
        - Что случилось? – спросила женщина, довольно таки безучастно, как ей показалось.
        Уловив в этой «безучастности» нотки заинтересованные отнюдь не случившимся, а очень даже предстоящим, он натянул свою фирменную улыбку и сказал, вовлекая собеседницу в игру:
        - Мне нужна помощь.
        - Случилось-то чего? – повторила женщина, совершая непонятные суетливые движения ногами. Сонность мигом сошла с её рубенсовского лица.
        - Моя машина застряла в грязи, там, - он кивнул в сторону леса, - и я хотел узнать, не найдётся ли в вашем посёлке трактора или «УАЗа». Я бы хорошо заплатил.
        - Ну что вы? – ответила женщина и засмеялась. – Деньги у вас возьмут с радостью, но помочь, увы, ничем не смогут. У нас тут сплошь пенсионеры, которым не до автомобилей, да пара мужиков, которые в Выборге работают, но у них легковушки. А так, разве что электрики на подстанцию утром заявятся.
        - И что же мне делать? – как бы размышляя вслух, он подпустил в голос смущения и наивности.
        - Да вы заходите, холодно уже.
        - Темно и холодно, - заходя, поправил он, - что немаловажно.
        Пропуская его внутрь, женщина заглянула ему в глаза, зачем-то выглянула наружу и закрыла дверь.
        - Присаживайтесь, - сказала она, рукой указывая на узенький топчан. – Вообще-то, посторонних сюда пускать строго запрещено, но раз вы в беде…
        - Не беспокойтесь, - отмахнулся он, - утром мне помогут друзья. Только вот переночевать негде, но это не проблема. Бывало и хуже.
        - А хотите чаю? – спросила женщина и, не дожидаясь ответа, отвернулась в поисках стакана. – А переночевать вы можете и здесь.
        - Где – здесь? – будто ничего не понимает, глупо переспросил он. – Здесь, насколько я вижу, только одно спальное место.
        - Прекрати, ты же всё прекрасно понимаешь, - устало выдохнула женщина. – Тебе сахара сколько кусочков?..
        … Над лесом висела густая тьма короткой летней ночи. Луны не было видно. Звёзд тоже было мало, да и те, что были, мерцали загадочно и лукаво. Со стороны «Скандинавии» доносилось редкое шипение шин запоздалых автомобилей, в ночи слышимое совсем не так, как днём. С другой стороны, от продолговатого болота, названия которого он не знал, долетали звуки ещё более мерзкие: что-то чавкало, хлюпало и ухало, будто исполинский гигант шёл по трясине, увязал, и с силой вытягивал из неё свои огромные сапоги. Совсем рядом несколько раз угукнула сова. Ночная прохлада обступала со всех сторон.
        Покинув жаркую будку, они стояли, облокотившись на перила круглой площадки. Он курил.
        - Точно не будешь? - спросил он, второй раз протягивая ей сигарету.
        - Нет. Никогда не курила, даже в молодости.
        - А голос хриплый.
        - Обычно говорят – сексуальный.
        - Это да, но всё же хриплый. Ты не пьёшь, не куришь, живёшь в посёлке с населением сто двадцать человек. Работа у тебя грязная, руки чистые, ты читаешь Оруэлла и Толстого, учишься на заочном, хоть и на психолога, изучаешь финский. Почему не уедешь отсюда? В городе такую бабу днём с огнём не сыщешь. Что в твоей жизни вообще происходит?
        Она медлила с ответом. Может быть, на её лице отражалась работа мысли. Он этого не знал – не смотрел на неё. Каким-то глупым миражом его взгляд манил открытый переезд. Четыре вздёрнутых в небо шлагбаума – один толстый и один тонкий с каждой стороны путей – щетинились своими бело-красными полосами, и путали его мысли. Он не любил будки, шлагбаумы и прочие конструкции, заграждающие проезд – слишком недобрые воспоминания всплывали в его памяти. Он не любил их настолько сильно, что не прекращал ими любоваться.
        - Неужели в городе не осталось женщин с пятьдесят четвёртым размером одежды? - наконец ответила она, усмехнувшись.