Тема себя изжила, не успев толком развернуться. А парни разошлись в разные стороны, каждый к своему дому, и каждый задумался о своём: Димон о Тиме, а Тима о Вике.
Сама же Вика тем временем думала о Ромке. Высок, строен, даже слишком, не красавец, но симпатичный, к тому же с харизмой – он был неидеален как парень, но безальтернативен как спутник. Тем более что выбирать было практически не из кого. Толстоватый Печуркин, вонючий Сквазников, придурковатый Кузнецов, ещё более стрёмный Сергеев – не рассматривались в принципе. Атлетичного бадминтониста Фила заняли сразу, она даже пискнуть не успела. Димон с Тимофеем – тоже хорошие ребята, но был в них какой-то подвох. Она не могла понять, какой именно, и каждый был ей по-своему симпатичен, но очередь за ними не выстраивалась, а это означало многое. Слишком многое. Оказаться на высоте, утерев нос конкуренткам, отхватив себе пусть и неидеального, но того, о ком мечтают многие – дорогого стоит. И лихим кавалерийским наскоком, не теряясь в тлетворном влиянии долгих размышлений, она предложила Ромке себя. На удивление, - а ведь сомнения-то были, ведь он мог позволить себе выбирать, - Ромка согласился, причём сразу, не раздумывая. Таким образом, вопрос закрылся сам собой и с невероятной быстротой, оставив, правда, за собой вопрос другой: а почему, собственно, он ни секундочки не сомневался?
Именно эта особенность его поведения не давала Вике покоя уже почти как месяц – ровно столько же, сколько Тима задавался вопросом обратным: почему она выбрала именно его? Он не испытывал ни обиды, ни ревности - по отношению к другу они были чужды ему, но унять беспокойные мысли никак не удавалось. Он знал точно: Ромка согласился бы на кого-угодно, лишь бы не достаться Павловой, с первого класса донимавшей его различного рода приставаниями.
О том же думала и Вика. Она читала откровенную Павловой с Ромкой переписку, и прекрасно понимала, что ему обломится всё, чего он только пожелает. Так почему же он отказывается? Она-то ему ничего подобного предложить не может. Впрочем, если он предложит сам… но он не предложит, и она об этом знала. И эта его особенность тоже разогревала в ней всё больший к нему интерес, заставляя всё сильнее радоваться нежданной молниеносной удаче.
Дровишек в топку девичей гордости подкидывала и Викина мама. Как и все женщины, она прекрасно сознавала все недостатки своей дочери. Как и все матери, она не переставала за свою дочь переживать и радоваться. Симпатия Тимофея, что жил двумя этажами ниже, секретом для неё не была, и она искренне полагала, что её доченьку на выпуске сопровождать будет именно он. Но любимая дочурка огорошила.
- Ты уже решила с кем пойдёшь? – спросила мама.
- Ну конечно, мам, - беззаботно ответила Вика, но сияние гордости от материнских глаз скрыть не получилось.
- Это правильно. Тимофей хороший парень, из приличной семьи. Он мне очень нравится.
- Это не Тима, мам.
- А кто же?
- Ромка.
- Тот самый Ромка, который, с этой… это самое… - замялась мама, конечно же, бывшая в курсе откровенной любовной переписки одноклассников.
- Тот самый. Но успокойся, мам, он не с этой, не это самое и не того. Теперь он просто мой, - ответила Вика и разулыбалась так, что материнское сердце дрогнуло.
- А ты не говорила, что он тебе нравится…
В ответ Вика лишь пожала плечами, сжавшись под маминым взглядом, излучавшим нечто такое укоризненно-завистливо-насмешливое, что могут таить в себе только глаза женщины всё это уже давно пережившей и оттого имеющей все основания для законных на то опасений.
Последний звонок прошёл в атмосфере лёгкой непринуждённости. По крайней мере, так показалось Тиме, точно подметившему, что более взволнованными и торжественными выглядят учителя и родители, прекрасно понимающие, что момент моментом, а впереди ещё предстоят выпускные экзамены. Самих же школьников больше волновала предстоящая пьянка, намеченная в Нижнем парке.
Но даже наблюдательный Тима не заметил горечи в глазах друга. Ромка всерьёз был озадачен и раздосадован тем фактом, что лишь его девочка, одна-единственная пришла на торжество в брюках. Сея несуразица, столь рьяно заполнявшая его возмущением, заставила Ромку во все глаза пялиться на Машку из десятого «Б», в числе прочих десятиклассников поздравлявшую будущих выпускников.
Дело в том, что у друзей был свой список школьных красавиц. Неизвестно почему, но они решили, что в списке должно быть непременно пять позиций. С первыми двумя вопросов не возникало, а вот ещё с двумя определённости достигнуть не удалось, отчего они безоговорочно ушли в конец списка, а на почётное третье место был поставлен чудаковатый Кузьма. Бред, конечно, полный, но рассуждая здраво: кого интересуют остальные, если все как один составители списка запавши на конкурсантку под номером один? Что характерно, все списковые барышни были не старше пятнадцати, то есть на год, и более, младше составителей, которые осознают ценность и закономерность сего факта лишь много лет спустя, да и то не все.
Так вот Ромка глаз не сводил с Машки – номера первого почтеннейшего списка. У Машки были классные коленки и неприлично короткая юбчонка. Ноги у неё были длинные, ровные, стройные, увенчанные отточено тонкими лодыжками. Данный факт вызывал бурю негодования среди Ромкиных одноклассниц. Им, гордым выпускницам, как ножом по сердцу было от того, что какая-то старлетка, недоросль блондинистая, отвоёвывает у них мужское внимание. И, несмотря на прочие прелести более молодой фигуры, именно ножки Маруси подвергались особенно усердному осуждению: дескать, ужас-то какой, вы посмотрите только – ей уже пятнадцать, а она ноги до сих пор не бреет, и на солнце волосинки так и проглядывают! Фу! Мерзость! Личико кукольное, а сама - засранка неухоженная! И так далее, и тому подобное, много-много раз, изо дня в день. Зависть – она такая. А Ромка всё глядел и глядел, глядел и глядел, так и проглядел, не заметив даже, как злобно на него косилась Павлова, как злобно остальные девки косились на Машу, как стоя почти заснул Димон, и как Тима тайком нет-нет, да и взглянет тоскливо на Вику…
Всё изменилось на выпускном вечере, где никакой Машки и быть не могло. Все парни остались при своих девушках, один лишь Ромка, как всегда, отчебучил. Одиннадцатый «А» построился для торжественного прохождения, а он вдруг возьми да заяви: «нет, Вик, я с тобой не пойду, я Нюре обещал». Такая подлость была для него делом чести: обещал – должен выполнить. Нюрка являлась своеобразным тузом в рукаве. Ростом, вместе с каблуками, выше него, сиськи – мощь, ляжки – огонь, и, конечно, опаздывает; ждать такую, стоя в сторонке, под давлением негодующих взглядов, сдерживая всю церемонию – вызов. И он, Ромка, этот вызов бросил, сам же его и приняв. Сам же он в нём и разочаровался, увидев нелепый розовый Нюркин наряд, столь вульгарно подчёркивающий все её «преимущества», что ему стало стыдно: за себя, за неё, перед Викой, и особенно перед бабушкой, пришедшей посмотреть на любимого внука и после всего подошедшей и спросившей: «Это что, твоя была, что ли? У которой всё навыкате?». Но сути дела это переменить не могло и ни на что ровным счётом не повлияло. По крайней мере, Ромка ничего не заметил. Более того, ничего из церемонии в Доме Культуры он толком и не запомнил, выпив шампанского слегка больше, чем ему полагалось – сначала за себя, потом за непьющего Тиму, затем ещё чуть-чуть, и после этого добавив то, что осталось у ребят за соседним столиком.
Жизнь слегка наладилась, когда из автобуса ребята перекочевали на верхнюю палубу прогулочного теплохода. Свинцовые волны Невы ласково плескались о белые борта утлого судёнышка. Плескались и пенились. От воды тянуло неприятным холодком, и ещё более неприятным амбре, насыщенным мазутом, водорослями и тем, чем пахнут все городские реки и каналы. Солнце давно уже село, но шумные говноклюи всё продолжали бороздить воздушное пространство над акваторией страшной реки.
Поначалу, конечно, все одноклассники засели на нижней закрытой палубе, где было и светло, и тепло, и накрыты столы, и играла музыка. И только трое друзей сразу ушли наверх, с горечью поглядев на жалкое человеческое стадо и не видя среди него мест для себя. Столик заняли по левому борту, второй от носа. Вольготно раскинувшись на жестком стуле, Ромка укутался в вельветовую куртку, запахнув её на манер двубортного пальто, и достал сигареты. Димон с Тимофеем не курили, но он всё ж издевательски предложил и им. Закурил сам. Пепельницы на столе не оказалось, поэтому он достал из кармана сложенный вчетверо лист бумаги и свернул из него довольно массивный кулёк, стряхнул в него первый пепел и сказал:
- Думаете, долго будем тишиной наслаждаться?
- Надеюсь, эти мерзлявчики оттуда вообще сегодня не выберутся, - ответил Димон.
Он нагло лукавил, зная, кому нравится, и страстно желая, чтобы в этот вечер Лена Канюк сама бы проявила инициативу.
- По моим наблюдениям, - со свойственным лишь ему злорадным спокойствием, вставил Тима, - некоторые ещё перед автобусом приняли да в пути добавили. Значит, скоро повылезают, обезьяны. Кстати, знаете, как по-узбекски будет обезьяна?
Ребята промолчали.
- Маймун, - воздев палец к сгустившемуся небу, гордо пояснил он.
- А по-украински – мавпа, - парировал Димон, тщательно скрывавший тайну своего еврейского происхождения и оттого часто разбавлявший свою речь невесть откуда почерпнутой хохлятской мовой.
- Может, хватит уже издеваться над нашим общим предком? – спросил Ромка, экзотическими наречиями не владевший.
- Лично меня это не угнетает, - пожав плечами, ответил ему Тима. – Я, например, произошёл от людей. Помимо этого, я не знаю никого, чьими родителями являлись бы обезьяны.
- Ты хочешь сказать, что теория Дарвина – чушь?
- Абсолютнейшая.
- Уж не хочешь ли ты в сотый раз заявить нам о божественном проведении?
- А почему бы и нет? Может быть, когда-нибудь…
- Бля, парни, не начинайте, - не дал договорить ему Димон, ни ухом, ни рылом несведущий ни в биологии, ни в теологии, и которому уже порядком поднадоели эти непримиримые споры. – Давайте лучше о бабах.
- Кто о чём…
- Ну а что? Обстановка располагает. Я вот, например, однажды…
Но и Димону договорить не дали. На трапе раздалось цоканье каблучков, стылый воздух разорвался липким девичьим смехом. Первая партия подогретых спиртным спешила проветриться.
На верхней палубе сразу стало шумно. Повсюду засуетились школьницы в смелых нарядах. Дикая смесь их духов напрочь забила невские ароматы, поселив смятение и непримиримые противоречия в тщетность бытия. Девчонки разнуздано щебетали, и в общем гомоне невозможно было уловить настроения каждой из них в отдельности. И только две тихони, две неразрывно связанные подружки Катя и Аня, минуя все эти бессмысленные блуждания, сразу засели за угловой, самый дальний от всеобщего хаоса столик. Абсолютно непонятно было, что они делали там, внизу, и почему вдруг всплыли наверх с основной массой состоявшихся блядей и потенциальных алкоголичек. С небольшим запозданием к ним присоединилась третья девушка, узнать которую по хитро уложенным волосам и туго стянутой жакетом спине было весьма затруднительно. А к трем друзьям легко и непринуждённо прилипли две хмельные особы, ранее, то есть на трезвую голову, в полюбовных отношениях не замеченные. Вика и Нюра. Рыжая и блондинка. Высокая и ещё выше. Плоская и пышногрудая. Та, в чьём облике сквозили нотки жидовские, и та, у которой нос был типично азиатский.
Встав рядом и чуть позади, Нюра длинной рукой с хищным маникюром обвила Ромкину шею, отняла у него сигарету и мощно затянулась. Ромка услужливо подставил ей кулёк. Вике же ничего не оставалось, кроме как обнять одного из его товарищей, либо сесть рядом с ним, на единственно свободное место. Она и села, закинув ногу на ногу, попутно пнув Ромкин ботинок, и нагло уставилась на Димона.
- Сигарету дай, - заявила она Ромке, так на него и не взглянув.
- Бери, - ответил он, бросив пачку на стол.
- Огонь, - вытащив сигарету, приказала Вика.
- Мы что, в кого-то стрелять собираемся? – съязвил Ромка, зажав в руке зажигалку.
- Огня, говорю, дай.
Поставив локоть на стол, Ромка чиркнул зажигалкой. Прикурить, не повернувшись и не потянувшись к нему, было невозможно. Вика выжидательно теребила сигарету пальцами, но на уловку не поддавалась. Повисло молчание. Все всё понимали и были напряжены. Негодование, усиленное спиртуозными парами, пёрло из Вики, как из забитого унитаза. Она считала Ромку предателем, но ни высказать, ни демонстративно игнорировать не могла – всё ж таки он был ей симпатичен. По этой простой причине она принялась ломать дурацкую комедию, в исполнении шестнадцатилетней девушки выглядящую столь серьёзно, что даже смешно. Но смеяться никто не спешил.
Димон, будто голый, потерялся под разнузданным взглядом. Вика застыла в ожидании, не зная, что делать дальше и сколько ещё надо ждать. Ромку этим было не пронять, и он с усмешкой смотрел на Тимофея. Тима стрелял взглядами то по нему, то по Вике. Изредка под его огонь попадала Нюра, которую эта ситуация забавляла, но она, из врождённо женского сестринства и солидарности, лишь крепче принялась обнимать Ромку, нагнувшись, и уже обеими руками опутав его плечи. Выждав немного, она нежно обхватила Ромкино запястье и подвинула его руку, с зажатым в ней огоньком, к Вике, тем самым окончательно поломав её игру.
Внизу заиграла музыка. Таки сломав сигарету, Вика демонстративно бросила её на стол и объявила:
- Я передумала. От курящей женщины дурно пахнет. Пойдёмте лучше танцевать, - при этом она через стол протянула Димону руку.
- Можно подумать, пьющая дама благоухает жасмином, - подколол её Ромка и, поглаживая Нюрины руки, добавил, - верно я говорю?
Нюра в ответ неопределённо хмыкнула. Тут Ромка понял чего не хватает, и спросил, снова обращаясь к ней:
- Сигарета где?
- Я швырнула её в воду, - как ни в чём не бывало, ответила Нюра.
- Бросать мусор за борт нельзя, равно как ссать и плевать, - едва не скрипя зубами, прошипел Ромка, оба деда которого были моряками и крепко вдолбили во внука прописные истины морской этики.
- Ну ты и зануда, - сказала Нюра, разомкнув свои объятия, и обратилась к Тимофею. – Пойдём, потанцуем, Тимош?
Ромка довольно подмигнул Тиме, и ещё шире улыбнулся, увидев, сколь робко держит Димон Викину ручку.
Четверо встали и удалились на нижнюю палубу, туда, откуда пробивались басы популярнейшего танцевального хита. А Ромка остался один, снова закурил и задумался. Ему казалось, что он всё делает правильно: данные всем слова сдержал, смелому лишь на словах Димону – подарил танец, пусть и не с той, о которой он мечтал, а у Тимы девушку не увёл – хоть и отправил её с другим, зато Нюру взамен приставил. Ромка сидел и курил. И наслаждался видами проплывающего города. Между затяжками шумно тянул носом окружающую вонь, и ей тоже наслаждался. И совсем его не радовали стройные ножки топчущихся у перил одноклассниц, ведь он всё продолжал вспоминать точёные Машкины лодыжки и с горечью вздыхать, понимая, что никогда больше их не увидит.
Сама же Вика тем временем думала о Ромке. Высок, строен, даже слишком, не красавец, но симпатичный, к тому же с харизмой – он был неидеален как парень, но безальтернативен как спутник. Тем более что выбирать было практически не из кого. Толстоватый Печуркин, вонючий Сквазников, придурковатый Кузнецов, ещё более стрёмный Сергеев – не рассматривались в принципе. Атлетичного бадминтониста Фила заняли сразу, она даже пискнуть не успела. Димон с Тимофеем – тоже хорошие ребята, но был в них какой-то подвох. Она не могла понять, какой именно, и каждый был ей по-своему симпатичен, но очередь за ними не выстраивалась, а это означало многое. Слишком многое. Оказаться на высоте, утерев нос конкуренткам, отхватив себе пусть и неидеального, но того, о ком мечтают многие – дорогого стоит. И лихим кавалерийским наскоком, не теряясь в тлетворном влиянии долгих размышлений, она предложила Ромке себя. На удивление, - а ведь сомнения-то были, ведь он мог позволить себе выбирать, - Ромка согласился, причём сразу, не раздумывая. Таким образом, вопрос закрылся сам собой и с невероятной быстротой, оставив, правда, за собой вопрос другой: а почему, собственно, он ни секундочки не сомневался?
Именно эта особенность его поведения не давала Вике покоя уже почти как месяц – ровно столько же, сколько Тима задавался вопросом обратным: почему она выбрала именно его? Он не испытывал ни обиды, ни ревности - по отношению к другу они были чужды ему, но унять беспокойные мысли никак не удавалось. Он знал точно: Ромка согласился бы на кого-угодно, лишь бы не достаться Павловой, с первого класса донимавшей его различного рода приставаниями.
О том же думала и Вика. Она читала откровенную Павловой с Ромкой переписку, и прекрасно понимала, что ему обломится всё, чего он только пожелает. Так почему же он отказывается? Она-то ему ничего подобного предложить не может. Впрочем, если он предложит сам… но он не предложит, и она об этом знала. И эта его особенность тоже разогревала в ней всё больший к нему интерес, заставляя всё сильнее радоваться нежданной молниеносной удаче.
Дровишек в топку девичей гордости подкидывала и Викина мама. Как и все женщины, она прекрасно сознавала все недостатки своей дочери. Как и все матери, она не переставала за свою дочь переживать и радоваться. Симпатия Тимофея, что жил двумя этажами ниже, секретом для неё не была, и она искренне полагала, что её доченьку на выпуске сопровождать будет именно он. Но любимая дочурка огорошила.
- Ты уже решила с кем пойдёшь? – спросила мама.
- Ну конечно, мам, - беззаботно ответила Вика, но сияние гордости от материнских глаз скрыть не получилось.
- Это правильно. Тимофей хороший парень, из приличной семьи. Он мне очень нравится.
- Это не Тима, мам.
- А кто же?
- Ромка.
- Тот самый Ромка, который, с этой… это самое… - замялась мама, конечно же, бывшая в курсе откровенной любовной переписки одноклассников.
- Тот самый. Но успокойся, мам, он не с этой, не это самое и не того. Теперь он просто мой, - ответила Вика и разулыбалась так, что материнское сердце дрогнуло.
- А ты не говорила, что он тебе нравится…
В ответ Вика лишь пожала плечами, сжавшись под маминым взглядом, излучавшим нечто такое укоризненно-завистливо-насмешливое, что могут таить в себе только глаза женщины всё это уже давно пережившей и оттого имеющей все основания для законных на то опасений.
***
Последний звонок прошёл в атмосфере лёгкой непринуждённости. По крайней мере, так показалось Тиме, точно подметившему, что более взволнованными и торжественными выглядят учителя и родители, прекрасно понимающие, что момент моментом, а впереди ещё предстоят выпускные экзамены. Самих же школьников больше волновала предстоящая пьянка, намеченная в Нижнем парке.
Но даже наблюдательный Тима не заметил горечи в глазах друга. Ромка всерьёз был озадачен и раздосадован тем фактом, что лишь его девочка, одна-единственная пришла на торжество в брюках. Сея несуразица, столь рьяно заполнявшая его возмущением, заставила Ромку во все глаза пялиться на Машку из десятого «Б», в числе прочих десятиклассников поздравлявшую будущих выпускников.
Дело в том, что у друзей был свой список школьных красавиц. Неизвестно почему, но они решили, что в списке должно быть непременно пять позиций. С первыми двумя вопросов не возникало, а вот ещё с двумя определённости достигнуть не удалось, отчего они безоговорочно ушли в конец списка, а на почётное третье место был поставлен чудаковатый Кузьма. Бред, конечно, полный, но рассуждая здраво: кого интересуют остальные, если все как один составители списка запавши на конкурсантку под номером один? Что характерно, все списковые барышни были не старше пятнадцати, то есть на год, и более, младше составителей, которые осознают ценность и закономерность сего факта лишь много лет спустя, да и то не все.
Так вот Ромка глаз не сводил с Машки – номера первого почтеннейшего списка. У Машки были классные коленки и неприлично короткая юбчонка. Ноги у неё были длинные, ровные, стройные, увенчанные отточено тонкими лодыжками. Данный факт вызывал бурю негодования среди Ромкиных одноклассниц. Им, гордым выпускницам, как ножом по сердцу было от того, что какая-то старлетка, недоросль блондинистая, отвоёвывает у них мужское внимание. И, несмотря на прочие прелести более молодой фигуры, именно ножки Маруси подвергались особенно усердному осуждению: дескать, ужас-то какой, вы посмотрите только – ей уже пятнадцать, а она ноги до сих пор не бреет, и на солнце волосинки так и проглядывают! Фу! Мерзость! Личико кукольное, а сама - засранка неухоженная! И так далее, и тому подобное, много-много раз, изо дня в день. Зависть – она такая. А Ромка всё глядел и глядел, глядел и глядел, так и проглядел, не заметив даже, как злобно на него косилась Павлова, как злобно остальные девки косились на Машу, как стоя почти заснул Димон, и как Тима тайком нет-нет, да и взглянет тоскливо на Вику…
Всё изменилось на выпускном вечере, где никакой Машки и быть не могло. Все парни остались при своих девушках, один лишь Ромка, как всегда, отчебучил. Одиннадцатый «А» построился для торжественного прохождения, а он вдруг возьми да заяви: «нет, Вик, я с тобой не пойду, я Нюре обещал». Такая подлость была для него делом чести: обещал – должен выполнить. Нюрка являлась своеобразным тузом в рукаве. Ростом, вместе с каблуками, выше него, сиськи – мощь, ляжки – огонь, и, конечно, опаздывает; ждать такую, стоя в сторонке, под давлением негодующих взглядов, сдерживая всю церемонию – вызов. И он, Ромка, этот вызов бросил, сам же его и приняв. Сам же он в нём и разочаровался, увидев нелепый розовый Нюркин наряд, столь вульгарно подчёркивающий все её «преимущества», что ему стало стыдно: за себя, за неё, перед Викой, и особенно перед бабушкой, пришедшей посмотреть на любимого внука и после всего подошедшей и спросившей: «Это что, твоя была, что ли? У которой всё навыкате?». Но сути дела это переменить не могло и ни на что ровным счётом не повлияло. По крайней мере, Ромка ничего не заметил. Более того, ничего из церемонии в Доме Культуры он толком и не запомнил, выпив шампанского слегка больше, чем ему полагалось – сначала за себя, потом за непьющего Тиму, затем ещё чуть-чуть, и после этого добавив то, что осталось у ребят за соседним столиком.
Жизнь слегка наладилась, когда из автобуса ребята перекочевали на верхнюю палубу прогулочного теплохода. Свинцовые волны Невы ласково плескались о белые борта утлого судёнышка. Плескались и пенились. От воды тянуло неприятным холодком, и ещё более неприятным амбре, насыщенным мазутом, водорослями и тем, чем пахнут все городские реки и каналы. Солнце давно уже село, но шумные говноклюи всё продолжали бороздить воздушное пространство над акваторией страшной реки.
Поначалу, конечно, все одноклассники засели на нижней закрытой палубе, где было и светло, и тепло, и накрыты столы, и играла музыка. И только трое друзей сразу ушли наверх, с горечью поглядев на жалкое человеческое стадо и не видя среди него мест для себя. Столик заняли по левому борту, второй от носа. Вольготно раскинувшись на жестком стуле, Ромка укутался в вельветовую куртку, запахнув её на манер двубортного пальто, и достал сигареты. Димон с Тимофеем не курили, но он всё ж издевательски предложил и им. Закурил сам. Пепельницы на столе не оказалось, поэтому он достал из кармана сложенный вчетверо лист бумаги и свернул из него довольно массивный кулёк, стряхнул в него первый пепел и сказал:
- Думаете, долго будем тишиной наслаждаться?
- Надеюсь, эти мерзлявчики оттуда вообще сегодня не выберутся, - ответил Димон.
Он нагло лукавил, зная, кому нравится, и страстно желая, чтобы в этот вечер Лена Канюк сама бы проявила инициативу.
- По моим наблюдениям, - со свойственным лишь ему злорадным спокойствием, вставил Тима, - некоторые ещё перед автобусом приняли да в пути добавили. Значит, скоро повылезают, обезьяны. Кстати, знаете, как по-узбекски будет обезьяна?
Ребята промолчали.
- Маймун, - воздев палец к сгустившемуся небу, гордо пояснил он.
- А по-украински – мавпа, - парировал Димон, тщательно скрывавший тайну своего еврейского происхождения и оттого часто разбавлявший свою речь невесть откуда почерпнутой хохлятской мовой.
- Может, хватит уже издеваться над нашим общим предком? – спросил Ромка, экзотическими наречиями не владевший.
- Лично меня это не угнетает, - пожав плечами, ответил ему Тима. – Я, например, произошёл от людей. Помимо этого, я не знаю никого, чьими родителями являлись бы обезьяны.
- Ты хочешь сказать, что теория Дарвина – чушь?
- Абсолютнейшая.
- Уж не хочешь ли ты в сотый раз заявить нам о божественном проведении?
- А почему бы и нет? Может быть, когда-нибудь…
- Бля, парни, не начинайте, - не дал договорить ему Димон, ни ухом, ни рылом несведущий ни в биологии, ни в теологии, и которому уже порядком поднадоели эти непримиримые споры. – Давайте лучше о бабах.
- Кто о чём…
- Ну а что? Обстановка располагает. Я вот, например, однажды…
Но и Димону договорить не дали. На трапе раздалось цоканье каблучков, стылый воздух разорвался липким девичьим смехом. Первая партия подогретых спиртным спешила проветриться.
На верхней палубе сразу стало шумно. Повсюду засуетились школьницы в смелых нарядах. Дикая смесь их духов напрочь забила невские ароматы, поселив смятение и непримиримые противоречия в тщетность бытия. Девчонки разнуздано щебетали, и в общем гомоне невозможно было уловить настроения каждой из них в отдельности. И только две тихони, две неразрывно связанные подружки Катя и Аня, минуя все эти бессмысленные блуждания, сразу засели за угловой, самый дальний от всеобщего хаоса столик. Абсолютно непонятно было, что они делали там, внизу, и почему вдруг всплыли наверх с основной массой состоявшихся блядей и потенциальных алкоголичек. С небольшим запозданием к ним присоединилась третья девушка, узнать которую по хитро уложенным волосам и туго стянутой жакетом спине было весьма затруднительно. А к трем друзьям легко и непринуждённо прилипли две хмельные особы, ранее, то есть на трезвую голову, в полюбовных отношениях не замеченные. Вика и Нюра. Рыжая и блондинка. Высокая и ещё выше. Плоская и пышногрудая. Та, в чьём облике сквозили нотки жидовские, и та, у которой нос был типично азиатский.
Встав рядом и чуть позади, Нюра длинной рукой с хищным маникюром обвила Ромкину шею, отняла у него сигарету и мощно затянулась. Ромка услужливо подставил ей кулёк. Вике же ничего не оставалось, кроме как обнять одного из его товарищей, либо сесть рядом с ним, на единственно свободное место. Она и села, закинув ногу на ногу, попутно пнув Ромкин ботинок, и нагло уставилась на Димона.
- Сигарету дай, - заявила она Ромке, так на него и не взглянув.
- Бери, - ответил он, бросив пачку на стол.
- Огонь, - вытащив сигарету, приказала Вика.
- Мы что, в кого-то стрелять собираемся? – съязвил Ромка, зажав в руке зажигалку.
- Огня, говорю, дай.
Поставив локоть на стол, Ромка чиркнул зажигалкой. Прикурить, не повернувшись и не потянувшись к нему, было невозможно. Вика выжидательно теребила сигарету пальцами, но на уловку не поддавалась. Повисло молчание. Все всё понимали и были напряжены. Негодование, усиленное спиртуозными парами, пёрло из Вики, как из забитого унитаза. Она считала Ромку предателем, но ни высказать, ни демонстративно игнорировать не могла – всё ж таки он был ей симпатичен. По этой простой причине она принялась ломать дурацкую комедию, в исполнении шестнадцатилетней девушки выглядящую столь серьёзно, что даже смешно. Но смеяться никто не спешил.
Димон, будто голый, потерялся под разнузданным взглядом. Вика застыла в ожидании, не зная, что делать дальше и сколько ещё надо ждать. Ромку этим было не пронять, и он с усмешкой смотрел на Тимофея. Тима стрелял взглядами то по нему, то по Вике. Изредка под его огонь попадала Нюра, которую эта ситуация забавляла, но она, из врождённо женского сестринства и солидарности, лишь крепче принялась обнимать Ромку, нагнувшись, и уже обеими руками опутав его плечи. Выждав немного, она нежно обхватила Ромкино запястье и подвинула его руку, с зажатым в ней огоньком, к Вике, тем самым окончательно поломав её игру.
Внизу заиграла музыка. Таки сломав сигарету, Вика демонстративно бросила её на стол и объявила:
- Я передумала. От курящей женщины дурно пахнет. Пойдёмте лучше танцевать, - при этом она через стол протянула Димону руку.
- Можно подумать, пьющая дама благоухает жасмином, - подколол её Ромка и, поглаживая Нюрины руки, добавил, - верно я говорю?
Нюра в ответ неопределённо хмыкнула. Тут Ромка понял чего не хватает, и спросил, снова обращаясь к ней:
- Сигарета где?
- Я швырнула её в воду, - как ни в чём не бывало, ответила Нюра.
- Бросать мусор за борт нельзя, равно как ссать и плевать, - едва не скрипя зубами, прошипел Ромка, оба деда которого были моряками и крепко вдолбили во внука прописные истины морской этики.
- Ну ты и зануда, - сказала Нюра, разомкнув свои объятия, и обратилась к Тимофею. – Пойдём, потанцуем, Тимош?
Ромка довольно подмигнул Тиме, и ещё шире улыбнулся, увидев, сколь робко держит Димон Викину ручку.
Четверо встали и удалились на нижнюю палубу, туда, откуда пробивались басы популярнейшего танцевального хита. А Ромка остался один, снова закурил и задумался. Ему казалось, что он всё делает правильно: данные всем слова сдержал, смелому лишь на словах Димону – подарил танец, пусть и не с той, о которой он мечтал, а у Тимы девушку не увёл – хоть и отправил её с другим, зато Нюру взамен приставил. Ромка сидел и курил. И наслаждался видами проплывающего города. Между затяжками шумно тянул носом окружающую вонь, и ей тоже наслаждался. И совсем его не радовали стройные ножки топчущихся у перил одноклассниц, ведь он всё продолжал вспоминать точёные Машкины лодыжки и с горечью вздыхать, понимая, что никогда больше их не увидит.
