«Конечно, - думал он, - выпускнику ничего не стоит на следующий год заглянуть в бывшую школу, выловить там эту девчонку, подкатить, наконец-таки осмелившись… но ведь я не сделаю этого никогда. Почему? Нет ответа».
Тем временем внизу ударные басы стихли и несколько секунд спустя сменились ритмами медляка тех времён, когда теперешние выпускники ещё и первоклассниками не были. И если до этого момента нелепые телодвижения девочек и неуверенные колебания мальчиков ничего не значили, то теперь парочки сцепились плотно и колыхались в такт отъявленно-тоскливым завываниям гитары Гарри Мура.
Человек заведовавший музыкой был не только тонким психологом, но и великим знатоком молодых душ, со свойственным им томлением и переживаниями. Включив «Picture of the moon», он учёл главное – время. Длительность данной композиции позволяла многое. Восемь минут – это не четыре, когда только-только успеешь если не привыкнуть, то успокоиться; восемь – это много, так много, что, если повезёт, мальчишечья «любовь», преодолев последние сомнения, упрётся партнёрше в бедро, и она, почувствовав это, задаст глупый, лукавый вопрос, и прижмётся к «любви» ещё сильнее, получив ответ – «Это ключи в кармане».
Пары, кружась вокруг незримой оси, топтались на месте. Девичьи руки, сомкнувшись в запястьях, висели на тощих, и не очень, мальчишечьих шеях. Мальчишечьи ладони, увлажнённые интимностью момента, нерешительно и совсем неласково томились на девичьих талиях. Семь пар толклись едва не задевая друг друга.
Димон, стыдясь «ключей в кармане», о которых его никто и не спрашивал, опасался заглядывать Вике в глаза, и, словно ища поддержки и одобрения, всё чаще смотрел на Тиму и перемигивался с ним. Когда же он встречался глазами с Нюрой, его решимость росла – оно и понятно, ведь не в неё «ключи» упёрлись.
Тима же ничего подобного не испытывал, лишь тяжкая грусть где-то в глубине души нет-нет да потягивала. Он хотел быть сейчас с Викой, обнимать её, нашёптывать всякие искренние глупости, и чтобы она, посмеявшись, смотрела ему в глаза. Но не сложилось. Так бывает, и он почти смирился… но лишь почти. Ему досталась Нюра - тоже хорошая девушка, но душа лежала не к ней, не её желала. Её глаза бегали по Тиминому лицу, задерживаясь то на оттопыренной чёлке, то на губах. Чтобы не обижать её своей безответностью, Тима прятал глаза, прижимаясь своей щекой к щеке Нюриной, и любовался Викой, тем временем как его руки гуляли, поглаживая, по Нюриной спине – от талии до застёжки лифчика и обратно. Это был смелый жест, отвязный. Нюра понимала, что все друг на друга смотрят, и ей это нравилось, да и не только поэтому.
В конечном же итоге, всё, как обычно, сводилось к женскому противостоянию: вялый, безынициативный Димон занижал, как ей казалось, Викину значимость, а Тимина расхристанность возносила Нюру над всеми. Короче, мнимая дружба, скреплённая алкоголем, распадалась прямо на глазах, так и не успев толком начаться.
И хвала небесам, что Тима искренне не представлял, как сильно портил смелостью своего поведения вечер Вике. Он бы себе этого никогда не простил. Но как бы то ни было, когда композиция стихла и все остановились, Нюра странно (так показалось Тиме) дёрнула головой, и её лицо начало приближаться к его лицу. Не размышляя ни секунды, он дёрнулся ей навстречу и кротко чмокнул в губы. Вика, конечно, это заметила, и отомстила не понятно кому, впившись в Димона куда как сильнее и дольше, а напоследок обхватила его голову и прижала её туда, где обычно у женщин бывает грудь, и звонко при этом рассмеялась, привлекая внимания всего зала.
Когда парни, бросив своих партнёрш, вернулись наверх, они застали Ромку всё в той же нахохлившейся позе. Он сидел и смотрел куда-то вдаль. По его затылку было видно, как он напряжён. Казалось, что там он приметил нечто такое, что больше не видит никто. Но когда они молча приблизились к нему, он, не оборачиваясь, спросил:
- Ну что, танцоры диско, Митхун Чакраборти и Роберт Рождественский, отплясали своё, смутьяны женских сердец?
- Рождественский – поэт, - усаживаясь напротив него, ответил Тима.
- А ты уверен, что Роберт не танцевал диско?
- Боярский точно танцевал, - вмешался Димон, на этот раз, садясь рядом с Ромкой, - второй шляпой прикрыв непристойщину. Но видел это только Мишель Камдессю, поэтому можно смело утверждать, что свидетелей тому не осталось.
- Я давно подозревал, что шляпа убивает людей, каналья! – воскликнул Ромка, и сделал характерный жест. – Ну, как прошло?
Димон и Тима переглянулись. Одному было неловко, но радостно за свою эрекцию, и ещё более стыдно за Викин смех, который казался ему унизительным; другой тихо таял от зависти. Оба не знали, что ответить.
- Поцеловались хоть? – опять спросил Ромка, поочерёдно посматривая на друзей и ехидно улыбаясь. Те молчали. Он увидел красные уши Димона и потупленный взгляд Тимы, и усмехнулся ещё сильней. – Что, друг с другом поцеловались?
- Да ты, бля, просто Петросян, - беззлобно огрызнулся Тима.
- Айзек Хабибович! – добавил Димон.
- Это ещё кто такой? Родственник твой, что ли?
- Не знаю, так, просто, только что придумал, - ответил Димон, безмерно радостный своей шутке.
- Точно – родственник! – подхватил Тима. – Может быть, даже лучший любовник тёти Фриды из Одессы, не стеснявшийся, кстати, ткнуться носом в её тити. И если что-то у него от этого и горело, то никак не уши.
Лучшая защита – это нападение, и Тима этим беззастенчиво пользовался. Смекнув, на что он намекает, Ромка присвистнул.
- Ого! Как далеко у вас зашло, - хохотнул он, и ударил вконец униженного Димона по плечу. – Не дуйся. Пойдём лучше на нос, и будем смотреть вперёд, на волны, подставив лица набегающим потокам балтийского бриза. Заодно и уши твои охладим.
Друзья взорвались смехом. Димон тоже не удержался, расхохотавшись вместе с ними. Втроём они продвинулись к носу посудины и повисли на поручнях, устремив взоры вниз, туда, где тёмные волны разбивались о металл и судорожно прыгали в стороны мелкие рыбёшки. Вскоре посудина дошла до Приморского района, перед самым выходом в залив развернулась и на малых оборотах двинула в обратный путь…
Автобус прибыл обратно в Пушкин, когда уже совсем рассвело. Вчерашние выпускники - те, кто ещё мог ходить - выходили на площадку перед Домом Молодёжи, а те, кто уже не мог – выкатывались, или выносились более стойкими товарищами. Учителя, не понятно зачем, всё ещё стояли на страже порядка, внимательно оглядывая сбивавшуюся в мелкие кучки молодёжь. На улице Набережной, у последнего каскада, где ещё каких-то девять часов назад взмывали к небу разноцветные шарики с привязанными к ним бумажками-мечтами, стоял заговорщицкий гвалт. Робкие тихони-отличницы собрались под крайней липой и обдумывали, как бы побыстрее смыться и забыть навсегда эту разгорячённую шоблу. Те, кто побойчее, ещё на лоханке нашли себе пару, и теперь стояли в обнимку, тёрлись носами и прочими безудержно выступающими частями тел. Те, кому хотелось, но мальчика не досталось, были особенно пьяны и унылы, отчего речь их потеряла всякий смысл, а слова – значимость; но надежды они не теряли, рассчитывая таки получить своё, проявив активность ранним утром, чтобы завершить то, что было задумано поздним вечером.
Друзья же стояли в стороне, поближе к учителям. Нет, они не были пьяны и не были отличниками, просто деться больше было некуда, разве что уйти совсем. Не любившего автобусы Ромку вдруг потянуло блевать, и он скрылся за едва прикрывающими пояс стрижеными кустами. Тима отвёл Димона в сторону и, почти прижав к автобусу, спросил:
- Ну, что дальше? С ними пойдёшь? – он кивнул на девчонок.
- Нет, не пойду, - ответил Димон и потряс головой так, словно стряхивал наваждение. – Они же собираются на квартире у Белкина продолжить. Ты представляешь себе такое? Двадцать с лишним человек в одной квартире… нет, я лучше домой.
- Может, Вику с собой позовём? По пути же.
Они посмотрели на толпу, глазами отыскивая Вику. Та, как обычно, была в центре внимания и держалась так, будто о них и не думает вовсе. Но она думала. Но они об этом не знали.
- Она не пойдёт. Ей праздника хочется, и она его получит.
- Или будет себя убеждать, будто получает, - вздохнул Тима, отворачиваясь от неё. – Я тоже домой. Послезавтра вступительные, так отоспаться надо. У тебя, кстати, когда?
- Тоже послезавтра.
- Вот и пойдём спать.
Вышедший из-за кустов Ромка подошёл к ним. Он был бледен, глаза его покраснели и слезились, платком он вытирал губы.
- Что-то желчь взыграла, - заявил он.
- Это всё от них, - ответил Тима, кивнув в сторону бывших одноклассников. – Надоели, за столько-то лет. Пойдём домой, а, Ром?
- Конечно пойдём, Тим. А на них – тьфу, - сказал Ромка и плюнул на асфальт. – Только молча уйдём, не прощаясь. Не хочу я лишних слов и прочего слащавого дерьма.
- Какого дерьма, Ром? – вмешался Димон, при посторонних всегда старавшийся быть показушно-культурным. – Навсегда же прощаемся.
- Ага, навсегда… жди больше, они тебя через пару месяцев вспомнят, встретиться пожелают.
- Так они и тебя вспомнят.
- Конечно. И меня вспомнят, и его, - он кивнул на Тиму, - только зачем, для чего? Чтобы узнать, поступил я или нет? Нашёл ли себе девушку? Чтобы покрасоваться и собой похвастаться? Так с той же целью они ещё и через год встретятся, и через два. Нет, этого я не хочу.
- Ну а дерьмо-то в чём?
- В людях, - усмехнувшись, прыснул Ромка и ещё раз сплюнул. – Пойдёмте уже, а то меня сейчас опять стошнит.
Обнявшись за плечи, чем заняли весь тротуар, они направились вверх по улице, сказав «до свидания» только чего-то ждущим учителям. Вслед им что-то кричали, но ребята, не оборачиваясь, лишь помахали в ответ: Тима левой рукой, Димон – правой, идущий по центру Ромка – обеими. Догонять их никто не стал, и в след кричать перестали. В общем-то, все на них плевать хотели, ведь они всегда были сами по себе. И только Вика, - худая, смуглая, решительная Вика, - как-то больно сощурилась. Каждый из них нравился ей по-своему. И только один входил в её сегодняшние планы…
Лето 2005-го всё расставило по местам, взяв от каждого по возможности, и воздав по потребности.
Поскольку возможностей и потребностей у Димона было больше всех, он поступил в университет телекоммуникаций им. Бонч-Бруевича. Слишком крутой для него университет, но коли уж есть блат, то почему бы им не воспользоваться.
Тимофей выбрал ЛГУ им. Пушкина, исторический факультет. Сначала хотел на филологический, - он всегда любил литературу и был в ней силён, – но завалил первый вступительный экзамен, а со второго раза разрешили поступать только на другой факультет. Впрочем, его это не огорчило. К истории у него интерес тоже имелся, хоть и весьма специфический. Гуманитарии – они такие.
Ромка же опять всех удивил. Хотел стать экономистом, ходил на подготовительные курсы в ФИНЭК, корпел над математикой, а в последний момент всё бросил, отказавшись от экзаменов, да и поступил в Аграрный университет, на факультет механизации сельского хозяйства. Доводы его были просты и весомы, как наковальня: заумности – надоели, ездить далеко – надоело, и вообще ничего не хочу.
Но разобщённость друзей не сломила. Хоть их умы и наполнялись новыми знаниями, личности росли и горбились под действием новых увлечений, а тела обрастали всё новыми знакомствами, они продолжали встречаться. Сначала трижды в неделю, затем – дважды, а по прошествии времени и вовсе скатились лишь к пятничному пьянству. Так, хоть то была и не пятница, они, встретившись со своим, а заодно и с параллельным классом (пришли, понятное дело, немногие), вместе встретили новый 2008-ой год.
Как это обычно и бывает в девятнадцать лет, всем хотелось праздника и веселья, а некоторым – приключений. Все хотели выпить. Многие уже успели, и к моменту всеобщего сбора у «Любезных» ворот были настолько веселы, что трезвым становилось грустно. Пройдясь по гуляющему городу, насмотревшись фейерверков и наслушавшись грохота петард, притом и сами кое-что взорвавши, под тяжестью тянущих карманы бутылок они приземлились во дворе, что на углу Магазейной и Оранжерейной. Двор маленький, но уютный, и скамеек хватило почти на всех, а кому не хватило, те топтались рядом, дружески обнимались и пританцовывали; пьяная неугомонная Кудряш оккупировала качели, вяло на них раскачивалась и постоянно что-то выкрикивала, но её никто не слушал, и подходили к ней только для того, чтобы вместе выпить, что отчего-то считалось обязательным.
Ромка, Тима и Димон, конечно же, держались рядом, с ногами забравшись на припорошённую снегом скамейку и сидя плечом к плечу. Всё шло размеренно. Вокруг них постоянно вились бывшие одноклассницы; не встречавшие взаимного внимания они уходили, но по мере возлияния вновь и вновь возвращавшиеся с глупыми своими разговорами. Друзьям было откровенно скучно среди этой шоблы, лишь формально являвшейся им ровней. Ну, как ровней – так, вынужденные знакомцы, истёкший период жизни, глупая прихоть злой судьбы. Для них это всё были уже чужие люди. И они уже подумывали, как бы слиться невзначай, - тихо, но вульгарно, как тогда, на выпускном, - как вдруг появилась она – чья-то подруга Таня.
Как выяснится позже, она была всего-то на год младше их, но выглядела заметно моложе и свежее да к тому же была совершенно трезва, чем сразу привлекла внимание и завладела умами и взглядами. С другой стороны, на умы и взгляды скорее повлияла её короткая юбчонка, открывавшая помутневшим юношеским взорам крепкие бёдра. Она была не красавица, но открыта, приветлива, широко улыбалась и с лёгкостью вступала в диалог. Девичьей половине коллектива (не половине, конечно, а трём четвертям) такое положение вещей, ясное дело, пришлось не по нраву. На неё косились, шушукались, от неё с недовольным видом отстранялись, разумеется, искоса продолжая за ней приглядывать. Заметив это, Ромка согнал Димона со скамейки, сам подвинулся на его место и жестом пригласил Таню присесть между ним и Тимой. В ответ она мотнула головой.
- Присаживайтесь, - настойчиво и твёрдо, как приказ отдал, сказал Ромка.
Таня стрельнула глазками, выждала секунду, и взобралась на скамейку. Одёрнула юбку, села, пригладила юбку по бёдрам (зачем всё это при какой-то длине – непонятно), и заметила:
- Присаживайтесь – это нетактично, будто предлагаете сесть на самый краешек и собираетесь вскоре согнать. Правильно – садитесь.
- Как вам угодно, сударыня, - равнодушно отозвался он, нагло уставившись на её бёдра, - нам всё равно будет приятно.
Озорно улыбнувшись, Таня хохотнула, мотнула головой, но ничего не ответила. Компанейский разговор ни о чём потёк своим руслом, но, в отличие от прежней пустопорожней болтовни, не напрягал, а был даже забавен и неприкрыто смел. Ситуацию напрягал только пришедший с Таней парень. Как выяснилось, звали его Юрой. Ростом он был в меру высок, строен, симпатичен лицом и ещё более чем Таня улыбчив. При этом он постоянно хохмил и совершал непонятные телодвижения, видимо, «ускорившись» после принятия чего-то. А может просто был идиотом… не важно.
Тем временем внизу ударные басы стихли и несколько секунд спустя сменились ритмами медляка тех времён, когда теперешние выпускники ещё и первоклассниками не были. И если до этого момента нелепые телодвижения девочек и неуверенные колебания мальчиков ничего не значили, то теперь парочки сцепились плотно и колыхались в такт отъявленно-тоскливым завываниям гитары Гарри Мура.
Человек заведовавший музыкой был не только тонким психологом, но и великим знатоком молодых душ, со свойственным им томлением и переживаниями. Включив «Picture of the moon», он учёл главное – время. Длительность данной композиции позволяла многое. Восемь минут – это не четыре, когда только-только успеешь если не привыкнуть, то успокоиться; восемь – это много, так много, что, если повезёт, мальчишечья «любовь», преодолев последние сомнения, упрётся партнёрше в бедро, и она, почувствовав это, задаст глупый, лукавый вопрос, и прижмётся к «любви» ещё сильнее, получив ответ – «Это ключи в кармане».
Пары, кружась вокруг незримой оси, топтались на месте. Девичьи руки, сомкнувшись в запястьях, висели на тощих, и не очень, мальчишечьих шеях. Мальчишечьи ладони, увлажнённые интимностью момента, нерешительно и совсем неласково томились на девичьих талиях. Семь пар толклись едва не задевая друг друга.
Димон, стыдясь «ключей в кармане», о которых его никто и не спрашивал, опасался заглядывать Вике в глаза, и, словно ища поддержки и одобрения, всё чаще смотрел на Тиму и перемигивался с ним. Когда же он встречался глазами с Нюрой, его решимость росла – оно и понятно, ведь не в неё «ключи» упёрлись.
Тима же ничего подобного не испытывал, лишь тяжкая грусть где-то в глубине души нет-нет да потягивала. Он хотел быть сейчас с Викой, обнимать её, нашёптывать всякие искренние глупости, и чтобы она, посмеявшись, смотрела ему в глаза. Но не сложилось. Так бывает, и он почти смирился… но лишь почти. Ему досталась Нюра - тоже хорошая девушка, но душа лежала не к ней, не её желала. Её глаза бегали по Тиминому лицу, задерживаясь то на оттопыренной чёлке, то на губах. Чтобы не обижать её своей безответностью, Тима прятал глаза, прижимаясь своей щекой к щеке Нюриной, и любовался Викой, тем временем как его руки гуляли, поглаживая, по Нюриной спине – от талии до застёжки лифчика и обратно. Это был смелый жест, отвязный. Нюра понимала, что все друг на друга смотрят, и ей это нравилось, да и не только поэтому.
В конечном же итоге, всё, как обычно, сводилось к женскому противостоянию: вялый, безынициативный Димон занижал, как ей казалось, Викину значимость, а Тимина расхристанность возносила Нюру над всеми. Короче, мнимая дружба, скреплённая алкоголем, распадалась прямо на глазах, так и не успев толком начаться.
И хвала небесам, что Тима искренне не представлял, как сильно портил смелостью своего поведения вечер Вике. Он бы себе этого никогда не простил. Но как бы то ни было, когда композиция стихла и все остановились, Нюра странно (так показалось Тиме) дёрнула головой, и её лицо начало приближаться к его лицу. Не размышляя ни секунды, он дёрнулся ей навстречу и кротко чмокнул в губы. Вика, конечно, это заметила, и отомстила не понятно кому, впившись в Димона куда как сильнее и дольше, а напоследок обхватила его голову и прижала её туда, где обычно у женщин бывает грудь, и звонко при этом рассмеялась, привлекая внимания всего зала.
Когда парни, бросив своих партнёрш, вернулись наверх, они застали Ромку всё в той же нахохлившейся позе. Он сидел и смотрел куда-то вдаль. По его затылку было видно, как он напряжён. Казалось, что там он приметил нечто такое, что больше не видит никто. Но когда они молча приблизились к нему, он, не оборачиваясь, спросил:
- Ну что, танцоры диско, Митхун Чакраборти и Роберт Рождественский, отплясали своё, смутьяны женских сердец?
- Рождественский – поэт, - усаживаясь напротив него, ответил Тима.
- А ты уверен, что Роберт не танцевал диско?
- Боярский точно танцевал, - вмешался Димон, на этот раз, садясь рядом с Ромкой, - второй шляпой прикрыв непристойщину. Но видел это только Мишель Камдессю, поэтому можно смело утверждать, что свидетелей тому не осталось.
- Я давно подозревал, что шляпа убивает людей, каналья! – воскликнул Ромка, и сделал характерный жест. – Ну, как прошло?
Димон и Тима переглянулись. Одному было неловко, но радостно за свою эрекцию, и ещё более стыдно за Викин смех, который казался ему унизительным; другой тихо таял от зависти. Оба не знали, что ответить.
- Поцеловались хоть? – опять спросил Ромка, поочерёдно посматривая на друзей и ехидно улыбаясь. Те молчали. Он увидел красные уши Димона и потупленный взгляд Тимы, и усмехнулся ещё сильней. – Что, друг с другом поцеловались?
- Да ты, бля, просто Петросян, - беззлобно огрызнулся Тима.
- Айзек Хабибович! – добавил Димон.
- Это ещё кто такой? Родственник твой, что ли?
- Не знаю, так, просто, только что придумал, - ответил Димон, безмерно радостный своей шутке.
- Точно – родственник! – подхватил Тима. – Может быть, даже лучший любовник тёти Фриды из Одессы, не стеснявшийся, кстати, ткнуться носом в её тити. И если что-то у него от этого и горело, то никак не уши.
Лучшая защита – это нападение, и Тима этим беззастенчиво пользовался. Смекнув, на что он намекает, Ромка присвистнул.
- Ого! Как далеко у вас зашло, - хохотнул он, и ударил вконец униженного Димона по плечу. – Не дуйся. Пойдём лучше на нос, и будем смотреть вперёд, на волны, подставив лица набегающим потокам балтийского бриза. Заодно и уши твои охладим.
Друзья взорвались смехом. Димон тоже не удержался, расхохотавшись вместе с ними. Втроём они продвинулись к носу посудины и повисли на поручнях, устремив взоры вниз, туда, где тёмные волны разбивались о металл и судорожно прыгали в стороны мелкие рыбёшки. Вскоре посудина дошла до Приморского района, перед самым выходом в залив развернулась и на малых оборотах двинула в обратный путь…
Автобус прибыл обратно в Пушкин, когда уже совсем рассвело. Вчерашние выпускники - те, кто ещё мог ходить - выходили на площадку перед Домом Молодёжи, а те, кто уже не мог – выкатывались, или выносились более стойкими товарищами. Учителя, не понятно зачем, всё ещё стояли на страже порядка, внимательно оглядывая сбивавшуюся в мелкие кучки молодёжь. На улице Набережной, у последнего каскада, где ещё каких-то девять часов назад взмывали к небу разноцветные шарики с привязанными к ним бумажками-мечтами, стоял заговорщицкий гвалт. Робкие тихони-отличницы собрались под крайней липой и обдумывали, как бы побыстрее смыться и забыть навсегда эту разгорячённую шоблу. Те, кто побойчее, ещё на лоханке нашли себе пару, и теперь стояли в обнимку, тёрлись носами и прочими безудержно выступающими частями тел. Те, кому хотелось, но мальчика не досталось, были особенно пьяны и унылы, отчего речь их потеряла всякий смысл, а слова – значимость; но надежды они не теряли, рассчитывая таки получить своё, проявив активность ранним утром, чтобы завершить то, что было задумано поздним вечером.
Друзья же стояли в стороне, поближе к учителям. Нет, они не были пьяны и не были отличниками, просто деться больше было некуда, разве что уйти совсем. Не любившего автобусы Ромку вдруг потянуло блевать, и он скрылся за едва прикрывающими пояс стрижеными кустами. Тима отвёл Димона в сторону и, почти прижав к автобусу, спросил:
- Ну, что дальше? С ними пойдёшь? – он кивнул на девчонок.
- Нет, не пойду, - ответил Димон и потряс головой так, словно стряхивал наваждение. – Они же собираются на квартире у Белкина продолжить. Ты представляешь себе такое? Двадцать с лишним человек в одной квартире… нет, я лучше домой.
- Может, Вику с собой позовём? По пути же.
Они посмотрели на толпу, глазами отыскивая Вику. Та, как обычно, была в центре внимания и держалась так, будто о них и не думает вовсе. Но она думала. Но они об этом не знали.
- Она не пойдёт. Ей праздника хочется, и она его получит.
- Или будет себя убеждать, будто получает, - вздохнул Тима, отворачиваясь от неё. – Я тоже домой. Послезавтра вступительные, так отоспаться надо. У тебя, кстати, когда?
- Тоже послезавтра.
- Вот и пойдём спать.
Вышедший из-за кустов Ромка подошёл к ним. Он был бледен, глаза его покраснели и слезились, платком он вытирал губы.
- Что-то желчь взыграла, - заявил он.
- Это всё от них, - ответил Тима, кивнув в сторону бывших одноклассников. – Надоели, за столько-то лет. Пойдём домой, а, Ром?
- Конечно пойдём, Тим. А на них – тьфу, - сказал Ромка и плюнул на асфальт. – Только молча уйдём, не прощаясь. Не хочу я лишних слов и прочего слащавого дерьма.
- Какого дерьма, Ром? – вмешался Димон, при посторонних всегда старавшийся быть показушно-культурным. – Навсегда же прощаемся.
- Ага, навсегда… жди больше, они тебя через пару месяцев вспомнят, встретиться пожелают.
- Так они и тебя вспомнят.
- Конечно. И меня вспомнят, и его, - он кивнул на Тиму, - только зачем, для чего? Чтобы узнать, поступил я или нет? Нашёл ли себе девушку? Чтобы покрасоваться и собой похвастаться? Так с той же целью они ещё и через год встретятся, и через два. Нет, этого я не хочу.
- Ну а дерьмо-то в чём?
- В людях, - усмехнувшись, прыснул Ромка и ещё раз сплюнул. – Пойдёмте уже, а то меня сейчас опять стошнит.
Обнявшись за плечи, чем заняли весь тротуар, они направились вверх по улице, сказав «до свидания» только чего-то ждущим учителям. Вслед им что-то кричали, но ребята, не оборачиваясь, лишь помахали в ответ: Тима левой рукой, Димон – правой, идущий по центру Ромка – обеими. Догонять их никто не стал, и в след кричать перестали. В общем-то, все на них плевать хотели, ведь они всегда были сами по себе. И только Вика, - худая, смуглая, решительная Вика, - как-то больно сощурилась. Каждый из них нравился ей по-своему. И только один входил в её сегодняшние планы…
***
Лето 2005-го всё расставило по местам, взяв от каждого по возможности, и воздав по потребности.
Поскольку возможностей и потребностей у Димона было больше всех, он поступил в университет телекоммуникаций им. Бонч-Бруевича. Слишком крутой для него университет, но коли уж есть блат, то почему бы им не воспользоваться.
Тимофей выбрал ЛГУ им. Пушкина, исторический факультет. Сначала хотел на филологический, - он всегда любил литературу и был в ней силён, – но завалил первый вступительный экзамен, а со второго раза разрешили поступать только на другой факультет. Впрочем, его это не огорчило. К истории у него интерес тоже имелся, хоть и весьма специфический. Гуманитарии – они такие.
Ромка же опять всех удивил. Хотел стать экономистом, ходил на подготовительные курсы в ФИНЭК, корпел над математикой, а в последний момент всё бросил, отказавшись от экзаменов, да и поступил в Аграрный университет, на факультет механизации сельского хозяйства. Доводы его были просты и весомы, как наковальня: заумности – надоели, ездить далеко – надоело, и вообще ничего не хочу.
Но разобщённость друзей не сломила. Хоть их умы и наполнялись новыми знаниями, личности росли и горбились под действием новых увлечений, а тела обрастали всё новыми знакомствами, они продолжали встречаться. Сначала трижды в неделю, затем – дважды, а по прошествии времени и вовсе скатились лишь к пятничному пьянству. Так, хоть то была и не пятница, они, встретившись со своим, а заодно и с параллельным классом (пришли, понятное дело, немногие), вместе встретили новый 2008-ой год.
Как это обычно и бывает в девятнадцать лет, всем хотелось праздника и веселья, а некоторым – приключений. Все хотели выпить. Многие уже успели, и к моменту всеобщего сбора у «Любезных» ворот были настолько веселы, что трезвым становилось грустно. Пройдясь по гуляющему городу, насмотревшись фейерверков и наслушавшись грохота петард, притом и сами кое-что взорвавши, под тяжестью тянущих карманы бутылок они приземлились во дворе, что на углу Магазейной и Оранжерейной. Двор маленький, но уютный, и скамеек хватило почти на всех, а кому не хватило, те топтались рядом, дружески обнимались и пританцовывали; пьяная неугомонная Кудряш оккупировала качели, вяло на них раскачивалась и постоянно что-то выкрикивала, но её никто не слушал, и подходили к ней только для того, чтобы вместе выпить, что отчего-то считалось обязательным.
Ромка, Тима и Димон, конечно же, держались рядом, с ногами забравшись на припорошённую снегом скамейку и сидя плечом к плечу. Всё шло размеренно. Вокруг них постоянно вились бывшие одноклассницы; не встречавшие взаимного внимания они уходили, но по мере возлияния вновь и вновь возвращавшиеся с глупыми своими разговорами. Друзьям было откровенно скучно среди этой шоблы, лишь формально являвшейся им ровней. Ну, как ровней – так, вынужденные знакомцы, истёкший период жизни, глупая прихоть злой судьбы. Для них это всё были уже чужие люди. И они уже подумывали, как бы слиться невзначай, - тихо, но вульгарно, как тогда, на выпускном, - как вдруг появилась она – чья-то подруга Таня.
Как выяснится позже, она была всего-то на год младше их, но выглядела заметно моложе и свежее да к тому же была совершенно трезва, чем сразу привлекла внимание и завладела умами и взглядами. С другой стороны, на умы и взгляды скорее повлияла её короткая юбчонка, открывавшая помутневшим юношеским взорам крепкие бёдра. Она была не красавица, но открыта, приветлива, широко улыбалась и с лёгкостью вступала в диалог. Девичьей половине коллектива (не половине, конечно, а трём четвертям) такое положение вещей, ясное дело, пришлось не по нраву. На неё косились, шушукались, от неё с недовольным видом отстранялись, разумеется, искоса продолжая за ней приглядывать. Заметив это, Ромка согнал Димона со скамейки, сам подвинулся на его место и жестом пригласил Таню присесть между ним и Тимой. В ответ она мотнула головой.
- Присаживайтесь, - настойчиво и твёрдо, как приказ отдал, сказал Ромка.
Таня стрельнула глазками, выждала секунду, и взобралась на скамейку. Одёрнула юбку, села, пригладила юбку по бёдрам (зачем всё это при какой-то длине – непонятно), и заметила:
- Присаживайтесь – это нетактично, будто предлагаете сесть на самый краешек и собираетесь вскоре согнать. Правильно – садитесь.
- Как вам угодно, сударыня, - равнодушно отозвался он, нагло уставившись на её бёдра, - нам всё равно будет приятно.
Озорно улыбнувшись, Таня хохотнула, мотнула головой, но ничего не ответила. Компанейский разговор ни о чём потёк своим руслом, но, в отличие от прежней пустопорожней болтовни, не напрягал, а был даже забавен и неприкрыто смел. Ситуацию напрягал только пришедший с Таней парень. Как выяснилось, звали его Юрой. Ростом он был в меру высок, строен, симпатичен лицом и ещё более чем Таня улыбчив. При этом он постоянно хохмил и совершал непонятные телодвижения, видимо, «ускорившись» после принятия чего-то. А может просто был идиотом… не важно.
