1. Рыжая, кофейная, чёрно-белая
Осень шелестела опадающими листьями, лисьим хвостом прохаживалась между стволов деревьев, яркими мазками охры раскрашивая всё, чего касался тонкий, чутко колеблющийся кончик. Совсем как кисточка у Марины, когда она рисует. Только Марина предпочитает лёгкую акварель, а у Осени скорее масло. Яркое золото, перетекающее в багрянец и лиловую полутьму.
Марина обмакивает кисточку в воду, потом в кювету с оранжевой краской, разводит её в палитре, до полупрозрачной зыбкости, делает первый мазок на белом листе с едва заметным контуром наброска.
Кошка слегка потягивается на рисунке. Рыжая кошка среди россыпи коричнево-рыжих листьев. По одному листку ползёт припозднившаяся божья коровка. Марина кончиком кисти подправляет крылышко.
Настойчивое подталкивание в спину не даёт продолжить. Когда Марина оборачивается, рядом сидит полусиамка Маргоша. Вид у Маргоши тот самый, про который можно сказать «я просто мимо проходила». Но по опыту Марина уже знает, что стоит ей вернуться к работе, как упрямый лоб вновь упрётся ей в бок. А если присоединится ещё и черно-белая Кася, то чуть пониже спины, она почувствует острые, как иголочки, коготки.
Уже почти полночь. Кошки пришли укладывать хозяйку спать. Марине завтра с утра на работу. Так что, как ни крути, пора закругляться.
Маргоша любит устроиться в ногах. Она запрыгивает на постель и мгновение спустя, вместо кошки на одеяле оказывается пушистый клубок шерсти с одним торчащим наружу ухом. Кася предпочитает спать под боком у Марины. Предварительно она долго мнёт одеяло, и только удостоверившись, что достаточно его намяла, вытягивается рядом. Но ещё долго слышно её мурчание.
Обе кошки словно взяли на себя ответственность отгонять от Марины плохие сны.
Сны порой всё же снятся. Хотя и не причиняют уже той боли, что когда-то.
...— А где твой папа?
Две девочки смотрят на маленькую Маринку выжидающе и одновременно оценивающе.
— На кораблике, — Марина произносит слова медленно, нехотя.
«На кораблике» — так велела говорить мама, в ответ на подобные вопросы. И Марина говорит. Говорит, чувствуя себя каждый раз неловко, ощущая вкус неискренности и неправильности двух коротеньких слов.
— Хочешь конфетку? — спрашивают заботливо девочки и, не дожидаясь ответа, начинают на два голоса, — Рули-рули-рули-рули, на тебе четыре дули. — Они выставляют перед собой четыре кулачка, сложенные в известную комбинацию, смеются и убегают.
Маринка стоит и смотрит им вслед, не успев найти достойный ответ. Такой, чтобы это воспоминание не приходило потом к ней раз за разом.
Мягкая лапа тянется, упирается в бок. Сонное мурлыканье прогоняет морок прочь. Марина, не та маленькая девочка из сна, а взрослая Марина, не просыпаясь окончательно, вновь засыпает.
2. Ещё не одна рыжая
— Марин, давай я тебя познакомлю с хорошим мужчиной? — Светка, среди сотрудников и пациентов Светлана Олеговна, отложила в сторону описанную кардиограмму.
— Света, опять ты за своё?
— Да ты подумай только. Он сосед одной моей хорошей знакомой, преподаватель в вузе, женат не был. Двухкомнатная квартира. Жил с мамой, недавно похоронил её. Сейчас совершенно один. Приберут же. Аспирантка какая или студентка мигом окрутят.
Марина оторвалась от журнала, который заполняла и поинтересовалась:
— А ты уверена, что ему жена нужна, а не мамочка?
— Тьфу на тебя. Ерунду не городи. Нормальный парень, говорю. Если бы не мой Андрей, себе бы забрала.
Марина скептически приподняла одну бровь, но промолчала. Лариса, пьющая в уголочке за ширмой чай, негромко фыркнула. Не только их кабинет диагностики, но и пол отделения знали, как Света чуть ли не за ручку водит своего Андрея по всем инстанциям и собеседованиям. После которых её благоверный трудоустраивается ровно на неделю. Если трудоустраивается. Трудоустраиваться на диване ему явно нравится больше. Но Светка его любит безумно и во всём оправдывает.
— Марин, ну что ты как маленькая? Сколько можно куковать с кошками? Останешься старой девой с тридцатью тремя кошками.
Кошки не предадут. Кошки не уйдут в тот самый момент, когда тебе больше всего нужна помощь. Не оставят, просто потому что нашли кого-то более удобного. Как сделал отец, когда оставил маму и её, малышкой, найдя себе более удобную и свободную женщину. «Где твой папа? На кораблике». За все годы он даже не поинтересовался своей дочерью. Кошки не просчитывают выгодный вариант, как Сергей пять лет назад. «Прости, ты мне очень нравишься. Но Лизкин батя...».
— Свет, я сейчас не в настроении знакомиться.
— Познакомишься, и будет настроение. И чего не познакомиться просто? Тебя же не замуж сразу зовут.
Свету не зря в отделении за глаза зовут навязчивой свахой.
— Я подумаю, — говорит Марина и сбегает якобы в уборную, а на самом деле просто в коридор, подальше от настырной Светки.
Листья шуршат под ногами. Пока золотые и слегка тронутые багрянцем. Одни бархатистые, другие скользящие шелковистые, а не сухо пергаментные, цвета жжёной умбры, со скрученными или надломанными краями. Ещё и тепло почти по летнему. Вот только воздух... Воздух пахнет осенью. Неуловимо, прозрачно, влажно.
— Совсем совесть потеряли. Выставили и совесть типа чиста.
Голос молоденькой кассирши звучал негодующе.
Марина поставила корзинку на полочку у кассы. Магазин располагался прямо рядом с домом. Удобный вариант — заскочить после работы и при этом не тащить сумку с продуктами дольше пяти минут. И девушку-кассиршу она хорошо знала, та частенько подкармливала приходящих к дверям местных котов.
— Ой, здравствуйте. Пакет нужен? — голос девушки резко поменял тональность, становясь профессионально-вежливым. Но лицо всё ещё горело возмущением.
— Спасибо, не надо. Что-то случилось?
— Да котят кто-то подбросил. Рано утром поставили коробку у задней двери. День они на улице пробыли — хорошо, что тепло. А на ночь куда? В магазин нельзя. Спасибо одного бабулька из соседнего дома взяла. Ещё одного прямо перед вами мама с дочкой. А остальных куда? С вас двести пятьдесят восемь рублей.
Марина приложила карту к терминалу.
— А вам котёнок не нужен? — девушка умоляюще смотрела на Марину.
— У меня уже две кошки дома, — слова давались через силу, словно проходили через какой-то внутренний фильтр, который отсеивает правильное от неправильного, ложное от неложного. Почему-то Марине от этих, вроде бы правильных и честных слов, было стыдно.
— Жалко. И их двое осталось. Рыженькие. Я бы одного могла взять, маме отвезла бы. Но не хочется оставлять последнего малыша совсем одного. А с двоими она не справится. Жалко, — повторила она.
— А где они сейчас?
— В коробке. Мы с девочками под столик у входа её задвинули. Хотите посмотреть?
Марина колебалась. Если посмотрит, то тем труднее будет просто повернуться и уйти. И совесть будет мучить весь оставшийся вечер. И не помогут слова о том, что «всех не заберёшь». Потому что она будет знать, что там, в темноте, сжалось маленькое напуганное существо, которое не «все».
— Да вы просто посмотрите.
Что-то мягкое ткнулось в ногу Марины.
— Ой, он сам пришёл. Вот и как их тут оставлять? Выгонят, ещё и нажалуется кто из покупателей.
Марина нагнулась и подняла с пола рыжего малыша с растопыренными в стороны лапами.
Котёнку было около двух месяцев. Пока ещё упитанный и чистенький. Глазки медово-карего цвета с любопытством доверчиво уставились на девушку. Малыш ещё не научился бояться. «Сволочи», — мелькнуло в голове, — «от домашней кошки отняли».
— Вы, правда, возьмёте второго, если этого не надо будет пристраивать? — спросила Марина, чувствуя, что она уже не сможет вернуть котёнка назад в коробку, и боясь отрицательного ответа продавщицы.
3. Рыж...ая
Дома обнаружилось, что рыжий котёнок оказался кошкой.
— Лучиком или Васькой тебе не быть точно, — резюмировала Марина, наблюдая, как накупанная и уже подсохшая малышка наворачивает кошачий паштет из блюдечка Маргоши, предварительно налакавшись молока из своего собственного. «Завтра надо не забыть и зайти в ветеринарную аптеку, купить специальный корм», — сделала себе мысленно она отметку. «Но как тебя назвать?» Короткая шерстка отливала осенней яркой рыжиной, переходя к брюшку и лапкам к более спокойному палевому оттенку. Чисто лиса.
— Будешь Лисой. Ещё одна девчонка. Не везёт мне на мальчишек, — невесело пошутила Марина.
Котёнок сыто отвалился от пустого блюдца. Неловко потоптался и неуклюже шлёпнулся на попу.
Да, не везёт ей на мужской пол. Сначала отец, бросивший их с матерью, когда Марине было всего три годика. Потом Сергей.
С Серёжей они дружили с детства. Жили по соседству. Вот в школы ходили разные. Сергей в математическую, в которую брали далеко не всех, да ещё и с шести лет. Марина же пошла в обычную, особых талантов у неё не наблюдалось, разве что к рисованию. Но Маринка категорически отказалась ходить в художку, после нескольких месяцев подготовительных занятий — ей не понравилось, что рисовать надо на заданную тему, даже если в голове в данный момент совсем другие идеи. А ещё ей очень не понравилось рисовать на мольберте. Рука на весу быстро затекала, становилась тяжёлой и всё удовольствие от рисования пропадало.
После окончания школы Сережка предсказуемо поступил на физмат. Маринка, с детства возившаяся с муравьями и воробьями, пошла в мед. К тому времени их дворовая дружба как-то незаметно переросла сначала во влюблённость, а потом и в любовь. Родителям Сергея тоже нравилась худенькая русоволосая Маринка. Бабушка Марины решила переехать и жить вместе с дочерью. Маленькая квартирка в спальном районе на окраине избавила молодую пару от необходимости снимать жильё или жить с родителями. Сергей окончил университет и остался на кафедре. Марина собиралась в ординатуру. Они строили общие планы на будущее, говорили о свадьбе. А потом случилась командировка.
Как лучшего аспиранта Сергея направили на два месяца в Петербург. А когда он вернулся...
В Питере Сергей познакомился с Лизой.
Лиза была дочерью профессора, зав. кафедрой и одновременно куратора Сергея.
«Какое волшебное совпадение», — думала Марина, слушая размеренную речь Сергея. Её Серёжки. Такого порывистого временами и такого, как оказалось, расчётливого. А знала ли она его в действительности? Может он таким всегда и был?
«Прости, ты мне очень нравишься, Наверное, я тебя даже люблю. Но Лизкин батя...»
Слова падали, словно отмеряемые метрономом. Такие же веские и отчётливо звучащие, как и ритмично ходящий из стороны в сторону, маятник.
А потом Сергей уехал. К Лизе и связанным с ней радужным перспективам. К работе в престижном универе. К белокаменным львам на набережной и хранящим молчание питерским сфинксам. Марина даже почувствовала облегчение от того, что он уехал и они больше не в одном городе. Но это облегчение пришло не сразу. Сразу была боль.
Именно тогда у неё появилась Кася.
Через год она, не устояв перед несчастным взглядом голубых глаз, взяла у волонтёров Маргошу. И вот теперь Лиса.
Кошки не предадут.
Марина достала из ящика акварель и бумагу для скетчей. «Невская палитра». У неё уже давно не вызывало щемящего чувства что-либо связанное с городом на Неве.
Краски хорошие.
Вода в баночке мгновенно окрашивается в золотисто-коричневый цвет.
Охра золотистая. Сиена. Жёлтая тёмная.
Осенние листья лёгкими мазками падают на бумагу.
4. Серая
По пути на работу дорогу ему перебежала кошка. Один хрен знает, откуда она взялась. Серая бестия с подпалинами на боках. Она лишь на мгновение повернула голову в сторону Глеба, сверкнув на него глазами какого-то болотистого цвета — и не зелёные, и не жёлтые. И скрылась за углом закусочной. Офис компании находился дальше по улице, стоило сразу проехать и припарковаться на подземной стоянке, но Глебу захотелось кофе. Крепкого, с пряным привкусом корицы и имбирного корня. Такой готовят в кафе возле автобусной остановки. Именно оттуда Глеб сейчас и шёл. Зажав под мышкой бумажный пакет с парой пирожков, и держа перед собой большой стакан.
Кошка проскочила так неожиданно, что Глебу пришлось резко затормозить. Из-за чего он чуть не выронил пакет. Кофе, горячей волной лизнув изнутри стенку стакана, обжёг пальцы даже через плотный картон.
— З-зараза.
Глеб кошек не то чтобы не любил, у него с ними был молчаливый нейтралитет параллельных вселенных. Кошек любила жена Яся. Дома жила дымчатая красавица Дымка. Но Ясе этого было мало. Она никогда не могла спокойно пройти мимо них на улице. А в её сумочке всегда лежало какое-нибудь лакомство. Жена шутила, что она сама, наверное, в прошлой жизни была одной из них.
Глеба, как и три года назад, резануло болью воспоминание.
В тот день он задержался в магазине, оплачивая покупки на кассе. Яся, сказала, что пойдёт к машине. Уже на выходе шутливо махнула ему рукой. Светлый шифон платья облаком мелькнул в дверях. Яся любила такие ткани: воздушные, легко скользящие по коже. Они были женаты уже два года, и за это время Глеб даже научился отличать китайский шёлк от шифона, а тот от крепдешина.
Он вышел буквально через две или три минуты и увидел её. Яся так и не дошла до их машины. На обочине сидела серая кошка, и Яся, конечно же, была рядом с ней. Она нагнулась и протянула к кошке руку. Серебристый браслет часиков на тонком запястье сверкнул на солнце. Ветерок шевелил подол платья. Глеб будет потом часто вспоминать эту картину. Ему будет сниться это лёгкое покачивание браслета. И движение ткани. И прядь волос на плече Яси. Мгновение до. И мгновение после. Когда разогнавшаяся мразь за рулём, не справившись с управлением, вылетит на тротуар.
Врач сказал потом, что она умерла сразу. В казённом пакете ему отдали вещи. Её вещи в пластиковом пакете выглядели так чужеродно. Они пахли её любимыми духами. Они не хотели становиться просто вещами из прошлого. И часики. Те самые. На стекле появилась трещина. Стрелки остановились на роковой минуте. А браслет всё так же серебрился на солнце.
5. Серая и чёрный
— Иди, поешь, Мурёнок.
Зачем он завернул за угол вместо того, чтобы просто сесть в машину и уехать. Тем более что времени до начала рабочего дня уже в обрез. Он и сам этого не знал. Просто захотелось посмотреть.
Кошка, сидящая среди опавших листьев, перестала есть, дёрнулась в сторону и через пару секунд скрылась в подвальном окошке.
Женщина, нет, девушка обернулась. В её глазах Глеб прочёл неодобрение.
— Вы её напугали.
— Ничего, вернётся, — Глеб переложил стакан из одной руки в другую. — Если не наелась, вернётся.
Девушка с сомнением посмотрела на окно, в котором скрылась кошка.
— Она дикая.
— А если дикая, то может оставаться голодной? Вот увидите, как только мы уйдём, она вернётся и поест.
— И как это я увижу, если по вашим же словам, мы уйдём.
— Просто поверьте на слово.
Глеб говорил, не задумываясь, просто повторяя то, что слышал когда-то от Яси. Слова сами пришли на память, и, что удивительно, впервые от воспоминания не было мучительно больно.
За решёткой подвального окошка раздались шуршанье.
— Вот, я же говорил. Она возвращается. И не такая уж видно дикая.
— Дикая она, я её давно тут кормлю. Но она всё равно никого не подпускает к себе.
Глеб уставился на маленькую черную мордочку выглянувшую наружу.
Осень шелестела опадающими листьями, лисьим хвостом прохаживалась между стволов деревьев, яркими мазками охры раскрашивая всё, чего касался тонкий, чутко колеблющийся кончик. Совсем как кисточка у Марины, когда она рисует. Только Марина предпочитает лёгкую акварель, а у Осени скорее масло. Яркое золото, перетекающее в багрянец и лиловую полутьму.
Марина обмакивает кисточку в воду, потом в кювету с оранжевой краской, разводит её в палитре, до полупрозрачной зыбкости, делает первый мазок на белом листе с едва заметным контуром наброска.
Кошка слегка потягивается на рисунке. Рыжая кошка среди россыпи коричнево-рыжих листьев. По одному листку ползёт припозднившаяся божья коровка. Марина кончиком кисти подправляет крылышко.
Настойчивое подталкивание в спину не даёт продолжить. Когда Марина оборачивается, рядом сидит полусиамка Маргоша. Вид у Маргоши тот самый, про который можно сказать «я просто мимо проходила». Но по опыту Марина уже знает, что стоит ей вернуться к работе, как упрямый лоб вновь упрётся ей в бок. А если присоединится ещё и черно-белая Кася, то чуть пониже спины, она почувствует острые, как иголочки, коготки.
Уже почти полночь. Кошки пришли укладывать хозяйку спать. Марине завтра с утра на работу. Так что, как ни крути, пора закругляться.
Маргоша любит устроиться в ногах. Она запрыгивает на постель и мгновение спустя, вместо кошки на одеяле оказывается пушистый клубок шерсти с одним торчащим наружу ухом. Кася предпочитает спать под боком у Марины. Предварительно она долго мнёт одеяло, и только удостоверившись, что достаточно его намяла, вытягивается рядом. Но ещё долго слышно её мурчание.
Обе кошки словно взяли на себя ответственность отгонять от Марины плохие сны.
Сны порой всё же снятся. Хотя и не причиняют уже той боли, что когда-то.
...— А где твой папа?
Две девочки смотрят на маленькую Маринку выжидающе и одновременно оценивающе.
— На кораблике, — Марина произносит слова медленно, нехотя.
«На кораблике» — так велела говорить мама, в ответ на подобные вопросы. И Марина говорит. Говорит, чувствуя себя каждый раз неловко, ощущая вкус неискренности и неправильности двух коротеньких слов.
— Хочешь конфетку? — спрашивают заботливо девочки и, не дожидаясь ответа, начинают на два голоса, — Рули-рули-рули-рули, на тебе четыре дули. — Они выставляют перед собой четыре кулачка, сложенные в известную комбинацию, смеются и убегают.
Маринка стоит и смотрит им вслед, не успев найти достойный ответ. Такой, чтобы это воспоминание не приходило потом к ней раз за разом.
Мягкая лапа тянется, упирается в бок. Сонное мурлыканье прогоняет морок прочь. Марина, не та маленькая девочка из сна, а взрослая Марина, не просыпаясь окончательно, вновь засыпает.
2. Ещё не одна рыжая
— Марин, давай я тебя познакомлю с хорошим мужчиной? — Светка, среди сотрудников и пациентов Светлана Олеговна, отложила в сторону описанную кардиограмму.
— Света, опять ты за своё?
— Да ты подумай только. Он сосед одной моей хорошей знакомой, преподаватель в вузе, женат не был. Двухкомнатная квартира. Жил с мамой, недавно похоронил её. Сейчас совершенно один. Приберут же. Аспирантка какая или студентка мигом окрутят.
Марина оторвалась от журнала, который заполняла и поинтересовалась:
— А ты уверена, что ему жена нужна, а не мамочка?
— Тьфу на тебя. Ерунду не городи. Нормальный парень, говорю. Если бы не мой Андрей, себе бы забрала.
Марина скептически приподняла одну бровь, но промолчала. Лариса, пьющая в уголочке за ширмой чай, негромко фыркнула. Не только их кабинет диагностики, но и пол отделения знали, как Света чуть ли не за ручку водит своего Андрея по всем инстанциям и собеседованиям. После которых её благоверный трудоустраивается ровно на неделю. Если трудоустраивается. Трудоустраиваться на диване ему явно нравится больше. Но Светка его любит безумно и во всём оправдывает.
— Марин, ну что ты как маленькая? Сколько можно куковать с кошками? Останешься старой девой с тридцатью тремя кошками.
Кошки не предадут. Кошки не уйдут в тот самый момент, когда тебе больше всего нужна помощь. Не оставят, просто потому что нашли кого-то более удобного. Как сделал отец, когда оставил маму и её, малышкой, найдя себе более удобную и свободную женщину. «Где твой папа? На кораблике». За все годы он даже не поинтересовался своей дочерью. Кошки не просчитывают выгодный вариант, как Сергей пять лет назад. «Прости, ты мне очень нравишься. Но Лизкин батя...».
— Свет, я сейчас не в настроении знакомиться.
— Познакомишься, и будет настроение. И чего не познакомиться просто? Тебя же не замуж сразу зовут.
Свету не зря в отделении за глаза зовут навязчивой свахой.
— Я подумаю, — говорит Марина и сбегает якобы в уборную, а на самом деле просто в коридор, подальше от настырной Светки.
Листья шуршат под ногами. Пока золотые и слегка тронутые багрянцем. Одни бархатистые, другие скользящие шелковистые, а не сухо пергаментные, цвета жжёной умбры, со скрученными или надломанными краями. Ещё и тепло почти по летнему. Вот только воздух... Воздух пахнет осенью. Неуловимо, прозрачно, влажно.
— Совсем совесть потеряли. Выставили и совесть типа чиста.
Голос молоденькой кассирши звучал негодующе.
Марина поставила корзинку на полочку у кассы. Магазин располагался прямо рядом с домом. Удобный вариант — заскочить после работы и при этом не тащить сумку с продуктами дольше пяти минут. И девушку-кассиршу она хорошо знала, та частенько подкармливала приходящих к дверям местных котов.
— Ой, здравствуйте. Пакет нужен? — голос девушки резко поменял тональность, становясь профессионально-вежливым. Но лицо всё ещё горело возмущением.
— Спасибо, не надо. Что-то случилось?
— Да котят кто-то подбросил. Рано утром поставили коробку у задней двери. День они на улице пробыли — хорошо, что тепло. А на ночь куда? В магазин нельзя. Спасибо одного бабулька из соседнего дома взяла. Ещё одного прямо перед вами мама с дочкой. А остальных куда? С вас двести пятьдесят восемь рублей.
Марина приложила карту к терминалу.
— А вам котёнок не нужен? — девушка умоляюще смотрела на Марину.
— У меня уже две кошки дома, — слова давались через силу, словно проходили через какой-то внутренний фильтр, который отсеивает правильное от неправильного, ложное от неложного. Почему-то Марине от этих, вроде бы правильных и честных слов, было стыдно.
— Жалко. И их двое осталось. Рыженькие. Я бы одного могла взять, маме отвезла бы. Но не хочется оставлять последнего малыша совсем одного. А с двоими она не справится. Жалко, — повторила она.
— А где они сейчас?
— В коробке. Мы с девочками под столик у входа её задвинули. Хотите посмотреть?
Марина колебалась. Если посмотрит, то тем труднее будет просто повернуться и уйти. И совесть будет мучить весь оставшийся вечер. И не помогут слова о том, что «всех не заберёшь». Потому что она будет знать, что там, в темноте, сжалось маленькое напуганное существо, которое не «все».
— Да вы просто посмотрите.
Что-то мягкое ткнулось в ногу Марины.
— Ой, он сам пришёл. Вот и как их тут оставлять? Выгонят, ещё и нажалуется кто из покупателей.
Марина нагнулась и подняла с пола рыжего малыша с растопыренными в стороны лапами.
Котёнку было около двух месяцев. Пока ещё упитанный и чистенький. Глазки медово-карего цвета с любопытством доверчиво уставились на девушку. Малыш ещё не научился бояться. «Сволочи», — мелькнуло в голове, — «от домашней кошки отняли».
— Вы, правда, возьмёте второго, если этого не надо будет пристраивать? — спросила Марина, чувствуя, что она уже не сможет вернуть котёнка назад в коробку, и боясь отрицательного ответа продавщицы.
3. Рыж...ая
Дома обнаружилось, что рыжий котёнок оказался кошкой.
— Лучиком или Васькой тебе не быть точно, — резюмировала Марина, наблюдая, как накупанная и уже подсохшая малышка наворачивает кошачий паштет из блюдечка Маргоши, предварительно налакавшись молока из своего собственного. «Завтра надо не забыть и зайти в ветеринарную аптеку, купить специальный корм», — сделала себе мысленно она отметку. «Но как тебя назвать?» Короткая шерстка отливала осенней яркой рыжиной, переходя к брюшку и лапкам к более спокойному палевому оттенку. Чисто лиса.
— Будешь Лисой. Ещё одна девчонка. Не везёт мне на мальчишек, — невесело пошутила Марина.
Котёнок сыто отвалился от пустого блюдца. Неловко потоптался и неуклюже шлёпнулся на попу.
Да, не везёт ей на мужской пол. Сначала отец, бросивший их с матерью, когда Марине было всего три годика. Потом Сергей.
С Серёжей они дружили с детства. Жили по соседству. Вот в школы ходили разные. Сергей в математическую, в которую брали далеко не всех, да ещё и с шести лет. Марина же пошла в обычную, особых талантов у неё не наблюдалось, разве что к рисованию. Но Маринка категорически отказалась ходить в художку, после нескольких месяцев подготовительных занятий — ей не понравилось, что рисовать надо на заданную тему, даже если в голове в данный момент совсем другие идеи. А ещё ей очень не понравилось рисовать на мольберте. Рука на весу быстро затекала, становилась тяжёлой и всё удовольствие от рисования пропадало.
После окончания школы Сережка предсказуемо поступил на физмат. Маринка, с детства возившаяся с муравьями и воробьями, пошла в мед. К тому времени их дворовая дружба как-то незаметно переросла сначала во влюблённость, а потом и в любовь. Родителям Сергея тоже нравилась худенькая русоволосая Маринка. Бабушка Марины решила переехать и жить вместе с дочерью. Маленькая квартирка в спальном районе на окраине избавила молодую пару от необходимости снимать жильё или жить с родителями. Сергей окончил университет и остался на кафедре. Марина собиралась в ординатуру. Они строили общие планы на будущее, говорили о свадьбе. А потом случилась командировка.
Как лучшего аспиранта Сергея направили на два месяца в Петербург. А когда он вернулся...
В Питере Сергей познакомился с Лизой.
Лиза была дочерью профессора, зав. кафедрой и одновременно куратора Сергея.
«Какое волшебное совпадение», — думала Марина, слушая размеренную речь Сергея. Её Серёжки. Такого порывистого временами и такого, как оказалось, расчётливого. А знала ли она его в действительности? Может он таким всегда и был?
«Прости, ты мне очень нравишься, Наверное, я тебя даже люблю. Но Лизкин батя...»
Слова падали, словно отмеряемые метрономом. Такие же веские и отчётливо звучащие, как и ритмично ходящий из стороны в сторону, маятник.
А потом Сергей уехал. К Лизе и связанным с ней радужным перспективам. К работе в престижном универе. К белокаменным львам на набережной и хранящим молчание питерским сфинксам. Марина даже почувствовала облегчение от того, что он уехал и они больше не в одном городе. Но это облегчение пришло не сразу. Сразу была боль.
Именно тогда у неё появилась Кася.
Через год она, не устояв перед несчастным взглядом голубых глаз, взяла у волонтёров Маргошу. И вот теперь Лиса.
Кошки не предадут.
Марина достала из ящика акварель и бумагу для скетчей. «Невская палитра». У неё уже давно не вызывало щемящего чувства что-либо связанное с городом на Неве.
Краски хорошие.
Вода в баночке мгновенно окрашивается в золотисто-коричневый цвет.
Охра золотистая. Сиена. Жёлтая тёмная.
Осенние листья лёгкими мазками падают на бумагу.
4. Серая
По пути на работу дорогу ему перебежала кошка. Один хрен знает, откуда она взялась. Серая бестия с подпалинами на боках. Она лишь на мгновение повернула голову в сторону Глеба, сверкнув на него глазами какого-то болотистого цвета — и не зелёные, и не жёлтые. И скрылась за углом закусочной. Офис компании находился дальше по улице, стоило сразу проехать и припарковаться на подземной стоянке, но Глебу захотелось кофе. Крепкого, с пряным привкусом корицы и имбирного корня. Такой готовят в кафе возле автобусной остановки. Именно оттуда Глеб сейчас и шёл. Зажав под мышкой бумажный пакет с парой пирожков, и держа перед собой большой стакан.
Кошка проскочила так неожиданно, что Глебу пришлось резко затормозить. Из-за чего он чуть не выронил пакет. Кофе, горячей волной лизнув изнутри стенку стакана, обжёг пальцы даже через плотный картон.
— З-зараза.
Глеб кошек не то чтобы не любил, у него с ними был молчаливый нейтралитет параллельных вселенных. Кошек любила жена Яся. Дома жила дымчатая красавица Дымка. Но Ясе этого было мало. Она никогда не могла спокойно пройти мимо них на улице. А в её сумочке всегда лежало какое-нибудь лакомство. Жена шутила, что она сама, наверное, в прошлой жизни была одной из них.
Глеба, как и три года назад, резануло болью воспоминание.
В тот день он задержался в магазине, оплачивая покупки на кассе. Яся, сказала, что пойдёт к машине. Уже на выходе шутливо махнула ему рукой. Светлый шифон платья облаком мелькнул в дверях. Яся любила такие ткани: воздушные, легко скользящие по коже. Они были женаты уже два года, и за это время Глеб даже научился отличать китайский шёлк от шифона, а тот от крепдешина.
Он вышел буквально через две или три минуты и увидел её. Яся так и не дошла до их машины. На обочине сидела серая кошка, и Яся, конечно же, была рядом с ней. Она нагнулась и протянула к кошке руку. Серебристый браслет часиков на тонком запястье сверкнул на солнце. Ветерок шевелил подол платья. Глеб будет потом часто вспоминать эту картину. Ему будет сниться это лёгкое покачивание браслета. И движение ткани. И прядь волос на плече Яси. Мгновение до. И мгновение после. Когда разогнавшаяся мразь за рулём, не справившись с управлением, вылетит на тротуар.
Врач сказал потом, что она умерла сразу. В казённом пакете ему отдали вещи. Её вещи в пластиковом пакете выглядели так чужеродно. Они пахли её любимыми духами. Они не хотели становиться просто вещами из прошлого. И часики. Те самые. На стекле появилась трещина. Стрелки остановились на роковой минуте. А браслет всё так же серебрился на солнце.
5. Серая и чёрный
— Иди, поешь, Мурёнок.
Зачем он завернул за угол вместо того, чтобы просто сесть в машину и уехать. Тем более что времени до начала рабочего дня уже в обрез. Он и сам этого не знал. Просто захотелось посмотреть.
Кошка, сидящая среди опавших листьев, перестала есть, дёрнулась в сторону и через пару секунд скрылась в подвальном окошке.
Женщина, нет, девушка обернулась. В её глазах Глеб прочёл неодобрение.
— Вы её напугали.
— Ничего, вернётся, — Глеб переложил стакан из одной руки в другую. — Если не наелась, вернётся.
Девушка с сомнением посмотрела на окно, в котором скрылась кошка.
— Она дикая.
— А если дикая, то может оставаться голодной? Вот увидите, как только мы уйдём, она вернётся и поест.
— И как это я увижу, если по вашим же словам, мы уйдём.
— Просто поверьте на слово.
Глеб говорил, не задумываясь, просто повторяя то, что слышал когда-то от Яси. Слова сами пришли на память, и, что удивительно, впервые от воспоминания не было мучительно больно.
За решёткой подвального окошка раздались шуршанье.
— Вот, я же говорил. Она возвращается. И не такая уж видно дикая.
— Дикая она, я её давно тут кормлю. Но она всё равно никого не подпускает к себе.
Глеб уставился на маленькую черную мордочку выглянувшую наружу.
