От подъездного входа донесся громкий голос господина Зорина, он спрашивал портье, не видал ли тот полосатого котика, которого упустила нерасторопная отельная горничная. Я ощутила приближающуюся катастрофу. Сейчас шумный майор обнаружит «котика», с его невольной хозяйкой подле, и в своей обычной нахраписто-добродушной манере, примется ставить меня в неловкое положение.
— Моя драгоценная, — я схватила Натали за руки, — прости, ни мгновения промедлить не в силах. Доктор прописал мне моцион вместо обеда…
Я отодвинула кота ногой, всхлипнула и почти побежала вверх по тропинке.
— Маняша!
Та, поняв с полуслова, подогнала работников. Холм мы преодолели галопом.
— Корсет? — Запыхавшаяся нянька умудрилась хмыкнуть. — Ничего поумнее придумать не смогла?
— А ты, я погляжу, навострилась во французском наречии?
— Чего там непонятного? Скандаль, корсет, да «ля» не забывай прибавлять. Только сроду ты этой пакости не носила.
— Остальные о том не знают, так что скушают — не поморщатся. Наталье Наумовне тоже, знаешь ли, не с руки, если про меня сплетни пойдут. Я ей просто наилучшее объяснение предложила из возможных.
Место я отыскала без затруднений.
— Здесь спуск, за кустами.
Парни принялись разматывать веревку.
— А Гаврюша-то где? — вдруг вспомнила Маняша.
— Да какая разница?
— Ав-р-р!
Он сидел у моих ног, будто вот так вот сидя и перенесся с дорожки на каменный брег.
— Только тебя здесь нам недоставало, — сообщила я разбойнику, наблюдая, как рослый белобрысый парень спускается вниз, обвязанный за пояс канатом.
Разбойник гортанно ответил что-то на своем кошачьем наречии. Парней я тоже не понимала, они переговаривались на местном диалекте, то ли куршском, то ли самландском.
Вот и сейчас, тот, которого опустили, громко прокричал товарищам, будто камешками в железной кружке погремел.
— Мыкос не нашел ничего, барышни, — перевели нам любезно. — Спрашивает, можно ли подниматься.
— Как подниматься? — Возмутилась я. — Что значит, ничего не нашел? А ну, давай, вяжи петлю, я сейчас самолично ему покажу, как искать надобно!
— Не пущу! — Грудью заступила мне путь Маняша.
Опять громыхнуло камнем по железу.
— Мыкос говорит, это заброшенное капище и тревожить его не стоит.
— Скажи своему Мыкосу, — начала я, но быстро передумала ругаться. — Чье капище?
Мой толмач проорал вопрос, выслушал ответ, довольно пространный, перевел:
— Мыкос не знает. Он сначала думал, что там Святовита славили, но сейчас думает, что не его, он думает…
Мыкос думал там внизу много и с удовольствием. Нам поведали о древнем руянском боге Святовите, ведающим в своем пантеоне солнцем и урожаем, а также войнами и доблестью. Его капищ на острове с давних времен осталось преизрядно.
—Древняя вера была, исконная, — толмач говорил со сказовой напевностью. — Триста лет назад здесь совсем другая жизнь была.
Я, соскучившись от пространного рассказа, зевнула украдкой.
— Но Святовит, он на лошади быть должен, Мыкос так думает…
Топот копыт. На фоне выгоревшего полуденного неба появился силуэт всадника. Толмач быстро перекрестился, демонстрируя, что исконной руянской веры не придерживается. Я неизящно потерла кулаками глаза. Всадников стало двое.
— Что происходит? — Властный зычный голос разнесся по округе.
— Дамам нужна помощь?
Верховых там оказалось гораздо больше. Но об этом мы узнали уже после того, как господа спешились и спустились к нам, а пока просто ждали приближения сих незнакомцев. Два силуэта на фоне солнца, наше напряженное молчание, хруст камешек под ногами, ворчание Гавра, рокот моря, далекие крики чаек. «Три года — зима по лету, три года — лето по зиме, три года — само по себе», — вдруг подумала я и покачнулась, ощущая приближение обморока.
Маняша охнула, но опоздала. Меня подхватили мужские руки, удержав от падения. Щеку оцарапал гусарский позумент.
— Ах! — восторженно прошептала я, узнавая. — Князь Анатоль.
Приличиями я в сей момент, конечно, пренебрегала, но зато на полную пользовалась козырем удачного обморока. К слову, в него падать сразу расхотелось. Я глубоко вздохнула, затрепетала ресницами и обожгла спасителя страстным взглядом. Судя по тому, что руки на моей спине сомкнулись еще сильнее, все три удара достигли цели. Самое время вспомнить, что я вообще-то барышня строгих правил.
Решительно отстранившись, я присела в книксене:
— Благодарю, ваше сиятельство. Ваш рыцарский поступок поразил меня в самое сердце.
Князь Кошкин посмотрел на свои руки, затем, будто с усилием опустил их.
— На правах спасителя мне будет дозволено узнать ваше имя, прелестная корсарка?
Ах, значит, заметил, запомнил. Ай да Серафима. Ай да я! Вблизи князь показался мне старше и, будто бы, менее ярким. На вид ему было за тридцать, вокруг напомаженных усиков и на подбородке проступала щетинка, красивые голубые глаза припухли, от крыльев большого носа к щекам спускались морщинки. Но рост при нем, и выправка военная. У алтаря мы с ним будем премило смотреться.
Опустив очи долу, я представилась.
— Серафима! — Он поднес к губам кончики пальцев. — Огненная!
Рот у него был тоже отнюдь не манифик, слишком толстая нижняя губа оттопыривалась.
А тебе, Серафима, с ним, между прочим, целоваться предстоит. Хорошо хоть, не сей же момент.
— Мой адьютант, — представил князь спутника, — ротмистр Сухов Павел Андреевич.
Тот молодцевато щелкнул каблуками, поклонился, подкрутил рыжеватый ус.
Ростом был он пониже командира и мастью посветлее. Прочую внешность я для себя определила как гусарскую, и поглядывать на адьютанта перестала.
— Моя дуэнья и наперсница — Мария Анисьевна Неелова, — кивнула на Маняшу, слегка ошалевшую от свалившейся на нее чести.
Князь Анатоль смерил няньку взглядом и приподнял брови.
Маняша разогнулась из своего поясного поклона и запахнула на груди шаль.
Ротмистр меж тем присел на корточки, умильно сюсюкая:
— Что за престранное создание?
Гавр погладить себя не дал, увернулся, отошел к камням, утробно порыкивая.
С котом я знакомить никого не стала. Князь поинтересовался, с какой целью мы здесь прогуливаемся. Я, опустив утренние приключения, сообщила ему, что мы с нянькой услышали женский голос, взывающий о помощи.
Маняша одобрительно кивнула, вранье получилось складным. Гуляли, услышали, потом за помощью пошли, а как вернулись…
Беседовать с его сиятельством было непросто, приходилось постоянно отодвигаться, на пол шажочка, чтоб маневр не стал явным, но часто. Ибо князь, разделяющее нас расстояние всячески пытался сократить, тоже понемногу, и как бы случайно. Так и топтались мы с ним, будто в медленном танце.
Ротмистр разыгрывал похожую партию с Гавром, только последнему на политес было ровным счетом «авр-р», он дожидался, пока гусар приблизится на длину вытянутой руки, и отпрыгивал. Последний его прыжок чуть не стоил мне кота. Разбойник балансировал на самом краю скалы, подняв трубой хвостище. В последний момент он взвился, ротмистр быстро наклонился, смыкая руки, и оба они рухнули вниз.
Я вскрикнула. Князь, подождав, не упаду ли я опять в обморок, и удостоверившись, что на этот раз страстного объятия ему не обломится, закричал:
— На помощь!
Вот тут мы и поняли, что сопровождали его сиятельство в конной прогулке гораздо больше народу. С холма прибежали какие-то егеря и ливрейные лакеи, как в рукопашной, оттесняя от обрыва моих работников.
Снизу что-то прокричали.
— Мыкос его поймал, — перевел толмач, предусмотрительно забившийся в кусты.
Кого именно, спросить я не успела, потому что на самом краешке появились две когтистые лапы, затем голова с кисточками на ушах.
— Разбойник! — Я подхватила Гавра за шкирку и вытащила на твердую землю.
— Авр-р, — согласился тот и пристроил башку мне на грудь.
Я чувствовала, что кошачье сердечко бьется очень быстро.
Тем временем княжья прислуга уже спускала вниз несколько канатов искусно меж собой сплетенных. Вскоре пред нами явились помятый ротмистр и бодрый улыбающийся Мыкос.
Я ринулась было к нему, но остановилась. Не хватало еще князю лицезреть, как я самолично работниками командую. Неприлично это. Девушка должна только своей прислуге приказы раздавать, нежным таким голоском.
— Маняша, — нежно позвала я.
— Чего?
Я многозначительно кивнула на Мыкоса.
— Чего? — не поняла нянька.
Князь Анатоль уже закончивший похлопывать своего адьютанта по пыльным плечам в выражении дружеского участия, стоял в вершке от меня, даже сквозь меховую накидку я ощущала близость мужского тела. Становилось жарковато, потому что грудь мне грел Гавр, который на правах кота делал это под накидкой.
— Милый Мыкос, — пролепетала я, отодвигаясь от князя, — ты нашел страдалицу?
— Никак нет, барышня, — ответил парень по-берендийски с чудовищным акцентом, — нет там никого.
— Быть того не может…
Я запнулась, поняв, что почти кричу.
— Возможно, — князь придвинулся, — драгоценнейшая Серафима Карповна желает сама исследовать эту загадочную пещеру?
Ах, как она желала!
— Но как? — Я растерянно заморгала.
Разморенный Гаврюша выпускал коготки, играя лапами. Барышня с животинкой, конечно, прелестнейшая картинка, наверное, но лучше бы я болонку утром от сиротской доли спасла, честное слово.
Князь Кошкин заверил, что спуск мой организует в сей же момент, и что под его, князя, защитой я буду в полной безопастности. Последняя часть заверений была уже для Маняши, которая, невзирая на пиетет перед власть придержавшими, устроила вновь свое представление с «не пущу!»
Князь отправился раздавать приказы, а нянька, придвинувшись ко мне, жарко зашептала:
— С огнем играешь, Серафима! Не нравится он мне, с усиками своими…
Гавр с ней соглашался, точа когти о ткань моего лифа.
— Авось не проиграю, — я передала кота Маняше. — Дружите, мучители. Мне же все равно самой убедиться во всем надобно.
— Вся в отца!
Смене носильщика Гаврюша не противился, избрав новой игрушкой кисти бабьей маняшиной шали.
— Вся в отца, — опять вздохнула нянька. — Только учти, я таких мужиков, как его сиятельство, за версту чую. С поцелуями ведь полезет, охальник!
Я посмотрела на нее с шутливым удивлением:
— Нешто ты думаешь, я с ним туда наедине спускаться буду?
— А с кем?
— С тобой, бестолковка. Без дуэньи приличная девушка и шагу ступить не посмеет.
— Много ему дела до приличий!
Я вздернула подбородок:
— Мы, Абызовы, купеческого звания пока лишь потому, что брезгуем титулы за границами себе купить, как некоторые! А фамилия наша — знаменитая и достойная. Если хоть кто-то, хоть князь, хоть цесаревич даже, на честь барышни Абызовой покуситься вздумает, ему сразу же о браке просить придется. И охальник твой про то прекрасно ведает, и лишнего себе не позволит.
— А если позволит, но не женится?
— Ну тогда батюшка мой ему такую развеселую жизнь устроит, что лучше сразу пулю в лоб.
— А ты?
— А я… У меня, конечно, тоже все не молочно-кисельно сложится, про замуж придется забыть. Уедем с тобою куда подальше, в Гишпанию, или к бритам, может мануфактурку какую откроем. Карп Силыч, не зверь же в самом деле, денежку нам подарит на обустройство…
И как-то в этот момент показалась мне такая будущность нисколько не беспросветной, а, напротив, приятной во всех отношениях. У меня даже глаза увлажнились.
— Нельзя, — сказала Маняша. — Нам с тобою нельзя без «замужа», и без аристократа берендийского тоже никак.
Сначала на одиночных канатах вниз спустились егеря. Затем веревки закрепили, набросили на них кожаные петли и защелкнули стальные карабины гнумской работы.
Гавр обстроился на прогретом солнцем валуне, наблюдая, как Маняша в объятиях ротмистра Сухова покидает земную твердь.
— Мы наедине, огненная, — многозначительно прошептал князь.
Я смущенно кивнула. Ну да, его ливрейная свора, мои работнички и кот, а так-то наедине, конечно.
Веревки ослабли, парни, в чью задачу входило держать их, зашевелились, разгоняя застывшую кровь.
— Позвольте вам помочь.
Он поклонился, будто приглашая к танцу, и по-танцевальному легонько прикоснулся ко мне. Застежки меховой накидки размыкались одна за одной.
Все было правильно, верхняя одежда будет только мешать, но многозначительность процесса заставила меня покраснеть.
Князь передал накидку лакею и привлек меня к себе.
— Вперед, моя отважная корсарка!
Носок туфельки обхватила кожаная петля, за другую я взялась рукою в перчатке. От трения карабинов о веревки образовался неприятный звук, заставивший меня поморщиться. Ноздрей коснулся запах князя: пахло можжевельником, конской сбруей и, чуть заметно, табаком.
— Как жаль, что мы не повстречались с вами раньше, — пробормотал князь, будто случайно ныряя носом в мои волосы, — драгоценнейшая барышня Абызова.
Я не ответила, думая о несчастной женщине в пещере. А он никак не унимался в своих ощупываниях и обнюхиваниях. Так что, когда спуск окончился, и его сиятельство наконец разомкнул руки, я испытала ни с чем несравнимое облегчение.
Какая, однако, незадача. Прикосновения князя были мне противны! А это, господа хорошие, уже проблема. Где вот это вот все: томление сердца, дрожь сладострастия, предвкушение?
Я отступила, поправила сбившуюся на бок шляпку, перевязала ленту под подбородком. Слуги уже хозяйничали в пещере, освещая стены светильниками. В их ярком мельтешащем магическом свете высеченные двери смотрелись даже жутковато, будто приглашая в себя войти.
Выхватив у ближайшего парня фонарь, я ринулась к дальней стене, где, как я помнила, в куче хлама лежала незнакомка. В круг, обозначенный гладкими камнями, наступать не хотелось, поэтому я обошла его по плавной дуге.
— Здесь я шпильки твои нашла, — прошептала Маняша и продемонстрировала раскрытую ладошку. — Ротмистр ничего не заметил.
Да, мои побрякушки, с жемчужными головками. Видно, когда я распущенными волосами по ветру трепетала, несколько штук в локонах запутались, а когда я чувств лишилась…
Женщины не было! Я обошла пещеру по кругу, и посолонь, и противосолонь. Князь, попытавшийся присоединиться ко мне в поисках, был оттеснен бдительной Маняшей. Она-то как раз не отходила от мечущейся меня ни на шаг.
— Тряпки тут еще были, — бормотала я горячо, — барахло, будто с пугала огородного сняли. И пугало тоже было! Такой, знаешь, палка, палка, огуречик… Поломанный, страшный, еще ветки вместо рук, а на концах, будто когти длинные…
— Остановись, чадушко, — шепнула нянька. — Ты нас погубишь!
— Никого нет, — пролепетала я уже обращаясь князю. — Простите, ваше сиятельство. Значит, нам с госпожой Нееловой послышались крики о помощи.
— Сочту за честь исполнит любой ваш каприз, драгоценнейшая Серафима Карповна, — щелкнул каблуками князь Анатоль. — Но, позвольте…
Он взял из моей руки фонарь, не забыв, как бы случайно, провести по ней пальцами. К счастью, мы оба были в перчатках, так что прикосновения я почти не ощутила.
Анатоль был выше меня головы на две, когда он высоко поднял над собою светильник, яркий свет залил пещеру до потолка.
— Мечтатель, либо фантазер, а. может, пиит сказал бы, что вас призвала она!
На стене, в одном из проемов обнаружился барельеф — женская фигура с раскинутыми в стороны руками. От головы нимбом, либо лучами расходились пряди каменных волос. Лицо не обозначенное, будто стертое, или изначально не высеченное, только раскрытые в безмолвном крике губы.
— Моя драгоценная, — я схватила Натали за руки, — прости, ни мгновения промедлить не в силах. Доктор прописал мне моцион вместо обеда…
Я отодвинула кота ногой, всхлипнула и почти побежала вверх по тропинке.
— Маняша!
Та, поняв с полуслова, подогнала работников. Холм мы преодолели галопом.
— Корсет? — Запыхавшаяся нянька умудрилась хмыкнуть. — Ничего поумнее придумать не смогла?
— А ты, я погляжу, навострилась во французском наречии?
— Чего там непонятного? Скандаль, корсет, да «ля» не забывай прибавлять. Только сроду ты этой пакости не носила.
— Остальные о том не знают, так что скушают — не поморщатся. Наталье Наумовне тоже, знаешь ли, не с руки, если про меня сплетни пойдут. Я ей просто наилучшее объяснение предложила из возможных.
Место я отыскала без затруднений.
— Здесь спуск, за кустами.
Парни принялись разматывать веревку.
— А Гаврюша-то где? — вдруг вспомнила Маняша.
— Да какая разница?
— Ав-р-р!
Он сидел у моих ног, будто вот так вот сидя и перенесся с дорожки на каменный брег.
— Только тебя здесь нам недоставало, — сообщила я разбойнику, наблюдая, как рослый белобрысый парень спускается вниз, обвязанный за пояс канатом.
Разбойник гортанно ответил что-то на своем кошачьем наречии. Парней я тоже не понимала, они переговаривались на местном диалекте, то ли куршском, то ли самландском.
Вот и сейчас, тот, которого опустили, громко прокричал товарищам, будто камешками в железной кружке погремел.
— Мыкос не нашел ничего, барышни, — перевели нам любезно. — Спрашивает, можно ли подниматься.
— Как подниматься? — Возмутилась я. — Что значит, ничего не нашел? А ну, давай, вяжи петлю, я сейчас самолично ему покажу, как искать надобно!
— Не пущу! — Грудью заступила мне путь Маняша.
Опять громыхнуло камнем по железу.
— Мыкос говорит, это заброшенное капище и тревожить его не стоит.
— Скажи своему Мыкосу, — начала я, но быстро передумала ругаться. — Чье капище?
Мой толмач проорал вопрос, выслушал ответ, довольно пространный, перевел:
— Мыкос не знает. Он сначала думал, что там Святовита славили, но сейчас думает, что не его, он думает…
Мыкос думал там внизу много и с удовольствием. Нам поведали о древнем руянском боге Святовите, ведающим в своем пантеоне солнцем и урожаем, а также войнами и доблестью. Его капищ на острове с давних времен осталось преизрядно.
—Древняя вера была, исконная, — толмач говорил со сказовой напевностью. — Триста лет назад здесь совсем другая жизнь была.
Я, соскучившись от пространного рассказа, зевнула украдкой.
— Но Святовит, он на лошади быть должен, Мыкос так думает…
Топот копыт. На фоне выгоревшего полуденного неба появился силуэт всадника. Толмач быстро перекрестился, демонстрируя, что исконной руянской веры не придерживается. Я неизящно потерла кулаками глаза. Всадников стало двое.
— Что происходит? — Властный зычный голос разнесся по округе.
— Дамам нужна помощь?
Верховых там оказалось гораздо больше. Но об этом мы узнали уже после того, как господа спешились и спустились к нам, а пока просто ждали приближения сих незнакомцев. Два силуэта на фоне солнца, наше напряженное молчание, хруст камешек под ногами, ворчание Гавра, рокот моря, далекие крики чаек. «Три года — зима по лету, три года — лето по зиме, три года — само по себе», — вдруг подумала я и покачнулась, ощущая приближение обморока.
Маняша охнула, но опоздала. Меня подхватили мужские руки, удержав от падения. Щеку оцарапал гусарский позумент.
— Ах! — восторженно прошептала я, узнавая. — Князь Анатоль.
Приличиями я в сей момент, конечно, пренебрегала, но зато на полную пользовалась козырем удачного обморока. К слову, в него падать сразу расхотелось. Я глубоко вздохнула, затрепетала ресницами и обожгла спасителя страстным взглядом. Судя по тому, что руки на моей спине сомкнулись еще сильнее, все три удара достигли цели. Самое время вспомнить, что я вообще-то барышня строгих правил.
Решительно отстранившись, я присела в книксене:
— Благодарю, ваше сиятельство. Ваш рыцарский поступок поразил меня в самое сердце.
Князь Кошкин посмотрел на свои руки, затем, будто с усилием опустил их.
— На правах спасителя мне будет дозволено узнать ваше имя, прелестная корсарка?
Ах, значит, заметил, запомнил. Ай да Серафима. Ай да я! Вблизи князь показался мне старше и, будто бы, менее ярким. На вид ему было за тридцать, вокруг напомаженных усиков и на подбородке проступала щетинка, красивые голубые глаза припухли, от крыльев большого носа к щекам спускались морщинки. Но рост при нем, и выправка военная. У алтаря мы с ним будем премило смотреться.
Опустив очи долу, я представилась.
— Серафима! — Он поднес к губам кончики пальцев. — Огненная!
Рот у него был тоже отнюдь не манифик, слишком толстая нижняя губа оттопыривалась.
А тебе, Серафима, с ним, между прочим, целоваться предстоит. Хорошо хоть, не сей же момент.
— Мой адьютант, — представил князь спутника, — ротмистр Сухов Павел Андреевич.
Тот молодцевато щелкнул каблуками, поклонился, подкрутил рыжеватый ус.
Ростом был он пониже командира и мастью посветлее. Прочую внешность я для себя определила как гусарскую, и поглядывать на адьютанта перестала.
— Моя дуэнья и наперсница — Мария Анисьевна Неелова, — кивнула на Маняшу, слегка ошалевшую от свалившейся на нее чести.
Князь Анатоль смерил няньку взглядом и приподнял брови.
Маняша разогнулась из своего поясного поклона и запахнула на груди шаль.
Ротмистр меж тем присел на корточки, умильно сюсюкая:
— Что за престранное создание?
Гавр погладить себя не дал, увернулся, отошел к камням, утробно порыкивая.
С котом я знакомить никого не стала. Князь поинтересовался, с какой целью мы здесь прогуливаемся. Я, опустив утренние приключения, сообщила ему, что мы с нянькой услышали женский голос, взывающий о помощи.
Маняша одобрительно кивнула, вранье получилось складным. Гуляли, услышали, потом за помощью пошли, а как вернулись…
Беседовать с его сиятельством было непросто, приходилось постоянно отодвигаться, на пол шажочка, чтоб маневр не стал явным, но часто. Ибо князь, разделяющее нас расстояние всячески пытался сократить, тоже понемногу, и как бы случайно. Так и топтались мы с ним, будто в медленном танце.
Ротмистр разыгрывал похожую партию с Гавром, только последнему на политес было ровным счетом «авр-р», он дожидался, пока гусар приблизится на длину вытянутой руки, и отпрыгивал. Последний его прыжок чуть не стоил мне кота. Разбойник балансировал на самом краю скалы, подняв трубой хвостище. В последний момент он взвился, ротмистр быстро наклонился, смыкая руки, и оба они рухнули вниз.
Я вскрикнула. Князь, подождав, не упаду ли я опять в обморок, и удостоверившись, что на этот раз страстного объятия ему не обломится, закричал:
— На помощь!
Вот тут мы и поняли, что сопровождали его сиятельство в конной прогулке гораздо больше народу. С холма прибежали какие-то егеря и ливрейные лакеи, как в рукопашной, оттесняя от обрыва моих работников.
Снизу что-то прокричали.
— Мыкос его поймал, — перевел толмач, предусмотрительно забившийся в кусты.
Кого именно, спросить я не успела, потому что на самом краешке появились две когтистые лапы, затем голова с кисточками на ушах.
— Разбойник! — Я подхватила Гавра за шкирку и вытащила на твердую землю.
— Авр-р, — согласился тот и пристроил башку мне на грудь.
Я чувствовала, что кошачье сердечко бьется очень быстро.
Тем временем княжья прислуга уже спускала вниз несколько канатов искусно меж собой сплетенных. Вскоре пред нами явились помятый ротмистр и бодрый улыбающийся Мыкос.
Я ринулась было к нему, но остановилась. Не хватало еще князю лицезреть, как я самолично работниками командую. Неприлично это. Девушка должна только своей прислуге приказы раздавать, нежным таким голоском.
— Маняша, — нежно позвала я.
— Чего?
Я многозначительно кивнула на Мыкоса.
— Чего? — не поняла нянька.
Князь Анатоль уже закончивший похлопывать своего адьютанта по пыльным плечам в выражении дружеского участия, стоял в вершке от меня, даже сквозь меховую накидку я ощущала близость мужского тела. Становилось жарковато, потому что грудь мне грел Гавр, который на правах кота делал это под накидкой.
— Милый Мыкос, — пролепетала я, отодвигаясь от князя, — ты нашел страдалицу?
— Никак нет, барышня, — ответил парень по-берендийски с чудовищным акцентом, — нет там никого.
— Быть того не может…
Я запнулась, поняв, что почти кричу.
— Возможно, — князь придвинулся, — драгоценнейшая Серафима Карповна желает сама исследовать эту загадочную пещеру?
Ах, как она желала!
— Но как? — Я растерянно заморгала.
Разморенный Гаврюша выпускал коготки, играя лапами. Барышня с животинкой, конечно, прелестнейшая картинка, наверное, но лучше бы я болонку утром от сиротской доли спасла, честное слово.
Князь Кошкин заверил, что спуск мой организует в сей же момент, и что под его, князя, защитой я буду в полной безопастности. Последняя часть заверений была уже для Маняши, которая, невзирая на пиетет перед власть придержавшими, устроила вновь свое представление с «не пущу!»
Князь отправился раздавать приказы, а нянька, придвинувшись ко мне, жарко зашептала:
— С огнем играешь, Серафима! Не нравится он мне, с усиками своими…
Гавр с ней соглашался, точа когти о ткань моего лифа.
— Авось не проиграю, — я передала кота Маняше. — Дружите, мучители. Мне же все равно самой убедиться во всем надобно.
— Вся в отца!
Смене носильщика Гаврюша не противился, избрав новой игрушкой кисти бабьей маняшиной шали.
— Вся в отца, — опять вздохнула нянька. — Только учти, я таких мужиков, как его сиятельство, за версту чую. С поцелуями ведь полезет, охальник!
Я посмотрела на нее с шутливым удивлением:
— Нешто ты думаешь, я с ним туда наедине спускаться буду?
— А с кем?
— С тобой, бестолковка. Без дуэньи приличная девушка и шагу ступить не посмеет.
— Много ему дела до приличий!
Я вздернула подбородок:
— Мы, Абызовы, купеческого звания пока лишь потому, что брезгуем титулы за границами себе купить, как некоторые! А фамилия наша — знаменитая и достойная. Если хоть кто-то, хоть князь, хоть цесаревич даже, на честь барышни Абызовой покуситься вздумает, ему сразу же о браке просить придется. И охальник твой про то прекрасно ведает, и лишнего себе не позволит.
— А если позволит, но не женится?
— Ну тогда батюшка мой ему такую развеселую жизнь устроит, что лучше сразу пулю в лоб.
— А ты?
— А я… У меня, конечно, тоже все не молочно-кисельно сложится, про замуж придется забыть. Уедем с тобою куда подальше, в Гишпанию, или к бритам, может мануфактурку какую откроем. Карп Силыч, не зверь же в самом деле, денежку нам подарит на обустройство…
И как-то в этот момент показалась мне такая будущность нисколько не беспросветной, а, напротив, приятной во всех отношениях. У меня даже глаза увлажнились.
— Нельзя, — сказала Маняша. — Нам с тобою нельзя без «замужа», и без аристократа берендийского тоже никак.
Сначала на одиночных канатах вниз спустились егеря. Затем веревки закрепили, набросили на них кожаные петли и защелкнули стальные карабины гнумской работы.
Гавр обстроился на прогретом солнцем валуне, наблюдая, как Маняша в объятиях ротмистра Сухова покидает земную твердь.
— Мы наедине, огненная, — многозначительно прошептал князь.
Я смущенно кивнула. Ну да, его ливрейная свора, мои работнички и кот, а так-то наедине, конечно.
Веревки ослабли, парни, в чью задачу входило держать их, зашевелились, разгоняя застывшую кровь.
— Позвольте вам помочь.
Он поклонился, будто приглашая к танцу, и по-танцевальному легонько прикоснулся ко мне. Застежки меховой накидки размыкались одна за одной.
Все было правильно, верхняя одежда будет только мешать, но многозначительность процесса заставила меня покраснеть.
Князь передал накидку лакею и привлек меня к себе.
— Вперед, моя отважная корсарка!
Носок туфельки обхватила кожаная петля, за другую я взялась рукою в перчатке. От трения карабинов о веревки образовался неприятный звук, заставивший меня поморщиться. Ноздрей коснулся запах князя: пахло можжевельником, конской сбруей и, чуть заметно, табаком.
— Как жаль, что мы не повстречались с вами раньше, — пробормотал князь, будто случайно ныряя носом в мои волосы, — драгоценнейшая барышня Абызова.
Я не ответила, думая о несчастной женщине в пещере. А он никак не унимался в своих ощупываниях и обнюхиваниях. Так что, когда спуск окончился, и его сиятельство наконец разомкнул руки, я испытала ни с чем несравнимое облегчение.
Какая, однако, незадача. Прикосновения князя были мне противны! А это, господа хорошие, уже проблема. Где вот это вот все: томление сердца, дрожь сладострастия, предвкушение?
Я отступила, поправила сбившуюся на бок шляпку, перевязала ленту под подбородком. Слуги уже хозяйничали в пещере, освещая стены светильниками. В их ярком мельтешащем магическом свете высеченные двери смотрелись даже жутковато, будто приглашая в себя войти.
Выхватив у ближайшего парня фонарь, я ринулась к дальней стене, где, как я помнила, в куче хлама лежала незнакомка. В круг, обозначенный гладкими камнями, наступать не хотелось, поэтому я обошла его по плавной дуге.
— Здесь я шпильки твои нашла, — прошептала Маняша и продемонстрировала раскрытую ладошку. — Ротмистр ничего не заметил.
Да, мои побрякушки, с жемчужными головками. Видно, когда я распущенными волосами по ветру трепетала, несколько штук в локонах запутались, а когда я чувств лишилась…
Женщины не было! Я обошла пещеру по кругу, и посолонь, и противосолонь. Князь, попытавшийся присоединиться ко мне в поисках, был оттеснен бдительной Маняшей. Она-то как раз не отходила от мечущейся меня ни на шаг.
— Тряпки тут еще были, — бормотала я горячо, — барахло, будто с пугала огородного сняли. И пугало тоже было! Такой, знаешь, палка, палка, огуречик… Поломанный, страшный, еще ветки вместо рук, а на концах, будто когти длинные…
— Остановись, чадушко, — шепнула нянька. — Ты нас погубишь!
— Никого нет, — пролепетала я уже обращаясь князю. — Простите, ваше сиятельство. Значит, нам с госпожой Нееловой послышались крики о помощи.
— Сочту за честь исполнит любой ваш каприз, драгоценнейшая Серафима Карповна, — щелкнул каблуками князь Анатоль. — Но, позвольте…
Он взял из моей руки фонарь, не забыв, как бы случайно, провести по ней пальцами. К счастью, мы оба были в перчатках, так что прикосновения я почти не ощутила.
Анатоль был выше меня головы на две, когда он высоко поднял над собою светильник, яркий свет залил пещеру до потолка.
— Мечтатель, либо фантазер, а. может, пиит сказал бы, что вас призвала она!
На стене, в одном из проемов обнаружился барельеф — женская фигура с раскинутыми в стороны руками. От головы нимбом, либо лучами расходились пряди каменных волос. Лицо не обозначенное, будто стертое, или изначально не высеченное, только раскрытые в безмолвном крике губы.
