Миньон, просто миньон…
«Спящий, храни королеву!
Нашу великодушную королеву, нашу благородную королеву.
Дай ей ратных побед, счастья и славы и долгого царствования над нами.
И пусть она защитит наши законы и наши жизни, а мы защитим ее».
Песне Ардеры, новому королевскому гимну, внимало более трех сотен человек.
— А рифмы почему нет? — спросил у автора сего музыкального произведения Оливер лорд Виклунд.
— За древностию текста, — ответствовал другу Станислас Шарль Доре, — рифму, знаешь ли, изобрели не так чтоб давно.
— То есть ты просто списал что-то в старинном фолианте и теперь собираешься принимать комплименты по этому поводу?
— Не списал, — горячо возразил менестрель, — а создал сложную стилизацию, долженствующую подчеркнуть монументальность ардерской истории. Наше величество, к слову, осталась довольна как мелодией, так и словами. И ей же, нашей дражайшей леди, принадлежит идея исполнить гимн впервые именно на празднике королевского университета.
«Излей на нее свои дары и благослови всех нас.
Да здравствует наша благородная королева».
Последний торжественный аккорд смолк, гулко ударив о своды залы.
— Ее величество дозволяет всем сесть, — возвестил церемониймейстер, поклонившись трону, стоящему на центральном возвышении, в окружении более скромных кресел, в которые после соизволения начали устраивались ректор, профессора и главные хабилисы университета.
Трон пустовал, Аврора отсутствовала, но политес есть политес.
— Ну положим, — Виклунд опустился на свое место, — а почему же ты, друг мой величавый, не сочинил ничего столь же монументального, когда чествовали меня после битвы за Шарлемар?
— Я посвятил тебе песню!
— Эти скабрезные куплеты, которые в приличном обществе и исполнить зазорно?
— Ну тебе-то лучше не петь в любом обществе и с любым репертуаром. Боюсь даже представить размеры того фахана, который топтался по твоим ушам, чтоб полностью лишить музыкального слуха. — Станислас приподнялся. — Он идет!
И друзья присоединились к аплодисментам, приветствуя нового профессора, которому, кроме звания, уже им полученного, пророчили руководство одной из университетских кафедр.
— Какой хорошенький, — взволнованный женский писк был столь пронзителен, что перекрыл даже гром аплодисментов.
Патрик лорд Уолес из Ленстера обернулся на голос и улыбнулся. Он действительно был хорош, настолько, что даже серая роба университетского хабилиса смотрелась на нем великолепно, не забивая своим немарким цветом золото его волос и яркую зелень глаз, подчеркивая драгоценный блеск королевского адаманта в мочке уха.
Злые языки поговаривали, что своему стремительному взлету новый профессор обязан скорее внешности, чем уму.
Злые языки ошибались. Впрочем, как и в отношении прочих миньонов — золотой четверки, козырных валетов королевской колоды. Четверо красавцев-аристократов — Оливер Виклунд, Станислас Шарль Доре, Патрик Уолес и Гэбриел ван Харт — они доказывали свои таланты не единожды, посрамив врагов и хулителей. Воин, менестрель, ученый, политик, дополняющие друг друга и ревностно служащие своей даме — ее величеству Авроре. Последняя их совместная операция — возвращение под сень короны захваченного бунтовщиками пограничного графства Шарлемар, вызвала тревогу в сопредельной Домании и восторг в сердце каждого жителя Ардеры. Особую славу себе снискал тиририйский великан, как уже прозвали в народе Виклунда, в одиночку снесший наплечным тараном ворота замка. Славе этой поспособствовала как и песнь, сочиненная Станисласом, об этом событии повествующая, так и особое строение тарана, разработанного Патриком. Ну а о многочасовых переговорах, договорах и альянсах, заключенных в процессе операции Гэбриелом лордом ван Хартом, песен никто не сложит, следовательно о них будут знать лишь люди заинтересованные.
Ректор королевского университета произнес прочувственную речь и возложил на макушку лорда Уолеса профессорскую шапочку, хор исполнил еще один гимн, на этот раз студенческий, завершая официальную часть праздника. Профессура потянулась к выходу.
— Что там дальше? — Патрик пробрался к друзьям, лавируя в толпе и отвечая на поздравления знакомых. — Станислас, ты подготовил концерт?
— Я проиграл в карты ван Солу, так что сегодня он представит свой новый балет, — вздохнул лорд Доре и поправил оправу очков, — песни ждут вас вечером за бокалом вина.
— Жаль, что ты не проиграл Дэни свою мандолину, — Оливер, дразнясь, тоже вздохнул и потер переносицу. — Вечер в тишине — это ли не мечта. Кстати, танцы я обожаю еще меньше песен, предлагаю сменить дислокацию и отпраздновать явление среди нас профессора в узком кругу. Гэб присоединится к нам позже.
Они покинули залу уже под звуки балетной увертюры.
Ее величество Аврора ждала Мармадюка в его покоях у портрета лорда Этельбора.
— Добрейшего дня, моя леди, — лорд-шут сбросил дорожный плащ на руки ближайшей к нему фрейлины. — От кого мы сегодня скрываемся в моей берлоге?
— Сегодня, — королева потянулась, отбрасывая за спину распущенные волосы, — мы наказываем своим пренебрежением весь королевский университет в лице лорда-ректора.
— И нас не останавливает, что кто-то может подумать, что королева остыла к красавчику Уолесу настолько, что даже не поздравила его с назначением?
— Не останавливает, — Аврора зевнула, прикрыв рот ладошкой, — чем больше народ будет думать о том, что их королева занята любовными играми, тем их королеве будет проще. Надо бы пообещать красавчику Уолесу какое-нибудь графство из освободившихся.
— Чтобы он занимался своим хозяйством в ущерб Ардере?
— Обещать, не значит дать.
Мармадюк обошел письменный стол и сел спиной к окну, вытянув ноги. Фрейлины, следуя знаку ее величества, покинули покои. Дверь мягко закрылась.
— Итак, — нарушил молчание шут.
— Итак? — эхом отозвалась Аврора.
Мармадюк посмотрел на нее с удивлением.
— А ведь сегодня годовщина, милый, — сказала королева, — ровно два года назад мы потеряли Басти.
— Надо же как бежит время, — натужно удивился Мармадюк. — Как удачно ты решила тогда снарядить на поиски всю свою козырную четверку. Пожалуй, именно эта экспедиция их сдружила.
— Они не достигли цели.
— Зато знатно погоняли на доремарском побережье пиратов и укрепили гарнизоны.
Королева раздраженно фыркнула:
— Ты весь в этом, Мармадюк, на каждую беду у тебя есть как минимум одно «зато»! Я тебе говорю, что юная страстная девушка два года живет в заточении, в руках опасных безумцев! Зато общая цель сплотила моих дворян? Ей страшно, ей, наверное, одиноко! Зато мы здесь прекрасно справляемся, стараясь сшить королевство как расползающееся лоскутное одеяло? Мы были уверены, что Ригель двинет на столицу войска, заручившись поддержкой крупных фамилий с границ со Скасгардией! Где это все? Где войска? Где осада? Чего хочет эта сумасшедшая, помечающая своих приспешников красной звездой? Зачем ей понадобился меч Арктура? Кто ее волшебный спутник? Почему их следы затерялись?
— Она ведь все еще жива? — тихо спросил Мармадюк, когда ее величество обессилено смолкла.
— Да, — Аврора поднялась с кресла и, приблизившись к шуту, обняла его за плечи, — фамильный кристалл Шерези зажигается от моего прикосновения, значит наш граф-Цветочек жив.
Мармадюк распрямился и, перехватив королеву за запястья, усадил ее на свое место:
— И это прекрасное «зато», милая. А теперь давай займемся нашим лоскутным одеялом.
Семь грехов
У меня одеревенела спина. Так бывает, когда сон сморит тебя в неподходящем для этого месте, ты вытягиваешь свои члены, пытаясь принять удобное им положение, но поверхность — гладкая и твердая, удобству нисколько не способствует, ты пробуешь повернуться, утыкаешься плечом в стену, или стенку, такую же гладкую и твердую, и…
— И ничего никто не заметит, — голос у говорившего был писклявым, — чикнем аккуратненько здесь и вот тут…
— Осторожнее, — второй тоненько чихнул, — главное, ее не поцеловать. Отец сказал, что принцессы пробуждаются поцелуями.
Принцессы? Я осторожно приоткрыла веки и сразу зажмурилась от резанувшего по глазам света. Дыши, Басти. Раз — легкий вдох, раз, два, три — выдох. У спокойно спящих выдох длиннее.
— Как ты себе представляешь случайный поцелуй?
Мои коварные посапывания подозрений не вызвали.
Кстати, о поцелуях: губы ощутимо горели, я тихонько провела по нижней языком. Сухо и шершаво.
— Здесь! — сказал писклявый, и кожу головы над ухом обожгло болью.
Я взвизгнула, засучила ногами, оттолкнула чье-то тело, и заорала, открыв глаза:
— Тысяча фаханов!
— Тысяча? — рыжий коротышка замахнулся огромными ножницами. — Я возьму четверых! Простак, остальные на тебе…
— Где?! Где фаханы? — второй коротышка ползал по земле, где очутился после моего толчка. — Где?
Я потерла кулаками глаза, поморгала, еще потерла. Яркое изумрудное лето, вода, камни, два карлика, ножницы…
Я заерзала, пытаясь уйти с линии удара, то есть отползти. То есть… Ай, все равно, ничего не получилось! Я была в коробке, бортики которой сковывали движения.
— Так где фаханы?
— Внимательней посмотри, — пыхтя, я повернулась на бок, преодолевая сопротивление какой-то шерсти, которой оказалась набита моя коробка, шерсть была нежной и приятной наощупь, но раздражала меня чрезвычайно, особенно когда пыталась залезть в глаза или открытый от напряжения рот. Тысяча! Фах-х…
Я повернулась, подмяв под себя целый сноп и остановилась, лишь ощутив боль в затылке. Шерсть оказалась волосами, причем моими.
— Ты нас обманула? — карлик осторожно заглянул в ящик. — Разве принцессы могут врать?
Ножницы щелкнули в воздухе.
Какая бессмысленная смерть, Шерези. Ты столько всего перенесла: пленение, ранение, побег, и все это ради того, чтоб тебя зарезали ножницами как жертвенного барана?
— Какого барана? — безоружный коротышка поднялся на ноги и стал отряхивать колени. Коленям это помогло мало.
Я опять думала вслух?
— Малихабарского. В Малихабаре, знаешь ли, придерживаются целого сонма странных традиций.
— Опять врешь?
Я пожала плечами. Может и вру. Но откуда-то ведь у меня в голове этот жертвенный баран появился? И именно в связи с ножницами. Матушка моя, достойнейшая графиня Шерези, помнится, писала мифическое полотно…
— Если твоя матушка графиня, — перебил мои, оказавшиеся монологом, размышления коротыш, — тогда ты принцессой быть не можешь.
— Не могу. Я граф!
Второй коротыш выронил ножницы и чихнул.
— Будь здоров, — сказала я вежливо и сразу велела: — Помогите мне подняться.
Пока они тянули меня за руки с угрозой оторвать их к фаханам, я вещала:
— Позвольте мне закончить о Малихабаре. Теперь я точно помню, что обряды с баранами и ножницами там проводятся. Из тучных стад выбирают животное с самым мягким руном и стригут его наголо, когда лорд наш Солнце находится в зените…
Когда мне наконец удалось перевалиться через бортик и встать на ноги, волосы окутали меня плащом. Думаю, это банальное сравнение не нашло бы одобрения у моего друга лорда Доре, но сейчас оно полностью отражало действительность. Из одежды на мне была лишь шелковая сорочка и волосяной плащ поверх нее. Сорочка доходила до коленей, шевелюра — до щиколоток.
Сколько же прошло времени, граф?
Я повела головой, закинула за шею руки, собирая волосы.
— Злосчастье наше, Простак, — чихающий карлик обратился к другу, — мало того, что она не принцесса, так еще и скорбна умом.
— Какая разница, Чих, — отвечал тот. — У нее есть нечто, что к уму отношения не имеет.
И они посмотрели на меня своими блестящими глазками.
Я обернула волосяной жгут вокруг предплечья, легко присела и подхватила с земли ножницы. Они оказались тяжелыми, но и стричь ими я не собиралась. Угрожающе наставив двойное острие на собеседников, я закричала:
— Где мой пояс, мелкие твари? И, если выяснится, что из-за того, что вы совершили со мною, пока я была без чувств, я не смогу его надеть…
Мой «скорбный», как его изволили только что принизить, ум, уже давно сложил два и два. Я — Бастиан Мартере граф Шерези, могу быть мужчиной, только если на мне волшебный пояс. А он, в свою очередь, действует, лишь до тех пор, пока я девица. И, если эти мерзавцы успели меня обесчестить… Сколько же времени прошло? Судя по обилию моей шевелюры, лет пятьдесят, более чем достаточно для того, чтоб надругаться над моим телом!
— Меньше двух дней…
Они держали меня в этой коробке пятьдесят лет! Даже не в коробке, в гробу! Потому что гладкие кованные стенки…
— Сколько? — на мгновение я позвонила себе отвлечься от страданий.
— Тебя принесли нам позавчера.
— Два дня? На поругание и этого хватит!
Я взмахнула своим оружием. Собеседники не испугались, они попросту не обращали на меня внимания, быстро переговариваясь.
— Фахан говорил что-то про пояс?
— Не помню, Чих, он говорил с Папашей.
— Значит, если пояс есть, он у Папаши. Что эта скорбная умом лепечет про надругательство? Ты хоть что-то понял?
— Она, как большинство человеческих дев, считает, что ее невинность представляет огромную ценность для всех мужчин, которых эта дева повстречает на своем жизненном пути.
— А невинность…?
— Это как-то связано с их репродуктивностью. Не напрямую, но…
— Скука.
— Согласен.
— Пояс? Она сможет его надеть?
— Если сострижет свои космы, она сможет надеть на себя все что угодно.
— Слышишь, скорбный ум, — обратился ко мне Чих, он был чуть выше Простака гораздо писклявее, — я пока схожу за твоим поясом, а ты воспользуйся ножницами, раз уж все рано они у тебя в руках.
Я бы его послушалась, я даже приподняла ту руку, на которую была намотана моя шевелюра, но что-то меня остановило. Может, аналогия с малихабарским жертвенным барашком. А скорее, жизненный опыт.
— Ты хочешь обменять мои волосы на пояс? — спросила я.
— Ну да, — Чих с готовностью кивнул. — Ты нам — свои космы, мы тебе — побрякушку. Согласна?
Хитрые глаза коротышки вишнево блестели. Святые бубенчики! Это как дважды два. Если сложить любовь к человеческим волосам с красными глазами мы получим фею.
— Ни за что на свете, малыш, — ласково протянула я, — ты просто вернешь мне мой артефакт, потому что ни одна фея не может присвоить чужую вещь без разрешения.
Чих замер, сраженный моими умозаключениями.
— Может, в человеческом мире теперь видоизменились понятия пола? — спросил Простак. — Ну сам посуди, девушка называет себя графом, тебя — феей, в женском, заметь, роде. Или эти понятия перепутались только в ее голове? Папаша ведь ее осматривал? Может там поражение каких-то подчерепных тканей?
— Болван! — громко решила я. — Не пытайся меня запутать. Воришки! Вы пытались меня остричь, значит человеческие волосы для вас представляют ценность. Правильно?
— Ну и дальше что?
— Значит, вы феи!
— Странный вывод.
Я поняла, что умозаключения завели меня в тупик.
— Тогда кто?
— Давай так, — Простак кивнул подельнику, — Чих пороется в папашиных вещах и найдет твой пояс, а мы с тобой спокойно договоримся, что именно ты вкладываешь в понятие фея.
— Сначала, — рука уже устала держать ножницы, и я их опустила к бедру, — ты… Ах, не так. Ты, Чих, все-таки разыщешь мой артефакт. А ты, Простак… Я же правильно запомнила как вас зовут? Ты скажешь мне, кто вы такие, без уточнения понятий.
Чих кивнул и удалился по тропинке в сторону покосившегося деревянного сарая.
Пролог
«Спящий, храни королеву!
Нашу великодушную королеву, нашу благородную королеву.
Дай ей ратных побед, счастья и славы и долгого царствования над нами.
И пусть она защитит наши законы и наши жизни, а мы защитим ее».
Песне Ардеры, новому королевскому гимну, внимало более трех сотен человек.
— А рифмы почему нет? — спросил у автора сего музыкального произведения Оливер лорд Виклунд.
— За древностию текста, — ответствовал другу Станислас Шарль Доре, — рифму, знаешь ли, изобрели не так чтоб давно.
— То есть ты просто списал что-то в старинном фолианте и теперь собираешься принимать комплименты по этому поводу?
— Не списал, — горячо возразил менестрель, — а создал сложную стилизацию, долженствующую подчеркнуть монументальность ардерской истории. Наше величество, к слову, осталась довольна как мелодией, так и словами. И ей же, нашей дражайшей леди, принадлежит идея исполнить гимн впервые именно на празднике королевского университета.
«Излей на нее свои дары и благослови всех нас.
Да здравствует наша благородная королева».
Последний торжественный аккорд смолк, гулко ударив о своды залы.
— Ее величество дозволяет всем сесть, — возвестил церемониймейстер, поклонившись трону, стоящему на центральном возвышении, в окружении более скромных кресел, в которые после соизволения начали устраивались ректор, профессора и главные хабилисы университета.
Трон пустовал, Аврора отсутствовала, но политес есть политес.
— Ну положим, — Виклунд опустился на свое место, — а почему же ты, друг мой величавый, не сочинил ничего столь же монументального, когда чествовали меня после битвы за Шарлемар?
— Я посвятил тебе песню!
— Эти скабрезные куплеты, которые в приличном обществе и исполнить зазорно?
— Ну тебе-то лучше не петь в любом обществе и с любым репертуаром. Боюсь даже представить размеры того фахана, который топтался по твоим ушам, чтоб полностью лишить музыкального слуха. — Станислас приподнялся. — Он идет!
И друзья присоединились к аплодисментам, приветствуя нового профессора, которому, кроме звания, уже им полученного, пророчили руководство одной из университетских кафедр.
— Какой хорошенький, — взволнованный женский писк был столь пронзителен, что перекрыл даже гром аплодисментов.
Патрик лорд Уолес из Ленстера обернулся на голос и улыбнулся. Он действительно был хорош, настолько, что даже серая роба университетского хабилиса смотрелась на нем великолепно, не забивая своим немарким цветом золото его волос и яркую зелень глаз, подчеркивая драгоценный блеск королевского адаманта в мочке уха.
Злые языки поговаривали, что своему стремительному взлету новый профессор обязан скорее внешности, чем уму.
Злые языки ошибались. Впрочем, как и в отношении прочих миньонов — золотой четверки, козырных валетов королевской колоды. Четверо красавцев-аристократов — Оливер Виклунд, Станислас Шарль Доре, Патрик Уолес и Гэбриел ван Харт — они доказывали свои таланты не единожды, посрамив врагов и хулителей. Воин, менестрель, ученый, политик, дополняющие друг друга и ревностно служащие своей даме — ее величеству Авроре. Последняя их совместная операция — возвращение под сень короны захваченного бунтовщиками пограничного графства Шарлемар, вызвала тревогу в сопредельной Домании и восторг в сердце каждого жителя Ардеры. Особую славу себе снискал тиририйский великан, как уже прозвали в народе Виклунда, в одиночку снесший наплечным тараном ворота замка. Славе этой поспособствовала как и песнь, сочиненная Станисласом, об этом событии повествующая, так и особое строение тарана, разработанного Патриком. Ну а о многочасовых переговорах, договорах и альянсах, заключенных в процессе операции Гэбриелом лордом ван Хартом, песен никто не сложит, следовательно о них будут знать лишь люди заинтересованные.
Ректор королевского университета произнес прочувственную речь и возложил на макушку лорда Уолеса профессорскую шапочку, хор исполнил еще один гимн, на этот раз студенческий, завершая официальную часть праздника. Профессура потянулась к выходу.
— Что там дальше? — Патрик пробрался к друзьям, лавируя в толпе и отвечая на поздравления знакомых. — Станислас, ты подготовил концерт?
— Я проиграл в карты ван Солу, так что сегодня он представит свой новый балет, — вздохнул лорд Доре и поправил оправу очков, — песни ждут вас вечером за бокалом вина.
— Жаль, что ты не проиграл Дэни свою мандолину, — Оливер, дразнясь, тоже вздохнул и потер переносицу. — Вечер в тишине — это ли не мечта. Кстати, танцы я обожаю еще меньше песен, предлагаю сменить дислокацию и отпраздновать явление среди нас профессора в узком кругу. Гэб присоединится к нам позже.
Они покинули залу уже под звуки балетной увертюры.
Ее величество Аврора ждала Мармадюка в его покоях у портрета лорда Этельбора.
— Добрейшего дня, моя леди, — лорд-шут сбросил дорожный плащ на руки ближайшей к нему фрейлины. — От кого мы сегодня скрываемся в моей берлоге?
— Сегодня, — королева потянулась, отбрасывая за спину распущенные волосы, — мы наказываем своим пренебрежением весь королевский университет в лице лорда-ректора.
— И нас не останавливает, что кто-то может подумать, что королева остыла к красавчику Уолесу настолько, что даже не поздравила его с назначением?
— Не останавливает, — Аврора зевнула, прикрыв рот ладошкой, — чем больше народ будет думать о том, что их королева занята любовными играми, тем их королеве будет проще. Надо бы пообещать красавчику Уолесу какое-нибудь графство из освободившихся.
— Чтобы он занимался своим хозяйством в ущерб Ардере?
— Обещать, не значит дать.
Мармадюк обошел письменный стол и сел спиной к окну, вытянув ноги. Фрейлины, следуя знаку ее величества, покинули покои. Дверь мягко закрылась.
— Итак, — нарушил молчание шут.
— Итак? — эхом отозвалась Аврора.
Мармадюк посмотрел на нее с удивлением.
— А ведь сегодня годовщина, милый, — сказала королева, — ровно два года назад мы потеряли Басти.
— Надо же как бежит время, — натужно удивился Мармадюк. — Как удачно ты решила тогда снарядить на поиски всю свою козырную четверку. Пожалуй, именно эта экспедиция их сдружила.
— Они не достигли цели.
— Зато знатно погоняли на доремарском побережье пиратов и укрепили гарнизоны.
Королева раздраженно фыркнула:
— Ты весь в этом, Мармадюк, на каждую беду у тебя есть как минимум одно «зато»! Я тебе говорю, что юная страстная девушка два года живет в заточении, в руках опасных безумцев! Зато общая цель сплотила моих дворян? Ей страшно, ей, наверное, одиноко! Зато мы здесь прекрасно справляемся, стараясь сшить королевство как расползающееся лоскутное одеяло? Мы были уверены, что Ригель двинет на столицу войска, заручившись поддержкой крупных фамилий с границ со Скасгардией! Где это все? Где войска? Где осада? Чего хочет эта сумасшедшая, помечающая своих приспешников красной звездой? Зачем ей понадобился меч Арктура? Кто ее волшебный спутник? Почему их следы затерялись?
— Она ведь все еще жива? — тихо спросил Мармадюк, когда ее величество обессилено смолкла.
— Да, — Аврора поднялась с кресла и, приблизившись к шуту, обняла его за плечи, — фамильный кристалл Шерези зажигается от моего прикосновения, значит наш граф-Цветочек жив.
Мармадюк распрямился и, перехватив королеву за запястья, усадил ее на свое место:
— И это прекрасное «зато», милая. А теперь давай займемся нашим лоскутным одеялом.
Глава 1
Семь грехов
У меня одеревенела спина. Так бывает, когда сон сморит тебя в неподходящем для этого месте, ты вытягиваешь свои члены, пытаясь принять удобное им положение, но поверхность — гладкая и твердая, удобству нисколько не способствует, ты пробуешь повернуться, утыкаешься плечом в стену, или стенку, такую же гладкую и твердую, и…
— И ничего никто не заметит, — голос у говорившего был писклявым, — чикнем аккуратненько здесь и вот тут…
— Осторожнее, — второй тоненько чихнул, — главное, ее не поцеловать. Отец сказал, что принцессы пробуждаются поцелуями.
Принцессы? Я осторожно приоткрыла веки и сразу зажмурилась от резанувшего по глазам света. Дыши, Басти. Раз — легкий вдох, раз, два, три — выдох. У спокойно спящих выдох длиннее.
— Как ты себе представляешь случайный поцелуй?
Мои коварные посапывания подозрений не вызвали.
Кстати, о поцелуях: губы ощутимо горели, я тихонько провела по нижней языком. Сухо и шершаво.
— Здесь! — сказал писклявый, и кожу головы над ухом обожгло болью.
Я взвизгнула, засучила ногами, оттолкнула чье-то тело, и заорала, открыв глаза:
— Тысяча фаханов!
— Тысяча? — рыжий коротышка замахнулся огромными ножницами. — Я возьму четверых! Простак, остальные на тебе…
— Где?! Где фаханы? — второй коротышка ползал по земле, где очутился после моего толчка. — Где?
Я потерла кулаками глаза, поморгала, еще потерла. Яркое изумрудное лето, вода, камни, два карлика, ножницы…
Я заерзала, пытаясь уйти с линии удара, то есть отползти. То есть… Ай, все равно, ничего не получилось! Я была в коробке, бортики которой сковывали движения.
— Так где фаханы?
— Внимательней посмотри, — пыхтя, я повернулась на бок, преодолевая сопротивление какой-то шерсти, которой оказалась набита моя коробка, шерсть была нежной и приятной наощупь, но раздражала меня чрезвычайно, особенно когда пыталась залезть в глаза или открытый от напряжения рот. Тысяча! Фах-х…
Я повернулась, подмяв под себя целый сноп и остановилась, лишь ощутив боль в затылке. Шерсть оказалась волосами, причем моими.
— Ты нас обманула? — карлик осторожно заглянул в ящик. — Разве принцессы могут врать?
Ножницы щелкнули в воздухе.
Какая бессмысленная смерть, Шерези. Ты столько всего перенесла: пленение, ранение, побег, и все это ради того, чтоб тебя зарезали ножницами как жертвенного барана?
— Какого барана? — безоружный коротышка поднялся на ноги и стал отряхивать колени. Коленям это помогло мало.
Я опять думала вслух?
— Малихабарского. В Малихабаре, знаешь ли, придерживаются целого сонма странных традиций.
— Опять врешь?
Я пожала плечами. Может и вру. Но откуда-то ведь у меня в голове этот жертвенный баран появился? И именно в связи с ножницами. Матушка моя, достойнейшая графиня Шерези, помнится, писала мифическое полотно…
— Если твоя матушка графиня, — перебил мои, оказавшиеся монологом, размышления коротыш, — тогда ты принцессой быть не можешь.
— Не могу. Я граф!
Второй коротыш выронил ножницы и чихнул.
— Будь здоров, — сказала я вежливо и сразу велела: — Помогите мне подняться.
Пока они тянули меня за руки с угрозой оторвать их к фаханам, я вещала:
— Позвольте мне закончить о Малихабаре. Теперь я точно помню, что обряды с баранами и ножницами там проводятся. Из тучных стад выбирают животное с самым мягким руном и стригут его наголо, когда лорд наш Солнце находится в зените…
Когда мне наконец удалось перевалиться через бортик и встать на ноги, волосы окутали меня плащом. Думаю, это банальное сравнение не нашло бы одобрения у моего друга лорда Доре, но сейчас оно полностью отражало действительность. Из одежды на мне была лишь шелковая сорочка и волосяной плащ поверх нее. Сорочка доходила до коленей, шевелюра — до щиколоток.
Сколько же прошло времени, граф?
Я повела головой, закинула за шею руки, собирая волосы.
— Злосчастье наше, Простак, — чихающий карлик обратился к другу, — мало того, что она не принцесса, так еще и скорбна умом.
— Какая разница, Чих, — отвечал тот. — У нее есть нечто, что к уму отношения не имеет.
И они посмотрели на меня своими блестящими глазками.
Я обернула волосяной жгут вокруг предплечья, легко присела и подхватила с земли ножницы. Они оказались тяжелыми, но и стричь ими я не собиралась. Угрожающе наставив двойное острие на собеседников, я закричала:
— Где мой пояс, мелкие твари? И, если выяснится, что из-за того, что вы совершили со мною, пока я была без чувств, я не смогу его надеть…
Мой «скорбный», как его изволили только что принизить, ум, уже давно сложил два и два. Я — Бастиан Мартере граф Шерези, могу быть мужчиной, только если на мне волшебный пояс. А он, в свою очередь, действует, лишь до тех пор, пока я девица. И, если эти мерзавцы успели меня обесчестить… Сколько же времени прошло? Судя по обилию моей шевелюры, лет пятьдесят, более чем достаточно для того, чтоб надругаться над моим телом!
— Меньше двух дней…
Они держали меня в этой коробке пятьдесят лет! Даже не в коробке, в гробу! Потому что гладкие кованные стенки…
— Сколько? — на мгновение я позвонила себе отвлечься от страданий.
— Тебя принесли нам позавчера.
— Два дня? На поругание и этого хватит!
Я взмахнула своим оружием. Собеседники не испугались, они попросту не обращали на меня внимания, быстро переговариваясь.
— Фахан говорил что-то про пояс?
— Не помню, Чих, он говорил с Папашей.
— Значит, если пояс есть, он у Папаши. Что эта скорбная умом лепечет про надругательство? Ты хоть что-то понял?
— Она, как большинство человеческих дев, считает, что ее невинность представляет огромную ценность для всех мужчин, которых эта дева повстречает на своем жизненном пути.
— А невинность…?
— Это как-то связано с их репродуктивностью. Не напрямую, но…
— Скука.
— Согласен.
— Пояс? Она сможет его надеть?
— Если сострижет свои космы, она сможет надеть на себя все что угодно.
— Слышишь, скорбный ум, — обратился ко мне Чих, он был чуть выше Простака гораздо писклявее, — я пока схожу за твоим поясом, а ты воспользуйся ножницами, раз уж все рано они у тебя в руках.
Я бы его послушалась, я даже приподняла ту руку, на которую была намотана моя шевелюра, но что-то меня остановило. Может, аналогия с малихабарским жертвенным барашком. А скорее, жизненный опыт.
— Ты хочешь обменять мои волосы на пояс? — спросила я.
— Ну да, — Чих с готовностью кивнул. — Ты нам — свои космы, мы тебе — побрякушку. Согласна?
Хитрые глаза коротышки вишнево блестели. Святые бубенчики! Это как дважды два. Если сложить любовь к человеческим волосам с красными глазами мы получим фею.
— Ни за что на свете, малыш, — ласково протянула я, — ты просто вернешь мне мой артефакт, потому что ни одна фея не может присвоить чужую вещь без разрешения.
Чих замер, сраженный моими умозаключениями.
— Может, в человеческом мире теперь видоизменились понятия пола? — спросил Простак. — Ну сам посуди, девушка называет себя графом, тебя — феей, в женском, заметь, роде. Или эти понятия перепутались только в ее голове? Папаша ведь ее осматривал? Может там поражение каких-то подчерепных тканей?
— Болван! — громко решила я. — Не пытайся меня запутать. Воришки! Вы пытались меня остричь, значит человеческие волосы для вас представляют ценность. Правильно?
— Ну и дальше что?
— Значит, вы феи!
— Странный вывод.
Я поняла, что умозаключения завели меня в тупик.
— Тогда кто?
— Давай так, — Простак кивнул подельнику, — Чих пороется в папашиных вещах и найдет твой пояс, а мы с тобой спокойно договоримся, что именно ты вкладываешь в понятие фея.
— Сначала, — рука уже устала держать ножницы, и я их опустила к бедру, — ты… Ах, не так. Ты, Чих, все-таки разыщешь мой артефакт. А ты, Простак… Я же правильно запомнила как вас зовут? Ты скажешь мне, кто вы такие, без уточнения понятий.
Чих кивнул и удалился по тропинке в сторону покосившегося деревянного сарая.
