Волков сызнова нес меня на руках, привычно даже.
— Гриня-а, — шепнула я сквозь сон, устраивая голову на мужском плече,— напортачили мы с тобою изрядно, по всей строгости отвечать придется. Нельзя было… Но не боись, всю вину на себя возьму, потому что чином старше и… Ты только целоваться сейчас не смей, потому…
— Замолчите, Попович, — шефов баритон влажным холодком щекотал скулу, — или я вас на прозекторский стол уложу.
— Чего? — Забившись рыбкою, я скользнула на пол, царапаясь о пуговицы шефова сюртука. — Не желаю на прозекторский!
Мы с Крестовским стояли уже в присутственном зале, развлекая арестованных забулдыг и прочую публику. Семен Аристархович скомандовал:
— Давилов, Старунов, рысью в морг, Чикова в свободную камеру, Хрущу помощь оказать, он в обмороке.
— Ч-чикова? — Перекрестился регистратор.
— Не спрашивать! — рявкнул шеф. — Исполнять! Всех конвойных сюда! Лекаря! Быстро!
— Девка, — позвали из-за решетки, — а чего здесь деется? Страшно, девка…
Сапоги служивых грохотали по полу, сквозняк ворошил бумаги, я пошатнулась.
Отвлекшись от командования, Крестовский обернулся ко мне:
— За этот кафешантан, Евангелина Романовна, я с вас спрошу по всей строгости. Готовьтесь петлички перешивать.
Гневное лицо начальство увеличивалось, покачивалось отдельно от всего остального, будто нарисованное на воздушном шарике. Петлички?
Семен успел удержать меня от падения. Сцена какая театральная. Девица без чувств и благородный неклюд… Неклюд? Бесник подмигнул мне с экрана:
— Запуталась, чавэ?
Проектор громко тренькнул, погас, все исчезло.
— … допрос, Андрон Ипатьевич, будет проведен в свой черед… — говорил шеф негромко, — … вашему подопечному так и передайте…
— Немыслимо, — всхлипывал Хрущ, сморкаясь, — невероятно…
— Нервический припадок, — мял мои ладошки лекарь Алялин, — обычное дело для барышни. Ну раз к кровопусканиям вы, ваше превосходительство, столь предвзяты, позволю себе откланяться.
Высвободив руки, я натянула плед на лицо, подошвы упирались в подлокотник кабинетного диванчика, я его уже могла определить зажмурившись и наощупь. Позорище ты, Попович. Как есть позорище. Два обморока подряд. Судя по звукам, лекарь удалился.
— Однако, — Хрущ чем-то булькал, видимо, прикладывался к бутылке, — я вправе узнать о причинах… Немыслимо…
Шеф скрипнул стулом:
— Ничего невероятного, Сергей Павлович Чиков, арестованный нами четверть часа назад по вашему обвинению в краже…
Так-так… Это уже любопытно. Я выдвинула ухо из-под пледа. Семен выдержал паузу и закончил:
— Неклюд!
— Что, простите?
Переспросил адвокат, я вовремя рот себе заткнула. Брежу?
— Сами рассудите, — скрип, вздох, бульк, — узнаваемый фенотип, телесная структура, нечеловеческая регенерация…
— Но… Неклюд?
— Не чистокровный. Скорее всего, лишь по отцу, но у полукровок от смешанных браков часто наблюдаются расовые особенности…
— Но, позвольте, я был лично знаком с его батюшкой.
— Ах, Андрон Ипатьевич, уж не нам ли, мужчинам, знать, сколь коварны бывают наши спутницы в вопросах телесных.
— Однако…
Бульк…бульк…бульк…
— Приказные работники ошибочно определили господина Чикова покойником и до официального опознания определили его в казенной мертвецкой. Там он регенерировал, и мы с вами смогли наблюдать результат этого, повергший вас в такой аффект.
— Аффект? Да я чуть богу душу не отдал! Если бы не ваша волшба, Семен Аристархович… Как вспомню! — Бульк… — Рычание это утробное.
— Побочный эффект звериной ипостаси, — быстро пояснил шеф. — Ступайте, господин Хрущ, нервишки поправьте, о результатах следствия мы непременно вас известим.
— Какое счастье, господин Крестовский, — нетрезво тянул адвокат, — что вы столь вовремя в Крыжовень прибыли. Мужчина, чародей! На барышень… и-ик… надежды мало. Чуть что, в обморок.
Он еще повозился у вешалки, попрощался и, наконец, ушел.
— Неклюд? — отбросила я плед.
— Почему ты сразу тело не осмотрела? — Семен вернулся к столу и присел на краешек.
— Так полномочий не было, и времени.
— И желания?
Смутившись, я покачала головой и вытерла ладонями мокрые щеки:
— Не сочла необходимым.
— Ты плачешь?
— Ага! — я шмыгнула носом. — От облегчения. Меня труп этот невероятно мучил, потому что Мишка его застрелил, и по закону дело против пацана открывать было надобно, а…
Через кабинет по воздуху поплыл ко мне белоснежный носовой платок, схватив его, я трубно высморкалась.
— Повезло, — сказал шеф. — Покойник ожил, и твой уездный Гаврош убийцей не стал.
— Перфектно. — Скомкав мокрый шелк, я затолкала его за манжету, не возвращать же владельцу. — И теперь Бобруйский от меня никуда не денется, прижму мерзавца с живым-то свидетелем.
— Не факт.
Я удивленно воззрилась на начальство:
— Лекарь что про арестанта говорит?
— Ничего. — Семен устало потер виски. — Буйный у нас арестант, к медицинским осмотрам не приспособленный.
Шефа повело, я едва успела подскочить, чтоб придержать за плечи.
— Чародеить пришлось изрядно, — признался он вполголоса, — не ко времени, три дня силу накапливал, чтоб в одночасье ее спустить.
— Чародеил? — Подвела я начальство к диванчику. — Против неклюда? Так ведь… серебро ведь только против них… никак не возможно колдовством…
Тяжело опустившись, Крестовский откинулся затылком на спинку:
— Брось, Геля, ну какой из твоего Чикова неклюд? Это прочим штатским можно пока глаза замылить.
— Погоди! — не заметив как, перешла я на «ты». — Тогда что он вообще такое? Волков говорил, пуля в грудь вошла, да и по приметам на месте… Люди после таких ран не выживают.
Семен устало прикрыл глаза:
— Нет у меня ответа, пока нет. Поздно уже, домой ступай, выспись. Ты за неделю измотала себя изрядно, от того и слабость. Завтра думать будем.
Возражения мои были проигнорированы. Пришлось исполнять. Федор отвез меня на Архиерейскую, где я, от души поревев, забылась усталым сном.
Бесплотным духом парил Григорий Ильич над ночным Крыжовенем, все успевал, все подмечал. Не зрением либо слухом, а… Слов для определений такого процесса даже не изобрели. Город казался ему из туманных пределов огромным гнойным фурункулом, созревшим и готовым лопнуть от малейшего нажатия. Клоака уездная, а в ней ярким огоньком рыжая красавица-сыскарка Евангелина, Геля… Эх, жаль, невозможно сейчас к ней под бочок подкатиться, он бы с превеликим удовольствием, не духом, во плоти, утешил бы бедняжку, похвалил. Непросто ей приходится, ох непросто. Не по размерчику шапку надела надворная советница, не сдюжит. Гриня бы помог, он сейчас все знает, все ведает и нет для него в миру нынче тайн. Да только забудет он при пробуждении всю мудрость, с чародейскими снами именно так все устроено. Проснется и не вспомнит ничего. Далеко внизу в корявых отвратных домишках жители спали, либо полуночничали, Волков слышал их всех одновременно, осязал и обонял все их мысли, сны, мечтания. Звуки были оранжевыми пузырями, лопающимися на поверхности гнойного варева.
«…жив-то, оказывается, Чиков…» — булькнуло бесполым голосом. — «…на Гаврилу покажет… сыскарка столичная… фифа…»
Гриня расслабленно внимал.
«…поспешать придется… девица романтичная… не в лоб, пусть с загогулиной…чародей новый…»
Про Семена Аристарховича Волков и без голосов знал. Удачно Крестовский подле его тела нынче оказался, силы чародейские направил, Гриню, можно сказать, спас. Только благодарности к нему Григорий Ильич не испытывал. Ревности, впрочем, тоже. Его состояние полное бесчувствие предполагало. Та тень любопытства, что оставалась у него к Геле, уже была удивительна. Семушка… Так вот ты каков, загадочный жених. Хорош. Только ничего у тебя с дамою сердца не сладится, ты знаешь, почему, и Гриня знает. Жаль, что потом забудет.
«…не опасно» — пузырились голоса — «… сентиментальная…барышня…слопает и не поперхнется…»
Какая скука! Мелкие человеческие делишки.
— Грегори! — разнеслось гулко и тревожно. — Грегори сын Илии, круг Мерлина призывает тебя!
Пауза заканчивалась, и дух мистера Волкава устремился на призыв.
«В преступлении, учиненном несколькими лицами без предварительного их на то согласия, признаются из участвовавших в оном:
главными виновными: во-первых, распоряжавшие или управлявшие действиями других; во-вторых, приступившие к действиям прежде других при самом оных начале, или же непосредственно совершившие преступление; участниками: во-первых, те, которые непосредственно помогали главным виновным в содеянии преступления; во-вторых, те, которые доставляли средства для содеяния преступления, или же старались устранить препятствия, к тому представлявшиеся».
Уложение о наказаниях уголовных и исправительных 1845
Завтрак в доме на Архиерейской улице был ранним, но обильным.
— Ешь, — приговаривала хозяйка, — сил набирайся, они тебе пригодятся.
— Карты подсказали? — слабо улыбнулась я, без аппетита расправляясь с рассыпчатым манником. — Так они у вас не особо правдивы, то в мастях моего короля путаются, то с покойниками в счете.
— Это еще почему?
— Потому. — Я облизала ложку. — Троих посулили, а их два всего, даже один, Сергей Павлович-то живехонек.
— Значит, — смутилась Захария Митрофановна, — значит…
— Ничего!
— А вот мы сейчас посмотрим. — Гадалка раздвинула посуду, освобождая место на столе. — Разложим и поглядим. Сдвигай! Руки сперва оботри.
Воспользовавшись салфеткой, я сняла колоду.
— Ну! — Губешкина ткнула пальцем в картинку. — Сердца и кубки, и король. Это ты, это он, это валет с мечами, только…
— Минуточку, — перебила я, — мечи, это пики, а валет ваш в крестах.
— Может помер?
— А может вы толкуете наобум?
Посопев в молчании и наградив меня недобрым взглядом, хозяйка вздохнула:
— Молодежь нынче пошла… А покойников все равно трое. Вот, вот и вот. Баба и два мужика, помоложе и постарше. Старший золоченый, видать, купец. Баба служивая при казенной отметине, а последний…
Я налила еще чашку чая, отпила, поморщилась вовсе не от горячего:
— На нем какая отметина?
— Поганая, — Захария смешала карты и собрала их. — И ни словечка больше тебе, привереде, не скажу.
Отставив пустую чашку, я поднялась из-за стола:
— Простите великодушно, не стоило мне в таком тоне с вами беседовать.
— Да ладно, — отмахнулась хозяйка, — дело понятное, сердце твое не на месте, от того и раздражаешься по пустякам.
— Не на месте.
— Полночи в подушку проревела.
Смутившись, я сделала вид, что рассматриваю слякотный пейзаж за окном.
— И вот что скажу, зря. И кручинишься зря, и думу черную думаешь. Прилетел к тебе сокол твой за сотни верст, это ли не радость?
«Вот нисколечко не радость. Странный прилетел, чужой, строгий. И говорить о том, что меня волнует, не стал. И как работать мне теперь прикажете? Нет, все, довольно. Немедленно все точки над «и» расставлю, еще до начала присутственного времени. Перехвачу Крестовского в отеле для беседы личного характера, порву с ним пристойно и, обновленной и строгой, начну с чистого листа. Решено!»
Губешкина за моею спиною продолжала:
— А ты бы, Гелюшка, придумала лучше, как суженому своему чужое обручальное колечко на пальце объяснить.
Резко повернувшись, я поднесла руку к лицу.
— Колечко? Да это ведь просто фикция. Григорий Ильич его с меня по первой же просьбе снимет, только ото сна пробудится чародейского.
— Так прямо своему и скажи, достоверно получится.
— Это правда!
— И глазами точно также сверкнуть не забудь, очень красиво получится, оскорбленная подозрениями добродетель. А про шуры-муры свои с «фикцией» кареглазой промолчи.
— Захария Митрофановна!
— Целовались, — загнула хозяйка палец, — люди видели, обнимались, страстными взглядами обменивались, Григорий Ильич тебя невестою в общество ввел.
— Для пользы дела. Это «легенда» у нас сыскарей называется.
— Как не назови, хоть фикцией, хоть легендой, слухи уже пошли, не остановишь. Превосходительству столичному непременно донесли, не сомневайся, вот он и бесится от ревности, обижает тебя почем зря.
— Глупости! Семен Аристархович и ревность… это… Да они друг друга при встрече не узнают. А злится шеф за дело, потому что я задание не с блеском исполнила, а…без оного.
Гадалка сокрушенно вздохнула:
— Разберись уже, отдели зерна от плевел. Про задания твои сыскарские ничего не скажу, не разбираюсь, а в мужиках — поболе сопливых суфражисток. Семушка твой мужик? Не красней, я риторически спросила. Мужик. Значит собственник, как все они. Хочешь его успокоить, в любви своей заверь, верность посули.
— Как будто без слов непонятно?
— Тебе понятно, мне, потому что обе бабы, а ему разложи по полочкам, без намеков. Эта порода намеков не понимает.
— Я тоже… Не в смысле — мужчина, а с экивоками не в ладах. — Призналась я. — Спасибо, Захария Митрофановна, за науку.
— К нему пойдешь?
— Чтоб до службы переговорить начистоту и прямо.
— Умница, ступай. — Захария помахала мне на прощание и вернулась к картам.
Березневая оттепель превратила улицу в непролазное чавкающее болото, хорошо, я догадалась перед выходом надеть поверх ботильонов калоши, дорога до базарной площади заняла гораздо больше времени, чем обычно. Портье за конторкой отельного вестибюля (Давилов упоминал название «Империал») сокрушенно сообщил, что господин Крестовский в гостевой книге не значится, а господин Мамаев, который, напротив, значится, бронирование свое не подтвердил и в отель вчера не явился. Несолоно хлебавши, отправилась я в приказ. Зеленый от недосыпа Старунов бросился мне на встречу:
— Евангелина Романовна, ваше высокоблагородие, его превосходительство…
— В «Империале» не появлялся.
— Так они… — парень забормотал вполголоса, косясь на посетителей у конторки, — … со вчера в казематах засели, камеру себе выбрали, четвертую от входа по левой стороне, да и заперлись.
— В камере? — приподняла я скептично брови. — Изнутри?
— То есть, наоборот, велели себя на замок закрыть. — Старунов достал из кармана связку. — И строго настрого приказали, чтоб только барышня Попович, во сколько бы она на службу не явилась, и никто иной…
— Молодец, — перебила я и отобрала я ключи. — Займусь.
Не удивившись нисколько поведению начальства, Семен разные подземные штуки обычно для пополнения чародейских сил использовал, я спустилась в подвал. Воняло не лучше, чем давеча. Любопытно, чем? Вчера думала, что трупом, но труп оказался жив, да и запах шел отнюдь не снизу, застоявшийся он был. После разберусь, даже если придется все камеры по очереди обнюхивать.
Семен спал на голых нарах, подложив под голову свернутый сюртук. Вырез сорочки открывал часть груди, львиная грива стекала волнами с импровизированной подушки, лицо было спокойно и расслабленно. На цыпочках приблизившись, я несколько минут молча на него смотрела. Как он хорош! Такими античные мастера своих богов и героев ваяли. Только те холодные, мраморные, а этот живой и теплый, рыжий еще. Так бы и запустила обе руки в эту копну. Захотелось также провести пальцем по изгибу бровей и повторить то же самое губами.
Спокойно, Геля, дыши. Сначала разговор начистоту, а после…
Уговаривать-то я себя уговаривала, только рыскала глазами по спящему без зазрения совести, будто пытаясь каждую черточку запомнить, будто насытиться
— Гриня-а, — шепнула я сквозь сон, устраивая голову на мужском плече,— напортачили мы с тобою изрядно, по всей строгости отвечать придется. Нельзя было… Но не боись, всю вину на себя возьму, потому что чином старше и… Ты только целоваться сейчас не смей, потому…
— Замолчите, Попович, — шефов баритон влажным холодком щекотал скулу, — или я вас на прозекторский стол уложу.
— Чего? — Забившись рыбкою, я скользнула на пол, царапаясь о пуговицы шефова сюртука. — Не желаю на прозекторский!
Мы с Крестовским стояли уже в присутственном зале, развлекая арестованных забулдыг и прочую публику. Семен Аристархович скомандовал:
— Давилов, Старунов, рысью в морг, Чикова в свободную камеру, Хрущу помощь оказать, он в обмороке.
— Ч-чикова? — Перекрестился регистратор.
— Не спрашивать! — рявкнул шеф. — Исполнять! Всех конвойных сюда! Лекаря! Быстро!
— Девка, — позвали из-за решетки, — а чего здесь деется? Страшно, девка…
Сапоги служивых грохотали по полу, сквозняк ворошил бумаги, я пошатнулась.
Отвлекшись от командования, Крестовский обернулся ко мне:
— За этот кафешантан, Евангелина Романовна, я с вас спрошу по всей строгости. Готовьтесь петлички перешивать.
Гневное лицо начальство увеличивалось, покачивалось отдельно от всего остального, будто нарисованное на воздушном шарике. Петлички?
Семен успел удержать меня от падения. Сцена какая театральная. Девица без чувств и благородный неклюд… Неклюд? Бесник подмигнул мне с экрана:
— Запуталась, чавэ?
Проектор громко тренькнул, погас, все исчезло.
— … допрос, Андрон Ипатьевич, будет проведен в свой черед… — говорил шеф негромко, — … вашему подопечному так и передайте…
— Немыслимо, — всхлипывал Хрущ, сморкаясь, — невероятно…
— Нервический припадок, — мял мои ладошки лекарь Алялин, — обычное дело для барышни. Ну раз к кровопусканиям вы, ваше превосходительство, столь предвзяты, позволю себе откланяться.
Высвободив руки, я натянула плед на лицо, подошвы упирались в подлокотник кабинетного диванчика, я его уже могла определить зажмурившись и наощупь. Позорище ты, Попович. Как есть позорище. Два обморока подряд. Судя по звукам, лекарь удалился.
— Однако, — Хрущ чем-то булькал, видимо, прикладывался к бутылке, — я вправе узнать о причинах… Немыслимо…
Шеф скрипнул стулом:
— Ничего невероятного, Сергей Павлович Чиков, арестованный нами четверть часа назад по вашему обвинению в краже…
Так-так… Это уже любопытно. Я выдвинула ухо из-под пледа. Семен выдержал паузу и закончил:
— Неклюд!
— Что, простите?
Переспросил адвокат, я вовремя рот себе заткнула. Брежу?
— Сами рассудите, — скрип, вздох, бульк, — узнаваемый фенотип, телесная структура, нечеловеческая регенерация…
— Но… Неклюд?
— Не чистокровный. Скорее всего, лишь по отцу, но у полукровок от смешанных браков часто наблюдаются расовые особенности…
— Но, позвольте, я был лично знаком с его батюшкой.
— Ах, Андрон Ипатьевич, уж не нам ли, мужчинам, знать, сколь коварны бывают наши спутницы в вопросах телесных.
— Однако…
Бульк…бульк…бульк…
— Приказные работники ошибочно определили господина Чикова покойником и до официального опознания определили его в казенной мертвецкой. Там он регенерировал, и мы с вами смогли наблюдать результат этого, повергший вас в такой аффект.
— Аффект? Да я чуть богу душу не отдал! Если бы не ваша волшба, Семен Аристархович… Как вспомню! — Бульк… — Рычание это утробное.
— Побочный эффект звериной ипостаси, — быстро пояснил шеф. — Ступайте, господин Хрущ, нервишки поправьте, о результатах следствия мы непременно вас известим.
— Какое счастье, господин Крестовский, — нетрезво тянул адвокат, — что вы столь вовремя в Крыжовень прибыли. Мужчина, чародей! На барышень… и-ик… надежды мало. Чуть что, в обморок.
Он еще повозился у вешалки, попрощался и, наконец, ушел.
— Неклюд? — отбросила я плед.
— Почему ты сразу тело не осмотрела? — Семен вернулся к столу и присел на краешек.
— Так полномочий не было, и времени.
— И желания?
Смутившись, я покачала головой и вытерла ладонями мокрые щеки:
— Не сочла необходимым.
— Ты плачешь?
— Ага! — я шмыгнула носом. — От облегчения. Меня труп этот невероятно мучил, потому что Мишка его застрелил, и по закону дело против пацана открывать было надобно, а…
Через кабинет по воздуху поплыл ко мне белоснежный носовой платок, схватив его, я трубно высморкалась.
— Повезло, — сказал шеф. — Покойник ожил, и твой уездный Гаврош убийцей не стал.
— Перфектно. — Скомкав мокрый шелк, я затолкала его за манжету, не возвращать же владельцу. — И теперь Бобруйский от меня никуда не денется, прижму мерзавца с живым-то свидетелем.
— Не факт.
Я удивленно воззрилась на начальство:
— Лекарь что про арестанта говорит?
— Ничего. — Семен устало потер виски. — Буйный у нас арестант, к медицинским осмотрам не приспособленный.
Шефа повело, я едва успела подскочить, чтоб придержать за плечи.
— Чародеить пришлось изрядно, — признался он вполголоса, — не ко времени, три дня силу накапливал, чтоб в одночасье ее спустить.
— Чародеил? — Подвела я начальство к диванчику. — Против неклюда? Так ведь… серебро ведь только против них… никак не возможно колдовством…
Тяжело опустившись, Крестовский откинулся затылком на спинку:
— Брось, Геля, ну какой из твоего Чикова неклюд? Это прочим штатским можно пока глаза замылить.
— Погоди! — не заметив как, перешла я на «ты». — Тогда что он вообще такое? Волков говорил, пуля в грудь вошла, да и по приметам на месте… Люди после таких ран не выживают.
Семен устало прикрыл глаза:
— Нет у меня ответа, пока нет. Поздно уже, домой ступай, выспись. Ты за неделю измотала себя изрядно, от того и слабость. Завтра думать будем.
Возражения мои были проигнорированы. Пришлось исполнять. Федор отвез меня на Архиерейскую, где я, от души поревев, забылась усталым сном.
Бесплотным духом парил Григорий Ильич над ночным Крыжовенем, все успевал, все подмечал. Не зрением либо слухом, а… Слов для определений такого процесса даже не изобрели. Город казался ему из туманных пределов огромным гнойным фурункулом, созревшим и готовым лопнуть от малейшего нажатия. Клоака уездная, а в ней ярким огоньком рыжая красавица-сыскарка Евангелина, Геля… Эх, жаль, невозможно сейчас к ней под бочок подкатиться, он бы с превеликим удовольствием, не духом, во плоти, утешил бы бедняжку, похвалил. Непросто ей приходится, ох непросто. Не по размерчику шапку надела надворная советница, не сдюжит. Гриня бы помог, он сейчас все знает, все ведает и нет для него в миру нынче тайн. Да только забудет он при пробуждении всю мудрость, с чародейскими снами именно так все устроено. Проснется и не вспомнит ничего. Далеко внизу в корявых отвратных домишках жители спали, либо полуночничали, Волков слышал их всех одновременно, осязал и обонял все их мысли, сны, мечтания. Звуки были оранжевыми пузырями, лопающимися на поверхности гнойного варева.
«…жив-то, оказывается, Чиков…» — булькнуло бесполым голосом. — «…на Гаврилу покажет… сыскарка столичная… фифа…»
Гриня расслабленно внимал.
«…поспешать придется… девица романтичная… не в лоб, пусть с загогулиной…чародей новый…»
Про Семена Аристарховича Волков и без голосов знал. Удачно Крестовский подле его тела нынче оказался, силы чародейские направил, Гриню, можно сказать, спас. Только благодарности к нему Григорий Ильич не испытывал. Ревности, впрочем, тоже. Его состояние полное бесчувствие предполагало. Та тень любопытства, что оставалась у него к Геле, уже была удивительна. Семушка… Так вот ты каков, загадочный жених. Хорош. Только ничего у тебя с дамою сердца не сладится, ты знаешь, почему, и Гриня знает. Жаль, что потом забудет.
«…не опасно» — пузырились голоса — «… сентиментальная…барышня…слопает и не поперхнется…»
Какая скука! Мелкие человеческие делишки.
— Грегори! — разнеслось гулко и тревожно. — Грегори сын Илии, круг Мерлина призывает тебя!
Пауза заканчивалась, и дух мистера Волкава устремился на призыв.
Глава вторая, в коей происходит долгое прощание с уездным Крыжовенем
«В преступлении, учиненном несколькими лицами без предварительного их на то согласия, признаются из участвовавших в оном:
главными виновными: во-первых, распоряжавшие или управлявшие действиями других; во-вторых, приступившие к действиям прежде других при самом оных начале, или же непосредственно совершившие преступление; участниками: во-первых, те, которые непосредственно помогали главным виновным в содеянии преступления; во-вторых, те, которые доставляли средства для содеяния преступления, или же старались устранить препятствия, к тому представлявшиеся».
Уложение о наказаниях уголовных и исправительных 1845
Завтрак в доме на Архиерейской улице был ранним, но обильным.
— Ешь, — приговаривала хозяйка, — сил набирайся, они тебе пригодятся.
— Карты подсказали? — слабо улыбнулась я, без аппетита расправляясь с рассыпчатым манником. — Так они у вас не особо правдивы, то в мастях моего короля путаются, то с покойниками в счете.
— Это еще почему?
— Потому. — Я облизала ложку. — Троих посулили, а их два всего, даже один, Сергей Павлович-то живехонек.
— Значит, — смутилась Захария Митрофановна, — значит…
— Ничего!
— А вот мы сейчас посмотрим. — Гадалка раздвинула посуду, освобождая место на столе. — Разложим и поглядим. Сдвигай! Руки сперва оботри.
Воспользовавшись салфеткой, я сняла колоду.
— Ну! — Губешкина ткнула пальцем в картинку. — Сердца и кубки, и король. Это ты, это он, это валет с мечами, только…
— Минуточку, — перебила я, — мечи, это пики, а валет ваш в крестах.
— Может помер?
— А может вы толкуете наобум?
Посопев в молчании и наградив меня недобрым взглядом, хозяйка вздохнула:
— Молодежь нынче пошла… А покойников все равно трое. Вот, вот и вот. Баба и два мужика, помоложе и постарше. Старший золоченый, видать, купец. Баба служивая при казенной отметине, а последний…
Я налила еще чашку чая, отпила, поморщилась вовсе не от горячего:
— На нем какая отметина?
— Поганая, — Захария смешала карты и собрала их. — И ни словечка больше тебе, привереде, не скажу.
Отставив пустую чашку, я поднялась из-за стола:
— Простите великодушно, не стоило мне в таком тоне с вами беседовать.
— Да ладно, — отмахнулась хозяйка, — дело понятное, сердце твое не на месте, от того и раздражаешься по пустякам.
— Не на месте.
— Полночи в подушку проревела.
Смутившись, я сделала вид, что рассматриваю слякотный пейзаж за окном.
— И вот что скажу, зря. И кручинишься зря, и думу черную думаешь. Прилетел к тебе сокол твой за сотни верст, это ли не радость?
«Вот нисколечко не радость. Странный прилетел, чужой, строгий. И говорить о том, что меня волнует, не стал. И как работать мне теперь прикажете? Нет, все, довольно. Немедленно все точки над «и» расставлю, еще до начала присутственного времени. Перехвачу Крестовского в отеле для беседы личного характера, порву с ним пристойно и, обновленной и строгой, начну с чистого листа. Решено!»
Губешкина за моею спиною продолжала:
— А ты бы, Гелюшка, придумала лучше, как суженому своему чужое обручальное колечко на пальце объяснить.
Резко повернувшись, я поднесла руку к лицу.
— Колечко? Да это ведь просто фикция. Григорий Ильич его с меня по первой же просьбе снимет, только ото сна пробудится чародейского.
— Так прямо своему и скажи, достоверно получится.
— Это правда!
— И глазами точно также сверкнуть не забудь, очень красиво получится, оскорбленная подозрениями добродетель. А про шуры-муры свои с «фикцией» кареглазой промолчи.
— Захария Митрофановна!
— Целовались, — загнула хозяйка палец, — люди видели, обнимались, страстными взглядами обменивались, Григорий Ильич тебя невестою в общество ввел.
— Для пользы дела. Это «легенда» у нас сыскарей называется.
— Как не назови, хоть фикцией, хоть легендой, слухи уже пошли, не остановишь. Превосходительству столичному непременно донесли, не сомневайся, вот он и бесится от ревности, обижает тебя почем зря.
— Глупости! Семен Аристархович и ревность… это… Да они друг друга при встрече не узнают. А злится шеф за дело, потому что я задание не с блеском исполнила, а…без оного.
Гадалка сокрушенно вздохнула:
— Разберись уже, отдели зерна от плевел. Про задания твои сыскарские ничего не скажу, не разбираюсь, а в мужиках — поболе сопливых суфражисток. Семушка твой мужик? Не красней, я риторически спросила. Мужик. Значит собственник, как все они. Хочешь его успокоить, в любви своей заверь, верность посули.
— Как будто без слов непонятно?
— Тебе понятно, мне, потому что обе бабы, а ему разложи по полочкам, без намеков. Эта порода намеков не понимает.
— Я тоже… Не в смысле — мужчина, а с экивоками не в ладах. — Призналась я. — Спасибо, Захария Митрофановна, за науку.
— К нему пойдешь?
— Чтоб до службы переговорить начистоту и прямо.
— Умница, ступай. — Захария помахала мне на прощание и вернулась к картам.
Березневая оттепель превратила улицу в непролазное чавкающее болото, хорошо, я догадалась перед выходом надеть поверх ботильонов калоши, дорога до базарной площади заняла гораздо больше времени, чем обычно. Портье за конторкой отельного вестибюля (Давилов упоминал название «Империал») сокрушенно сообщил, что господин Крестовский в гостевой книге не значится, а господин Мамаев, который, напротив, значится, бронирование свое не подтвердил и в отель вчера не явился. Несолоно хлебавши, отправилась я в приказ. Зеленый от недосыпа Старунов бросился мне на встречу:
— Евангелина Романовна, ваше высокоблагородие, его превосходительство…
— В «Империале» не появлялся.
— Так они… — парень забормотал вполголоса, косясь на посетителей у конторки, — … со вчера в казематах засели, камеру себе выбрали, четвертую от входа по левой стороне, да и заперлись.
— В камере? — приподняла я скептично брови. — Изнутри?
— То есть, наоборот, велели себя на замок закрыть. — Старунов достал из кармана связку. — И строго настрого приказали, чтоб только барышня Попович, во сколько бы она на службу не явилась, и никто иной…
— Молодец, — перебила я и отобрала я ключи. — Займусь.
Не удивившись нисколько поведению начальства, Семен разные подземные штуки обычно для пополнения чародейских сил использовал, я спустилась в подвал. Воняло не лучше, чем давеча. Любопытно, чем? Вчера думала, что трупом, но труп оказался жив, да и запах шел отнюдь не снизу, застоявшийся он был. После разберусь, даже если придется все камеры по очереди обнюхивать.
Семен спал на голых нарах, подложив под голову свернутый сюртук. Вырез сорочки открывал часть груди, львиная грива стекала волнами с импровизированной подушки, лицо было спокойно и расслабленно. На цыпочках приблизившись, я несколько минут молча на него смотрела. Как он хорош! Такими античные мастера своих богов и героев ваяли. Только те холодные, мраморные, а этот живой и теплый, рыжий еще. Так бы и запустила обе руки в эту копну. Захотелось также провести пальцем по изгибу бровей и повторить то же самое губами.
Спокойно, Геля, дыши. Сначала разговор начистоту, а после…
Уговаривать-то я себя уговаривала, только рыскала глазами по спящему без зазрения совести, будто пытаясь каждую черточку запомнить, будто насытиться
