- А правда, что в старину наследство называли «задницей»?
- Не «зАдницей», а «заднИцей», - машинально поправила тетка. - Аленка, не путай меня! Пошли в комнату.
Тетя Дина выглядела так, будто готовилась прыгнуть с парашютом. Сосредоточена, губы сжаты. При этом она была наряжена в свое главное «представительское» платье из зеленой парчи и полный комплект украшений. Она крутила кольца и стискивала пальцы. «Как же это больно, наверное, - поморщилась Аленка, - когда металл прищемляет кожу!». Девочка впервые чувствовала себя неловко рядом с теткой и от смущения принялась болтать, что попало.
Тетя позвонила ей вчера и велела прийти при полном параде. «Надо поговорить о наследстве», - обронила она загадочно, как-то вскользь, и все, повесила трубку.
«Какое наследство? Откуда?– гадала заинтригованная Аленка. Ей еще никто и никогда не оставлял наследства. Терялась в догадках она и сейчас, следуя за тетушкой по темному коридору, – Что же все-таки случилось: объявился в Америке богатый родственник? Тетя Дина написала завещание? А зачем наряжаться-то? Может она хочет представить меня старику-коллекционеру, собирающему…э, ну, скажем, старые перечницы? Ему некому оставить свою коллекцию, поэтому он… Ой, ну ничего себе!».
Посередине комнаты, на манер трона, возвышалось большое тетино кресло. Обычно оно скромно пряталось между платяным шкафом и буфетом. Комната была тщательно убрана и украшена букетами роз. «Только покойника не хватает!» - мелькнуло в голове у Аленки.
- Садись, Аленушка, - тоном Очень Доброго Психиатра сказала тетя.
Аленка опасливо села, расправив синюю бархатную юбку, одолженную у мамы. Ввиду возможной встречи со старым коллекционером (или миллионером) она постаралась одеться старомодно, по ее представлениям – в кружевную белую кофту на шелковом чехле и мамину юбку приличной длины.
- Тетя Дина, что происходит-то?
- Садись.
Сказать, что любимая тетя вела себя странно – это ничего не сказать.
Она постояла перед усевшейся в кресло Аленкой, покусывая палец, потом решительно передвинула табуретку от пианино, выкрутила сиденье на всю длину винта и села. Теперь их с Аленкой лица находились на одинаковой высоте.
- Знаешь, я читала книжку, - вдруг заговорила тетя Дина живо и страстно, нормальным своим голосом, вынырнув из оцепенения, - там чародей держал человека за сердце, чтобы тот по-настоящему услышал и понял его слова. Хотела бы и я сделать то же самое. Но не умею.
«Я тоже читала», - чуть было не выпалила Аленка, но прикусила язычок, потому что разговор явно шел не про литературу, а тетя продолжала:
- Поэтому я и сделала, что могла: устроила эту неуклюжую торжественность. Надо, чтобы ты запомнила мои слова. Да, то есть, вначале отнесись к ним с полной серьезностью, потом запомни!
«Сбивается от волнения», - поняла Аленка, всей душой переживая за тетю.
-Я слушаю, тетечка Дина. Очень внимательно.
- Аленушка! – тетя Дина стиснула руки перед грудью. – Тебе исполнилось шестнадцать лет!
У Аленки мурашки пробежали по коже – так торжественно и многозначительно это прозвучало. «Сейчас она, чего доброго, заявит: ты – наследница албанского престола! Мы шестнадцать лет скрывали тебя от врагов короны… А потом мы под ручку шалашиком пойдем в сумасшедший дом». Аленка любила фантазировать и имела дурацкую привычку пытаться предугадать события. Тетя Дина называла это «бежать впереди паровоза».
- Когда я достигла шестнадцати лет, - продолжала она, - моя троюродная тетка Ядвига Львовна передала мне Ключ. Я хранила его сорок три года. Даю тебе. Теперь твоя очередь хранить его.
Тетя Дина поднялась, взяла со стола продолговатую коробочку и двумя руками вручила ее племяннице, как самурай передает меч. Та, поддавшись теткиной серьезности, встала и двумя же руками ее приняла.
Коробочка была старая, выглаженная и поцарапанная временем. Спросив взглядом теткиного разрешения, Аленка подцепила ногтем специальную щербинку и сдвинула крышку. Внутри на бархатной тряпочке лежал ключ, каких полно в музейных витринах – с головкой кренделем и замысловатой бородкой, похожей на резную букву «М».
«И из-за этой железяки столько возни?» - невольно подумала Аленка. У нее больше не было сил выдерживать высокий стиль, поэтому она плюхнулась в кресло и саркастически предположила:
- И конечно, ты сейчас скажешь, что я должна найти замОк, который отпирает этот ключ, бла-бла-бла, и только тогда я буду счастлива, потому что бла-бла-бла и так далее.
- Наоборот, - сохраняя полную серьезность, отвечала тетя Дина, - ты должна хранить этот ключ в тайне, потому что замок, который он может закрыть, всегда должен оставаться открытым.
- Какой замок?
- Этого я, к счастью, не знаю. Но, по преданию, пока тот замок открыт, наш род живет в благополучии.
«Да, действительно, - поразилась Аленка, - у нас никто из родных не болеет, все любят друг друга, живут в хороших домах и никто не бедствует. Ездим по миру, куда хотим. Денег у всех достаточно. Тот, кто работает, занимается любимым делом. Странно, что я раньше как-то не думала об этом. Но ведь это так естественно! Как может быть по-другому?»
- Очень важно хранить ключ в тайне от всех. Никто не должен знать… Елена! Ты меня слушаешь?
- Конечно, тетя Диночка!
- Повтори!
- Никто не должен знать, что у меня хранится ключ. И мама?
- Ни мама, ни сестра, ни подруга. Ни молодой человек, когда у тебя такой появится. Никто. Ты поняла меня? Просто запомни: никто! Это очень важно!
Тут у Аленки промелькнули две мысли: «Все-таки у тети Дины «крыша едет не спеша» и «Зачем бы мне хвастаться перед кем-то такой рухлядью».
- И я должна повсюду таскать его с собой? – «Сумасшедшим лучше подыгрывать».
- Нет, конечно. Просто спрячь хорошенько, чтобы никто не видел. Я хранила его в потайном ящике секретера, но ты можешь спрятать его в свой диван, например, или на дно шкафа. Или, знаешь, можно, прилепить коробочку снизу под шкаф. Погоди, не путай меня, я еще не все сказала! Когда ты достигнешь пятидесяти лет, но не раньше, ты выберешь родственницу, которой исполнилось шестнадцать, и передашь ключ ей. Видит бог, - прошептала тетя себе под нос, - хотела бы я избавить тебя от этого бремени, но таково условие. Ты все поняла? Повтори!
Аленка послушно повторила, чувствуя при этом, что несет полный бред.
- А если я умру раньше, чем мне исполниться пятьдесят?
- Типун тебе на язык! Разве можно говорить такие вещи в такой момент! Не умрешь. Пока ключ хранится у тебя, все наши будут жить долго и счастливо. Помни: в твоих руках благополучие семьи. Поняла?
- Да!
- Молодец! Ну, с богом! – Аленка, решив, что церемония окончена, стала выбираться из кресла, и тут маленькая тетя Дина с перекосившимся от усилия и отчаяния лицом приподнялась на цыпочки и ручкой в тяжелых кольцах залепила ей пощечину!
От боли, обиды и неожиданности на глазах у девушки выступили слезы. Она упала обратно в подушки и потрясенно уставилась на тетку. Глаза у той сделались треугольными и тоже наполнялись слезами, а подбородок задрожал.
- Аленка, прости меня, Аленка! Прости! – они бросились друг другу в объятия. – Так делают, чтоб запомнить! Это чтоб ты помнила! Теперь ты будешь помнить вечно! – и они плакали, обнимаясь, и вымазывая лица друг другу слезами, тушью и помадой.
- Муха, ты на меня не сердишься? – тетя назвала ее детским прозвищем. Горло у Аленки перехватило, и она могла только замотать головой, и еще сильнее прижаться к тете Дине.
Напряжение странной встречи разрешилось.
Прошло много лет, но Алена помнила это искреннее объятие, и воспоминание о нем согревало ее в тяжелые моменты жизни. А пощечину она совсем забыла.
- Теперь, - объявила тетя Дина, когда они заново красили раскрасневшиеся лица перед огромным зеркалом в ванной, - чтоб завершить наше торжественное мероприятие, мы идем в ресторан! Я заказала столик в лучшем ресторане моей молодости – в «Пекине»! Надеюсь, он и сейчас неплохой. Мы будем есть тухлые яйца и живых личинок стрекозы! Радуйся же, несчастная! А ключ спрячь в сумочку – он теперь твой.
Если бы вы прошли по краю заросшего лесного оврага, вы не заметили бы ничего странного. Даже если бы вы спустились вниз (за грибом или ради спортивного интереса) крутые стенки показались бы вам просто крутыми стенками - так хорошо замаскированы двери в дома лесного народца. Даже если бы вы ненароком угодили ногой или рукой прямо в дверь, или столкнулись нос к носу с маленьким человеком, вам отвели бы глаза. Может быть, вам померещился бы кабан, с хрустом продирающийся сквозь кустарник, уставив на вас маленькие, налитые кровью глазки, и вы в ужасе бежали бы из оврага так далеко, что потом и не смогли бы найти того места.
Возможно, умение прятаться сыграло в жизни лесного народца скверную роль. Быть может, если бы люди знали о них, они создали бы специальные общества охраны, движения в защиту лесных меньшинств, заповедники, резервации, наконец. Но нет, общественности о лесном народце почти ничего не известно. Когда-то маленькие люди жили в Европе (и были известны под именем краснолюдок), но с вырубкой лесов им пришлось перебраться в Россию, а теперь – переселяться все дальше и дальше на восток.
Сейчас овраг почти опустел: брошенные дома были тщательно заперты и замаскированы, а за дверями, где еще оставались жители, все стояло вверх дном: последние члены обширной семьи краснолюдок готовились к переезду.
Весной прошлого года ушли на восток самые смелые и крепкие мужчины и женщины семьи. К середине лета прилетел зачарованный ворон с сообщением, что они нашли подходящий склон в еловом бору, над озером. Те, кто помоложе, и не был обременен грузом вещей и воспоминаний, немедленно двинулись в путь. Старики собирали свое добро.
Вещей и воспоминаний было много, а кабанов в округе осталось наперечет. Удалось отыскать и зачаровать только одного тоже немолодого, ладно хоть крупного, секача (кабанов использовали как вьючную скотину). Теперь зачарованный секач нежился в грязевой ванне перед россыпью корешков и желудей, а оставшиеся краснолюдки решали почти невыполнимую задачу: как выбрать из драгоценного, веками копимого, необходимого скарба самое главное, поскольку один кабан – это не стадо кабанов, и много не унесет.
Бабушка Медуница, стараясь вытирать слезы незаметно, откладывала в сторону один любовно свернутый тючок за другим.
- Свадебный наряд моей дорогой Пролески придется оставить. Прабабушкины котелки тоже – ох, горюшко-то какое! Еще моя бабушка томила в них берголовь. Вышивки тети Дремы – ох ты, трава-мурава – с кровью от себя отрываю - тоже оставляем. Ведь и весят совсем ничего, а, трава-мурава, по капельке, по капельке – и побежит река! Твое приданое, Земляничка, мы обязательно берем! Отнеси к дверям. Ох, тяжелое! Может быть, вынуть подзоры? Придется! И красное одеяло.
- А этот ящик зачем здесь? – крепко сбитая девушка пнула ногой большой ящик (большой, конечно, для краснолюдок), на который, собственно, и складывали избранные тюки.
(Краснолюдки вообще коренастые, с короткими крепкими ручками и ножками. Полнота считаются у них очень красивой).
- Там наша беда, Земляничка! Сколько мы могли бы взять вместо него! И вышивки тети Дремы, и сапоги дяди Кряжа, в которых он увяз в Пьяном болоте, и даже грибы, которые твоя мама насушила, когда была еще вот такусенькой, не выше дверной ручки. Но нет, приходится тащить с собой эту человечью железяку.
(Здесь следует пояснить, что в последней фразе бабушка Медуница выразилась очень экономно: «человечий» на языке краснолюдок означает как «принадлежащий человеку», так и социально приемлемое ругательство).
- А зачем нам ее тащить?
- Ох ты, трава-мурава и барсучий хвост! Потому что пра-прадед моего муженька, а твоего деда, пращур Аир, был настолько глуп и беспечен, если не сказать хуже, что позволил поймать себя человеку, да и не просто человеку, а какому-то сильному колдуну, раздери его на части! И тот велел ему хранить какой-то замок, человек бы его сломал! Ну, куда столько натащил? – последние слова адресовались белобородому краснолюдке, едва протиснувшемуся в дверь с мешком, издававшим резкий и приятный грибной запах.
- Еще одна тяжесть! Ох, ступай, хоть посуши их, чтобы полегче были! Ох, чует мое сердце, придется нам в пути голодать, ведь мы пойдем по незнакомым местам.
- Полосатая лента! Сколько можно ворчать, старая! Нет, чтобы спасибо сказать! – в сердцах воскликнул дедушка Желудь. – Если бы от твоего ворчания вещи становились легче, мы давно полетели бы, уцепившись за тюки!
(Полосатая лента – ругательство новое и весьма энергичное. Связано с тем, что участки леса перед вырубкой иногда окружают пластиковой лентой в красную и белую полоску).
- Деда, давай, я тебе помогу, - быстро сказала Земляничка и, подхватив мешок, они улизнули вдвоем прочь от горюющей бабки.
Дед и внучка выбрались на край оврага и принялись накалывать кусочки грибов на колючки согретого солнцем куста боярышника.
- Деда, а что это за история с замком, который весит столько же, сколько вся наша поклажа? Я никогда его не видела.
- Конечно, не видела. Медуница прячет его при каждом переезде в кладовку под самый низ, потому что терпеть не может. Она, небось, и прадеда Аира уже успела помянуть?
- Да, ругала!
- Всегда клянет его на чем свет держится! А он не виноват. Колдун этот заклял весь луг, на котором мы работали. Я тогда еще мальчонкой был. Мы все так и застыли: ни рукой, ни ногой, ни пальцем пошевелить! Как только дышали, понять не могу! А дедушка Аир, он сильный был, работал с краю, где жесткая осока росла. Ну, колдун его и схватил, коль первым под руку попался.
- Ой!
- Да, схватил, и навьючил на него замок: покрупнее этого мешка будет. Храни, говорит, замок вечно, а то беды на вас обрушатся, и на ваших потомков до последнего колена. Ключ-замок-мое слово крепко!
- Так прямо и сказал?!
- Ну, может не так, но вроде того. Теперь нам от этого замка уже никуда не деться.
- Почему? Потому что беды обрушатся?
- Да беды-то может и не обрушатся, кто ж их знает, а уж так испокон веков повелось, что мы человеческих колдунов должны слушаться. А то порядку не будет.
Некоторое время дед и внучка работали молча: доставали из мешка гриб, обтирали кусочком мха и вешали на колючку сушиться.
- Деда, а если колдуна попросить, он может отменить свое веление?
- Может, и может, коли захочет, а коли не захочет, нипочем не отменит.
Последние грибы были повешены на куст. Дед расстелил опустевший мешок и уселся на него, прислонившись к старому пню.
- Ну, беги, внучка, утешь бабку, а то уж больно она по добру нашему убивается! У меня, старого, и то сердце не на месте. А я покуда грибы покараулю.
Земляничка отошла на несколько шагов и вернулась к старику, который уже задремывал на солнышке.
- Деда, а колдун-то этот, может, уже помер? Люди ведь недолго живут.
- Ну и что ж, что помер? Замок-то он велел хранить вечно. Да может, и не помер еще, колдуны – они-то, как раз, охо-хо, долговечные.
- Не «зАдницей», а «заднИцей», - машинально поправила тетка. - Аленка, не путай меня! Пошли в комнату.
Тетя Дина выглядела так, будто готовилась прыгнуть с парашютом. Сосредоточена, губы сжаты. При этом она была наряжена в свое главное «представительское» платье из зеленой парчи и полный комплект украшений. Она крутила кольца и стискивала пальцы. «Как же это больно, наверное, - поморщилась Аленка, - когда металл прищемляет кожу!». Девочка впервые чувствовала себя неловко рядом с теткой и от смущения принялась болтать, что попало.
Тетя позвонила ей вчера и велела прийти при полном параде. «Надо поговорить о наследстве», - обронила она загадочно, как-то вскользь, и все, повесила трубку.
«Какое наследство? Откуда?– гадала заинтригованная Аленка. Ей еще никто и никогда не оставлял наследства. Терялась в догадках она и сейчас, следуя за тетушкой по темному коридору, – Что же все-таки случилось: объявился в Америке богатый родственник? Тетя Дина написала завещание? А зачем наряжаться-то? Может она хочет представить меня старику-коллекционеру, собирающему…э, ну, скажем, старые перечницы? Ему некому оставить свою коллекцию, поэтому он… Ой, ну ничего себе!».
Посередине комнаты, на манер трона, возвышалось большое тетино кресло. Обычно оно скромно пряталось между платяным шкафом и буфетом. Комната была тщательно убрана и украшена букетами роз. «Только покойника не хватает!» - мелькнуло в голове у Аленки.
- Садись, Аленушка, - тоном Очень Доброго Психиатра сказала тетя.
Аленка опасливо села, расправив синюю бархатную юбку, одолженную у мамы. Ввиду возможной встречи со старым коллекционером (или миллионером) она постаралась одеться старомодно, по ее представлениям – в кружевную белую кофту на шелковом чехле и мамину юбку приличной длины.
- Тетя Дина, что происходит-то?
- Садись.
Сказать, что любимая тетя вела себя странно – это ничего не сказать.
Она постояла перед усевшейся в кресло Аленкой, покусывая палец, потом решительно передвинула табуретку от пианино, выкрутила сиденье на всю длину винта и села. Теперь их с Аленкой лица находились на одинаковой высоте.
- Знаешь, я читала книжку, - вдруг заговорила тетя Дина живо и страстно, нормальным своим голосом, вынырнув из оцепенения, - там чародей держал человека за сердце, чтобы тот по-настоящему услышал и понял его слова. Хотела бы и я сделать то же самое. Но не умею.
«Я тоже читала», - чуть было не выпалила Аленка, но прикусила язычок, потому что разговор явно шел не про литературу, а тетя продолжала:
- Поэтому я и сделала, что могла: устроила эту неуклюжую торжественность. Надо, чтобы ты запомнила мои слова. Да, то есть, вначале отнесись к ним с полной серьезностью, потом запомни!
«Сбивается от волнения», - поняла Аленка, всей душой переживая за тетю.
-Я слушаю, тетечка Дина. Очень внимательно.
- Аленушка! – тетя Дина стиснула руки перед грудью. – Тебе исполнилось шестнадцать лет!
У Аленки мурашки пробежали по коже – так торжественно и многозначительно это прозвучало. «Сейчас она, чего доброго, заявит: ты – наследница албанского престола! Мы шестнадцать лет скрывали тебя от врагов короны… А потом мы под ручку шалашиком пойдем в сумасшедший дом». Аленка любила фантазировать и имела дурацкую привычку пытаться предугадать события. Тетя Дина называла это «бежать впереди паровоза».
- Когда я достигла шестнадцати лет, - продолжала она, - моя троюродная тетка Ядвига Львовна передала мне Ключ. Я хранила его сорок три года. Даю тебе. Теперь твоя очередь хранить его.
Тетя Дина поднялась, взяла со стола продолговатую коробочку и двумя руками вручила ее племяннице, как самурай передает меч. Та, поддавшись теткиной серьезности, встала и двумя же руками ее приняла.
Коробочка была старая, выглаженная и поцарапанная временем. Спросив взглядом теткиного разрешения, Аленка подцепила ногтем специальную щербинку и сдвинула крышку. Внутри на бархатной тряпочке лежал ключ, каких полно в музейных витринах – с головкой кренделем и замысловатой бородкой, похожей на резную букву «М».
«И из-за этой железяки столько возни?» - невольно подумала Аленка. У нее больше не было сил выдерживать высокий стиль, поэтому она плюхнулась в кресло и саркастически предположила:
- И конечно, ты сейчас скажешь, что я должна найти замОк, который отпирает этот ключ, бла-бла-бла, и только тогда я буду счастлива, потому что бла-бла-бла и так далее.
- Наоборот, - сохраняя полную серьезность, отвечала тетя Дина, - ты должна хранить этот ключ в тайне, потому что замок, который он может закрыть, всегда должен оставаться открытым.
- Какой замок?
- Этого я, к счастью, не знаю. Но, по преданию, пока тот замок открыт, наш род живет в благополучии.
«Да, действительно, - поразилась Аленка, - у нас никто из родных не болеет, все любят друг друга, живут в хороших домах и никто не бедствует. Ездим по миру, куда хотим. Денег у всех достаточно. Тот, кто работает, занимается любимым делом. Странно, что я раньше как-то не думала об этом. Но ведь это так естественно! Как может быть по-другому?»
- Очень важно хранить ключ в тайне от всех. Никто не должен знать… Елена! Ты меня слушаешь?
- Конечно, тетя Диночка!
- Повтори!
- Никто не должен знать, что у меня хранится ключ. И мама?
- Ни мама, ни сестра, ни подруга. Ни молодой человек, когда у тебя такой появится. Никто. Ты поняла меня? Просто запомни: никто! Это очень важно!
Тут у Аленки промелькнули две мысли: «Все-таки у тети Дины «крыша едет не спеша» и «Зачем бы мне хвастаться перед кем-то такой рухлядью».
- И я должна повсюду таскать его с собой? – «Сумасшедшим лучше подыгрывать».
- Нет, конечно. Просто спрячь хорошенько, чтобы никто не видел. Я хранила его в потайном ящике секретера, но ты можешь спрятать его в свой диван, например, или на дно шкафа. Или, знаешь, можно, прилепить коробочку снизу под шкаф. Погоди, не путай меня, я еще не все сказала! Когда ты достигнешь пятидесяти лет, но не раньше, ты выберешь родственницу, которой исполнилось шестнадцать, и передашь ключ ей. Видит бог, - прошептала тетя себе под нос, - хотела бы я избавить тебя от этого бремени, но таково условие. Ты все поняла? Повтори!
Аленка послушно повторила, чувствуя при этом, что несет полный бред.
- А если я умру раньше, чем мне исполниться пятьдесят?
- Типун тебе на язык! Разве можно говорить такие вещи в такой момент! Не умрешь. Пока ключ хранится у тебя, все наши будут жить долго и счастливо. Помни: в твоих руках благополучие семьи. Поняла?
- Да!
- Молодец! Ну, с богом! – Аленка, решив, что церемония окончена, стала выбираться из кресла, и тут маленькая тетя Дина с перекосившимся от усилия и отчаяния лицом приподнялась на цыпочки и ручкой в тяжелых кольцах залепила ей пощечину!
От боли, обиды и неожиданности на глазах у девушки выступили слезы. Она упала обратно в подушки и потрясенно уставилась на тетку. Глаза у той сделались треугольными и тоже наполнялись слезами, а подбородок задрожал.
- Аленка, прости меня, Аленка! Прости! – они бросились друг другу в объятия. – Так делают, чтоб запомнить! Это чтоб ты помнила! Теперь ты будешь помнить вечно! – и они плакали, обнимаясь, и вымазывая лица друг другу слезами, тушью и помадой.
- Муха, ты на меня не сердишься? – тетя назвала ее детским прозвищем. Горло у Аленки перехватило, и она могла только замотать головой, и еще сильнее прижаться к тете Дине.
Напряжение странной встречи разрешилось.
Прошло много лет, но Алена помнила это искреннее объятие, и воспоминание о нем согревало ее в тяжелые моменты жизни. А пощечину она совсем забыла.
- Теперь, - объявила тетя Дина, когда они заново красили раскрасневшиеся лица перед огромным зеркалом в ванной, - чтоб завершить наше торжественное мероприятие, мы идем в ресторан! Я заказала столик в лучшем ресторане моей молодости – в «Пекине»! Надеюсь, он и сейчас неплохой. Мы будем есть тухлые яйца и живых личинок стрекозы! Радуйся же, несчастная! А ключ спрячь в сумочку – он теперь твой.
Если бы вы прошли по краю заросшего лесного оврага, вы не заметили бы ничего странного. Даже если бы вы спустились вниз (за грибом или ради спортивного интереса) крутые стенки показались бы вам просто крутыми стенками - так хорошо замаскированы двери в дома лесного народца. Даже если бы вы ненароком угодили ногой или рукой прямо в дверь, или столкнулись нос к носу с маленьким человеком, вам отвели бы глаза. Может быть, вам померещился бы кабан, с хрустом продирающийся сквозь кустарник, уставив на вас маленькие, налитые кровью глазки, и вы в ужасе бежали бы из оврага так далеко, что потом и не смогли бы найти того места.
Возможно, умение прятаться сыграло в жизни лесного народца скверную роль. Быть может, если бы люди знали о них, они создали бы специальные общества охраны, движения в защиту лесных меньшинств, заповедники, резервации, наконец. Но нет, общественности о лесном народце почти ничего не известно. Когда-то маленькие люди жили в Европе (и были известны под именем краснолюдок), но с вырубкой лесов им пришлось перебраться в Россию, а теперь – переселяться все дальше и дальше на восток.
Сейчас овраг почти опустел: брошенные дома были тщательно заперты и замаскированы, а за дверями, где еще оставались жители, все стояло вверх дном: последние члены обширной семьи краснолюдок готовились к переезду.
Весной прошлого года ушли на восток самые смелые и крепкие мужчины и женщины семьи. К середине лета прилетел зачарованный ворон с сообщением, что они нашли подходящий склон в еловом бору, над озером. Те, кто помоложе, и не был обременен грузом вещей и воспоминаний, немедленно двинулись в путь. Старики собирали свое добро.
Вещей и воспоминаний было много, а кабанов в округе осталось наперечет. Удалось отыскать и зачаровать только одного тоже немолодого, ладно хоть крупного, секача (кабанов использовали как вьючную скотину). Теперь зачарованный секач нежился в грязевой ванне перед россыпью корешков и желудей, а оставшиеся краснолюдки решали почти невыполнимую задачу: как выбрать из драгоценного, веками копимого, необходимого скарба самое главное, поскольку один кабан – это не стадо кабанов, и много не унесет.
Бабушка Медуница, стараясь вытирать слезы незаметно, откладывала в сторону один любовно свернутый тючок за другим.
- Свадебный наряд моей дорогой Пролески придется оставить. Прабабушкины котелки тоже – ох, горюшко-то какое! Еще моя бабушка томила в них берголовь. Вышивки тети Дремы – ох ты, трава-мурава – с кровью от себя отрываю - тоже оставляем. Ведь и весят совсем ничего, а, трава-мурава, по капельке, по капельке – и побежит река! Твое приданое, Земляничка, мы обязательно берем! Отнеси к дверям. Ох, тяжелое! Может быть, вынуть подзоры? Придется! И красное одеяло.
- А этот ящик зачем здесь? – крепко сбитая девушка пнула ногой большой ящик (большой, конечно, для краснолюдок), на который, собственно, и складывали избранные тюки.
(Краснолюдки вообще коренастые, с короткими крепкими ручками и ножками. Полнота считаются у них очень красивой).
- Там наша беда, Земляничка! Сколько мы могли бы взять вместо него! И вышивки тети Дремы, и сапоги дяди Кряжа, в которых он увяз в Пьяном болоте, и даже грибы, которые твоя мама насушила, когда была еще вот такусенькой, не выше дверной ручки. Но нет, приходится тащить с собой эту человечью железяку.
(Здесь следует пояснить, что в последней фразе бабушка Медуница выразилась очень экономно: «человечий» на языке краснолюдок означает как «принадлежащий человеку», так и социально приемлемое ругательство).
- А зачем нам ее тащить?
- Ох ты, трава-мурава и барсучий хвост! Потому что пра-прадед моего муженька, а твоего деда, пращур Аир, был настолько глуп и беспечен, если не сказать хуже, что позволил поймать себя человеку, да и не просто человеку, а какому-то сильному колдуну, раздери его на части! И тот велел ему хранить какой-то замок, человек бы его сломал! Ну, куда столько натащил? – последние слова адресовались белобородому краснолюдке, едва протиснувшемуся в дверь с мешком, издававшим резкий и приятный грибной запах.
- Еще одна тяжесть! Ох, ступай, хоть посуши их, чтобы полегче были! Ох, чует мое сердце, придется нам в пути голодать, ведь мы пойдем по незнакомым местам.
- Полосатая лента! Сколько можно ворчать, старая! Нет, чтобы спасибо сказать! – в сердцах воскликнул дедушка Желудь. – Если бы от твоего ворчания вещи становились легче, мы давно полетели бы, уцепившись за тюки!
(Полосатая лента – ругательство новое и весьма энергичное. Связано с тем, что участки леса перед вырубкой иногда окружают пластиковой лентой в красную и белую полоску).
- Деда, давай, я тебе помогу, - быстро сказала Земляничка и, подхватив мешок, они улизнули вдвоем прочь от горюющей бабки.
Дед и внучка выбрались на край оврага и принялись накалывать кусочки грибов на колючки согретого солнцем куста боярышника.
- Деда, а что это за история с замком, который весит столько же, сколько вся наша поклажа? Я никогда его не видела.
- Конечно, не видела. Медуница прячет его при каждом переезде в кладовку под самый низ, потому что терпеть не может. Она, небось, и прадеда Аира уже успела помянуть?
- Да, ругала!
- Всегда клянет его на чем свет держится! А он не виноват. Колдун этот заклял весь луг, на котором мы работали. Я тогда еще мальчонкой был. Мы все так и застыли: ни рукой, ни ногой, ни пальцем пошевелить! Как только дышали, понять не могу! А дедушка Аир, он сильный был, работал с краю, где жесткая осока росла. Ну, колдун его и схватил, коль первым под руку попался.
- Ой!
- Да, схватил, и навьючил на него замок: покрупнее этого мешка будет. Храни, говорит, замок вечно, а то беды на вас обрушатся, и на ваших потомков до последнего колена. Ключ-замок-мое слово крепко!
- Так прямо и сказал?!
- Ну, может не так, но вроде того. Теперь нам от этого замка уже никуда не деться.
- Почему? Потому что беды обрушатся?
- Да беды-то может и не обрушатся, кто ж их знает, а уж так испокон веков повелось, что мы человеческих колдунов должны слушаться. А то порядку не будет.
Некоторое время дед и внучка работали молча: доставали из мешка гриб, обтирали кусочком мха и вешали на колючку сушиться.
- Деда, а если колдуна попросить, он может отменить свое веление?
- Может, и может, коли захочет, а коли не захочет, нипочем не отменит.
Последние грибы были повешены на куст. Дед расстелил опустевший мешок и уселся на него, прислонившись к старому пню.
- Ну, беги, внучка, утешь бабку, а то уж больно она по добру нашему убивается! У меня, старого, и то сердце не на месте. А я покуда грибы покараулю.
Земляничка отошла на несколько шагов и вернулась к старику, который уже задремывал на солнышке.
- Деда, а колдун-то этот, может, уже помер? Люди ведь недолго живут.
- Ну и что ж, что помер? Замок-то он велел хранить вечно. Да может, и не помер еще, колдуны – они-то, как раз, охо-хо, долговечные.
