Счастье мое осталось на пригорке под соснами между двух болотин.
Похоже, что у нас снова нет будущего. Говорю об этом Егору.
– У самурая нет цели – есть только путь, – отвечает он.
– А кто такой самурай?
– Ну… Человек такой из прежних времен.
Ага, ясно! Начитался книжек.
– Понимаешь, не надо грустить о прошлом, – продолжает Егор. – Не надо волноваться о будущем, потому что на самом деле существует только краткий миг настоящего. В нем и нужно жить.
Еще чего! Жить в этом мерзком настоящем?! Нет, уж! Куда приятнее вспоминать, как мы жили в шалаше, или как я на крыше ждала корабль. На всякий случай честно пробую жить в настоящем. Ужасно противно. Ноги мокрые. Правый ботинок трет. Куртка тяжелая от сырости. Одеяло, завернутое уже не в брезент – в Егорову пленку – сухое. Егор отдал мне пленку, чтоб я спала в сухом. И сразу накатывает волна благодарности.
– Егор, – говорю я, потому что надо жить в настоящем, ничего не откладывая на потом, – знаешь, я люблю тебя.
– Малыш, – говорит он, – что бы я без тебя делал!
Он поднимает и кружит меня в воздухе со всем барахлом. Да, ради этого стоило уйти из Города. Мы несем счастье с собой.
Выходим к здоровенному болоту. Мир не кажется уже таким противным. В нынешнем мгновении можно жить!
Земля трясется при каждом шаге, поэтому лучше обойти болотину стороной. Егор поворачивает направо.
Мы идем и идем между мертвых сосенок. Я смотрю под ноги. Местность слегка подниматься и белесый мох сменяется зеленым, какой растет на плотном грунте.
Егор говорит:
– Море.
Я поднимаю голову.
Где? Вот эта огромная серая лужа с плавающим в ней мусором – море? Это не может быть морем – Егор шутит!
– Видишь ли, оно разлилось по равнине, – объясняет Егор, – потому и мелкое. Ну, ты рада?
Я очень хотела бы радоваться, но не получается. Выходит я так долго шла ради большой грязной лужи?
Мы идем вдоль воды, конечно, направо.
– Здесь нечего есть.
– Научимся ловить рыбу.
Сомневаюсь, что тут есть кого ловить. Мы голоду помрем, пока найдем хоть что-то. В глубине души я верю Егору. Это море. Ну что ж! Значит, моря такие. Подозреваю, что и Егоровы Гималаи окажутся не лучше.
На берегу валяются всякие интересные штуки. Егор рассказывает, что на море бывают волны, вот они и выбрасывают все это на берег. Я почти не слушаю его. Уж пора бы мне примириться, что мечты всегда сбываются неправильно …
На берегу кверху плоским черным дном лежит лодка. Я ее сразу узнала. На дне – свежая заплатка. Рядом три кучи: из морской травы, из ломанной пластмассы и из выбеленных водой деревяшек. Далеко в море в воде отражается другая лодка – привязанная веревкой.
Кто-то здесь живет и собирает полезное.
Мы с Егором привычно озираемся в поисках укрытия. Берег плоский, мертвые кусты прозрачны, за ними – болото. Прятаться негде.
А вот и местные. Бегут к нам дико вопя и ругаясь, размахивают ужасными палками с крюками на концах. Нам конец!
Я замираю. Я всегда замираю от страха. Это свойство помогало мне всегда, но сейчас погубит.
Егор крепко хватает меня за руку и тащит в воду. Мы бежим по колено в воде, потом по пояс – получается медленно, как в кошмаре. Когда вода доходит до груди, Егор поднимает меня и забрасывает через борт в лодку, а потом переваливается сам.
Людей на берегу много – откуда только взялись! Они врассыпную лезут в воду, орут, ругаются, бросают камни. Они тащат в воду большую лодку с берега. Егор пытается грести, но вместо этого бестолково хлопает веслами, брызгается. Лодка крутится на месте.
Я вижу искаженные лица преследователей. Лодка качается, я в панике цепляюсь за скамейку. Егор зачем-то встает, чуть не опрокинув нас, пересаживается задом наперед и делает гребок. Лодка прыгает, еще и еще. Преследователи орут и грозят крюками, но становятся все меньше, а их вопли – все тише…
И вот только серая вода с мусором бьется в борта. Берега уже не видно. Я машинально высматриваю что-нибудь полезное из плавающего вокруг. В лодке – тоже вода. Ее становится все больше. Мы потонем, если не причалим к берегу.
– Я подгребу, – говорит Егор, – а ты постарайся поймать вон ту штуку.
Я вылавливаю из воды вогнутый кусок пластмассы – им можно вычерпывать воду, что я и делаю.
– На берег не поплывем, – говорит Егор, орудуя веслами.
– Мы сперли у них лодку.
– Ага. Вряд ли им это понравилось. Но мы же не знаем, кто это. Может, милейшие люди, а может, бандиты, хуже лесных.
Ага, «милейшие»! С такими-то крюками! Лучше поостеречься. Как хорошо, что мы доверяем друг другу.
Лодку качает, поднимается ветер, вместе с ним – волны. Лодка пляшет, едва не опрокидывается, но потом Егор догадывается, что нужно держать нос навстречу волне. Волны ритмично поднимаются и опускаются. Наконец, море становится похожим на море. Егор гребет все слабее, и, наконец, со вздохом просит меня подержать весла.
Когда забираю круглые рукоятки, вижу, что ладони у него стерты до крови. Он достает тряпку из рюкзака, отрывает от нее полосу и обматывает ладонь поперек. Я гляжу на все это, жмурясь от сочувствия, и вдруг получаю сильный удар возле уха.
Не успеваю опомниться, как Егор вырывает у меня весло, и пытается догнать второе, которое уплыло, но не получается. Весло относит все дальше. Это волна выбила штифт, которым весло крепилось к борту, и оно ударило меня.
Одним веслом можно кое-как удерживать лодку в правильном положении, но перемещать ее невозможно. Волны все выше. Облака, что несутся по небу – черные. Я чувствую себя жутко виноватой. Ощущение вины даже сильнее, чем страх перед гибелью. А ведь мы точно погибнем в этом море! Я вычерпываю воду, как заведенная, но вода все равно прибывает.
– Малыш, – говорит Егор. – Я страшно виноват перед тобой. Я увел тебя из дома, не дав подумать. Боялся, что ты откажешься.
– Ты, чего, Егор, чокнулся? – бормочу я. – Даже не смей так думать! Ты дал мне счастье. Без тебя я никогда не узнала, какое оно!
Я пересаживаюсь к Егору, он обнимает меня одной рукой и прижимает к себе, а вторая занята веслом. Только тут я понимаю, насколько продрогла. Теперь мы не можем пристать к берегу, даже если захотим.
Что ж, по крайней мере, мы вместе.
Тут происходит чудо. В облачную прореху падает луч солнца. Пена и рябь на волнах горят оранжевым. Это редчайшее зрелище!
– Прощальный подарок, – говорю я Егору и прижимаюсь к нему изо всех сил, потому что волны захлестывают лодку, вот-вот опрокинут, и мы пойдем ко дну, не разжимая объятий, назло свихнувшемуся миру.
Егор и я, навеки вместе.
Но он грубо отталкивает меня, вскакивает, срывает с руки повязку, машет ею и орет, как ненормальный.
И я вижу, что мимо проплывает корабль.
Парусов у него меньше, чем на картинке, и они не красные, а оранжевые от солнца. А когда солнце прячется, то видно, что паруса – белые, из старого надежного брезента. Я тоже ору и машу руками, взбираюсь на скамейку и даже прыгаю, топя лодку.
Нас замечают, разворачивают корабль и, подплыв, бросают с борта свернутый канат. Он летит над волнами, раскручиваясь, прямо к Егору в руки.
Я еще не верю, что мы спасены. Нас подтягивают к кораблю. Высокий борт пляшет, то шарахается, то нависает, грозя утопить, волны хлещут в лицо, я захлебываюсь, мне уже трудно дышать, однако люди как-то умудряются втащить нас наверх, ахают, говорят разом, заворачивают в теплое. Дают пить.
Я и не заметила, что буря утихла.
– Давно в море, молодняк? Откуда вы? – спрашивает дядька с чудной бородой, растущей вокруг лица – так в детских книжках рисуют солнышко.
– На восток плыли, – говорит Егор, – да вот, без весла остались.
– А мы на юг идем. Высадить вас где-нибудь, или айда с нами?
– С вами! – восклицаю я так, что все вокруг смеются.
Спустя пару дней я старательно тру шваброй из старых веревок палубу. Егор пока бездельничает – руки у него забинтованы. С камбуза дивно пахнет жареной рыбой. Мы плывем искать уцелевшие южные острова.
Вот и приплыл за мной мой корабль! Я все не могу поверить, что это на самом деле. Может быть, мы идем ко дну, и все мне только кажется?
Похоже, что у нас снова нет будущего. Говорю об этом Егору.
– У самурая нет цели – есть только путь, – отвечает он.
– А кто такой самурай?
– Ну… Человек такой из прежних времен.
Ага, ясно! Начитался книжек.
– Понимаешь, не надо грустить о прошлом, – продолжает Егор. – Не надо волноваться о будущем, потому что на самом деле существует только краткий миг настоящего. В нем и нужно жить.
Еще чего! Жить в этом мерзком настоящем?! Нет, уж! Куда приятнее вспоминать, как мы жили в шалаше, или как я на крыше ждала корабль. На всякий случай честно пробую жить в настоящем. Ужасно противно. Ноги мокрые. Правый ботинок трет. Куртка тяжелая от сырости. Одеяло, завернутое уже не в брезент – в Егорову пленку – сухое. Егор отдал мне пленку, чтоб я спала в сухом. И сразу накатывает волна благодарности.
– Егор, – говорю я, потому что надо жить в настоящем, ничего не откладывая на потом, – знаешь, я люблю тебя.
– Малыш, – говорит он, – что бы я без тебя делал!
Он поднимает и кружит меня в воздухе со всем барахлом. Да, ради этого стоило уйти из Города. Мы несем счастье с собой.
Выходим к здоровенному болоту. Мир не кажется уже таким противным. В нынешнем мгновении можно жить!
Земля трясется при каждом шаге, поэтому лучше обойти болотину стороной. Егор поворачивает направо.
Мы идем и идем между мертвых сосенок. Я смотрю под ноги. Местность слегка подниматься и белесый мох сменяется зеленым, какой растет на плотном грунте.
Егор говорит:
– Море.
Я поднимаю голову.
Где? Вот эта огромная серая лужа с плавающим в ней мусором – море? Это не может быть морем – Егор шутит!
– Видишь ли, оно разлилось по равнине, – объясняет Егор, – потому и мелкое. Ну, ты рада?
Я очень хотела бы радоваться, но не получается. Выходит я так долго шла ради большой грязной лужи?
Мы идем вдоль воды, конечно, направо.
– Здесь нечего есть.
– Научимся ловить рыбу.
Сомневаюсь, что тут есть кого ловить. Мы голоду помрем, пока найдем хоть что-то. В глубине души я верю Егору. Это море. Ну что ж! Значит, моря такие. Подозреваю, что и Егоровы Гималаи окажутся не лучше.
На берегу валяются всякие интересные штуки. Егор рассказывает, что на море бывают волны, вот они и выбрасывают все это на берег. Я почти не слушаю его. Уж пора бы мне примириться, что мечты всегда сбываются неправильно …
На берегу кверху плоским черным дном лежит лодка. Я ее сразу узнала. На дне – свежая заплатка. Рядом три кучи: из морской травы, из ломанной пластмассы и из выбеленных водой деревяшек. Далеко в море в воде отражается другая лодка – привязанная веревкой.
Кто-то здесь живет и собирает полезное.
Мы с Егором привычно озираемся в поисках укрытия. Берег плоский, мертвые кусты прозрачны, за ними – болото. Прятаться негде.
А вот и местные. Бегут к нам дико вопя и ругаясь, размахивают ужасными палками с крюками на концах. Нам конец!
Я замираю. Я всегда замираю от страха. Это свойство помогало мне всегда, но сейчас погубит.
Егор крепко хватает меня за руку и тащит в воду. Мы бежим по колено в воде, потом по пояс – получается медленно, как в кошмаре. Когда вода доходит до груди, Егор поднимает меня и забрасывает через борт в лодку, а потом переваливается сам.
Людей на берегу много – откуда только взялись! Они врассыпную лезут в воду, орут, ругаются, бросают камни. Они тащат в воду большую лодку с берега. Егор пытается грести, но вместо этого бестолково хлопает веслами, брызгается. Лодка крутится на месте.
Я вижу искаженные лица преследователей. Лодка качается, я в панике цепляюсь за скамейку. Егор зачем-то встает, чуть не опрокинув нас, пересаживается задом наперед и делает гребок. Лодка прыгает, еще и еще. Преследователи орут и грозят крюками, но становятся все меньше, а их вопли – все тише…
***
И вот только серая вода с мусором бьется в борта. Берега уже не видно. Я машинально высматриваю что-нибудь полезное из плавающего вокруг. В лодке – тоже вода. Ее становится все больше. Мы потонем, если не причалим к берегу.
– Я подгребу, – говорит Егор, – а ты постарайся поймать вон ту штуку.
Я вылавливаю из воды вогнутый кусок пластмассы – им можно вычерпывать воду, что я и делаю.
– На берег не поплывем, – говорит Егор, орудуя веслами.
– Мы сперли у них лодку.
– Ага. Вряд ли им это понравилось. Но мы же не знаем, кто это. Может, милейшие люди, а может, бандиты, хуже лесных.
Ага, «милейшие»! С такими-то крюками! Лучше поостеречься. Как хорошо, что мы доверяем друг другу.
Лодку качает, поднимается ветер, вместе с ним – волны. Лодка пляшет, едва не опрокидывается, но потом Егор догадывается, что нужно держать нос навстречу волне. Волны ритмично поднимаются и опускаются. Наконец, море становится похожим на море. Егор гребет все слабее, и, наконец, со вздохом просит меня подержать весла.
Когда забираю круглые рукоятки, вижу, что ладони у него стерты до крови. Он достает тряпку из рюкзака, отрывает от нее полосу и обматывает ладонь поперек. Я гляжу на все это, жмурясь от сочувствия, и вдруг получаю сильный удар возле уха.
Не успеваю опомниться, как Егор вырывает у меня весло, и пытается догнать второе, которое уплыло, но не получается. Весло относит все дальше. Это волна выбила штифт, которым весло крепилось к борту, и оно ударило меня.
Одним веслом можно кое-как удерживать лодку в правильном положении, но перемещать ее невозможно. Волны все выше. Облака, что несутся по небу – черные. Я чувствую себя жутко виноватой. Ощущение вины даже сильнее, чем страх перед гибелью. А ведь мы точно погибнем в этом море! Я вычерпываю воду, как заведенная, но вода все равно прибывает.
– Малыш, – говорит Егор. – Я страшно виноват перед тобой. Я увел тебя из дома, не дав подумать. Боялся, что ты откажешься.
– Ты, чего, Егор, чокнулся? – бормочу я. – Даже не смей так думать! Ты дал мне счастье. Без тебя я никогда не узнала, какое оно!
Я пересаживаюсь к Егору, он обнимает меня одной рукой и прижимает к себе, а вторая занята веслом. Только тут я понимаю, насколько продрогла. Теперь мы не можем пристать к берегу, даже если захотим.
Что ж, по крайней мере, мы вместе.
Тут происходит чудо. В облачную прореху падает луч солнца. Пена и рябь на волнах горят оранжевым. Это редчайшее зрелище!
– Прощальный подарок, – говорю я Егору и прижимаюсь к нему изо всех сил, потому что волны захлестывают лодку, вот-вот опрокинут, и мы пойдем ко дну, не разжимая объятий, назло свихнувшемуся миру.
Егор и я, навеки вместе.
Но он грубо отталкивает меня, вскакивает, срывает с руки повязку, машет ею и орет, как ненормальный.
И я вижу, что мимо проплывает корабль.
Парусов у него меньше, чем на картинке, и они не красные, а оранжевые от солнца. А когда солнце прячется, то видно, что паруса – белые, из старого надежного брезента. Я тоже ору и машу руками, взбираюсь на скамейку и даже прыгаю, топя лодку.
Нас замечают, разворачивают корабль и, подплыв, бросают с борта свернутый канат. Он летит над волнами, раскручиваясь, прямо к Егору в руки.
Я еще не верю, что мы спасены. Нас подтягивают к кораблю. Высокий борт пляшет, то шарахается, то нависает, грозя утопить, волны хлещут в лицо, я захлебываюсь, мне уже трудно дышать, однако люди как-то умудряются втащить нас наверх, ахают, говорят разом, заворачивают в теплое. Дают пить.
Я и не заметила, что буря утихла.
– Давно в море, молодняк? Откуда вы? – спрашивает дядька с чудной бородой, растущей вокруг лица – так в детских книжках рисуют солнышко.
– На восток плыли, – говорит Егор, – да вот, без весла остались.
– А мы на юг идем. Высадить вас где-нибудь, или айда с нами?
– С вами! – восклицаю я так, что все вокруг смеются.
Спустя пару дней я старательно тру шваброй из старых веревок палубу. Егор пока бездельничает – руки у него забинтованы. С камбуза дивно пахнет жареной рыбой. Мы плывем искать уцелевшие южные острова.
Вот и приплыл за мной мой корабль! Я все не могу поверить, что это на самом деле. Может быть, мы идем ко дну, и все мне только кажется?
