Там, утвердив попрочнее изображение Богини на диком валуне, она разбила сосуды, облила фигурку маслом и вином, и сложив у груди руки, страстно попросила, чтоб богиня добавила к талии еще и длинные стройные ноги.
Просительнице показалось, что солнце осветило рощу, пахнуло цветами и свежестью, и когда она вскочила на ноги, то чуть не упала, оказавшись на непривычной высоте. Да, теперь у нее были длинные безупречные ноги, с ланьими бедрами, с икрами, подобными туловищам форели. Когда девушка вышла из рощи, она вполне уже научилась с ними управляться. Старая туника стала теперь коротка, и прохожие могли любоваться ногами служаночки во всей красе. Скоро девушка научилась выступать горделиво, и теперь мужчины не только окликали ее, но шли следом, в том числе - даже богато одетые. Но служаночка не обращала на них внимания – она поняла, что, обладая таким сокровищем, может сделать хорошую партию во дворце. Может даже стать наложницей знатного человека. А может – и женой!
Молодой стражник, скучавший у задних ворот дворца, вмиг проснулся, вздрогнул, увидев красотку, и долго смотрел ей вслед горящими глазами. Но девушка даже бровью не повела.
Ей приказали принести новых подушек в покои второй жены. В опочивальне царевны девушка долго рассматривала себя в бронзовое зеркало. Зеркало было небольшим, но лучших тогда не умели делать. Служанка отражалась в нем лишь по грудь. Новые ее достоинства не были видны. Из бронзового овала на нее смотрела прежняя жидковолосая и плоскогрудая дурнушка.
Не у кого уже не отпрашиваясь, побежала девушка на рынок, снова купила масла, вина и меда, отыскала в роще заветную статуэтку, совершила возлияние, повторила его в небольшом храме посреди рощи, и, упав на колени в укромном месте за кустом боярышника, попросила богиню дать ей также красивую грудь и прекрасные волосы. Снова побежали по деревьям светлые полосы, подобные отражениям волн, пахнуло нездешними ароматами, и груди девушки надулись, как паруса, полные ветра, а волосы упали чуть ли не до земли тяжелым потоком медового цвета. Еле-еле девушка справилась с кудрями, заколов их веточками боярышника вместо шпилек.
Она уже не шла, а бежала по улице, завернувшись в накидку с головой, потому что иначе ей не дали бы проходу – так хороша она стала. Зато перед входом во дворец, она спустила ткань с на плечи и двинулась медленно, горделиво, позволяя всем любоваться ее красой.
Молодой стражник пошел за ней следом, как зачарованный, забыв про службу – о такой красоте он даже мечтать не смел. Ему показалось, что сама Богиня Любви спустилась к смертным в торжестве своем. Хорошо, что время его дежурства подходило к концу, и напарник скрыл его отлучку, объяснив, что тот ушел по нужде, поэтому стражник отделался легким наказанием.
Его на сутки заперли в темнице, и дали лишь кружку воды и кусок хлеба, но он и того не съел, не замечал сырости, мокриц и скорпионов, ползающих по стенам. Он вышел из заточения обросший, исхудалый и с горящим взором, как человек, получивший откровение. В некотором роде так оно и было.
Он не мог думать ни о чем, кроме своей красавицы. Он искал ее во всех переходах дворца, куда ему было дозволено зайти, и в тех, куда не дозволено. Несколько раз его сажали в темницу, потом объявили больным и негодным к службе, отправили убирать за свиньями, но он и оттуда ушел, стал жить в городе, пробавляясь неизвестно чем, пытался сочинять стихи, воспевавшие красоту возлюбленной – они получились ужасными, истратил невесть сколько денег, заказав художнику портрет любимой со своих слов, но, когда увидел результат, разбил разрисованную доску о голову живописца. Он стал городским сумасшедшим, ему поклонялись, как обезумевшему от любви. Каждый бражник считал своим долгом поставить ему чарку и выслушать рассказ о достоинствах красавицы.
До служаночки дошли слухи о парне, сошедшем с ума от любви к ней, но ей и дела до него не было. Она все старалась не продешевить, и поразмыслив, решила, что теперь ей под силу сделаться любимой женой царевича, а потом и царицей.
Однажды она подслушала разговор царевича с другом. «Телом она безусловно хороша, но как взгляну на ее лицо – делаюсь неспособным к любви, хуже старца!»
«Да, черты вроде и ничего, - согласился друг, - но выражение, как у голодной свиньи!»
«Ах, вот в чем дело!» - сообразила девушка и побежала проторенной дорожкой. Она купила подношения на рынке, отнесла их к статуэтке, умастила ее и одарила, повторила обряд в храме, и попросила красивого личика. Но свет не пробегал более по роще, и ароматы не веяли. Тогда девушка пошла в городской храм, выпустила в честь богини сразу трех белых голубок, самых дорогих.
Тут раздался удар гонга, слышимый только ей, и на миг запахло выгребной ямой. Девушка поняла, что случилось нехорошее, схватилась за щеки, а они распухли, стали грубыми и какими-то щетинистыми.
Ничего не соображая, глупышка в ужасе выбежала из храма, а у ступеней внизу сидел парень, сошедший с ума от любви к ней. Теперь он жил подаянием, подавали ему хорошо, считая приносящим удачу в любовных делах.
Парень видел, как красавица вошла в храм, но остался на ступенях, не смея мешать общению двух богинь. Он ждал, когда она выйдет, чтоб поцеловать пыль под ее сандалией – для него и это было высшим счастьем. И вот он увидел обожаемую божественную фигуру, но золотые волосы свисали с уродливой квадратной свиной башки, с пятачком, щетиной и всем, чем полагается. Не вынесла его душа такого надругательства над красотой, вмиг бывший стражник выхватил меч у случившегося рядом солдата и отсек ужасную голову с прекрасного тела.
Упало возлюбленное им тело рядом с отсеченной головой, и постепенно исчезли свиные черты. Лежала на пыльной площади прекрасная дева, но ее шею словно обхватывал алый шарф, и шарф этот непрерывно удлинялся. Завыл, заскрежетал зубами безумный стражник и вонзил меч себе в грудь. Народ собрался вокруг двух поверженных тел, соединившихся в смерти.
Если кто скажет, что это не любовь, то я вообще не знаю, что такое любовь! – торжествующе закончила свой рассказ Алкида.
- Это не любовь, - снисходительно сказала старуха в громоздком чепце. – Это безумная страсть. А по большому счету, это история жадности и глупости. Кто следующий расскажет нам историю о настоящей любви?
«Ах, вот чем они здесь занимаются!» - поняла Катерина.
Рука, явившаяся из темноты, плавным движением поставила перед ней поднос с новой чашечкой, стаканом воды и блюдцем с тремя кукольными печеньицами. Снующие в темноте девушки проворно расставили новое угощение, в то время как сидящие за столом тихо обсуждали услышанное.
- Я расскажу! – звучный грудной голос перекрыл шепотное жужжание. Катя посмотрела в сторону говорящей, но увидела лишь полумесяц зубов и блеск глаз. Она поняла, что новая рассказчица – негритянка. Чернокожая женщина в черном платье и в черной комнате! Кате показалось, что заговорила пантера. Повеяло первобытной древностью. Девушке сделалось не по себе.
«Наверное, история будет совсем дикая, со дна времен, когда люди еще не стали вполне людьми» - подумала она.
- Говори, Атино, - поощрила старуха, качнув черными крыльями чепца.
- Если вы думаете, что Африка – это выжженные солнцем равнины, то нет, в Африке есть красивейшие места, каких не увидеть более нигде.
Тут Катя запоздало удивилась чистому русскому языку африканки. Во всяком случае, та говорила понятно. Если вообще говорила, а не передавала свою мысль каким-то иным способом.
Впрочем, Кате некогда было задумываться – история продолжалась.
- В Африке есть леса, ничуть не изменившиеся с начала времен. Там порхают бабочки с крыльями размером в ладонь, в листве сверкают перьями удивительные птицы, и под каждым кустиком, на каждом стволе, на каждой лиане, в каждой щелке коры живут невообразимые существа. Повсюду растут плоды, каких вам никогда не купить в ваших супермаркетах. Там есть озера с водой прозрачной, как воздух. Рыбы, одни - меньше мизинца, другие - больше, чем пирога, парят в ней, и тени скользят за ними по дну. Природа дает людям все для жизни и пропитания.
Но лишь глупец станет думать, что Африка - это рай. Беспечным не место там. Даже невинная бабочка, присевшая на руку, может оставить ядовитый след на коже, а свежий побег, за который путник схватится, оступившись, вмиг обовьет руку и откроет змеиную пасть. Есть крохотные мошки, откладывающие яйца в нос спящему, а потом личинки выедают нос изнутри… Но я не о том.
На берегу одного из прекраснейших озер жила женщина. Муж ее ушел искать лучшей жизни и пропал, сыновья выросли и тоже разбрелись кто куда, и осталась она вдвоем с последним, младшим сыночком, прижитым неизвестно от кого. Мать назвала мальчика Бомани, что значит «воин», потому что он был храбр и упорен.
Вот пошли дожди, и лили они долго, очень долго, так долго, как бывает раз в двенадцать лет, а, может, и реже. Горы бережно держали драгоценное озеро в горсти, но отяжелевшая от воды почва не могла улежать на склоне и сползла в озеро, утащив за собой деревню. Погибли многие, и женщина тоже.
Уцелевшие люди принялись раскапывать хлябь, надеясь извлечь погребенных, а заодно, по возможности, и полезную утварь, пластмассовую или из нержавейки.
Когда люди докопались до останков крыши хижины, они услышали из-под земли стон и радостно закричали. Тут же сбежались все спасатели, принялись копать во множество рук и извлекли из-под завала Бомани. Но радостные вопли умолкли, едва они увидели, что сталось с мальчиком – уж лучше бы ему погибнуть! Кости несчастного были переломаны, голова раздавлена.
Умирающего ребенка взяла к себе сестра его матери, чья хижина стояла на другом краю деревни, на скалистом уступе, а потому уцелела. Женщина, как умела, ходила за несчастным.
Но недаром мальчика звали Бомани: он цеплялся за жизнь, и победил. Правда, спина его навсегда осталась горбатой, раздробленная нога срослась косо и криво, он мог ходить, лишь опираясь на костыль, который смастерил сам. А лицо его было исковеркано, словно горшок, который недовольный гончар смял одним ударом, чтобы переделать заново. Только Бомани никто заново слепить не мог.
Но мальчик не унывал. Он обладал живым и веселом нравом. И правда, лучше жить калекой, чем не жить вовсе – так рассудил он. Смастерив костыль, он принялся вырезать из подвернувшихся деревяшек фигурки, и сестра матери как-то отнесла их на рынок в большую деревню, продала перекупщику и получила неплохие деньги. Так Бомани перестал быть дармоедом и обузой. Заметив, что стенная циновка растрепалась, он, приглядевшись к сплетению волокон, починил ее, а потом, кое-как набрав тростника, что в изобилии рос у воды, сплел новую. Правда, когда тростник высох, циновка эта покоробилась и перекосилась, однако Бомани ничуть не расстроился, но извлек урок из этой неудачи. Он нарезал свистулек и лодочек, и соседская детвора с удовольствием стала таскать ему охапки тростника и в обмен на эти игрушки. Бомани сушил стебли, и плел циновки. У него получалось все лучше и лучше. А поскольку живому умному парню скучно было делать однообразную работу, он выдумывал новые узоры и переплетения, и вскоре его циновки стали цениться по всей деревне, их меняли на молоко, свежую рыбу, лепешки и вяленые плоды. Бомани с тетей зажили сытно и весело.
Как-то замолчал теткин будильник. Это была старая жестянка со стрелками и циферблатом с одной стороны и ручками с другой. Не то что бы будильник был очень нужен в хозяйстве, но тетя им гордилась. Бомани тайком от нее разобрал часы, выдул пыль из механизма, подправил щепочкой пружинку, и будильник пошел, тикая еще громче.
Тетя на каждом шагу хвалилась сноровкой племянника, и односельчане стали приносить Бомани на починку всевозможные вещи – от старых сандалий до приемников. Бомани ничем не брезговал. Казалось, он страстно желал исправить окружающий мир, раз уж не мог исправить себя. С годами он научился чинить даже сотовые телефоны. Принцип был всегда один и тот же: разобрать, почистить и вновь собрать. Очень часто это помогало. Слава о нем разнеслась по округе, и теперь вещи на починку к нему несли даже из дальних деревень.
Бомани вырос, тетка его, раздобревшая от довольства и сытости, скончалась, достигнув преклонных лет, даже на смертном одре благословляя день, когда взяла к себе племянника.
Бомани стал жить в крепкой добротной хижине один. В деревне его уважали и любили за веселый нрав и доброту. Будучи калекой, он всегда готов был прийти на помощь людям со здоровыми руками и ногами, и они в ответ всегда помогали ему. Ковыляя по улице, он перекидывался приветствиями и остротами с детворой, мужчинами и женщинами, для каждого у него находилось доброе слово, а то и история.
Никто не обращал внимания на его ужасную внешность. Африканская деревня – это вам не большой северный город. Все привыкли к искалеченному мужчине. Просто он был такой – Бомани.
Некоторые домашние работы убогому Бомани давались с трудом. Например, ему очень тяжело было носить воду.
В деревне жила вдова по имени Нсия, что означает «шестой ребенок в семье». Многочисленные сестры и братья ее остались где-то далеко. Муж, приведя Нсию к себе в деревню, прижил с ней четырех детей, а потом погиб на рыбалке, запутавшись в сети, куда попала огромная рыба. Глубоко-глубоко на дне в середине озера можно было увидеть его скелет.
Бомани делился с Нсией продуктами, а она, в благодарность носила ему воду и помогала как умела. Все чаще они, поработав, присаживалась рядом, и сидели, беседуя о том о сем, рассказывая истории, и детишки Нсии, крутились около матери и доброго дяди, ростом немного повыше их самих, и однажды Нсия просто осталась жить у Бомани.
Он никогда не думал жениться, и свадьбы они не играли. Просто многодетная вдова, чужая в поселке, сошлась с калекой – в деревне это никого не удивило, ведь обездоленные всегда тянутся друг к другу.
Они жили душа в душу, никогда не переча друг другу, вырастили ребятишек Нсии и завели попутно своих – трех мальчиков и одну девочку. И потом, когда все дети выросли и зажили отдельно, в их хижине вечно было полно внуков, а потом и правнуков. И они жили счастливо и безбедно, и Нсия закрыла глаза Бомани, поцеловав его кривое лицо.
И если это не любовь, то скажите мне, что это!
Рассказчица умолкла, вызывающе сверкнув белками и полумесяцем улыбки.
- Это не любовь, - вынесла приговор старуха во главе стола. – Это необходимость, привычка и жалость. Твоя история не столько о любви, сколько о стойкости перед лицом жизненных невзгод.
Женщины заговорили все разом.
- Но разве жалость и привычка не являются частью любви? – спросила какая-то женщина из темноты.
- Ответь, - насмешливо спросила старуха в крылатом чепце, - не будь Бомани таким работящим, не накопи он на безбедную жизнь, пошла бы к нему Нсия?
- Ну, она полюбила его не только за это!
- У него душа золотая!
- А будь у нее выбор, пошла бы она жить к калеке и уроду с золотой душой? – пресекла разговоры старуха.
Перешептывания все не смолкали. Видимо, история Бомани и Нсии задела женщин больше, чем история честолюбивой служанки и обезумевшего от любви стражника.
«Действительно, - подумала Катя, - как все просто и без затей. Найти мужчину, который прокормит тебя и твоих детей в обмен на женскую заботу и ласку. Самые древние отношения. А я-то ждала знойных страстей!».
Просительнице показалось, что солнце осветило рощу, пахнуло цветами и свежестью, и когда она вскочила на ноги, то чуть не упала, оказавшись на непривычной высоте. Да, теперь у нее были длинные безупречные ноги, с ланьими бедрами, с икрами, подобными туловищам форели. Когда девушка вышла из рощи, она вполне уже научилась с ними управляться. Старая туника стала теперь коротка, и прохожие могли любоваться ногами служаночки во всей красе. Скоро девушка научилась выступать горделиво, и теперь мужчины не только окликали ее, но шли следом, в том числе - даже богато одетые. Но служаночка не обращала на них внимания – она поняла, что, обладая таким сокровищем, может сделать хорошую партию во дворце. Может даже стать наложницей знатного человека. А может – и женой!
Молодой стражник, скучавший у задних ворот дворца, вмиг проснулся, вздрогнул, увидев красотку, и долго смотрел ей вслед горящими глазами. Но девушка даже бровью не повела.
Ей приказали принести новых подушек в покои второй жены. В опочивальне царевны девушка долго рассматривала себя в бронзовое зеркало. Зеркало было небольшим, но лучших тогда не умели делать. Служанка отражалась в нем лишь по грудь. Новые ее достоинства не были видны. Из бронзового овала на нее смотрела прежняя жидковолосая и плоскогрудая дурнушка.
Не у кого уже не отпрашиваясь, побежала девушка на рынок, снова купила масла, вина и меда, отыскала в роще заветную статуэтку, совершила возлияние, повторила его в небольшом храме посреди рощи, и, упав на колени в укромном месте за кустом боярышника, попросила богиню дать ей также красивую грудь и прекрасные волосы. Снова побежали по деревьям светлые полосы, подобные отражениям волн, пахнуло нездешними ароматами, и груди девушки надулись, как паруса, полные ветра, а волосы упали чуть ли не до земли тяжелым потоком медового цвета. Еле-еле девушка справилась с кудрями, заколов их веточками боярышника вместо шпилек.
Она уже не шла, а бежала по улице, завернувшись в накидку с головой, потому что иначе ей не дали бы проходу – так хороша она стала. Зато перед входом во дворец, она спустила ткань с на плечи и двинулась медленно, горделиво, позволяя всем любоваться ее красой.
Молодой стражник пошел за ней следом, как зачарованный, забыв про службу – о такой красоте он даже мечтать не смел. Ему показалось, что сама Богиня Любви спустилась к смертным в торжестве своем. Хорошо, что время его дежурства подходило к концу, и напарник скрыл его отлучку, объяснив, что тот ушел по нужде, поэтому стражник отделался легким наказанием.
Его на сутки заперли в темнице, и дали лишь кружку воды и кусок хлеба, но он и того не съел, не замечал сырости, мокриц и скорпионов, ползающих по стенам. Он вышел из заточения обросший, исхудалый и с горящим взором, как человек, получивший откровение. В некотором роде так оно и было.
Он не мог думать ни о чем, кроме своей красавицы. Он искал ее во всех переходах дворца, куда ему было дозволено зайти, и в тех, куда не дозволено. Несколько раз его сажали в темницу, потом объявили больным и негодным к службе, отправили убирать за свиньями, но он и оттуда ушел, стал жить в городе, пробавляясь неизвестно чем, пытался сочинять стихи, воспевавшие красоту возлюбленной – они получились ужасными, истратил невесть сколько денег, заказав художнику портрет любимой со своих слов, но, когда увидел результат, разбил разрисованную доску о голову живописца. Он стал городским сумасшедшим, ему поклонялись, как обезумевшему от любви. Каждый бражник считал своим долгом поставить ему чарку и выслушать рассказ о достоинствах красавицы.
До служаночки дошли слухи о парне, сошедшем с ума от любви к ней, но ей и дела до него не было. Она все старалась не продешевить, и поразмыслив, решила, что теперь ей под силу сделаться любимой женой царевича, а потом и царицей.
Однажды она подслушала разговор царевича с другом. «Телом она безусловно хороша, но как взгляну на ее лицо – делаюсь неспособным к любви, хуже старца!»
«Да, черты вроде и ничего, - согласился друг, - но выражение, как у голодной свиньи!»
«Ах, вот в чем дело!» - сообразила девушка и побежала проторенной дорожкой. Она купила подношения на рынке, отнесла их к статуэтке, умастила ее и одарила, повторила обряд в храме, и попросила красивого личика. Но свет не пробегал более по роще, и ароматы не веяли. Тогда девушка пошла в городской храм, выпустила в честь богини сразу трех белых голубок, самых дорогих.
Тут раздался удар гонга, слышимый только ей, и на миг запахло выгребной ямой. Девушка поняла, что случилось нехорошее, схватилась за щеки, а они распухли, стали грубыми и какими-то щетинистыми.
Ничего не соображая, глупышка в ужасе выбежала из храма, а у ступеней внизу сидел парень, сошедший с ума от любви к ней. Теперь он жил подаянием, подавали ему хорошо, считая приносящим удачу в любовных делах.
Парень видел, как красавица вошла в храм, но остался на ступенях, не смея мешать общению двух богинь. Он ждал, когда она выйдет, чтоб поцеловать пыль под ее сандалией – для него и это было высшим счастьем. И вот он увидел обожаемую божественную фигуру, но золотые волосы свисали с уродливой квадратной свиной башки, с пятачком, щетиной и всем, чем полагается. Не вынесла его душа такого надругательства над красотой, вмиг бывший стражник выхватил меч у случившегося рядом солдата и отсек ужасную голову с прекрасного тела.
Упало возлюбленное им тело рядом с отсеченной головой, и постепенно исчезли свиные черты. Лежала на пыльной площади прекрасная дева, но ее шею словно обхватывал алый шарф, и шарф этот непрерывно удлинялся. Завыл, заскрежетал зубами безумный стражник и вонзил меч себе в грудь. Народ собрался вокруг двух поверженных тел, соединившихся в смерти.
Если кто скажет, что это не любовь, то я вообще не знаю, что такое любовь! – торжествующе закончила свой рассказ Алкида.
- Это не любовь, - снисходительно сказала старуха в громоздком чепце. – Это безумная страсть. А по большому счету, это история жадности и глупости. Кто следующий расскажет нам историю о настоящей любви?
«Ах, вот чем они здесь занимаются!» - поняла Катерина.
Рука, явившаяся из темноты, плавным движением поставила перед ней поднос с новой чашечкой, стаканом воды и блюдцем с тремя кукольными печеньицами. Снующие в темноте девушки проворно расставили новое угощение, в то время как сидящие за столом тихо обсуждали услышанное.
- Я расскажу! – звучный грудной голос перекрыл шепотное жужжание. Катя посмотрела в сторону говорящей, но увидела лишь полумесяц зубов и блеск глаз. Она поняла, что новая рассказчица – негритянка. Чернокожая женщина в черном платье и в черной комнате! Кате показалось, что заговорила пантера. Повеяло первобытной древностью. Девушке сделалось не по себе.
«Наверное, история будет совсем дикая, со дна времен, когда люди еще не стали вполне людьми» - подумала она.
- Говори, Атино, - поощрила старуха, качнув черными крыльями чепца.
- Если вы думаете, что Африка – это выжженные солнцем равнины, то нет, в Африке есть красивейшие места, каких не увидеть более нигде.
Тут Катя запоздало удивилась чистому русскому языку африканки. Во всяком случае, та говорила понятно. Если вообще говорила, а не передавала свою мысль каким-то иным способом.
Впрочем, Кате некогда было задумываться – история продолжалась.
- В Африке есть леса, ничуть не изменившиеся с начала времен. Там порхают бабочки с крыльями размером в ладонь, в листве сверкают перьями удивительные птицы, и под каждым кустиком, на каждом стволе, на каждой лиане, в каждой щелке коры живут невообразимые существа. Повсюду растут плоды, каких вам никогда не купить в ваших супермаркетах. Там есть озера с водой прозрачной, как воздух. Рыбы, одни - меньше мизинца, другие - больше, чем пирога, парят в ней, и тени скользят за ними по дну. Природа дает людям все для жизни и пропитания.
Но лишь глупец станет думать, что Африка - это рай. Беспечным не место там. Даже невинная бабочка, присевшая на руку, может оставить ядовитый след на коже, а свежий побег, за который путник схватится, оступившись, вмиг обовьет руку и откроет змеиную пасть. Есть крохотные мошки, откладывающие яйца в нос спящему, а потом личинки выедают нос изнутри… Но я не о том.
На берегу одного из прекраснейших озер жила женщина. Муж ее ушел искать лучшей жизни и пропал, сыновья выросли и тоже разбрелись кто куда, и осталась она вдвоем с последним, младшим сыночком, прижитым неизвестно от кого. Мать назвала мальчика Бомани, что значит «воин», потому что он был храбр и упорен.
Вот пошли дожди, и лили они долго, очень долго, так долго, как бывает раз в двенадцать лет, а, может, и реже. Горы бережно держали драгоценное озеро в горсти, но отяжелевшая от воды почва не могла улежать на склоне и сползла в озеро, утащив за собой деревню. Погибли многие, и женщина тоже.
Уцелевшие люди принялись раскапывать хлябь, надеясь извлечь погребенных, а заодно, по возможности, и полезную утварь, пластмассовую или из нержавейки.
Когда люди докопались до останков крыши хижины, они услышали из-под земли стон и радостно закричали. Тут же сбежались все спасатели, принялись копать во множество рук и извлекли из-под завала Бомани. Но радостные вопли умолкли, едва они увидели, что сталось с мальчиком – уж лучше бы ему погибнуть! Кости несчастного были переломаны, голова раздавлена.
Умирающего ребенка взяла к себе сестра его матери, чья хижина стояла на другом краю деревни, на скалистом уступе, а потому уцелела. Женщина, как умела, ходила за несчастным.
Но недаром мальчика звали Бомани: он цеплялся за жизнь, и победил. Правда, спина его навсегда осталась горбатой, раздробленная нога срослась косо и криво, он мог ходить, лишь опираясь на костыль, который смастерил сам. А лицо его было исковеркано, словно горшок, который недовольный гончар смял одним ударом, чтобы переделать заново. Только Бомани никто заново слепить не мог.
Но мальчик не унывал. Он обладал живым и веселом нравом. И правда, лучше жить калекой, чем не жить вовсе – так рассудил он. Смастерив костыль, он принялся вырезать из подвернувшихся деревяшек фигурки, и сестра матери как-то отнесла их на рынок в большую деревню, продала перекупщику и получила неплохие деньги. Так Бомани перестал быть дармоедом и обузой. Заметив, что стенная циновка растрепалась, он, приглядевшись к сплетению волокон, починил ее, а потом, кое-как набрав тростника, что в изобилии рос у воды, сплел новую. Правда, когда тростник высох, циновка эта покоробилась и перекосилась, однако Бомани ничуть не расстроился, но извлек урок из этой неудачи. Он нарезал свистулек и лодочек, и соседская детвора с удовольствием стала таскать ему охапки тростника и в обмен на эти игрушки. Бомани сушил стебли, и плел циновки. У него получалось все лучше и лучше. А поскольку живому умному парню скучно было делать однообразную работу, он выдумывал новые узоры и переплетения, и вскоре его циновки стали цениться по всей деревне, их меняли на молоко, свежую рыбу, лепешки и вяленые плоды. Бомани с тетей зажили сытно и весело.
Как-то замолчал теткин будильник. Это была старая жестянка со стрелками и циферблатом с одной стороны и ручками с другой. Не то что бы будильник был очень нужен в хозяйстве, но тетя им гордилась. Бомани тайком от нее разобрал часы, выдул пыль из механизма, подправил щепочкой пружинку, и будильник пошел, тикая еще громче.
Тетя на каждом шагу хвалилась сноровкой племянника, и односельчане стали приносить Бомани на починку всевозможные вещи – от старых сандалий до приемников. Бомани ничем не брезговал. Казалось, он страстно желал исправить окружающий мир, раз уж не мог исправить себя. С годами он научился чинить даже сотовые телефоны. Принцип был всегда один и тот же: разобрать, почистить и вновь собрать. Очень часто это помогало. Слава о нем разнеслась по округе, и теперь вещи на починку к нему несли даже из дальних деревень.
Бомани вырос, тетка его, раздобревшая от довольства и сытости, скончалась, достигнув преклонных лет, даже на смертном одре благословляя день, когда взяла к себе племянника.
Бомани стал жить в крепкой добротной хижине один. В деревне его уважали и любили за веселый нрав и доброту. Будучи калекой, он всегда готов был прийти на помощь людям со здоровыми руками и ногами, и они в ответ всегда помогали ему. Ковыляя по улице, он перекидывался приветствиями и остротами с детворой, мужчинами и женщинами, для каждого у него находилось доброе слово, а то и история.
Никто не обращал внимания на его ужасную внешность. Африканская деревня – это вам не большой северный город. Все привыкли к искалеченному мужчине. Просто он был такой – Бомани.
Некоторые домашние работы убогому Бомани давались с трудом. Например, ему очень тяжело было носить воду.
В деревне жила вдова по имени Нсия, что означает «шестой ребенок в семье». Многочисленные сестры и братья ее остались где-то далеко. Муж, приведя Нсию к себе в деревню, прижил с ней четырех детей, а потом погиб на рыбалке, запутавшись в сети, куда попала огромная рыба. Глубоко-глубоко на дне в середине озера можно было увидеть его скелет.
Бомани делился с Нсией продуктами, а она, в благодарность носила ему воду и помогала как умела. Все чаще они, поработав, присаживалась рядом, и сидели, беседуя о том о сем, рассказывая истории, и детишки Нсии, крутились около матери и доброго дяди, ростом немного повыше их самих, и однажды Нсия просто осталась жить у Бомани.
Он никогда не думал жениться, и свадьбы они не играли. Просто многодетная вдова, чужая в поселке, сошлась с калекой – в деревне это никого не удивило, ведь обездоленные всегда тянутся друг к другу.
Они жили душа в душу, никогда не переча друг другу, вырастили ребятишек Нсии и завели попутно своих – трех мальчиков и одну девочку. И потом, когда все дети выросли и зажили отдельно, в их хижине вечно было полно внуков, а потом и правнуков. И они жили счастливо и безбедно, и Нсия закрыла глаза Бомани, поцеловав его кривое лицо.
И если это не любовь, то скажите мне, что это!
Рассказчица умолкла, вызывающе сверкнув белками и полумесяцем улыбки.
- Это не любовь, - вынесла приговор старуха во главе стола. – Это необходимость, привычка и жалость. Твоя история не столько о любви, сколько о стойкости перед лицом жизненных невзгод.
Женщины заговорили все разом.
- Но разве жалость и привычка не являются частью любви? – спросила какая-то женщина из темноты.
- Ответь, - насмешливо спросила старуха в крылатом чепце, - не будь Бомани таким работящим, не накопи он на безбедную жизнь, пошла бы к нему Нсия?
- Ну, она полюбила его не только за это!
- У него душа золотая!
- А будь у нее выбор, пошла бы она жить к калеке и уроду с золотой душой? – пресекла разговоры старуха.
Перешептывания все не смолкали. Видимо, история Бомани и Нсии задела женщин больше, чем история честолюбивой служанки и обезумевшего от любви стражника.
«Действительно, - подумала Катя, - как все просто и без затей. Найти мужчину, который прокормит тебя и твоих детей в обмен на женскую заботу и ласку. Самые древние отношения. А я-то ждала знойных страстей!».
