Не успела Анюта пофилософствовать, как увидела огонек, по всем меркам пригодный. Оранжевую звездочку, затянутую сверху голубым дымком тоски и обиды, к тому же размытую усталостью, то есть, особо восприимчивую к зову. Обычно Анюта приводила людей к барыне для развлечения и пополнения сил, или энергии, как называли призрачную пищу недавно преставившиеся души, с которыми Анюта любила поболтать, выходя по барским поручениям в город.
Заманенные в усадьбу бедняги выбирались из парка утром постаревшими, а то и поседевшими – все как один потрясенные, и отправлялись неверными шагами по домам, иные - сразу в винную лавку, а кто, бывало, и в сумасшедший дом.
Привести человека ради тела барыня приказала впервые. Анюта нервничала, боясь не угодить. Впрочем, барыня рассердится в любом случае. Более тревожила неприкаянную Анютину душу собственная судьба – вряд ли Евгения Львовна, обретя тело, останется жить в развалинах. Куда тогда деваться Анюте? Но хозяйский приказ нельзя не исполнить.
Затененный дымкой оранжевый огонек приближался без всякого зова. Ближе рассмотреть его Анюте не удавалось – мешала Яуза. Призраки не могут пересекать водные преграды.
Достигнув реки, огонек двинулся вдоль берега. И тут уж Анюта принялась звать неистово и, в конце концов, «докричалась». Огонечек остановился, помедлил у ограды, взошел на мостик, выгнутый дугой, как ручка корзины, поднялся к верхней точке, постоял там, сверкая камешком в перстне, и стал спускаться на нужный берег. Анюта подлетела ближе, определила, что это девушка, совсем молоденькая – вот повезло! Мог оказаться парнишка – нынче по одежде да по волосам не враз поймешь. А захочет ли Евгения Львовна принять мужской облик? Это вопрос. Молодое тело долго послужит барыне. На Евгению Львовну, конечно, трудно угодить, но девчушка попалась ладная. Анюта и сама не прочь в такую вселиться.
Дальше дело знакомое – вытянуть из ментального тела дурочки как бы невидимую узду и вести в нужную сторону. Вот какие ученые слова она теперь знает, а раньше говорили просто – душа, не мудрствуя лукаво.
Но, главное - отгородиться от чувств пленницы, а то может быть больно.
Лену, как магнитом, тянуло в заброшку. Разум твердил ей, что это плохая идея. Днем в старом парке с руинами дворца, может, и неплохо, но ночью стремно – вдруг там бомжи? Но она устала ужасно – никогда не проводила столько времени на ногах - и вообще привыкла ночью спать. По воспоминаниям, в парке имелись остатки беседки, забранные остатками же забора – получалось вроде домика. Если пролезть внутрь, то можно вздремнуть, подложив под голову рюкзак. Летняя ночь теплая.
Она перешла реку по горбатому мостику, подождала, когда красный свет остановит поток машин, и полезла вверх по склону, цепляясь за траву, как бывалый горный турист.
Перевалилась через низкую оградку. Похоже, со времен их «практики» в этом парке никто не прибирался. В траве блестели бутылки и пивные банки, привидениями шевелились пакеты на ветвях, постаменты бывших статуй выглядели надгробьями.
Беседка никуда не делась. Купол ее, мохнатый от поросли, возвышался над забором.
- Криповенько! – пробормотала Лена, стараясь подбодрить себя звуком собственного голоса. Гораздо разумнее переночевать в подъезде, на лестнице, но усталость вдруг навалилась непомерной тяжестью. Лена подумала, что чуток передохнет, раз уж забрела сюда, и перейдет в другое место.
Держась черных густых теней, девочка подбиралась к беседке. Парк казался безлюдным. Похоже, ей повезло - бомжей здесь не было. Не опасно ли спать под ветхим куполом – вдруг упадет камень?
О том, чтоб вернуться домой, не было и речи. При мысли о мамином предательстве ненависть вспыхивала костром, в который бросили охапку сухих веток. В остальное же время беглянка чувствовала себя слабой, несчастной и брошенной, и хлюпала носом, удерживая слезы внутри.
«Мать моя, тебя только за смертью посылать! Где тело-то?»
«Привела, матушка-барыня! Вон у беседки стоит»
«Потемнее места не нашла?! Выведи на свет! Всему-то тебя учить надо!» - Это был чистейший воды каприз, поскольку призраки прекрасно видят даже в кромешной тьме.
Лена вдруг зачем-то пошла к забору, освещенному совместным светом луны и городских огней.
«Вот дура-то! Где только такую выкопала? Худая, да оборванка!»
«Хорошая, матушка-барыня. В рассветной поре девушка. Чисто розан в росе!»
«Розан! Цапнула, небось, какая попалась, и выхваляешь, как на торгу! Я тебя, негодяйку, насквозь вижу. Совсем не заботишься о хозяйке. Любую дрянь готова всучить, лишь бы не работать. Бить бы тебя, да нечем, – Тут бывшая Евгения Львовна, заглянув в Анютины воспоминания, замолчала. Она никогда не выходила из усадьбы, море городских огней подавляло и пугало ее. Рабыня гораздо лучше разбиралась в нынешней жизни.
«Ну, что вытаращилась? Поводи девку туда-сюда, погляжу, что за розан ты мне сватаешь. Может, она хромая какая, аль кривобокая».
Лена, послушная Анюте, медленно побрела в обход беседки, ведя пальцами по беленым доскам. Она считала, что ищет лазейку. Новый забор сколотили на совесть: из толстого теса, без единой щелки. И высокий - не перелезешь. Это и к лучшему. Раз ночевать негде – надо уходить. И думать тут нечего.
«И впрямь, молоденькая, - смягчаясь, бормотала под нос Евгения Львовна. – Ровесницу себе моя дура выбрала»
«Даже моложе меня чуток будет. Я на шестнадцатом году жизни лишилась» - вставила словоохотливая Анюта.
«А тоща-то, тоща! Ни титек, ни задницы!»
«Нынче так модно».
«Врешь, бесстыжая! Мужикам во все времена держаться за что-то надобно!»
Раздался ужасный, леденящий душу вопль, от которого волосы встают дыбом, и сердце падает в пятки. Низкая тень метнулась наискосок через лужайку и исчезла во мраке - это в кустах поссорились кошки. Аленка вздрогнула и будто проснувшись, стала озираться. «Что я здесь делаю?» - подумала девочка.
Анюта еле успела подхватить порвавшуюся невидимую узду. Лена снова покорно побрела вдоль забора
Как-то ни странно, после маленького происшествия барыня стала благосклоннее поглядывать на предназначенное ей тело.
«Личико смазливое, ишь, встрепенулась, будто птичка… Приодеть, так недурна будет. А чего это она в штаны вырядилась? Не фиглярка ли?»
«Сейчас все так носят», - рассеянно пояснила Анюта, еще не пришедшая в себя от усилия.
«Кто такая? Где живет?»
«Как же я узнаю, коль вы мне времени совсем не дали».
«Нюшка! Не забывайся!»
«Простите, матушка-барыня!»
«То-то! А, знаешь, лучше добудь мне младенца женского пола. С самых первых дней жить начну».
«Как вы с вашей душой, да в несмышленое дите вселитесь!» - вскричала служанка.
«Тоже верно, неохота в мокрых пеленках валандаться. Да и мрут младенцы часто».
Анюта же имела в виду совсем другое. Где она найдет младенца, ненавидящего весь мир? А без соответствия чувств духу с живым телом не соединиться. Так говорил знакомый Брюса.
«Куда денется душа этой злюки, когда Евгения Львовна займет ее тело? Неважно. Вот что станется со мною?» - подумала Анюта. И вдруг со всей ясностью поняла, что останется одна, без барыни, и ветер будет носить неприкаянную душу над огромным городом, и будет она плакать, выть в потоках московского грязного воздуха…
«Эй, Нюшка, померла, что ль! Отведи девку в людскую и держи там, чтоб не убрела куда. Я думать буду». И барыня величаво поплыла сквозь руины дворца в свой будуар.
«Пойдем!» - Анюта с ненавистью дернула девчонку за незримую узду. И застыла.
Ненависть! Это чувство она испытала впервые, и оно ей понравилось. Анюта осознала, что существует. Прежде она всегда подчинялась кому-то: барыне, Петру Ивановичу с его сладкими речами и слабыми объятиями, да любому, кто вздумал бы ею командовать.
А тут она впервые поняла, что может сделать что-то, не спросясь. Да еще как поняла! Анюте показалось, будто она только что родилась. Необходимо было разобраться в новорожденных желаниях.
Пришлось даже остановиться: незнакомая умственная работа требовала всех сил. Конечно, она хочет остаться с барыней – это ясно. А тощая девка в штанах ей мешает. Оттого Анюта и ненавидит разлучницу. Тут все просто. Но ослушаться барыни она не может, и разозлиться на нее тоже. И это все осложняет.
Вот такая карусель. Что же делать?
Какое счастье, что барыня у себя в будуаре не слышит крамольных мыслей, и Анюта может схитрить: опозорит девку, выставит ее негодной, может, даже изуродует. На что барыне вселяться в одноглазую?
Вот Анюта и останется при хозяйке. Надо только хорошенько спрятать свои намеренья, чтоб барыня их не проведала. Например, можно петь «Есть кусточек среди поля, одинешенек стоит». Барыня облает за неурочное пение, но настоящих-то мыслей не услышит.
Выгонит девку. А уж следующее тело Анюта постарается добыть совсем негодное. Старое, или уродливое, или вовсе мужское. Барыня повыбирает, повыбирает, не найдет подходящего, да и плюнет. И потечет время для них по-прежнему.
Призрачная рабыня даже засмеялась – до того хорошо все рассудила! Она дернула за невидимую узду, но рука улетела в пустоту - повод свободно висел, ни к чему не привязанный! Задумавшись, она позабыла про девчонку, потеряла над ней власть и не заметила, как та сбежала.
И гордая Анюта, вознесшаяся было в мыслях выше хозяйки, вмиг сделалась Анютой прежней, ничтожной.
«Ой, мамочка моя родная, что же я натворила-то! Сживет меня со света барыня Евгения Львовна! И права будет! Где же я теперь окаянную девку сыщу?» - она заметалась, проносясь сквозь развалины стен и одичавшие кусты шиповника и боярышника. Шипы не могли причинить вреда призрачному телу Анюты, а той со страху и в голову не приходило, что едва ли живая девушка сможет забраться в непроходимые колючки.
Лена не подозревала, какие страсти творятся вокруг нее. Она просто вдруг обнаружила, что стоит перед входом в заброшенный дворец – иначе такой большой усадебный дом и не назовешь.
«Совсем я устала, - подумала девочка, - сплю на ходу. Нет, надо передохнуть. Спрячусь тут, передохну немножко».
Она поднялась по бывшей лестнице, теперь превратившуюся в осыпь щебня, наклонившись, пролезла в дыру на месте выбитой филенки.
Внутри, слава богу, не воняло. Откуда-то сверху пробивался бледный луч, точнее пучок лучей. Под ним громоздилось нечто светлое, вроде огромного совка снегоуборочной машины, направленного на пришелицу. Когда глаза немного освоились, Лена поняла, что стоит перед помпезной лестницей, двумя полукружьями поднимавшейся к освещенной лучом площадке, и уходящей выше во мрак.
«Ух ты!»
Ей тут же захотелось быть красавицей в диадеме и бальном платье, и встречать гостей. В темноте лестница казалась целой, но Лена поостереглась подниматься по ней, а решила устроиться где-нибудь под ступеньками.
Не дожидаясь, когда глаза окончательно привыкнут к полумраку, девочка стала ощупью пробираться вокруг лестничного крыла. Она поглядывала на луч, словно он помогал ей лучше видеть, и вдруг краем глаза заметила в слоистом луче фигуру дамы, складки ее платья состояли из теней и света. Лена вздрогнула и уставилась на явление в упор. Дама никуда не делась. Теперь Лена хорошо различала прическу с локонами по бокам лица, кружева, блеск ожерелья. Дама плыла в луче, оставаясь при этом на месте, как это делают пылинки, но потом все же покинула пределы света и пропала. Лена, будучи тормозом, стояла, открывши рот, и смотрела на пустой луч. В голове у нее было так же пусто – даже самой маломальской мыслишки не было. А что тут можно подумать?
«Нюшка! Аль провалилась! Где тебя черти носят?!»
Анюта не медля, явилась на зов, предстала перед барыней, как лист перед травой, и с облегчением увидела, что пропавшая девка тоже находится здесь, причем уже готовенькая, обомлевшая.
«Надумала я! – объявила барыня. - Все равно лучшего тела от тебя не дождешься! Да и ненадолго это - на полвека, не боле. Давай одевай меня в нее – как там тебя научили?»
Сбывалось страшное Анютино предвиденье. Ничегошеньки она не успела. Сейчас барыня уйдет в девкином теле и бросит ее! Надо что-то делать!
«Есть кусточек середь поля
Одинешенек стоит.
Он не сохнет и не вянет…», - затянула она, чтоб заглушить крамольные мысли.
«Ты чего, мать моя, сдурела, что ли, воешь, как на похоронах? Я тебе чего приказала?»
Анюта оглядела девчонку. Конечно, та замерла не по барской воле. Евгения Львовна и пальцем не шевельнула бы, чтоб остановить пленницу - на то у нее имелась Анюта. Девчонка сама застыла от страха.
Оранжевое пламя ненависти, недавно окружавшее злюку, сжалось теперь в крохотную искорку, не более зрачка, да и ту затопляло дрожащее свечение мерзкого цвета холодной перловки. Анюта хорошо знала этот цвет животного страха. Все без исключения попадавшие в усадьбу начинали светиться так же, после того, как Анюта с ними поиграет. А эта уже готовенькая допреж начала игры! Никак, барыню заметила? Ишь, какие мы нежные! Анюта облетела девку кругом, прикидывая, как объяснить барыне, что в нынешнем состоянии девчонка не годится – разозлить ее надо, а это очень трудно, почти невозможно, коль она уже испугалась. Лучше забрать у ее силы, да и выбросить.
«Это ты меня учить вздумала! - возмутилась барыня. – Больно много о себе возомнила!»
Вот у Евгении Львовны оранжевое пламя светилось, что закат на ветру – ярилась она на Анютку, да и на весь свет заодно.
«Ненавижу тебя, злыдню! Только и знаешь, что гадить!» - ругалась барыня.
Евгения Львовна подлетела к девчонке, повернулась задом и попыталась надеть ее, как шубу, услужливо поданную. Конечно, у нее ничего не вышло. Она пыталась войти передом, и боком, и присев, и еще по-всякому, много раз, и все без толку. Топотала, как петух вокруг курицы.
Анюте уж впору было затянуть песню про кусточек, так смешно у барыни выходило, что мысли крамольные сами на ум лезли, но та ее опередила:
«Чего лыбишься! Помогай, давай!» - даже ругаться забыла, уж так ей не терпелось почувствовать себя живой и молоденькой.
Остолбеневшая от встречи с призраком, Лена медленно приходила в себя, но при этом чувствовала себя очень и очень странно. Леденящий туман окутывал ее. Причем то и дело ее как бы пронзало холодными иглами – это призрачная Евгения Львовна раз за разом безуспешно пыталась влезть в нее и проходила насквозь.
«Барыня, барыня! Девка-то ума решилась со страху. Не годна она ноне! Нипочем в такую не войти!»
«Ну, так приводи ее в чувства скорее! Только и умеешь пугать, дура поротая! Нет, чтобы что бы барыне потрафить! Про все мне думать самой приходится!»
А Анюте того и надо было!
Свернула она кульком, кулаком собственные страхи, в глубинах души обретавшиеся, и шариком-раскидайчиком на резинке швырнула в девочку. В ответ та увидит свой собственный большой страх, перепугается до родимчика, завизжит, забьется в истерике. Барыня скажет: «Вот дура Нюшка! Припадочную нашла! Гони ее отсюда, чтоб и духу не было!»
Лена тихо, бочком, стала пробираться к выходу. Бежать она почему-то не решалась, словно чувствовала чье-то присутствие. Только бы выбраться из холода, только бы попасть на улицу, а уж там она помчится со всех ног.
И вдруг ее как ударило. Прежний страх был просто игрушкой.
Дверь загораживала огромная безглазая старуха: веки закрыты и провалились, глаза словно заросли, лицо - само страдание, руки шарят по воздуху – ищут Лену.
Заманенные в усадьбу бедняги выбирались из парка утром постаревшими, а то и поседевшими – все как один потрясенные, и отправлялись неверными шагами по домам, иные - сразу в винную лавку, а кто, бывало, и в сумасшедший дом.
Привести человека ради тела барыня приказала впервые. Анюта нервничала, боясь не угодить. Впрочем, барыня рассердится в любом случае. Более тревожила неприкаянную Анютину душу собственная судьба – вряд ли Евгения Львовна, обретя тело, останется жить в развалинах. Куда тогда деваться Анюте? Но хозяйский приказ нельзя не исполнить.
Затененный дымкой оранжевый огонек приближался без всякого зова. Ближе рассмотреть его Анюте не удавалось – мешала Яуза. Призраки не могут пересекать водные преграды.
Достигнув реки, огонек двинулся вдоль берега. И тут уж Анюта принялась звать неистово и, в конце концов, «докричалась». Огонечек остановился, помедлил у ограды, взошел на мостик, выгнутый дугой, как ручка корзины, поднялся к верхней точке, постоял там, сверкая камешком в перстне, и стал спускаться на нужный берег. Анюта подлетела ближе, определила, что это девушка, совсем молоденькая – вот повезло! Мог оказаться парнишка – нынче по одежде да по волосам не враз поймешь. А захочет ли Евгения Львовна принять мужской облик? Это вопрос. Молодое тело долго послужит барыне. На Евгению Львовну, конечно, трудно угодить, но девчушка попалась ладная. Анюта и сама не прочь в такую вселиться.
Дальше дело знакомое – вытянуть из ментального тела дурочки как бы невидимую узду и вести в нужную сторону. Вот какие ученые слова она теперь знает, а раньше говорили просто – душа, не мудрствуя лукаво.
Но, главное - отгородиться от чувств пленницы, а то может быть больно.
Лену, как магнитом, тянуло в заброшку. Разум твердил ей, что это плохая идея. Днем в старом парке с руинами дворца, может, и неплохо, но ночью стремно – вдруг там бомжи? Но она устала ужасно – никогда не проводила столько времени на ногах - и вообще привыкла ночью спать. По воспоминаниям, в парке имелись остатки беседки, забранные остатками же забора – получалось вроде домика. Если пролезть внутрь, то можно вздремнуть, подложив под голову рюкзак. Летняя ночь теплая.
Она перешла реку по горбатому мостику, подождала, когда красный свет остановит поток машин, и полезла вверх по склону, цепляясь за траву, как бывалый горный турист.
Перевалилась через низкую оградку. Похоже, со времен их «практики» в этом парке никто не прибирался. В траве блестели бутылки и пивные банки, привидениями шевелились пакеты на ветвях, постаменты бывших статуй выглядели надгробьями.
Беседка никуда не делась. Купол ее, мохнатый от поросли, возвышался над забором.
- Криповенько! – пробормотала Лена, стараясь подбодрить себя звуком собственного голоса. Гораздо разумнее переночевать в подъезде, на лестнице, но усталость вдруг навалилась непомерной тяжестью. Лена подумала, что чуток передохнет, раз уж забрела сюда, и перейдет в другое место.
Держась черных густых теней, девочка подбиралась к беседке. Парк казался безлюдным. Похоже, ей повезло - бомжей здесь не было. Не опасно ли спать под ветхим куполом – вдруг упадет камень?
О том, чтоб вернуться домой, не было и речи. При мысли о мамином предательстве ненависть вспыхивала костром, в который бросили охапку сухих веток. В остальное же время беглянка чувствовала себя слабой, несчастной и брошенной, и хлюпала носом, удерживая слезы внутри.
«Мать моя, тебя только за смертью посылать! Где тело-то?»
«Привела, матушка-барыня! Вон у беседки стоит»
«Потемнее места не нашла?! Выведи на свет! Всему-то тебя учить надо!» - Это был чистейший воды каприз, поскольку призраки прекрасно видят даже в кромешной тьме.
Лена вдруг зачем-то пошла к забору, освещенному совместным светом луны и городских огней.
«Вот дура-то! Где только такую выкопала? Худая, да оборванка!»
«Хорошая, матушка-барыня. В рассветной поре девушка. Чисто розан в росе!»
«Розан! Цапнула, небось, какая попалась, и выхваляешь, как на торгу! Я тебя, негодяйку, насквозь вижу. Совсем не заботишься о хозяйке. Любую дрянь готова всучить, лишь бы не работать. Бить бы тебя, да нечем, – Тут бывшая Евгения Львовна, заглянув в Анютины воспоминания, замолчала. Она никогда не выходила из усадьбы, море городских огней подавляло и пугало ее. Рабыня гораздо лучше разбиралась в нынешней жизни.
«Ну, что вытаращилась? Поводи девку туда-сюда, погляжу, что за розан ты мне сватаешь. Может, она хромая какая, аль кривобокая».
Лена, послушная Анюте, медленно побрела в обход беседки, ведя пальцами по беленым доскам. Она считала, что ищет лазейку. Новый забор сколотили на совесть: из толстого теса, без единой щелки. И высокий - не перелезешь. Это и к лучшему. Раз ночевать негде – надо уходить. И думать тут нечего.
«И впрямь, молоденькая, - смягчаясь, бормотала под нос Евгения Львовна. – Ровесницу себе моя дура выбрала»
«Даже моложе меня чуток будет. Я на шестнадцатом году жизни лишилась» - вставила словоохотливая Анюта.
«А тоща-то, тоща! Ни титек, ни задницы!»
«Нынче так модно».
«Врешь, бесстыжая! Мужикам во все времена держаться за что-то надобно!»
Раздался ужасный, леденящий душу вопль, от которого волосы встают дыбом, и сердце падает в пятки. Низкая тень метнулась наискосок через лужайку и исчезла во мраке - это в кустах поссорились кошки. Аленка вздрогнула и будто проснувшись, стала озираться. «Что я здесь делаю?» - подумала девочка.
Анюта еле успела подхватить порвавшуюся невидимую узду. Лена снова покорно побрела вдоль забора
Как-то ни странно, после маленького происшествия барыня стала благосклоннее поглядывать на предназначенное ей тело.
«Личико смазливое, ишь, встрепенулась, будто птичка… Приодеть, так недурна будет. А чего это она в штаны вырядилась? Не фиглярка ли?»
«Сейчас все так носят», - рассеянно пояснила Анюта, еще не пришедшая в себя от усилия.
«Кто такая? Где живет?»
«Как же я узнаю, коль вы мне времени совсем не дали».
«Нюшка! Не забывайся!»
«Простите, матушка-барыня!»
«То-то! А, знаешь, лучше добудь мне младенца женского пола. С самых первых дней жить начну».
«Как вы с вашей душой, да в несмышленое дите вселитесь!» - вскричала служанка.
«Тоже верно, неохота в мокрых пеленках валандаться. Да и мрут младенцы часто».
Анюта же имела в виду совсем другое. Где она найдет младенца, ненавидящего весь мир? А без соответствия чувств духу с живым телом не соединиться. Так говорил знакомый Брюса.
«Куда денется душа этой злюки, когда Евгения Львовна займет ее тело? Неважно. Вот что станется со мною?» - подумала Анюта. И вдруг со всей ясностью поняла, что останется одна, без барыни, и ветер будет носить неприкаянную душу над огромным городом, и будет она плакать, выть в потоках московского грязного воздуха…
«Эй, Нюшка, померла, что ль! Отведи девку в людскую и держи там, чтоб не убрела куда. Я думать буду». И барыня величаво поплыла сквозь руины дворца в свой будуар.
«Пойдем!» - Анюта с ненавистью дернула девчонку за незримую узду. И застыла.
Ненависть! Это чувство она испытала впервые, и оно ей понравилось. Анюта осознала, что существует. Прежде она всегда подчинялась кому-то: барыне, Петру Ивановичу с его сладкими речами и слабыми объятиями, да любому, кто вздумал бы ею командовать.
А тут она впервые поняла, что может сделать что-то, не спросясь. Да еще как поняла! Анюте показалось, будто она только что родилась. Необходимо было разобраться в новорожденных желаниях.
Пришлось даже остановиться: незнакомая умственная работа требовала всех сил. Конечно, она хочет остаться с барыней – это ясно. А тощая девка в штанах ей мешает. Оттого Анюта и ненавидит разлучницу. Тут все просто. Но ослушаться барыни она не может, и разозлиться на нее тоже. И это все осложняет.
Вот такая карусель. Что же делать?
Какое счастье, что барыня у себя в будуаре не слышит крамольных мыслей, и Анюта может схитрить: опозорит девку, выставит ее негодной, может, даже изуродует. На что барыне вселяться в одноглазую?
Вот Анюта и останется при хозяйке. Надо только хорошенько спрятать свои намеренья, чтоб барыня их не проведала. Например, можно петь «Есть кусточек среди поля, одинешенек стоит». Барыня облает за неурочное пение, но настоящих-то мыслей не услышит.
Выгонит девку. А уж следующее тело Анюта постарается добыть совсем негодное. Старое, или уродливое, или вовсе мужское. Барыня повыбирает, повыбирает, не найдет подходящего, да и плюнет. И потечет время для них по-прежнему.
Призрачная рабыня даже засмеялась – до того хорошо все рассудила! Она дернула за невидимую узду, но рука улетела в пустоту - повод свободно висел, ни к чему не привязанный! Задумавшись, она позабыла про девчонку, потеряла над ней власть и не заметила, как та сбежала.
И гордая Анюта, вознесшаяся было в мыслях выше хозяйки, вмиг сделалась Анютой прежней, ничтожной.
«Ой, мамочка моя родная, что же я натворила-то! Сживет меня со света барыня Евгения Львовна! И права будет! Где же я теперь окаянную девку сыщу?» - она заметалась, проносясь сквозь развалины стен и одичавшие кусты шиповника и боярышника. Шипы не могли причинить вреда призрачному телу Анюты, а той со страху и в голову не приходило, что едва ли живая девушка сможет забраться в непроходимые колючки.
Лена не подозревала, какие страсти творятся вокруг нее. Она просто вдруг обнаружила, что стоит перед входом в заброшенный дворец – иначе такой большой усадебный дом и не назовешь.
«Совсем я устала, - подумала девочка, - сплю на ходу. Нет, надо передохнуть. Спрячусь тут, передохну немножко».
Она поднялась по бывшей лестнице, теперь превратившуюся в осыпь щебня, наклонившись, пролезла в дыру на месте выбитой филенки.
Внутри, слава богу, не воняло. Откуда-то сверху пробивался бледный луч, точнее пучок лучей. Под ним громоздилось нечто светлое, вроде огромного совка снегоуборочной машины, направленного на пришелицу. Когда глаза немного освоились, Лена поняла, что стоит перед помпезной лестницей, двумя полукружьями поднимавшейся к освещенной лучом площадке, и уходящей выше во мрак.
«Ух ты!»
Ей тут же захотелось быть красавицей в диадеме и бальном платье, и встречать гостей. В темноте лестница казалась целой, но Лена поостереглась подниматься по ней, а решила устроиться где-нибудь под ступеньками.
Не дожидаясь, когда глаза окончательно привыкнут к полумраку, девочка стала ощупью пробираться вокруг лестничного крыла. Она поглядывала на луч, словно он помогал ей лучше видеть, и вдруг краем глаза заметила в слоистом луче фигуру дамы, складки ее платья состояли из теней и света. Лена вздрогнула и уставилась на явление в упор. Дама никуда не делась. Теперь Лена хорошо различала прическу с локонами по бокам лица, кружева, блеск ожерелья. Дама плыла в луче, оставаясь при этом на месте, как это делают пылинки, но потом все же покинула пределы света и пропала. Лена, будучи тормозом, стояла, открывши рот, и смотрела на пустой луч. В голове у нее было так же пусто – даже самой маломальской мыслишки не было. А что тут можно подумать?
«Нюшка! Аль провалилась! Где тебя черти носят?!»
Анюта не медля, явилась на зов, предстала перед барыней, как лист перед травой, и с облегчением увидела, что пропавшая девка тоже находится здесь, причем уже готовенькая, обомлевшая.
«Надумала я! – объявила барыня. - Все равно лучшего тела от тебя не дождешься! Да и ненадолго это - на полвека, не боле. Давай одевай меня в нее – как там тебя научили?»
Сбывалось страшное Анютино предвиденье. Ничегошеньки она не успела. Сейчас барыня уйдет в девкином теле и бросит ее! Надо что-то делать!
«Есть кусточек середь поля
Одинешенек стоит.
Он не сохнет и не вянет…», - затянула она, чтоб заглушить крамольные мысли.
«Ты чего, мать моя, сдурела, что ли, воешь, как на похоронах? Я тебе чего приказала?»
Анюта оглядела девчонку. Конечно, та замерла не по барской воле. Евгения Львовна и пальцем не шевельнула бы, чтоб остановить пленницу - на то у нее имелась Анюта. Девчонка сама застыла от страха.
Оранжевое пламя ненависти, недавно окружавшее злюку, сжалось теперь в крохотную искорку, не более зрачка, да и ту затопляло дрожащее свечение мерзкого цвета холодной перловки. Анюта хорошо знала этот цвет животного страха. Все без исключения попадавшие в усадьбу начинали светиться так же, после того, как Анюта с ними поиграет. А эта уже готовенькая допреж начала игры! Никак, барыню заметила? Ишь, какие мы нежные! Анюта облетела девку кругом, прикидывая, как объяснить барыне, что в нынешнем состоянии девчонка не годится – разозлить ее надо, а это очень трудно, почти невозможно, коль она уже испугалась. Лучше забрать у ее силы, да и выбросить.
«Это ты меня учить вздумала! - возмутилась барыня. – Больно много о себе возомнила!»
Вот у Евгении Львовны оранжевое пламя светилось, что закат на ветру – ярилась она на Анютку, да и на весь свет заодно.
«Ненавижу тебя, злыдню! Только и знаешь, что гадить!» - ругалась барыня.
Евгения Львовна подлетела к девчонке, повернулась задом и попыталась надеть ее, как шубу, услужливо поданную. Конечно, у нее ничего не вышло. Она пыталась войти передом, и боком, и присев, и еще по-всякому, много раз, и все без толку. Топотала, как петух вокруг курицы.
Анюте уж впору было затянуть песню про кусточек, так смешно у барыни выходило, что мысли крамольные сами на ум лезли, но та ее опередила:
«Чего лыбишься! Помогай, давай!» - даже ругаться забыла, уж так ей не терпелось почувствовать себя живой и молоденькой.
Остолбеневшая от встречи с призраком, Лена медленно приходила в себя, но при этом чувствовала себя очень и очень странно. Леденящий туман окутывал ее. Причем то и дело ее как бы пронзало холодными иглами – это призрачная Евгения Львовна раз за разом безуспешно пыталась влезть в нее и проходила насквозь.
«Барыня, барыня! Девка-то ума решилась со страху. Не годна она ноне! Нипочем в такую не войти!»
«Ну, так приводи ее в чувства скорее! Только и умеешь пугать, дура поротая! Нет, чтобы что бы барыне потрафить! Про все мне думать самой приходится!»
А Анюте того и надо было!
Свернула она кульком, кулаком собственные страхи, в глубинах души обретавшиеся, и шариком-раскидайчиком на резинке швырнула в девочку. В ответ та увидит свой собственный большой страх, перепугается до родимчика, завизжит, забьется в истерике. Барыня скажет: «Вот дура Нюшка! Припадочную нашла! Гони ее отсюда, чтоб и духу не было!»
Лена тихо, бочком, стала пробираться к выходу. Бежать она почему-то не решалась, словно чувствовала чье-то присутствие. Только бы выбраться из холода, только бы попасть на улицу, а уж там она помчится со всех ног.
И вдруг ее как ударило. Прежний страх был просто игрушкой.
Дверь загораживала огромная безглазая старуха: веки закрыты и провалились, глаза словно заросли, лицо - само страдание, руки шарят по воздуху – ищут Лену.
