- Дед, а расскажи, как ты видел хлестунов и жив остался!
Огонь жарко пылал в очаге, мальчик лежал на циновке, подперев лицо руками, а дед сидел рядом в самодельном кресле и курил трубочку. По крыше шумел дождь. Лучшего времени для рассказывания историй трудно было придумать.
- Да ты уж сто раз слышал!
- Ну и что! Все равно интересно!
Дед не заставил себя упрашивать. В конце концов, это была одна из главных историй его жизни.
- Ну, был я тогда мальцом – чуть постарше тебя. Жизнь меня не баловала. Батрачил я у Вара-мироеда, пас его коров. Шесть коров у него было, как сейчас помню: Старая, Розочка, Конопушка…
- Деда, я это знаю!
Мальчику не терпелось поскорее перепрыгнуть скучный зачин, и услышать собственно историю, но дед столько раз пересказывал свою байку, что повествование превратилось в своеобразный ритуал, отступить от которого было невозможно.
- Так рассказывать али как?
Мальчик кивнул головой в знак покорности и для развлечения стал вертеть задранными вверх ступнями. Дед продолжил загибать пальцы.
- …Мохнушка, Хромоножка, Рогатка. Гляди-ка, не забыл, а сколько лет прошло!
Мальчику дорогие дедушкины воспоминания были совсем не дороги. Душа его жаждала приключений.
- Так вот эта Рогатка – та еще оторва была: так и норовит рогом поддеть аль удрать куда. Доилась хорошо, только потому и не резали. А я наловчился корзины плести, пока стадо пасется. За корзину кто горбушку даст, кто пару яичек, а за большую…
Мальчик умоляюще смотрел на деда, не смея торопить.
- Ладно, ладно, - проворчал старик, пыхнул трубочкой, полюбовался на дымное кольцо и продолжил. – Сплел я как-то за день две добрых корзины, приготовился гнать стадо домой, глядь: а Рогатки-то нету. Видать, пока я над плетеньем корпел, она тягу дала. Ну, загнал я оставшихся коров на двор, от греха подальше, и, таясь от хозяина, пошел за Рогаткой. Заметь Вар меня – выдрал бы и все равно на ночь глядя погнал бы искать. Шутка ли – самую молочную корову упустил! Так что уж лучше я ушел небитым.
Вот теперь начиналась интересная часть дедовой истории. Мальчик сел, и во все глаза уставился на рассказчика, стараясь не пропустить ни слова. Дед, попыхивая трубочкой, и пряча в усах довольную улыбку, продолжал:
- Иду я, значит, по следу, гляжу, где трава примята, где объедена, где лепешка лежит, а след ведет прямиком к Поганому лесу! Ну, что мне делать?! Вперед идти невозможно, а тут еще туча со стороны моря заходит, черная такая, вся в молниях – того и гляди, гроза разразится. Назад того страшнее: хозяин прибьет, чем не попадя - искалечит, глазом не моргнет. Хозяина-то я знал, а про хлестунов только слыхал. Ну, думаю, может, Рогатка где на опушке пасется. Положился, стало быть, на удачу. Дурак был.
Вошел в лес. Уж стемнело. В затылок полная луна светит, сбоку – нет-нет, да полыхнет молния, так что тьма не кромешная. Зову я Рогатку, но потихоньку, потому как громко кричать боюсь. Надо сказать, что человек, что животина в буреломе одну и ту же дорогу выбирают – где пройти легче, поэтому я рассудил: если двину наугад, прямо к беглянке и выйду.
Вижу: впереди черные и белые пятна – то ли корова, то ли лунный свет на прогалине – не разберешь. Подошел ближе, бормочу: «Рогуша, Рогуша!» А дождь уже по листьям шлепает. Тут молния сверкнула, ярко, и вижу я, что подошел к самой Стене! Стена-то оказалась не высокая: мне по пояс будет, много – по грудь, но не это важно, а только стоят за ней две фигуры… Какие они: низкие ли, рослые – я со страху не понял, потому как увидел, что вместо рук у них длинные щупальца, ну, как у кракенов, а голов нету. Тулово просто кверху сужается. Тут гром грянул, и новая молния вспыхнула. Один хлестун гикнул, да как взмахнет щупальцем! А оно длинное, что твоя вожжа! Потом другой хлестнул! Я – бежать, да ногами в буреломе зацепился, грохнулся! Тут поганое щупальце меня и настигло! Я аж на миг сомлел от боли.
Дед подвигал шеей, точно удар горел до сих пор.
- Повезло, что в какую-то яму ухнул, хлестуны меня и потеряли. Полежал сколько-то, потом выбрался тайно и бежать. Дух перевел только на поле, у Варова дома. Как на двор вернулся – не помню! Пускай, думаю, хозяин меня лупит – больше ни за что в такую ужастину не пойду!
- А Рогатка? – спросил мальчик, хотя знал ответ.
- А что ей сделается! Эта скотина вредная, пока я по лесу бродил, домой прискакала. Стоит себе, злыдня, у яслей – жует. За день, поди, не наелась! Я под кормушку забился, трясусь весь, плачу, плечо огнем жжет, будто молнией его полоснуло, а перед глазами так и стоят две фигуры, черные, блестящие… Потом болел страшно, чуть не помер.
- Ишь, старый, чего на ночь глядя удумал мальцу рассказывать! Не ровен час, беду накличешь! – сказала бабушка, внося в дом ведро парного молока и ставя его на лавку. – А ты чего уши развесил, - напустилась она на внука. – Вот отхожу хворостиной по мягкому месту – будешь знать, как старого дурака слушать! Помоги лучше
- Я же их прозванием называю, а не настоящим именем, - пробурчал дед. – Настоящего не знаю, и знать не хочу.
Ритуал рассказа требовал, чтоб дед показал шрам от удара нечистого щупальца. Поэтому, закончив с бабушкой процеживать молоко через тряпочку, мальчик украдкой подошел к деду. Тот, косясь на жену, оттянул ворот рубахи и дал пощупать белый рубец, выделявшийся на старческой коже.
Шло время. Мальчик – а звали его Недом – вырос. Дед пристроил юнца к дальнему родственнику на тремок – двухмачтовое суденышко – ловить рыбу. Шустрый парнишка недолго бегал на подхвате и вскоре сделался настоящим рыбаком.
Теперь каждое утро, чуть свет, он уходил на лов, и к середине дня возвращался усталым, в прилипшей чешуе, с чувством исполненного долга, неся домой свою долю добычи, а после ярмарки – еще и деньги.
Жизнь текла ровно, по заветам предков. Сперва дед с бабкой кормили внука, теперь внук кормил деда с бабкой. На закат, где проходила заросшая Поганым лесом Стена, разделявшая людей и демонов, Нед, как и положено доброму селянину, не глядел, а уж не ходил и подавно. Рыбаки в своих плаваньях тоже держались восточной стороны, хотя на море никакой стены быть не могло. Как-то за кружкой пива старшие объяснили Неду, будто стена проходит и по дну тоже, а не видать ее, потому что песком занесло. Говорили, что все, кроме деда, кто видел Стену, сгинули. Рассказывали, будто в прежние времена в пору летних гроз наезжали из столицы особые молодцы – бить хлестунов. Да мало ли о чем еще болтали под хмельком! Но вообще упоминать Стену считалось неприличным – добрые люди о поганом не говорят.
Каждое утро Нед, выйдя на крыльцо, метал в намалеванного на щите хлестуна четыре ножа, потом выдергивал глубоко засевшие лезвия, обтирал и бережно убирал в перевязь на левом боку. Матерчатые щупальца чудища, прибитые колышками к треугольному тулову, потешно дергались от ударов. Обычай этот тоже был завещан предками, потому как в пограничной деревне всегда нужно быть начеку и ждать нападения, хоть никто из ныне живущих не помнит случая, чтоб демоны вылезали из-за Стены. Хлестуны поражали на расстоянии, поэтому метательный нож – лучшее против них оружие. Нед, как любой деревенский парень, умел метать ножи в прыжке и на бегу, также разом с обеих рук, и хитрым двойным ударом, когда ножи складывают лезвиями к рукояткам, и бросают одной рукой, да так, чтоб один нож летел прямо, а другой – с переворотом. Ножи метали все – без различия пола и возраста. Даже бабушка лишь недавно оставила воинские занятия, когда сослепу чуть не убила козу, чесавшуюся об измочаленный щит.
Не только острые лезвия обороняли от демонов, но и обережные знаки на рукоятках – кружочки с молниями.
В одно погожее утро капитан отважился плыть на Кучерявую банку – дальнюю отмель, где даже легкие волны кудрявились барашками. Место считалось опасным, зато там водилась голубая камбала, крупная, вкусная и дорогая.
Доплыли спокойно, но едва поставили сети, как горизонт обложило хмарью. Показалась туча. Она стремительно приближалась, подгоняемая молниями. Впереди летело мутно-желтое бесформенное облако.
Рыбаки бросились убирать сети, чтоб не потерять их. Но ветер крепчал, волны бесились. Нед никогда еще не попадал в такую переделку. Вместе с другими рыбаками он тянул и бросал сети на дно тремка. Наконец, капитан велел уходить. Кое-как отплыли. Ветром сорвало парус, пока возились со вторым, тремок отнесло к Морской Змее. Так звали течение, которое образовывалось при большом волнении. Направление его оставалось неизвестным, потому что те, кто побывал в нем и уцелел, рассказывали разное.
Сделалось темно. Волны швыряли тремок. Вода хлестала через борта со всех сторон и уже достигала пояса. Люди не столько управляли судном, сколько цеплялись за него. Нед безуспешно пытался удерживать гик в положении, показанном капитаном. Самого капитана за потоками воды он то видел, то не видел.
Поднялась громадная волна, нависла. И рухнула!
Вечность спустя Нед обнаружил себя среди сбесившейся воды, в обнимку с деревяшкой, на которой бился кусок шкота. Он обмотал линь вокруг руки, как сумел, и тут новая волна обрушилась сверху.
Ощущение было следующим: он лежит на твердом, и это твердое колышется. В щеку впилось что-то острое. Нед повернул голову, выдернул осколок ракушки. Он лежал на пляже, после шторма покрытом водорослями. Попытался сесть и задохнулся от боли в руке. Глянув, зажмурился от ужаса: кисть торчала вбок, как тюленья ласта, а на запястье вздулась страшная шишка. Откуда взялась на руке веревка, он не помнил. «Хорошо, что рука левая», – мелькнула мысль. Значит, верил, что все обойдется. Осторожно, поддерживая искалеченную руку уцелевшей, он поднял ее к груди и прижал, только после этого кое-как сел. Боль стала терпимой. Берег плясал и вертелся, что твои волны. Неда вырвало, в основном, водой. Он попытался встать, но пляж взбрыкнул, и плохо пришлось бы больной руке, кабы парень не извернулся в падении. А так только локоть ушиб, да привычно уже взвыл от боли, помянув черным словом все беды разом. Зато заметил в прибрежных скалах впадину и двинулся туда, чтобы укрыться подобно раненому животному. Он понятия не имел, где находится, что стало с людьми и тремком.
Все случилось слишком быстро, так быстро, что его разумения не хватало, особенно в нынешнем состоянии. Только утром он сбегал с родного крыльца, а днем заброшен неизвестно куда, один-одинешенек. Или прошло больше времени?
Шатаясь, Нед кое-как доковылял до убежища, но твердь снова предательски вывернулась из-под ног, и он рухнул, не дойдя пары шагов.
Перед лицом его немедленно возникла босая смуглая ступня, кто-то подхватил его подмышки, переворачивая – рука взорвалась ослепительной болью. Нед заорал, но вопля не услышал, поскольку потерял сознание. Сквозь беспамятство его настигла новая волна боли, и милосердное забытье сомкнулось вокруг.
Нед открыл глаза. Сверху нависал свод пещеры с золотистыми отражениями волн. Световой кружок, видимо, отраженный от воды в какой-то посудине, ласково подмигивал. Рука не болела – только ныла чуток. Он тихонько пошевелил пальцами, покосился на нее – запястье стягивала ловко наложенная повязка из серого полотна. Он лежал на сухих водорослях. Пахло солью, йодом - хорошими морскими запахами. Еще какими-то травами. И дымком.
Нед глянул вбок. Костер от него заслоняла его же одежда, распяленная для просушки на поставленных дыбом корягах. Там же висела чужая длинная рубаха, похожая на платье. Сбоку сохла пустая перевязь. Нед машинально потянулся к левому боку – ножей, само собой, не было. Его оставили голым и беззащитным. Но раз кто-то уложил его удобно, полечил руку, даже озаботился сушкой одежды – этот «кто-то» едва ли мог быть врагом.
Нед сел. Грот слегка покачивался. Но так всегда бывает, когда ступишь на землю после долгого плавания.
Из-за развешанных вещей вышла девушка. Голая. И очень красивая. Нед никогда таких не видел. Он вообще никогда не видел голых девушек. Эта была какая-то дикая. Золотая, словно кобылица, гибкая, как лоза, и с движениями плавными, как у волны.
«Наверное, морская дева!» - подумал Нед, поначалу не в силах даже моргнуть, не то, что отвести глаз.
- Очухался? – спросила девушка, как ни в чем не бывало. Она держалась так, словно была полностью одета и даже принаряжена. И Нед решил не стесняться наготы, раз у морских дев так заведено. Только, как бы ненароком, свел колени, прикрывая причинное место.
- Рука не болит?
- Нет, - отвечал Нед, невольно улыбаясь. – Это ты ее вылечила?
- Я вправила вывих. Пара дней – и заживет. Откуда ты такой взялся? – спросила она.
- Тремок «Барабулька», - представился он враз осипшим голосом и откашлялся.
Судя по сведенным бровям, она понимала плохо.
- Кораблекрушение, значит?
- Ну да. Ловили на Кучерявой банке, а как начался шторм, нас потащила Морская Змея.
- Морская змея? – недоверчиво переспросила девушка.
- Течение так называется.
- А! Значит, ты из дальних краев! Я таких названий и не слыхивала.
Она произносила слова нараспев, повышая голос в конце фраз, словно удивлялась. Парню ее говор показался непривычным, но милым.
- А ты кто будешь? – спросил он
- Берегиня. Ну, стану скоро, как мать разрешит. Она-то уж давно берегиня,, и бабка моя была берегиней, и прабабка тоже. И дочка, когда родится у меня, тоже будет берегиней.
- Это такие русалки?
Девушка расхохоталась, запрокинув голову. Она шагнула и оказалась перед Недом. Села рядом. У него аж дух захватило.
- Берегини – это женщины, которые лечат, накладывают добрые заклятия.
- Знахарки!
- Ну, пускай знахарки!
От ее золотистой кожи шел жар, а груди были нежными, как морские анемоны. Черные глаза заслонили Неду весь мир, вдруг запахнувший розмарином. Она вынула гребень из волос, и те упали ночным покровом
- Ты голый, я голая, и никого рядом нет. Чем же мы с тобой займемся, а, любый?
Ответить Нед не смог, потому что рот его оказался запечатан ее губами. Сладостная волна подхватила парня. Последняя разумная мысль была такая: «Ох, точно, не человек она! Чудо морское! Может, я утонул?»
Нед готов был повторять случившееся вновь и вновь, но девушка вскочила, закрутила волосы, скрепила их гребнем, натянула подсохшее платьишко, и сделалась почти обыкновенной, недоступной, и оттого еще более желанной.
- Как звать-то тебя, «Барабулька»? – спросила она. – Пора бы уж нам познакомиться!
- Нед.
- А я Нейя.
«Какое красивое имя», - подумал Нед, но промолчал. Он не умел говорить нежности.
- Ща уху спроворим! – заявила Нейя. Она зачерпнула котелком из бочонка, встревожив водяные отражения на потолке. Набросала в котелок кусков сушеной рыбы, сушеных водорослей, сухарей – и повесила над огнем. В костре горел сухой плавник, и котелок висел на рогатке из плавника, и одежда сохла на больших выбеленных корягах. Бочонок, видимо, тоже был подарком моря.
- Это мое убежище, - пояснила девушка. – У меня вдоль по берегу много таких. Но это – любимое. Я на скалах для мамы травы собираю. Часто ночую тут. А этот ливень так быстро налетел, что я спрятаться не успела, промокла. Зато вот тебя нашла.
Девушка вынула откуда-то две плоских ракушки, и едоки принялись хлебать из котелка варево этими природными ложками.
Огонь жарко пылал в очаге, мальчик лежал на циновке, подперев лицо руками, а дед сидел рядом в самодельном кресле и курил трубочку. По крыше шумел дождь. Лучшего времени для рассказывания историй трудно было придумать.
- Да ты уж сто раз слышал!
- Ну и что! Все равно интересно!
Дед не заставил себя упрашивать. В конце концов, это была одна из главных историй его жизни.
- Ну, был я тогда мальцом – чуть постарше тебя. Жизнь меня не баловала. Батрачил я у Вара-мироеда, пас его коров. Шесть коров у него было, как сейчас помню: Старая, Розочка, Конопушка…
- Деда, я это знаю!
Мальчику не терпелось поскорее перепрыгнуть скучный зачин, и услышать собственно историю, но дед столько раз пересказывал свою байку, что повествование превратилось в своеобразный ритуал, отступить от которого было невозможно.
- Так рассказывать али как?
Мальчик кивнул головой в знак покорности и для развлечения стал вертеть задранными вверх ступнями. Дед продолжил загибать пальцы.
- …Мохнушка, Хромоножка, Рогатка. Гляди-ка, не забыл, а сколько лет прошло!
Мальчику дорогие дедушкины воспоминания были совсем не дороги. Душа его жаждала приключений.
- Так вот эта Рогатка – та еще оторва была: так и норовит рогом поддеть аль удрать куда. Доилась хорошо, только потому и не резали. А я наловчился корзины плести, пока стадо пасется. За корзину кто горбушку даст, кто пару яичек, а за большую…
Мальчик умоляюще смотрел на деда, не смея торопить.
- Ладно, ладно, - проворчал старик, пыхнул трубочкой, полюбовался на дымное кольцо и продолжил. – Сплел я как-то за день две добрых корзины, приготовился гнать стадо домой, глядь: а Рогатки-то нету. Видать, пока я над плетеньем корпел, она тягу дала. Ну, загнал я оставшихся коров на двор, от греха подальше, и, таясь от хозяина, пошел за Рогаткой. Заметь Вар меня – выдрал бы и все равно на ночь глядя погнал бы искать. Шутка ли – самую молочную корову упустил! Так что уж лучше я ушел небитым.
Вот теперь начиналась интересная часть дедовой истории. Мальчик сел, и во все глаза уставился на рассказчика, стараясь не пропустить ни слова. Дед, попыхивая трубочкой, и пряча в усах довольную улыбку, продолжал:
- Иду я, значит, по следу, гляжу, где трава примята, где объедена, где лепешка лежит, а след ведет прямиком к Поганому лесу! Ну, что мне делать?! Вперед идти невозможно, а тут еще туча со стороны моря заходит, черная такая, вся в молниях – того и гляди, гроза разразится. Назад того страшнее: хозяин прибьет, чем не попадя - искалечит, глазом не моргнет. Хозяина-то я знал, а про хлестунов только слыхал. Ну, думаю, может, Рогатка где на опушке пасется. Положился, стало быть, на удачу. Дурак был.
Вошел в лес. Уж стемнело. В затылок полная луна светит, сбоку – нет-нет, да полыхнет молния, так что тьма не кромешная. Зову я Рогатку, но потихоньку, потому как громко кричать боюсь. Надо сказать, что человек, что животина в буреломе одну и ту же дорогу выбирают – где пройти легче, поэтому я рассудил: если двину наугад, прямо к беглянке и выйду.
Вижу: впереди черные и белые пятна – то ли корова, то ли лунный свет на прогалине – не разберешь. Подошел ближе, бормочу: «Рогуша, Рогуша!» А дождь уже по листьям шлепает. Тут молния сверкнула, ярко, и вижу я, что подошел к самой Стене! Стена-то оказалась не высокая: мне по пояс будет, много – по грудь, но не это важно, а только стоят за ней две фигуры… Какие они: низкие ли, рослые – я со страху не понял, потому как увидел, что вместо рук у них длинные щупальца, ну, как у кракенов, а голов нету. Тулово просто кверху сужается. Тут гром грянул, и новая молния вспыхнула. Один хлестун гикнул, да как взмахнет щупальцем! А оно длинное, что твоя вожжа! Потом другой хлестнул! Я – бежать, да ногами в буреломе зацепился, грохнулся! Тут поганое щупальце меня и настигло! Я аж на миг сомлел от боли.
Дед подвигал шеей, точно удар горел до сих пор.
- Повезло, что в какую-то яму ухнул, хлестуны меня и потеряли. Полежал сколько-то, потом выбрался тайно и бежать. Дух перевел только на поле, у Варова дома. Как на двор вернулся – не помню! Пускай, думаю, хозяин меня лупит – больше ни за что в такую ужастину не пойду!
- А Рогатка? – спросил мальчик, хотя знал ответ.
- А что ей сделается! Эта скотина вредная, пока я по лесу бродил, домой прискакала. Стоит себе, злыдня, у яслей – жует. За день, поди, не наелась! Я под кормушку забился, трясусь весь, плачу, плечо огнем жжет, будто молнией его полоснуло, а перед глазами так и стоят две фигуры, черные, блестящие… Потом болел страшно, чуть не помер.
- Ишь, старый, чего на ночь глядя удумал мальцу рассказывать! Не ровен час, беду накличешь! – сказала бабушка, внося в дом ведро парного молока и ставя его на лавку. – А ты чего уши развесил, - напустилась она на внука. – Вот отхожу хворостиной по мягкому месту – будешь знать, как старого дурака слушать! Помоги лучше
- Я же их прозванием называю, а не настоящим именем, - пробурчал дед. – Настоящего не знаю, и знать не хочу.
Ритуал рассказа требовал, чтоб дед показал шрам от удара нечистого щупальца. Поэтому, закончив с бабушкой процеживать молоко через тряпочку, мальчик украдкой подошел к деду. Тот, косясь на жену, оттянул ворот рубахи и дал пощупать белый рубец, выделявшийся на старческой коже.
Шло время. Мальчик – а звали его Недом – вырос. Дед пристроил юнца к дальнему родственнику на тремок – двухмачтовое суденышко – ловить рыбу. Шустрый парнишка недолго бегал на подхвате и вскоре сделался настоящим рыбаком.
Теперь каждое утро, чуть свет, он уходил на лов, и к середине дня возвращался усталым, в прилипшей чешуе, с чувством исполненного долга, неся домой свою долю добычи, а после ярмарки – еще и деньги.
Жизнь текла ровно, по заветам предков. Сперва дед с бабкой кормили внука, теперь внук кормил деда с бабкой. На закат, где проходила заросшая Поганым лесом Стена, разделявшая людей и демонов, Нед, как и положено доброму селянину, не глядел, а уж не ходил и подавно. Рыбаки в своих плаваньях тоже держались восточной стороны, хотя на море никакой стены быть не могло. Как-то за кружкой пива старшие объяснили Неду, будто стена проходит и по дну тоже, а не видать ее, потому что песком занесло. Говорили, что все, кроме деда, кто видел Стену, сгинули. Рассказывали, будто в прежние времена в пору летних гроз наезжали из столицы особые молодцы – бить хлестунов. Да мало ли о чем еще болтали под хмельком! Но вообще упоминать Стену считалось неприличным – добрые люди о поганом не говорят.
Каждое утро Нед, выйдя на крыльцо, метал в намалеванного на щите хлестуна четыре ножа, потом выдергивал глубоко засевшие лезвия, обтирал и бережно убирал в перевязь на левом боку. Матерчатые щупальца чудища, прибитые колышками к треугольному тулову, потешно дергались от ударов. Обычай этот тоже был завещан предками, потому как в пограничной деревне всегда нужно быть начеку и ждать нападения, хоть никто из ныне живущих не помнит случая, чтоб демоны вылезали из-за Стены. Хлестуны поражали на расстоянии, поэтому метательный нож – лучшее против них оружие. Нед, как любой деревенский парень, умел метать ножи в прыжке и на бегу, также разом с обеих рук, и хитрым двойным ударом, когда ножи складывают лезвиями к рукояткам, и бросают одной рукой, да так, чтоб один нож летел прямо, а другой – с переворотом. Ножи метали все – без различия пола и возраста. Даже бабушка лишь недавно оставила воинские занятия, когда сослепу чуть не убила козу, чесавшуюся об измочаленный щит.
Не только острые лезвия обороняли от демонов, но и обережные знаки на рукоятках – кружочки с молниями.
В одно погожее утро капитан отважился плыть на Кучерявую банку – дальнюю отмель, где даже легкие волны кудрявились барашками. Место считалось опасным, зато там водилась голубая камбала, крупная, вкусная и дорогая.
Доплыли спокойно, но едва поставили сети, как горизонт обложило хмарью. Показалась туча. Она стремительно приближалась, подгоняемая молниями. Впереди летело мутно-желтое бесформенное облако.
Рыбаки бросились убирать сети, чтоб не потерять их. Но ветер крепчал, волны бесились. Нед никогда еще не попадал в такую переделку. Вместе с другими рыбаками он тянул и бросал сети на дно тремка. Наконец, капитан велел уходить. Кое-как отплыли. Ветром сорвало парус, пока возились со вторым, тремок отнесло к Морской Змее. Так звали течение, которое образовывалось при большом волнении. Направление его оставалось неизвестным, потому что те, кто побывал в нем и уцелел, рассказывали разное.
Сделалось темно. Волны швыряли тремок. Вода хлестала через борта со всех сторон и уже достигала пояса. Люди не столько управляли судном, сколько цеплялись за него. Нед безуспешно пытался удерживать гик в положении, показанном капитаном. Самого капитана за потоками воды он то видел, то не видел.
Поднялась громадная волна, нависла. И рухнула!
Вечность спустя Нед обнаружил себя среди сбесившейся воды, в обнимку с деревяшкой, на которой бился кусок шкота. Он обмотал линь вокруг руки, как сумел, и тут новая волна обрушилась сверху.
Ощущение было следующим: он лежит на твердом, и это твердое колышется. В щеку впилось что-то острое. Нед повернул голову, выдернул осколок ракушки. Он лежал на пляже, после шторма покрытом водорослями. Попытался сесть и задохнулся от боли в руке. Глянув, зажмурился от ужаса: кисть торчала вбок, как тюленья ласта, а на запястье вздулась страшная шишка. Откуда взялась на руке веревка, он не помнил. «Хорошо, что рука левая», – мелькнула мысль. Значит, верил, что все обойдется. Осторожно, поддерживая искалеченную руку уцелевшей, он поднял ее к груди и прижал, только после этого кое-как сел. Боль стала терпимой. Берег плясал и вертелся, что твои волны. Неда вырвало, в основном, водой. Он попытался встать, но пляж взбрыкнул, и плохо пришлось бы больной руке, кабы парень не извернулся в падении. А так только локоть ушиб, да привычно уже взвыл от боли, помянув черным словом все беды разом. Зато заметил в прибрежных скалах впадину и двинулся туда, чтобы укрыться подобно раненому животному. Он понятия не имел, где находится, что стало с людьми и тремком.
Все случилось слишком быстро, так быстро, что его разумения не хватало, особенно в нынешнем состоянии. Только утром он сбегал с родного крыльца, а днем заброшен неизвестно куда, один-одинешенек. Или прошло больше времени?
Шатаясь, Нед кое-как доковылял до убежища, но твердь снова предательски вывернулась из-под ног, и он рухнул, не дойдя пары шагов.
Перед лицом его немедленно возникла босая смуглая ступня, кто-то подхватил его подмышки, переворачивая – рука взорвалась ослепительной болью. Нед заорал, но вопля не услышал, поскольку потерял сознание. Сквозь беспамятство его настигла новая волна боли, и милосердное забытье сомкнулось вокруг.
Нед открыл глаза. Сверху нависал свод пещеры с золотистыми отражениями волн. Световой кружок, видимо, отраженный от воды в какой-то посудине, ласково подмигивал. Рука не болела – только ныла чуток. Он тихонько пошевелил пальцами, покосился на нее – запястье стягивала ловко наложенная повязка из серого полотна. Он лежал на сухих водорослях. Пахло солью, йодом - хорошими морскими запахами. Еще какими-то травами. И дымком.
Нед глянул вбок. Костер от него заслоняла его же одежда, распяленная для просушки на поставленных дыбом корягах. Там же висела чужая длинная рубаха, похожая на платье. Сбоку сохла пустая перевязь. Нед машинально потянулся к левому боку – ножей, само собой, не было. Его оставили голым и беззащитным. Но раз кто-то уложил его удобно, полечил руку, даже озаботился сушкой одежды – этот «кто-то» едва ли мог быть врагом.
Нед сел. Грот слегка покачивался. Но так всегда бывает, когда ступишь на землю после долгого плавания.
Из-за развешанных вещей вышла девушка. Голая. И очень красивая. Нед никогда таких не видел. Он вообще никогда не видел голых девушек. Эта была какая-то дикая. Золотая, словно кобылица, гибкая, как лоза, и с движениями плавными, как у волны.
«Наверное, морская дева!» - подумал Нед, поначалу не в силах даже моргнуть, не то, что отвести глаз.
- Очухался? – спросила девушка, как ни в чем не бывало. Она держалась так, словно была полностью одета и даже принаряжена. И Нед решил не стесняться наготы, раз у морских дев так заведено. Только, как бы ненароком, свел колени, прикрывая причинное место.
- Рука не болит?
- Нет, - отвечал Нед, невольно улыбаясь. – Это ты ее вылечила?
- Я вправила вывих. Пара дней – и заживет. Откуда ты такой взялся? – спросила она.
- Тремок «Барабулька», - представился он враз осипшим голосом и откашлялся.
Судя по сведенным бровям, она понимала плохо.
- Кораблекрушение, значит?
- Ну да. Ловили на Кучерявой банке, а как начался шторм, нас потащила Морская Змея.
- Морская змея? – недоверчиво переспросила девушка.
- Течение так называется.
- А! Значит, ты из дальних краев! Я таких названий и не слыхивала.
Она произносила слова нараспев, повышая голос в конце фраз, словно удивлялась. Парню ее говор показался непривычным, но милым.
- А ты кто будешь? – спросил он
- Берегиня. Ну, стану скоро, как мать разрешит. Она-то уж давно берегиня,, и бабка моя была берегиней, и прабабка тоже. И дочка, когда родится у меня, тоже будет берегиней.
- Это такие русалки?
Девушка расхохоталась, запрокинув голову. Она шагнула и оказалась перед Недом. Села рядом. У него аж дух захватило.
- Берегини – это женщины, которые лечат, накладывают добрые заклятия.
- Знахарки!
- Ну, пускай знахарки!
От ее золотистой кожи шел жар, а груди были нежными, как морские анемоны. Черные глаза заслонили Неду весь мир, вдруг запахнувший розмарином. Она вынула гребень из волос, и те упали ночным покровом
- Ты голый, я голая, и никого рядом нет. Чем же мы с тобой займемся, а, любый?
Ответить Нед не смог, потому что рот его оказался запечатан ее губами. Сладостная волна подхватила парня. Последняя разумная мысль была такая: «Ох, точно, не человек она! Чудо морское! Может, я утонул?»
Нед готов был повторять случившееся вновь и вновь, но девушка вскочила, закрутила волосы, скрепила их гребнем, натянула подсохшее платьишко, и сделалась почти обыкновенной, недоступной, и оттого еще более желанной.
- Как звать-то тебя, «Барабулька»? – спросила она. – Пора бы уж нам познакомиться!
- Нед.
- А я Нейя.
«Какое красивое имя», - подумал Нед, но промолчал. Он не умел говорить нежности.
- Ща уху спроворим! – заявила Нейя. Она зачерпнула котелком из бочонка, встревожив водяные отражения на потолке. Набросала в котелок кусков сушеной рыбы, сушеных водорослей, сухарей – и повесила над огнем. В костре горел сухой плавник, и котелок висел на рогатке из плавника, и одежда сохла на больших выбеленных корягах. Бочонок, видимо, тоже был подарком моря.
- Это мое убежище, - пояснила девушка. – У меня вдоль по берегу много таких. Но это – любимое. Я на скалах для мамы травы собираю. Часто ночую тут. А этот ливень так быстро налетел, что я спрятаться не успела, промокла. Зато вот тебя нашла.
Девушка вынула откуда-то две плоских ракушки, и едоки принялись хлебать из котелка варево этими природными ложками.
