духами и предками? Почему мир вокруг нас сер и безжизненен? Почему пастбища наши скудны, кони – немощны, а дети – хилы? Почему перестали предки отвечать нашим мольбам? Неужто молитвы не достигают их чутких ушей, утыкаясь в закрытое тяжелыми облаками небо? Как могу я, бхагат Мулдахра, исполнить свой долг и помочь своему народу, если боги глухи?
Но небо молчало. И сухие степные травы безмолвно качались под легким ветерком. Понурив голову, Мулдахра ушла в шатер, где жила и училась у мудрой Фахык. Подкормив огонь парой сухих веток и окурив черепа тотемных животных дымом, Мулдахра улеглась спать. И явился к ней во сне огромный горящий черный жеребец. Глаза его были красными, а позади над самым горизонтом вставала круглая Луна, какой Мулдахра никогда в жизни не видела. И заговорил он человеческим голосом.
– Я услышал твой плач, Мулдахра. Услышал и решил, что настала пора помочь подлунным жителям, прозябающим в скорби и усталости. Эти края поразила жестокая болезнь и они давно не могут отправиться. Мир ваш накрыт огромным плотным куполом из зла и несчастий и не достигают больше ушей предков и духов ваши мольбы. Если чувствуешь в себе силу – то предстоит тебе отправится на север, на юг, на запад и на восток, далеко от кочевий племени тулэбэй. В тех краях ты отыщешь ответы на свои вопросы и сможешь разрушить оковы зла, чтобы дозваться до предков. И голос мой станет твоей опорой в путешествии.
И вспыхнув ярким пламенем, жеребец исчез, а Мулдахра проснулась. Едва разлепив глаза, юная бхагат выскочила из шатра наружу, подняла глаза к небу, но ни Луны, ни красавца-коня, ни знаков от предков не узрела – лишь огромную темно-серую да беззвучную громаду.
Дотерпев до скупого рассвета, Мулдахра пошла на поклон к великому сунну племени и потребовала созвать собрание старейшин. Старцы удивились просьбе юной бхагат, не пожелавшей прежде ни с кем ничего обсудить, но явились к утреннему костру. Накрапывал мелкий дождь и собравшиеся мечтали о том, чтобы убраться под надежные кожаные крыши шатров. Выпрямившись в струнку, перед старейшинами стояла Мулдахра. Облачаясь в традиционный ритуальный наряд из множества юбок, украсив голову косами, талию – широким кушаком и передником, а руки и шею – украшениями из множества бусин, бхагат выглядела красиво и празднично. И совершенно неуместно. Женушки и старухи, кучкой прижимавшиеся к костру с противоположной стороны, зашептались, что у ученицы старой Фахык, наверное, не все дома.
– Мы собрались здесь по твоему зову, Мулдахра, – произнес великий сунн, оглаживая длинную тонкую бородку крючковатыми пальцами. – Что тревожит тебя, дитя?
– Этой ночью во сне мне явился бог степи и коней Ындэк, – торжественно произнесла Мулдахра. Глупые женщины тут же переполошились и запричитали. А мудрая Фахык, опиравшаяся на длинный узловатый посох, сузила подслеповатые глазки и внимательно уставилась в костер. – По его воле я должна покинуть племя и отринуть ученичество. Ради помощи всем живым и мертвым.
– Твой долг быть со своим племенем, Мулдахра! – всплеснул руками великий сунн. – Как ты можешь нас покинуть в час заботы и нужды? Скоро уж закончится зимовье, и пора нам будет трогаться в путь!
– Меня поведет дух Ындэка, о, великий сунн. Он говорит, что мой долг также и в помощи другим, не только – нашему племени.
– Тогда поступай, как знаешь, – махнул рукой сунн племени, – Но знай, всем помочь нельзя, а помочь оставленному ближнему может не хватить времени и сил.
И собравшиеся начали расходиться. Кто-то глядел в сторону Мулдахры неодобрительно, кто-то корчил рожицы или презрительно отводил нос. В их понимании бхагат совершала великий грех – оставляла тех, кто ей доверился без помощи и наставления, а мертвых и духов – без заботы живых. Лишь старая Фахык попрощалась с отступницей, одарив девушку напоследок маленьким золотым кулоном в виде лошадиной головы.
Собравшись в дорогу, оставив ученический венец и немногословную Фахык, бхагат Мулдахра вывела коня и помчалась далеко-далеко от стойбища своего племени тулэбэй. Она торопилась успеть на север, на юг, на запад и на восток – в те страны, которые нуждались в ней. А она – в них. Так сказал и напутствовал Ындэк. Мулдахра чувствовала, что бог степи и коней теперь незримо будет находиться рядом с ней.
Но чем дальше оставался родной дом, тем сильнее опускались плечи юной Мулдахры, тем чаще она оборачивалась через левое плечо и сомневалась в своем решении. Ведь там осталась родня и племя, которое нуждалось в ней. И тогда Ындэк рассказывал ей сказки о древних государствах и дальних походах, о премудрых птицах и старинных забытых руинах. Так проходили их дни. Преисполняясь силы духа, бхагат гнала коня вперед, к далеким северным скалам, а устав – зажимала в кулаке золотой кулон и шептала предкам слова благодарности.
Покинув кочевья племени тулэбэй, племени ларссык, племени камалдэк и множества других, имен которых Мулдахра уже не знала, бхагат поняла, что совсем потерялась и едва различает юг от севера, а верх от низа. Серая мгла накрывала мир. Серый безжизненный ковыль шевелился под ногами. Серое небо туч заполняло все пространство над головой до самого горизонта. Юная девушка почувствовала, что от подступающего страха перед этим огромным бесконечным серым нечто, у нее трясутся поджилки и дрожат, как от холода, губы. И тогда Ындэк прошептал прямо на ухо.
– Ложись-ка спать, Мулдахра, под той большой корягой. Утро вечера мудренее.
И Мулдахра легла спать под корягой, накрывшись теплой лошадиной попоной, обняв за шею доброго тулэбэйского степняка. А над головой свистел холодный ветер и что-то всю ночь кряхтел и шептал.
На утро Мулдахра не узнала родную свою степь. Серый выцветший ковыль будто налился новой жизнью – распрямился, распустил белоснежные кудри. И вокруг, куда хватало взгляда, меж травянистых пучков распустились яркие желтые цветы. Бхагат изумленно протерла глаза, пытаясь сбросить наваждение, ведь никогда раньше она не видела таких ярких, жизнерадостных красок. Но сколько бы Мулдахра не хлопала ресницами – а цветы оставались на месте. И тогда девушка, забыв все на свете, кинулась их собирать. Маленькие, неказистые, всего с четырьмя лепестками, но они были самым прекрасным, что когда-либо видела она раньше.
– Стой, глупая! – вдруг закричал духа Ындэка. – Цветы эти не из подлунного мира! Погубят они тебя.
Но было поздно. Из-за зарослей ковыля, никем незамеченный, подобрался к Мулдахре большой скорпион. И прыгнул. И ужалил в самое сердце.
Бхагат пошатнулась и выронила букет. Ноги вдруг стали мягкими, голова закружилась, а в ушах заколотило ударами ритуального бубна. Холод пробрал до самых костей. И тут на землю что-то упало, заблестев. Превозмогая страх и дрожь, Мулдахра пошарила рукой по земле и нащупала золотой кулон в виде лошадиной головы. Расколотый на пять частей. На него пришлась вся мощь скорпионьего ядовитого удара. Вздохнул Ындэк.
– Повезло тебе. Мудрая Фахык знала, чем тебя одаривать.
Всплакнув над своей глупостью и торопливостью, которые лишили оберега и памяти о доме, Мулдахра спрятала осколки в карман и вновь огляделась вокруг. Истлел и исчез букет цветов, белые нити ковыля вновь обернулись сплошным серым полотном, и скорпион исчез где-то в густых зарослях. Ушло наваждение.
– Будь осторожнее и осмотрительнее в следующий раз, Мулдахра, – напутствовал Ындэк. – Многое тебе предстоит совершить с твердой рукой, холодным разумом и сильным сердцем, чтобы исполнить свой долг перед всеми живыми и мертвыми. Не отвлекайся на сиюминутные мелочи, какими бы важными и великолепными они тебе не казались. Все это проходящее. Лишь в самом конце пути получишь ты истинную награду.
– Я буду мудрее и осмотрительнее, бог степи и коней. Прости, что не послушала тебя в этот раз.
И, собравшись с силами, ведомая голосом Ындэка, Мулдахра взобралась на своего жеребца и отправилась дальше на север. Там, впереди уже виднелись покрытые снегом вершины синих гор. А самые высокие пики терялись в тумане и бесконечных серых тучах, накрывавших мир.
И вот Мулдахра, сопровождаемая Ындэком, добралась до самого подножия великих северных гор. Редко кто из ее народа забирался так далеко на север. А места вокруг казались совершенно необитаемыми. Никто не пел песен, не перегонял скот и не чинил кожаных крыш семейных шатров. Увидела вдруг бхагат, что на большой круче из острых камней сидит огромный Гриф и чистит перья. Стоило только ей подойти поближе, как Гриф вскинул голову и громко прокаркал.
– Кто идет? Чего тебе здесь надо, человечье дитя?
– Я – бхагат Мулдахра, – громко отвечала девушка, не убоявшись грозного голоса Грифа. – Иду на север, на юг, на запад и на восток, ведомая богом степи и коней Ындэком. Потому что те края поражены болезнью и там живут народы, которые во мне очень нуждаются.
– Уходи, глупая смертная! – захихикал Гриф. – Никто тут в тебе не нуждается, никому твоя помощь не надобна. В этих горах никто друг другу не друг и не товарищ. Каждый для каждого – еда и законная добыча. Я и тебя съем, коли не уберешься с глаз долой.
– Как же живете вы здесь, без помощи и поддержки? – удивилась и задумалась Мулдахра. – Как живете вы без бхагат? Как вы почитаете ваших живых и мертвых, если каждый друг друга ест?
– А вот так! – захохотал громче прежнего Гриф и захлопал крыльями так, что с кручи посыпались мелкие камни. – Я вот ни с кем не дружу и никого не поддерживаю. А если и дружу, то обязательно предам. Я украл овечку у одного фермера и съел ее у него на глазах. А ведь когда-то мы дружили! Вот такая у нас жизнь чудесная и без ваших бхагат.
Мулдахра ужаснулась. Так он предает друзей, отбирает у них самое дорогое и даже гордится этим?!
– Неужели ты и фермера съел? – прошептала бхагат, прикрыв ладошками рот, сама не веря в то, что говорит. А Гриф задумался.
– Значит я недостаточно гадок… Ведь фермера я не съел. Лишь посмеялся над его горем.
– Неужели тебе совсем не стыдно?! – закричала Мулдахра и крик ее разнесся под самым небом. – Как еще Великая богиня-мать Узул позволяет тебе жить на этом свете и подпирать этими крыльями горы?!
– Богиня-мать нас больше не слышит, – нахохлился Гриф. – Ей нет до нас дела, а значит мы можем делать, что хотим. Никто не придет и не накажет.
– Люди придут, – твердо ответила Мулдахра и бусины на ее шее и запястьях зазвенели. – Люди, которых ты предавал и обижал придут к тебе, о мудрый Гриф-предатель-живого, и спросят, за что ты так с ними. Что же ты им ответишь?
– Чтобы они тоже делали, что хотят, – отвечал Гриф, сложив крылья, злобно посматривая на маленькую, но бесстрашную бхагат.
– А если они захотят спросить про твои черные дела? А если они припомнят тебе все предательства, которые ты совершил? Если их молитвы услышит Великая богиня-мать Узул, как встретишься ты с ней за пределами подлунного мира?
– Мать не будет наказывать своих детей, – всхлипнул Гриф. Слова юной бхагат сбили с него спесь, а злоба и вседозволенность еще не вытеснили уважение к родителям. – Мать выслушает и простит.
– Великая богиня-мать Узул накажет тебя за все твои злодеяния, – сказала Мулдахра твердо, как бы, зачитывая приговор племени. – И больше никогда она не посмотрит в твою сторону. И отберет твои крылья, и ты не сможешь взлетать больше к Луне.
– О, Великая богиня-мать Узул, прости меня! – зарыдал усовещенный Гриф. – Я перестал верить в то, что ты нас слышишь, и начал совершать безобразные поступки! Я съел любимую овечку несчастного фермера и теперь мне стыдно за свой поступок… О, прости, Великая богиня-мать Узул!
Гриф заметался на своей круче, раскидывая вокруг крупные и мелкие камни. Мулдахра едва успела отскочить, чтобы не попасть под камнепад. А Гриф взлетел, причитая, и стремился все выше, и выше, и выше… Пока вдруг не сложил крылья и не рухнул с горя в большое соленое озеро.
Бхагат вскрикнула и побежала к воде, надеясь помочь подняться раскаявшейся птице. Но только она оказалась рядом, как из соленых вод поднялась невиданной красоты волшебница. Ее черные волосы были уложены на царский манер, а с синего платья струились и пропадали капли воды. В руках она держала прекрасный цветок.
– Спасибо тебе, Мулдахра, – с доброй улыбкой проговорила водяная волшебница. – Ты спасла меня и наше племя сэхы?к от тяжелой болезни и страшного заклятия. За твое доброе сердце мы вечно будем помнить твое имя и славить его. Возьми от нас в подарок этот Желтый Эдельвейс. Он поможет тебе в самом конце пути.
Мулдахра приняла цветок и был он красивее самой волшебницы. Небо над головой вдруг посветлело и перестало давить на тяжелые головушки всей своей серой массой. А за спиной у женщины уже сновали многочисленные мужчины, женщины и дети – они ставили большой кочевой город, запевали песни и ухаживали за крепкими скакунами. И радость царила промеж них, ярче любого солнца. То было племя сэхык – племя Грифа, проживавшее на самом севере Акафира. И было бхагат отрадно побывать в тех краях.
Мулдахра поклонилась водяной волшебнице, положила в наплечный мешок Желтый Эдельвейс – как самую большую на свете драгоценность, запрыгнула на своего коня и отправилась дальше. Ведь путь ее был еще долог и далек.
И снова понеслись перед взором бесконечная степь и огромное небо. Но только заметила Мулдахра, что степь уже не казалась ей такой пустой и безжизненной, а небо не приминало собой к холодной земле. Долго она ехала на восток, в страну зеленых лугов и равнин, о которых рассказывали ей в детстве торговцы. Много сменилось прятавшихся за тучами лун, прежде чем бхагат достигла границ и пределов далекого восточного края.
И повторилось тогда наваждение. Подняв однажды голову ото сна, Мулдахра увидела, как вновь зацвела степь, распустил ковыль белые пушистые нити. А меж ними проросли бутоны огромных красных цветов, размером с блюдце для чая. Девушка протерла глаза, а цветы все продолжали склонять свои головки на ветру. Подойдя к одному, самому красивому, Мулдахра аккуратно коснулась его мягких нежных листьев. Из зарослей ковыля вдруг что-то зашипело и Мулдахра отдернула руку, поспешно спрятав ее за спиной.
– Это заколдованные цветы, – назидательно напомнил дух Ындэка. – Любой, кто их коснется, больше не проснется никогда.
– Но я взглянула и только… – принялась оправдываться Мулдахра. Хотела она сказать что-то еще, как услышала вдруг тихий плач, похожий на плач ребенка. Она огляделась, моргнула раз-другой, и наваждение исчезло, явив взгляду маленького рогатого Дзерена.
Совсем еще детеныш, он горько плакал, улегшись под единственным раскидистым деревом. Из глаз его бежали чистые голубые слезы и собирались в маленькую лужицу под мордочкой. Вокруг расстилались огромные зеленые поля, видевшие когда-то лучшую заботу и уход. Впереди гремел радостными водами ручей и даже далеко-далеко за горизонтом небо почти совсем просветлело, избавившись о серой хмари. Мулдахра знала, что ей надо торопиться туда, дальше, именно там ее ждут. Но под деревом плакал малыш Дзерен и сердце бхагат сжималось от его горя. Не выдержав, Мулдахра подошла к Дзерену поближе, села рядом и тихо спросила.
– Маленький Дзерен, почему ты плачешь?
– Как же мне не плакать? – всхлипнул Дзерен и из глаз его выкатились две большие слезы. – Как же мне не плакать, о бхагат?..
Но небо молчало. И сухие степные травы безмолвно качались под легким ветерком. Понурив голову, Мулдахра ушла в шатер, где жила и училась у мудрой Фахык. Подкормив огонь парой сухих веток и окурив черепа тотемных животных дымом, Мулдахра улеглась спать. И явился к ней во сне огромный горящий черный жеребец. Глаза его были красными, а позади над самым горизонтом вставала круглая Луна, какой Мулдахра никогда в жизни не видела. И заговорил он человеческим голосом.
– Я услышал твой плач, Мулдахра. Услышал и решил, что настала пора помочь подлунным жителям, прозябающим в скорби и усталости. Эти края поразила жестокая болезнь и они давно не могут отправиться. Мир ваш накрыт огромным плотным куполом из зла и несчастий и не достигают больше ушей предков и духов ваши мольбы. Если чувствуешь в себе силу – то предстоит тебе отправится на север, на юг, на запад и на восток, далеко от кочевий племени тулэбэй. В тех краях ты отыщешь ответы на свои вопросы и сможешь разрушить оковы зла, чтобы дозваться до предков. И голос мой станет твоей опорой в путешествии.
И вспыхнув ярким пламенем, жеребец исчез, а Мулдахра проснулась. Едва разлепив глаза, юная бхагат выскочила из шатра наружу, подняла глаза к небу, но ни Луны, ни красавца-коня, ни знаков от предков не узрела – лишь огромную темно-серую да беззвучную громаду.
Дотерпев до скупого рассвета, Мулдахра пошла на поклон к великому сунну племени и потребовала созвать собрание старейшин. Старцы удивились просьбе юной бхагат, не пожелавшей прежде ни с кем ничего обсудить, но явились к утреннему костру. Накрапывал мелкий дождь и собравшиеся мечтали о том, чтобы убраться под надежные кожаные крыши шатров. Выпрямившись в струнку, перед старейшинами стояла Мулдахра. Облачаясь в традиционный ритуальный наряд из множества юбок, украсив голову косами, талию – широким кушаком и передником, а руки и шею – украшениями из множества бусин, бхагат выглядела красиво и празднично. И совершенно неуместно. Женушки и старухи, кучкой прижимавшиеся к костру с противоположной стороны, зашептались, что у ученицы старой Фахык, наверное, не все дома.
– Мы собрались здесь по твоему зову, Мулдахра, – произнес великий сунн, оглаживая длинную тонкую бородку крючковатыми пальцами. – Что тревожит тебя, дитя?
– Этой ночью во сне мне явился бог степи и коней Ындэк, – торжественно произнесла Мулдахра. Глупые женщины тут же переполошились и запричитали. А мудрая Фахык, опиравшаяся на длинный узловатый посох, сузила подслеповатые глазки и внимательно уставилась в костер. – По его воле я должна покинуть племя и отринуть ученичество. Ради помощи всем живым и мертвым.
– Твой долг быть со своим племенем, Мулдахра! – всплеснул руками великий сунн. – Как ты можешь нас покинуть в час заботы и нужды? Скоро уж закончится зимовье, и пора нам будет трогаться в путь!
– Меня поведет дух Ындэка, о, великий сунн. Он говорит, что мой долг также и в помощи другим, не только – нашему племени.
– Тогда поступай, как знаешь, – махнул рукой сунн племени, – Но знай, всем помочь нельзя, а помочь оставленному ближнему может не хватить времени и сил.
И собравшиеся начали расходиться. Кто-то глядел в сторону Мулдахры неодобрительно, кто-то корчил рожицы или презрительно отводил нос. В их понимании бхагат совершала великий грех – оставляла тех, кто ей доверился без помощи и наставления, а мертвых и духов – без заботы живых. Лишь старая Фахык попрощалась с отступницей, одарив девушку напоследок маленьким золотым кулоном в виде лошадиной головы.
Собравшись в дорогу, оставив ученический венец и немногословную Фахык, бхагат Мулдахра вывела коня и помчалась далеко-далеко от стойбища своего племени тулэбэй. Она торопилась успеть на север, на юг, на запад и на восток – в те страны, которые нуждались в ней. А она – в них. Так сказал и напутствовал Ындэк. Мулдахра чувствовала, что бог степи и коней теперь незримо будет находиться рядом с ней.
Но чем дальше оставался родной дом, тем сильнее опускались плечи юной Мулдахры, тем чаще она оборачивалась через левое плечо и сомневалась в своем решении. Ведь там осталась родня и племя, которое нуждалось в ней. И тогда Ындэк рассказывал ей сказки о древних государствах и дальних походах, о премудрых птицах и старинных забытых руинах. Так проходили их дни. Преисполняясь силы духа, бхагат гнала коня вперед, к далеким северным скалам, а устав – зажимала в кулаке золотой кулон и шептала предкам слова благодарности.
Покинув кочевья племени тулэбэй, племени ларссык, племени камалдэк и множества других, имен которых Мулдахра уже не знала, бхагат поняла, что совсем потерялась и едва различает юг от севера, а верх от низа. Серая мгла накрывала мир. Серый безжизненный ковыль шевелился под ногами. Серое небо туч заполняло все пространство над головой до самого горизонта. Юная девушка почувствовала, что от подступающего страха перед этим огромным бесконечным серым нечто, у нее трясутся поджилки и дрожат, как от холода, губы. И тогда Ындэк прошептал прямо на ухо.
– Ложись-ка спать, Мулдахра, под той большой корягой. Утро вечера мудренее.
И Мулдахра легла спать под корягой, накрывшись теплой лошадиной попоной, обняв за шею доброго тулэбэйского степняка. А над головой свистел холодный ветер и что-то всю ночь кряхтел и шептал.
На утро Мулдахра не узнала родную свою степь. Серый выцветший ковыль будто налился новой жизнью – распрямился, распустил белоснежные кудри. И вокруг, куда хватало взгляда, меж травянистых пучков распустились яркие желтые цветы. Бхагат изумленно протерла глаза, пытаясь сбросить наваждение, ведь никогда раньше она не видела таких ярких, жизнерадостных красок. Но сколько бы Мулдахра не хлопала ресницами – а цветы оставались на месте. И тогда девушка, забыв все на свете, кинулась их собирать. Маленькие, неказистые, всего с четырьмя лепестками, но они были самым прекрасным, что когда-либо видела она раньше.
– Стой, глупая! – вдруг закричал духа Ындэка. – Цветы эти не из подлунного мира! Погубят они тебя.
Но было поздно. Из-за зарослей ковыля, никем незамеченный, подобрался к Мулдахре большой скорпион. И прыгнул. И ужалил в самое сердце.
Бхагат пошатнулась и выронила букет. Ноги вдруг стали мягкими, голова закружилась, а в ушах заколотило ударами ритуального бубна. Холод пробрал до самых костей. И тут на землю что-то упало, заблестев. Превозмогая страх и дрожь, Мулдахра пошарила рукой по земле и нащупала золотой кулон в виде лошадиной головы. Расколотый на пять частей. На него пришлась вся мощь скорпионьего ядовитого удара. Вздохнул Ындэк.
– Повезло тебе. Мудрая Фахык знала, чем тебя одаривать.
Всплакнув над своей глупостью и торопливостью, которые лишили оберега и памяти о доме, Мулдахра спрятала осколки в карман и вновь огляделась вокруг. Истлел и исчез букет цветов, белые нити ковыля вновь обернулись сплошным серым полотном, и скорпион исчез где-то в густых зарослях. Ушло наваждение.
– Будь осторожнее и осмотрительнее в следующий раз, Мулдахра, – напутствовал Ындэк. – Многое тебе предстоит совершить с твердой рукой, холодным разумом и сильным сердцем, чтобы исполнить свой долг перед всеми живыми и мертвыми. Не отвлекайся на сиюминутные мелочи, какими бы важными и великолепными они тебе не казались. Все это проходящее. Лишь в самом конце пути получишь ты истинную награду.
– Я буду мудрее и осмотрительнее, бог степи и коней. Прости, что не послушала тебя в этот раз.
И, собравшись с силами, ведомая голосом Ындэка, Мулдахра взобралась на своего жеребца и отправилась дальше на север. Там, впереди уже виднелись покрытые снегом вершины синих гор. А самые высокие пики терялись в тумане и бесконечных серых тучах, накрывавших мир.
И вот Мулдахра, сопровождаемая Ындэком, добралась до самого подножия великих северных гор. Редко кто из ее народа забирался так далеко на север. А места вокруг казались совершенно необитаемыми. Никто не пел песен, не перегонял скот и не чинил кожаных крыш семейных шатров. Увидела вдруг бхагат, что на большой круче из острых камней сидит огромный Гриф и чистит перья. Стоило только ей подойти поближе, как Гриф вскинул голову и громко прокаркал.
– Кто идет? Чего тебе здесь надо, человечье дитя?
– Я – бхагат Мулдахра, – громко отвечала девушка, не убоявшись грозного голоса Грифа. – Иду на север, на юг, на запад и на восток, ведомая богом степи и коней Ындэком. Потому что те края поражены болезнью и там живут народы, которые во мне очень нуждаются.
– Уходи, глупая смертная! – захихикал Гриф. – Никто тут в тебе не нуждается, никому твоя помощь не надобна. В этих горах никто друг другу не друг и не товарищ. Каждый для каждого – еда и законная добыча. Я и тебя съем, коли не уберешься с глаз долой.
– Как же живете вы здесь, без помощи и поддержки? – удивилась и задумалась Мулдахра. – Как живете вы без бхагат? Как вы почитаете ваших живых и мертвых, если каждый друг друга ест?
– А вот так! – захохотал громче прежнего Гриф и захлопал крыльями так, что с кручи посыпались мелкие камни. – Я вот ни с кем не дружу и никого не поддерживаю. А если и дружу, то обязательно предам. Я украл овечку у одного фермера и съел ее у него на глазах. А ведь когда-то мы дружили! Вот такая у нас жизнь чудесная и без ваших бхагат.
Мулдахра ужаснулась. Так он предает друзей, отбирает у них самое дорогое и даже гордится этим?!
– Неужели ты и фермера съел? – прошептала бхагат, прикрыв ладошками рот, сама не веря в то, что говорит. А Гриф задумался.
– Значит я недостаточно гадок… Ведь фермера я не съел. Лишь посмеялся над его горем.
– Неужели тебе совсем не стыдно?! – закричала Мулдахра и крик ее разнесся под самым небом. – Как еще Великая богиня-мать Узул позволяет тебе жить на этом свете и подпирать этими крыльями горы?!
– Богиня-мать нас больше не слышит, – нахохлился Гриф. – Ей нет до нас дела, а значит мы можем делать, что хотим. Никто не придет и не накажет.
– Люди придут, – твердо ответила Мулдахра и бусины на ее шее и запястьях зазвенели. – Люди, которых ты предавал и обижал придут к тебе, о мудрый Гриф-предатель-живого, и спросят, за что ты так с ними. Что же ты им ответишь?
– Чтобы они тоже делали, что хотят, – отвечал Гриф, сложив крылья, злобно посматривая на маленькую, но бесстрашную бхагат.
– А если они захотят спросить про твои черные дела? А если они припомнят тебе все предательства, которые ты совершил? Если их молитвы услышит Великая богиня-мать Узул, как встретишься ты с ней за пределами подлунного мира?
– Мать не будет наказывать своих детей, – всхлипнул Гриф. Слова юной бхагат сбили с него спесь, а злоба и вседозволенность еще не вытеснили уважение к родителям. – Мать выслушает и простит.
– Великая богиня-мать Узул накажет тебя за все твои злодеяния, – сказала Мулдахра твердо, как бы, зачитывая приговор племени. – И больше никогда она не посмотрит в твою сторону. И отберет твои крылья, и ты не сможешь взлетать больше к Луне.
– О, Великая богиня-мать Узул, прости меня! – зарыдал усовещенный Гриф. – Я перестал верить в то, что ты нас слышишь, и начал совершать безобразные поступки! Я съел любимую овечку несчастного фермера и теперь мне стыдно за свой поступок… О, прости, Великая богиня-мать Узул!
Гриф заметался на своей круче, раскидывая вокруг крупные и мелкие камни. Мулдахра едва успела отскочить, чтобы не попасть под камнепад. А Гриф взлетел, причитая, и стремился все выше, и выше, и выше… Пока вдруг не сложил крылья и не рухнул с горя в большое соленое озеро.
Бхагат вскрикнула и побежала к воде, надеясь помочь подняться раскаявшейся птице. Но только она оказалась рядом, как из соленых вод поднялась невиданной красоты волшебница. Ее черные волосы были уложены на царский манер, а с синего платья струились и пропадали капли воды. В руках она держала прекрасный цветок.
– Спасибо тебе, Мулдахра, – с доброй улыбкой проговорила водяная волшебница. – Ты спасла меня и наше племя сэхы?к от тяжелой болезни и страшного заклятия. За твое доброе сердце мы вечно будем помнить твое имя и славить его. Возьми от нас в подарок этот Желтый Эдельвейс. Он поможет тебе в самом конце пути.
Мулдахра приняла цветок и был он красивее самой волшебницы. Небо над головой вдруг посветлело и перестало давить на тяжелые головушки всей своей серой массой. А за спиной у женщины уже сновали многочисленные мужчины, женщины и дети – они ставили большой кочевой город, запевали песни и ухаживали за крепкими скакунами. И радость царила промеж них, ярче любого солнца. То было племя сэхык – племя Грифа, проживавшее на самом севере Акафира. И было бхагат отрадно побывать в тех краях.
Мулдахра поклонилась водяной волшебнице, положила в наплечный мешок Желтый Эдельвейс – как самую большую на свете драгоценность, запрыгнула на своего коня и отправилась дальше. Ведь путь ее был еще долог и далек.
И снова понеслись перед взором бесконечная степь и огромное небо. Но только заметила Мулдахра, что степь уже не казалась ей такой пустой и безжизненной, а небо не приминало собой к холодной земле. Долго она ехала на восток, в страну зеленых лугов и равнин, о которых рассказывали ей в детстве торговцы. Много сменилось прятавшихся за тучами лун, прежде чем бхагат достигла границ и пределов далекого восточного края.
И повторилось тогда наваждение. Подняв однажды голову ото сна, Мулдахра увидела, как вновь зацвела степь, распустил ковыль белые пушистые нити. А меж ними проросли бутоны огромных красных цветов, размером с блюдце для чая. Девушка протерла глаза, а цветы все продолжали склонять свои головки на ветру. Подойдя к одному, самому красивому, Мулдахра аккуратно коснулась его мягких нежных листьев. Из зарослей ковыля вдруг что-то зашипело и Мулдахра отдернула руку, поспешно спрятав ее за спиной.
– Это заколдованные цветы, – назидательно напомнил дух Ындэка. – Любой, кто их коснется, больше не проснется никогда.
– Но я взглянула и только… – принялась оправдываться Мулдахра. Хотела она сказать что-то еще, как услышала вдруг тихий плач, похожий на плач ребенка. Она огляделась, моргнула раз-другой, и наваждение исчезло, явив взгляду маленького рогатого Дзерена.
Совсем еще детеныш, он горько плакал, улегшись под единственным раскидистым деревом. Из глаз его бежали чистые голубые слезы и собирались в маленькую лужицу под мордочкой. Вокруг расстилались огромные зеленые поля, видевшие когда-то лучшую заботу и уход. Впереди гремел радостными водами ручей и даже далеко-далеко за горизонтом небо почти совсем просветлело, избавившись о серой хмари. Мулдахра знала, что ей надо торопиться туда, дальше, именно там ее ждут. Но под деревом плакал малыш Дзерен и сердце бхагат сжималось от его горя. Не выдержав, Мулдахра подошла к Дзерену поближе, села рядом и тихо спросила.
– Маленький Дзерен, почему ты плачешь?
– Как же мне не плакать? – всхлипнул Дзерен и из глаз его выкатились две большие слезы. – Как же мне не плакать, о бхагат?..
