Посвящение:
Всем гениям от музыки...
«Вот скажите, — рассуждал десятилетний Сережа, стоя перед пюпитром и снова и снова пытаясь исполнить на скрипке упорно неподдающиеся пассажи, — кем я должен стать?»
А ведь и вправду, кем? Когда у тебя и бабушки с дедушками, причем все четверо, и папа с мамой — скрипачи. Бабушки с дедушками теперь не играют, но зато преподают и в консерватории, и в училище и музыкальной школе. А папа с мамой большую часть года проводят в разъездах с успешно гастролирующим симфоническим оркестром. Одна ему прямая дорога под их чутким руководством — в музыканты.
— Серега, выходи. — Донеслось в неплотно прикрытое окно с улицы.
«Бабушка не отпустит, никак не отпустит с мальчишками мяч на пустыре погонять, пока я чисто не отыграю ей этот этюд хотя бы два раза кряду», — вздохнул Сережа и снова принялся прилежно водить смычком по струнам и перебирать их пальцами. Ну, никак не давался ему мудреный пассаж Николо Паганини.
«Тому все же хорошо было, у него не было такой строгой бабушки. А, может, тоже была», — снова вздохнул мальчик, услыхав, как теперь уже не один, а трое друзей вызывали его на пустырь. У них, видите ли, не хватало народу, чтобы разбиться на две команды.
— Ольга Герасимовна, бабуля, — закончив игру и решив, что ему все же требуется перерыв, Сережа нарисовался перед бабушкой, которая, что-то негромко напевая себе под нос, готовила на кухне обед, — можно мне немного погулять? Я честно отыграл два часа. Больше не могу — спину ломит прямо стоять.
Строго поджав губы, та взглянула на него поверх очков, собираясь отчитать внука за халтуру, как она считала, и лень. Но жалостливый взгляд Сережи и непроизвольное пошмыгивание носом, вызвали у нее прилив нежности, и губы растянулись в ласковой улыбке, а слова непроизвольно слетели с них: — Иди. Что еще с тобой делать? Только недолго. Сам знаешь, дедушка придет и спросит с нас с тобой, как мы музыкой позанимались. А если Мария Алексеевна завтра на тебя пожалуется, то нам несдобровать обоим.
Мария Алексеевна, Сережина учительница по скрипке, считала своим долгом докладываться после каждого занятия дедушке, профессору кафедры скрипки и альта государственной консерватории, как его внук был подготовлен к занятию. Тот никогда его не контролировал, полностью доверяя это своей супруге, но к словам учительницы прислушивался. И если та, вдруг жаловалась на Сергея, то отчитывал и внука за лень и неприлежание, и его бабушку за то, что та недоглядела за ним.
— Я выучу, выучу, — улыбнулся Сережа, убегая с кухни. Он аккуратно уложил скрипку и смычок в футляр и только после этого поспешил на улицу. Друзья друзьями, прогулка прогулкой, но инструмент он никогда не бросал. Никогда…
— Заходи справа, пасуй, пасуй, — кричал Генка Сережке, когда тот легко обошел одного, второго, а потом точно выдал пас другу, прямо «положив» мяч ему на ногу. Тому ничего не оставалось, как забить его в пустые ворота.
— Гол!!! — вопили они, прыгая и обнимаясь, словно забили гол не на пустыре, а на чемпионате мира и вышли в финал.
— Конечно, гол, — вдруг раздался рядом с ними взрослый насмешливый голос. В пылу борьбы они и не заметили, что за их игрой кто-то наблюдает.
— Мальчики, а не хотели бы вы записаться в секцию футбола при стадионе? — поинтересовался мужчина. И все обернулись в его сторону. Спрашивает? Кто бы не захотел?
— Я бы взял в детскую команду тебе и тебя, — и он указал на Сережу и Генку, которые продолжали радоваться и обниматься. — И остальные приходите, посмотрим.
— В команду… — Глаза у Сергея заблестели от счастья — после музыки или до музыки больше всего на свете он обожал футбол. Мог часами мяч гонять, даже когда был один. Только он и мяч, ему никогда не бывало с ним скучно, может только поэтому он и был лучшим игроком в их дворовой компании. А теперь смог бы стать лучшим игроком в самой настоящей команде. Он бы не упустил свой шанс.
— Футбол? Нет… — Дедушка Борис Николаевич даже не стал слушать доводы Сережи — водить его на стадион четыре раза в неделю он не станет, это, во-первых. А во-вторых, гонять мяч по два часа на тренировке — это пустая трата времени. Лучше бы его внук столько времени скрипке уделял.
— Деда, деда, — Сергей уже не плакал, он рыдал, упав на пол и обняв деда за ноги, — я стану лучшим скрипачом. Я стану лучшим, только разреши мне играть в футбол.
— Нет, — дед был неумолим. Бабушка Ольга Герасимовна попыталась что-то сказать в защиту внука, но получила такой свирепый взгляд от своего супруга, что теперь молчала и изредка смахивала слезу рукой, делая вид, что ей что-то в глаз попало.
— Но мне надо спортом заниматься! — попытался сквозь рыдания выдвинуть еще один аргумент в свою пользу Сергей. — Иначе я зачахну и не смогу музыкой заниматься с полной отдачей.
— Спортом, говоришь? — фыркнул дед. — Ты считаешь, что бесцельное катание мяча по полю — это спорт? Нет. Футбол не для тебя. К тому же это травматичный вид, как ты выразился, спорта. Вот плавание — совсем другое дело. Завтра же запишетесь с бабушкой в бассейн, что рядом со школой. И тебе будет полезно, и ей нескучно. Все, что может привести к травме рук, — он внимательно посмотрел на внука, — или головы, не для тебя. Как впрочем, и лыжи, и коньки. Хочешь заняться спортом, плавай. Все. И больше к этому разговору не возвращаемся.
Сергей улыбнулся, глядя на мониторы в комнате охраны Шереметевского дворца — давно это было. Только он все прекрасно помнил. Помнил…
Он не стал футболистом, хотя ему очень хотелось, но и не стал скрипачом, как желал его дед. Не потому что не получилось, а потому что так случилось. Судьба. А мог… Все же он стал лучшим сначала в музыкальной школе, потом в училище, а затем и в консерватории. Победителем многих престижных музыкальных конкурсов. Чего это ему стоило, знал только он сам. Больше никто.
Сергей перевел взгляд на левую руку и попытался пошевелить пальцами — они так и не восстановились после травмы. Что теперь жалеть о том, что произошло? Надо принять, как данность, как поворот судьбы. Сколько таких поворотов у него было за его двадцать четыре года? Сколько еще будет?
Взгляд снова вернулся к мониторам. И вдруг ему показалось, словно кто-то ходит по залу коллекций музыкальных инструментов. И штора колышется, словно окно не закрыто.
— Николай, — позвал он напарника. — Глянь…
Тот согласно кивнул, что в зале что-то происходит.
— Ты посиди за мониторами, а я быстро пройду туда и посмотрю, что там такое, — предложил Сергей Николаю.
— А не забоишься? — тот зябко, как от холода, повел плечами. Его уж точно нельзя было заставить пройтись по дворцу темной ночью. Конечно, в привидений он не верил. Но жутко все равно становилось, когда что-то стукнет, брякнет, скрипнет. Хочет Серега пройтись по залам, пусть идет. А он за мониторами последит.
— Нет, — мотнул Сергей головой, но на всякий случай пистолет с предохранителя снял и кобуру застегивать не стал. Только это напрасные хлопоты — в человека выстрелить он вряд ли сможет, а призраку его пуля не страшна.
Сергей попутно осматривал и другие залы, привычно шагая в нужном направлении.
Он приходил сюда и днем, часто приходил, почти каждый день, даже когда не дежурил, чтобы прикоснуться к ней, к бесценной скрипке, чтобы протереть хотя бы пыль с нее. К инструменту нужно прикасаться, только тогда он жив. Если его положить, зачехлить, спрятать в футляр — он умрет. Скоро умрет. Без человеческих рук, пальцев век скрипки недолог. На ней надо играть, а не только любоваться ее изгибами. Мастер сделал ее когда-то, чтобы она своим пением, музыкой дарила неземное счастье людям.
Сергей толкнул руками дверь в зал и, пройдя внутрь, замер, остановившись на пороге, — кто-то невидимый играл на «его» скрипке — она плакала, тосковала, рыдала, наполняя комнату звуками нечеловеческой музыки. Сергею вдруг безумно захотелось самому сыграть что-нибудь, сыграть на ней, именно на ней. Он устремился вперед, совершенно забыв, что пальцы практически не гнутся и не шевелятся.
Инструмент мягко лег ему в руки, словно только его и ждал. Негромко зазвучало знакомое вступление, исполняемое другими инструментами, Сергей взмахнул смычком, и пальцы привычно забегали по струнам.
— Борис Николаевич, — молодой, но талантливый педагог по скрипке Герман Иосифович, сменивший добрую старушку Марию Алексеевну и теперь готовивший Сергея к выпускным экзаменам из музыкальной школы, решился на отчаянный шаг — поговорить с дедушкой своего талантливого ученика: — Не поймите меня превратно. Но Сереже надо продолжить обучение не в нашем музучилище, а заграницей.
— Молодой человек, — покачал головой дед, пришедший с ним на встречу вместо неизменной Ольги Герасимовны, способной решить любые проблемы и уладить малейшие конфликты, связанные с их единственным и обожаемым внуком, — откуда такое преклонение перед Западом? Поверьте, и я знаю это не понаслышке, наши педагоги ничуть не хуже заграничных, а порой даже и лучше.
— Согласен, — улыбнулся Герман Иосифович, он сам отучился в России и прошел ассистентуру-стажировку в Гнесинке у одного из самых известных педагогов, его многие оркестры приглашали к себе, но он выбрал другую стезю, — но вашему внуку требуется другое обучение, которое в России на данный момент ему никто дать не сможет.
— Что вы такое несете? — начал выходить из себя Борис Николаевич. При Сергее ему не хотелось вести себя по-хамски, но этот новый педагог раздражал его без меры. Возомнил из себя невесть кого, и теперь пытается давать советы ему, профессору, такому же педагогу, воспитавшему не одного лауреата различных престижных конкурсов. Он бы и без этих молодых выскочек обучил бы своего внука игре на скрипке, но для поступления в консу кроме умения играть и «корочек» требовалось в обязательном порядке участие в различных концертных и конкурсных мероприятиях.
— Сережа, подожди, пожалуйста, за дверью, — попросил Герман Иосифович, нутром чувствуя, что с таким дедом и до скандала недалеко, а вот скандалить при своем ученике, когда могла решиться его судьба, ему совершенно не хотелось.
Сергей, высокий плечистый, сказывались почти ежедневные тренировки в бассейне, подросток четырнадцати лет отроду, мягко улыбнулся деду, поклонился педагогу и вышел за дверь. Он знал, о чем хочет Герман Иосифович поговорить с его дедушкой. Тот несколько раз намекал ему, что этот разговор неизбежен, но Сережа просил его не делать это раньше…
— Поймите меня правильно, — донеслось из-за двери. — Сережины родители постоянно гастролируют, они бы смогли контролировать обучение Сергея или во Франции, или в Бельгии. Он талантлив и ему надо учиться дальше, но уже не в России.
— Прекратите нести ересь, — повысил Борис Николаевич голос. — Сережа продолжит обучение здесь и только здесь.
— Как вы не поймете, что мальчику требуются другие педагоги? — настаивал Герман Иосифович.
— Значит, девять лет все было нормально, а теперь вдруг моему внуку потребовались какие-то особенные учителя?
— Он с самого начала своего обучения нуждался в особенных учителях. Не понимаю, почему вы это пытаетесь отрицать, — гнул свою линию Сережин педагог.
— И что это за особенные учителя, о которых вы пытаетесь говорить? — сарказму Бориса Николаевича не была предела.
— Ему не только требовались и требуются особенные педагоги, но и особенные инструменты. Только не пытайтесь убедить меня, что не знали, что ваш внук левша.
— Что? Что вы такое несете? С каких пор Сергей стал левшой? — голос деда сорвался на крик.
— С рождения…
Сергей слышал, как кто-то в классе уронил стул. Вполне вероятно, что это дедушка отшвырнул его в гневе.
Дверь распахнулась.
— Идем, — красный, как рак, Борис Николаевич схватил за руку Сергея и потащил за собой по коридору в крыло, где занимались малыши, к его прежней учительнице Марье Алексеевне. За ними, молча, шагал Герман Иосифович — все, что мог, он сказал. А дальше деду решать, что будет с его внуком.
— Маша, объясни мне, пожалуйста, — начал Борис Николаевич прямо с порога без обязательного вежливого «здравствуйте».
Женщина подняла руку, призывая к тишине, — она все скажет, как только отпустит своего маленького ученика, которому видеть и слышать все это совершенно не обязательно. И несколько минут форы давало ей возможность собраться с мыслями и решить, что сказать и как поступить.
Мария Алексеевна, проучив Сергея целых семь лет, отказалась обучать его дальше, сославшись на возраст и проблемы со здоровьем. Но причина была совершенно иной, и ее со слезами на глазах она поведала педагогу, сменившего ее. Не смогла она рассказать деду Сергея о том, что только что пытался ему изложить Герман Иосифович.
— Сережа, — ласково попросила Марья Алексеевна, — сыграй нам что-нибудь.
Тот взял скрипку в правую руку, а смычок в левую, а потом, замешкав, суетливо стал перекладывать их из одной руки в другую.
— Не надо, спасибо, — учительница опустила руку ему на плечо. — Можешь идти. А нам с твоим дедушкой поговорить надо.
О чем они беседовали, Сергей не слышал — из-за дверей долетали только обрывки фраз, но при слове «приговор» он почему-то непроизвольно вздрагивал.
Только не изменил этот разговор его жизнь, а сделал более напряженной и тяжелой — дед отвез его на обучение в Питер к своему закадычному дружку, чтобы никто не знал и не смог напомнить парню о его леворукости. Сережу без проблем приняли в музыкальное училище, где дедовский дружок преподавал, поселили в общежитие. Четыре года обучения пролетели, как один день — одна сплошная игра на скрипке с утра до вечера, концерты, выступления, конкурсы. И как результат — поступление в Санкт-Петербургскую консерваторию. За всё время обучения ни он, ни его педагог ни разу не вспомнили, что Сергей неправильный музыкант.
Конечно, ему удалось максимально приспособиться к исполнению недоминирующей рукой. Но природу не обманешь. Сергей постоянно чувствовал неуверенность в своих силах, поэтому не мог добиваться чувства погружения в музыку во время выступлений. И, к сожалению, бесконечные тренировки не избавляли его от этого ощущения. Со временем это состояние, чувствовать и воспринимать музыку разумом, а не сердцем воспринималось как нечто нормальное, само собой разумеющееся. И все равно он чувствовал себя плохо, не ощущал радости от игры. Прав был Герман Иосифович — он ремесленник, не творец, без чувства музыки невозможно никакое профессиональное продвижение вперед.
Кончив играть, Сергей с недоумением посмотрел на инструмент, продолжая держать скрипку в одной руке, а смычок в другой. А потом истерично расхохотался — он впервые был там, где должен быть, — на небесах, вместе со своей музыкой, вместе со «своей» скрипкой. Она была сотворена Мастером для такого, как он, чтобы и он смог почувствовать, как можно слиться с музыкой, прочувствовать ее сердцем. Сергей чуть не разрыдался от переполнивших его чувств. Всю жизнь, с самого рождения, его пытались переделать, чтобы он стал таким, как все. А всего-то надо было дать ему в руки его, его скрипку. Не зря так тянуло к ней, хотелось ее трогать, гладить, ласкать. Каким скрипачом он смог бы стать с таким инструментом?
Он тут же попытался сыграть на скрипке еще что-нибудь, что ему никогда не давалось, но легкое движение воздуха в зале и тихий, еле слышный голос его остановил: — На сегодня достаточно.
Всем гениям от музыки...
ГЛАВА 1
«Вот скажите, — рассуждал десятилетний Сережа, стоя перед пюпитром и снова и снова пытаясь исполнить на скрипке упорно неподдающиеся пассажи, — кем я должен стать?»
А ведь и вправду, кем? Когда у тебя и бабушки с дедушками, причем все четверо, и папа с мамой — скрипачи. Бабушки с дедушками теперь не играют, но зато преподают и в консерватории, и в училище и музыкальной школе. А папа с мамой большую часть года проводят в разъездах с успешно гастролирующим симфоническим оркестром. Одна ему прямая дорога под их чутким руководством — в музыканты.
— Серега, выходи. — Донеслось в неплотно прикрытое окно с улицы.
«Бабушка не отпустит, никак не отпустит с мальчишками мяч на пустыре погонять, пока я чисто не отыграю ей этот этюд хотя бы два раза кряду», — вздохнул Сережа и снова принялся прилежно водить смычком по струнам и перебирать их пальцами. Ну, никак не давался ему мудреный пассаж Николо Паганини.
«Тому все же хорошо было, у него не было такой строгой бабушки. А, может, тоже была», — снова вздохнул мальчик, услыхав, как теперь уже не один, а трое друзей вызывали его на пустырь. У них, видите ли, не хватало народу, чтобы разбиться на две команды.
— Ольга Герасимовна, бабуля, — закончив игру и решив, что ему все же требуется перерыв, Сережа нарисовался перед бабушкой, которая, что-то негромко напевая себе под нос, готовила на кухне обед, — можно мне немного погулять? Я честно отыграл два часа. Больше не могу — спину ломит прямо стоять.
Строго поджав губы, та взглянула на него поверх очков, собираясь отчитать внука за халтуру, как она считала, и лень. Но жалостливый взгляд Сережи и непроизвольное пошмыгивание носом, вызвали у нее прилив нежности, и губы растянулись в ласковой улыбке, а слова непроизвольно слетели с них: — Иди. Что еще с тобой делать? Только недолго. Сам знаешь, дедушка придет и спросит с нас с тобой, как мы музыкой позанимались. А если Мария Алексеевна завтра на тебя пожалуется, то нам несдобровать обоим.
Мария Алексеевна, Сережина учительница по скрипке, считала своим долгом докладываться после каждого занятия дедушке, профессору кафедры скрипки и альта государственной консерватории, как его внук был подготовлен к занятию. Тот никогда его не контролировал, полностью доверяя это своей супруге, но к словам учительницы прислушивался. И если та, вдруг жаловалась на Сергея, то отчитывал и внука за лень и неприлежание, и его бабушку за то, что та недоглядела за ним.
— Я выучу, выучу, — улыбнулся Сережа, убегая с кухни. Он аккуратно уложил скрипку и смычок в футляр и только после этого поспешил на улицу. Друзья друзьями, прогулка прогулкой, но инструмент он никогда не бросал. Никогда…
— Заходи справа, пасуй, пасуй, — кричал Генка Сережке, когда тот легко обошел одного, второго, а потом точно выдал пас другу, прямо «положив» мяч ему на ногу. Тому ничего не оставалось, как забить его в пустые ворота.
— Гол!!! — вопили они, прыгая и обнимаясь, словно забили гол не на пустыре, а на чемпионате мира и вышли в финал.
— Конечно, гол, — вдруг раздался рядом с ними взрослый насмешливый голос. В пылу борьбы они и не заметили, что за их игрой кто-то наблюдает.
— Мальчики, а не хотели бы вы записаться в секцию футбола при стадионе? — поинтересовался мужчина. И все обернулись в его сторону. Спрашивает? Кто бы не захотел?
— Я бы взял в детскую команду тебе и тебя, — и он указал на Сережу и Генку, которые продолжали радоваться и обниматься. — И остальные приходите, посмотрим.
— В команду… — Глаза у Сергея заблестели от счастья — после музыки или до музыки больше всего на свете он обожал футбол. Мог часами мяч гонять, даже когда был один. Только он и мяч, ему никогда не бывало с ним скучно, может только поэтому он и был лучшим игроком в их дворовой компании. А теперь смог бы стать лучшим игроком в самой настоящей команде. Он бы не упустил свой шанс.
— Футбол? Нет… — Дедушка Борис Николаевич даже не стал слушать доводы Сережи — водить его на стадион четыре раза в неделю он не станет, это, во-первых. А во-вторых, гонять мяч по два часа на тренировке — это пустая трата времени. Лучше бы его внук столько времени скрипке уделял.
— Деда, деда, — Сергей уже не плакал, он рыдал, упав на пол и обняв деда за ноги, — я стану лучшим скрипачом. Я стану лучшим, только разреши мне играть в футбол.
— Нет, — дед был неумолим. Бабушка Ольга Герасимовна попыталась что-то сказать в защиту внука, но получила такой свирепый взгляд от своего супруга, что теперь молчала и изредка смахивала слезу рукой, делая вид, что ей что-то в глаз попало.
— Но мне надо спортом заниматься! — попытался сквозь рыдания выдвинуть еще один аргумент в свою пользу Сергей. — Иначе я зачахну и не смогу музыкой заниматься с полной отдачей.
— Спортом, говоришь? — фыркнул дед. — Ты считаешь, что бесцельное катание мяча по полю — это спорт? Нет. Футбол не для тебя. К тому же это травматичный вид, как ты выразился, спорта. Вот плавание — совсем другое дело. Завтра же запишетесь с бабушкой в бассейн, что рядом со школой. И тебе будет полезно, и ей нескучно. Все, что может привести к травме рук, — он внимательно посмотрел на внука, — или головы, не для тебя. Как впрочем, и лыжи, и коньки. Хочешь заняться спортом, плавай. Все. И больше к этому разговору не возвращаемся.
Сергей улыбнулся, глядя на мониторы в комнате охраны Шереметевского дворца — давно это было. Только он все прекрасно помнил. Помнил…
Он не стал футболистом, хотя ему очень хотелось, но и не стал скрипачом, как желал его дед. Не потому что не получилось, а потому что так случилось. Судьба. А мог… Все же он стал лучшим сначала в музыкальной школе, потом в училище, а затем и в консерватории. Победителем многих престижных музыкальных конкурсов. Чего это ему стоило, знал только он сам. Больше никто.
Сергей перевел взгляд на левую руку и попытался пошевелить пальцами — они так и не восстановились после травмы. Что теперь жалеть о том, что произошло? Надо принять, как данность, как поворот судьбы. Сколько таких поворотов у него было за его двадцать четыре года? Сколько еще будет?
Взгляд снова вернулся к мониторам. И вдруг ему показалось, словно кто-то ходит по залу коллекций музыкальных инструментов. И штора колышется, словно окно не закрыто.
— Николай, — позвал он напарника. — Глянь…
Тот согласно кивнул, что в зале что-то происходит.
— Ты посиди за мониторами, а я быстро пройду туда и посмотрю, что там такое, — предложил Сергей Николаю.
— А не забоишься? — тот зябко, как от холода, повел плечами. Его уж точно нельзя было заставить пройтись по дворцу темной ночью. Конечно, в привидений он не верил. Но жутко все равно становилось, когда что-то стукнет, брякнет, скрипнет. Хочет Серега пройтись по залам, пусть идет. А он за мониторами последит.
— Нет, — мотнул Сергей головой, но на всякий случай пистолет с предохранителя снял и кобуру застегивать не стал. Только это напрасные хлопоты — в человека выстрелить он вряд ли сможет, а призраку его пуля не страшна.
Сергей попутно осматривал и другие залы, привычно шагая в нужном направлении.
Он приходил сюда и днем, часто приходил, почти каждый день, даже когда не дежурил, чтобы прикоснуться к ней, к бесценной скрипке, чтобы протереть хотя бы пыль с нее. К инструменту нужно прикасаться, только тогда он жив. Если его положить, зачехлить, спрятать в футляр — он умрет. Скоро умрет. Без человеческих рук, пальцев век скрипки недолог. На ней надо играть, а не только любоваться ее изгибами. Мастер сделал ее когда-то, чтобы она своим пением, музыкой дарила неземное счастье людям.
Сергей толкнул руками дверь в зал и, пройдя внутрь, замер, остановившись на пороге, — кто-то невидимый играл на «его» скрипке — она плакала, тосковала, рыдала, наполняя комнату звуками нечеловеческой музыки. Сергею вдруг безумно захотелось самому сыграть что-нибудь, сыграть на ней, именно на ней. Он устремился вперед, совершенно забыв, что пальцы практически не гнутся и не шевелятся.
Инструмент мягко лег ему в руки, словно только его и ждал. Негромко зазвучало знакомое вступление, исполняемое другими инструментами, Сергей взмахнул смычком, и пальцы привычно забегали по струнам.
ГЛАВА 2
— Борис Николаевич, — молодой, но талантливый педагог по скрипке Герман Иосифович, сменивший добрую старушку Марию Алексеевну и теперь готовивший Сергея к выпускным экзаменам из музыкальной школы, решился на отчаянный шаг — поговорить с дедушкой своего талантливого ученика: — Не поймите меня превратно. Но Сереже надо продолжить обучение не в нашем музучилище, а заграницей.
— Молодой человек, — покачал головой дед, пришедший с ним на встречу вместо неизменной Ольги Герасимовны, способной решить любые проблемы и уладить малейшие конфликты, связанные с их единственным и обожаемым внуком, — откуда такое преклонение перед Западом? Поверьте, и я знаю это не понаслышке, наши педагоги ничуть не хуже заграничных, а порой даже и лучше.
— Согласен, — улыбнулся Герман Иосифович, он сам отучился в России и прошел ассистентуру-стажировку в Гнесинке у одного из самых известных педагогов, его многие оркестры приглашали к себе, но он выбрал другую стезю, — но вашему внуку требуется другое обучение, которое в России на данный момент ему никто дать не сможет.
— Что вы такое несете? — начал выходить из себя Борис Николаевич. При Сергее ему не хотелось вести себя по-хамски, но этот новый педагог раздражал его без меры. Возомнил из себя невесть кого, и теперь пытается давать советы ему, профессору, такому же педагогу, воспитавшему не одного лауреата различных престижных конкурсов. Он бы и без этих молодых выскочек обучил бы своего внука игре на скрипке, но для поступления в консу кроме умения играть и «корочек» требовалось в обязательном порядке участие в различных концертных и конкурсных мероприятиях.
— Сережа, подожди, пожалуйста, за дверью, — попросил Герман Иосифович, нутром чувствуя, что с таким дедом и до скандала недалеко, а вот скандалить при своем ученике, когда могла решиться его судьба, ему совершенно не хотелось.
Сергей, высокий плечистый, сказывались почти ежедневные тренировки в бассейне, подросток четырнадцати лет отроду, мягко улыбнулся деду, поклонился педагогу и вышел за дверь. Он знал, о чем хочет Герман Иосифович поговорить с его дедушкой. Тот несколько раз намекал ему, что этот разговор неизбежен, но Сережа просил его не делать это раньше…
— Поймите меня правильно, — донеслось из-за двери. — Сережины родители постоянно гастролируют, они бы смогли контролировать обучение Сергея или во Франции, или в Бельгии. Он талантлив и ему надо учиться дальше, но уже не в России.
— Прекратите нести ересь, — повысил Борис Николаевич голос. — Сережа продолжит обучение здесь и только здесь.
— Как вы не поймете, что мальчику требуются другие педагоги? — настаивал Герман Иосифович.
— Значит, девять лет все было нормально, а теперь вдруг моему внуку потребовались какие-то особенные учителя?
— Он с самого начала своего обучения нуждался в особенных учителях. Не понимаю, почему вы это пытаетесь отрицать, — гнул свою линию Сережин педагог.
— И что это за особенные учителя, о которых вы пытаетесь говорить? — сарказму Бориса Николаевича не была предела.
— Ему не только требовались и требуются особенные педагоги, но и особенные инструменты. Только не пытайтесь убедить меня, что не знали, что ваш внук левша.
— Что? Что вы такое несете? С каких пор Сергей стал левшой? — голос деда сорвался на крик.
— С рождения…
Сергей слышал, как кто-то в классе уронил стул. Вполне вероятно, что это дедушка отшвырнул его в гневе.
Дверь распахнулась.
— Идем, — красный, как рак, Борис Николаевич схватил за руку Сергея и потащил за собой по коридору в крыло, где занимались малыши, к его прежней учительнице Марье Алексеевне. За ними, молча, шагал Герман Иосифович — все, что мог, он сказал. А дальше деду решать, что будет с его внуком.
— Маша, объясни мне, пожалуйста, — начал Борис Николаевич прямо с порога без обязательного вежливого «здравствуйте».
Женщина подняла руку, призывая к тишине, — она все скажет, как только отпустит своего маленького ученика, которому видеть и слышать все это совершенно не обязательно. И несколько минут форы давало ей возможность собраться с мыслями и решить, что сказать и как поступить.
Мария Алексеевна, проучив Сергея целых семь лет, отказалась обучать его дальше, сославшись на возраст и проблемы со здоровьем. Но причина была совершенно иной, и ее со слезами на глазах она поведала педагогу, сменившего ее. Не смогла она рассказать деду Сергея о том, что только что пытался ему изложить Герман Иосифович.
— Сережа, — ласково попросила Марья Алексеевна, — сыграй нам что-нибудь.
Тот взял скрипку в правую руку, а смычок в левую, а потом, замешкав, суетливо стал перекладывать их из одной руки в другую.
— Не надо, спасибо, — учительница опустила руку ему на плечо. — Можешь идти. А нам с твоим дедушкой поговорить надо.
О чем они беседовали, Сергей не слышал — из-за дверей долетали только обрывки фраз, но при слове «приговор» он почему-то непроизвольно вздрагивал.
Только не изменил этот разговор его жизнь, а сделал более напряженной и тяжелой — дед отвез его на обучение в Питер к своему закадычному дружку, чтобы никто не знал и не смог напомнить парню о его леворукости. Сережу без проблем приняли в музыкальное училище, где дедовский дружок преподавал, поселили в общежитие. Четыре года обучения пролетели, как один день — одна сплошная игра на скрипке с утра до вечера, концерты, выступления, конкурсы. И как результат — поступление в Санкт-Петербургскую консерваторию. За всё время обучения ни он, ни его педагог ни разу не вспомнили, что Сергей неправильный музыкант.
Конечно, ему удалось максимально приспособиться к исполнению недоминирующей рукой. Но природу не обманешь. Сергей постоянно чувствовал неуверенность в своих силах, поэтому не мог добиваться чувства погружения в музыку во время выступлений. И, к сожалению, бесконечные тренировки не избавляли его от этого ощущения. Со временем это состояние, чувствовать и воспринимать музыку разумом, а не сердцем воспринималось как нечто нормальное, само собой разумеющееся. И все равно он чувствовал себя плохо, не ощущал радости от игры. Прав был Герман Иосифович — он ремесленник, не творец, без чувства музыки невозможно никакое профессиональное продвижение вперед.
Кончив играть, Сергей с недоумением посмотрел на инструмент, продолжая держать скрипку в одной руке, а смычок в другой. А потом истерично расхохотался — он впервые был там, где должен быть, — на небесах, вместе со своей музыкой, вместе со «своей» скрипкой. Она была сотворена Мастером для такого, как он, чтобы и он смог почувствовать, как можно слиться с музыкой, прочувствовать ее сердцем. Сергей чуть не разрыдался от переполнивших его чувств. Всю жизнь, с самого рождения, его пытались переделать, чтобы он стал таким, как все. А всего-то надо было дать ему в руки его, его скрипку. Не зря так тянуло к ней, хотелось ее трогать, гладить, ласкать. Каким скрипачом он смог бы стать с таким инструментом?
Он тут же попытался сыграть на скрипке еще что-нибудь, что ему никогда не давалось, но легкое движение воздуха в зале и тихий, еле слышный голос его остановил: — На сегодня достаточно.
