— Твой первый успех, — похлопал он его по плечу, когда стало очевидным, что Сергею предложат место, а не кому-то другому, что именно он свой улыбкой, музыкой и очарованием покорил слушателей.
Успех! Эта победа не была победой во всех смыслах, он часто выступал на конкурсах и часто становился лауреатом. Но это была его, только его, маленькая победа, когда он добился того, чего хотел. Он хотел здесь играть, и он добился, а не кому-то это было нужно, только ему…
— Сергей, выпей с нами. Сережа, бокал шампанского тебе не повредит.
Поначалу он отказывался от предложений, мотивируя это тем, что он не пьет. Но это только поначалу он отказывался, в самое свое первое выступление, когда, не дослушав официальный концерт, подготовленный квартетом, гости стали требовать его сольного выступления.
Как известно, слухи, что хорошие, что плохие распространяются с одинаковой скоростью. И вскоре о талантливом музыканте заговорил весь бомонд, а по четвергам в зале не оставалось ни одного свободного места.
Бокал шампанского вначале своего выступления, пара глотков вина в середине, рюмка коньяку в конце. Ему стало нравиться состояние легкого опьянения и бесшабашность, с которой он начинал играть. А потом возлияния становились все обильнее, а Сергей в своей игре все развязнее и наглее. И даже это безумно нравилось требовательной публике. Он не переступал ту грань, что отделяет веселость и дружественность от фамильярности. Но все же однажды он напился. Напился до беспамятства. И дежурному администратору пришлось вызывать для абсолютно невменяемого Сергея такси и сопровождающее лицо в виде Ольги. Она оказалось единственной женщиной в его недлинном списке контактов в телефонной книге.
А утром он оправдывался и божился, что больше не будет пить. Но опять напивался по четвергам, правда, уже не до беспамятства, А потом стал повышать голос на свою Олюшку, что она пытается его контролировать, а порой уподобляется его родственникам в своих нравоучениях. Он не пьяница, и если выпьет в четверг немного, то это только ему на пользу, для снятия стресса, накопившегося за неделю. Он и сам не заметил, как начал цитировать Быстрицкого, который не видел ничего дурного в том, если Сергей немного расслабится.
Он вообще стал во многом копировать своего педагога, который не только занимался с ним ежедневно по просьбе деда Сергея, но и водил его по ресторанам во время обедов, по модным бутикам мужской одежды. Сергею этого не надо было, одежды у него и так хватало, но тот помог ему определиться с выбором парфюма, помог купить костюм для нечастых выходов «в свет», не такой вычурный, как его концертный. Благо денег теперь у его студента хватало.
Одно удручало Сергея, что на посещения бассейна и свиданий с Олюшкой у него практически не оставалось времени — легкость выступлений в арт-ресторане требовала бесконечного количества репетиций с квартетом, который стал теперь как бы аккомпанементом в его сольных выступлениях.
Сергей шел домой после смены, прижимая к груди старенький футляр со скрипкой, и нутром осознавал, что он не любил осень, как впрочем, и зиму, и весну, и лето вместе взятые. Ему безумно хотелось поиграть на своем приобретении прямо сейчас, даже не ложась спать после ночного дежурства. Но он прекрасно понимал, что поспать ему в любом случае не придется, а поиграть на скрипке не получится. Ночью был сильный ветер, посрывавший с деревьев листья, и теперь ему, дворнику ЖЭУ номер семь, придется убрать от них свой двор и часть улицы.
Да, он был не только ночным охранником в Шереметевском дворце, но и самым обычным дворником, машущим метлой по утрам, а иногда и по вечерам, а зимой расчищающий лопатой свежевыпавший снег. У него находились дела и летом и весной.
Как работнику коммунального хозяйства, ему предоставили каморку под лестницей, как у папы Карло, где он и жил в настоящее время в полном одиночестве. После того, как Сергей отчислился из консерватории, ему пришлось выселиться и из общежития. Жить стало негде, домой к деду возвращаться не особенно хотелось. Работу дворником он смог бы найти и здесь, в Питере, и для этого совершенно не обязательно тащиться в заснеженный сибирский город, где его никто особенно не ждет. Да и делать-то он ничего, как выяснилось, не умеет. Но здесь, как в старые социалистические времена, работников коммунального хозяйства обеспечивали жильем, а в его родном городе такого ему не светило — либо снимать жилье, либо находиться под одной крышей с дедом. Осознав, что на первое у него не будет средств, а второго он безумно не хочет, Сергей принял, на его взгляд, единственно правильное решение — найти работу дворника в Питере. После недельных хождений по конторам, ночевок на вокзалах, ему, наконец, посчастливилось, и даже каморка была предоставлена сразу же.
Свернув с проспекта, Сергей вошел в свой двор, по дороге с тоской взглянув на почти полностью облетевшую старинную липу, на небо с наползающими на него тяжелыми тучами, на желтую россыпь листьев под ногами, танцующих с ветром вальс. Если их не смести и не сложить в пластиковые черные мешки, то после дождя, который непременно прольется если не сейчас, то несколько позже, они превратятся в коричневую жижу, которую разнесут прохожие не только по двору, но и вынесут на проспект. И тогда работы у него будет гораздо больше. И со скрипкой он встретится не так скоро, как ему хотелось бы. Да и не привык Сергей халтурить — все, что он делал, он старался делать хорошо.
Почти за два года работы дворником он не получил ни одного нарекания, на него ни разу не пожаловались.
Это уже гораздо позже, примерно через год добровольного затворничества, его каким-то образом разыскал Быстрицкий, осмотрел руку с его так и негнущимися пальцами, обругал «идиотом» очередной раз и предложил стать ближе к искусству, устроившись ночным охранником в Шереметевский дворец.
Сергей хмыкнул, но от предложения не стал отказываться, хоть и противно было принимать помощь от своего бывшего преподавателя — он устал от одиночества, устал от молчания, когда порой по несколько дней не произносил ни слова и не слышал сам человеческой речи, кроме как от случайных прохожих. Но они разговаривали не с ним, между собой, а в музее все же были живые люди, с которыми можно было бы словом перекинуться…
Бережно вынув скрипку из футляра, Сергей встал с ней в полутемной прихожей, освещенной сорокаватной лампочкой, перед мутным зеркалом с почерневшими углами, доставшимся ему от прежних жильцов. Совсем как маленький, как в детстве. А что делать, если все равно ему надо переучиваться? Конечно, этот процесс обучения будет проходить проще и быстрее, чем девятнадцать лет назад. Все же он старше, опытнее, мудрее, чем тот мальчишка, да и опыт игры другой рукой имелся.
Сергей попытался пошевелить негнущимися пальцами и впервые пожалел, что не стал их разрабатывать, после того, как сняли гипс. Постояв так несколько минут, он грустно вздохнул, положил скрипку назад в футляр, накинул куртку и вышел на улицу.
Решение возникло спонтанно — он решительно зашагал к небольшому двухэтажному зданию музыкальной школы, затерявшейся в старых питерских дворах…
— Понимаете, мы не обучаем взрослых. У нас детская школа, — молодая директриса Ирина Геннадьевна, нервно расхаживая по небольшому кабинету, уже несколько раз повторила Сергею эту фразу, сделав ударение на слове «детская». Она никак не могла взять в толк, зачем молодому высокому спортивного сложения парню играть гаммы на рояле или фортепиано.
— Меня не надо обучать, — упрямо повторял в ответ ей Сергей, — мне надо только найти кабинет и выделить академический час в плотном расписании ваших педагогов. Я готов даже заплатить деньги за беспокойство.
— Да не трясите вы кошельком, — отмахнулась от него директриса. — У меня в коллективе работают одни женщины, у которых либо дети, либо внуки, и найти желающую задержаться на час будет весьма проблематично. К тому же сторож, единственный мужчина в нашем бабском коллективе, терпеть не может, когда кто-то задерживается после шести часов даже на пять минут. Это еще одна проблема. И абсолютно неразрешимая.
— Что за шум? — в приоткрытую дверь кабинета заглянула старенькая преподавательница музыки, настоящий божий одуванчик, седенькая, маленькая, сгорбленная, с добрым морщинистым лицом.
— Да, вот, Мария Алексеевна, — Ирина Геннадьевна развела руками и постаралась с подсказками Сергея обрисовать проблему.
«Мария Алексеевна», — Сергей постарался как можно доброжелательнее посмотреть на свою, как ему показалось, спасительницу.
— Пойдем со мной, — кивнула старушка ему.
— Мария Алексеевна, но у вас… — директриса заламывала тонкие пальцы с длинными наманикюренными ногтями, которые явно давно не прикасались к клавишам. То, что она не скрипачка, Сергей понял сразу, да и не преподавали в этой школе скрипку. Фортепиано, баян, гитару — да, но только не скрипку.
— Ничего, я найду время для молодого человека, — перебила ее Мария Алексеевна…
— Садись, — строго сказала она, заводя Сергея в небольшой актовый зал со стареньким расстроенным роялем, — заниматься будешь здесь с пяти до шести. В шесть чтобы духу твоего здесь не было. Понял?
«Вот тебе и божий одуванчик», — улыбнулся тот, усаживаясь на крутящийся стул и регулируя его под свой рост.
— Не улыбайся, играй, — строго сказала старушка, присаживаясь рядом.
— Я гаммы, — растерялся Сергей. Заниматься по-настоящему музыкой он не собирался, ему надо всего лишь пальцы разработать.
— Играй гаммы, — недовольно поджала губы Мария Алексеевна, по-прежнему сидя рядом.
Сергей положил руки на клавиатуру.
— Как сидишь? Скругли кисть, словно у тебя мячики под ладонями, — учительница несильно стукнула своего ученика по спине, подсунула скрюченные маленькие пальцы под кисти Сергея.
Тот, с трудом сдерживая улыбку, попытался сыграть ля-минор гармоническую параллельными руками. Пальцы левой руки категорически отказывались его слушаться. Он ошибался, спотыкался, ускорялся, замедлялся, но гамму в две октавы вверх, а потом вниз все же осилил под непрерывные тычки цепкими пальцами Марии Алексеевны.
— Расходящуюся гамму играй, — строгим тоном сказала она.
Сергей поставил большие пальцы на ля первой октавы и… К его полному удивлению это упражнение у него получилось гораздо лучше, хоть правой руке и приходилось ждать левую.
— Неплохо, неплохо, — улыбнулась Мария Алексеевна она к концу занятия. — Переломы пальцев?
Сергей кивнул.
— Почему раньше не пришел? — нахмурилась старушка…
— Сережа, у тебя девушка есть? — как-то спросил Быстрицкий прямо во время исполнения его студентом сложного пассажа.
— Есть, — отозвался Сергей, прекратив игру.
— Ты с ней спишь? — продолжил расспрашивать Владимир Петрович.
— Нет, она ангел, — мечтательно произнес Сергей и, покраснев, счастливо улыбнулся. Он собирался Олюшке сделать предложение в самое ближайшее время и очень надеялся, что ему не откажут. — Я жениться на ней хочу.
— Жениться? — расхохотался в голос Быстрицкий. — Жениться, Сережа, вам рано. Женитьба в вашем возрасте означает конец карьеры. Семья лишает духовности, принижает.
— Я бы не сказал так, — попытался возражать тот ему. Как его Олюшка может лишить духовности? Наоборот, она часто бывает источником его вдохновения, если только не ворчит на него за то, что он выпивает по четвергам.
— А я скажу, именно так. Женщина должна быть музой — не стану спорить. Но женщина должна также дарить и сексуальное удовольствие, — начал излагать своим мысли Владимир Петрович. — И если вы не спите со своей девушкой, оберегая ее от нежелательной случайной беременности, то для физической разрядки надо заиметь запасной вариант в виде любовницы.
— Как можно? — возмутился Сергей.
— Можно, можно, — махнул рукой его наставник. — Секс много дает нам, мужчинам, и в первую очередь позволяет чувствовать себя мужчинами.
— Нет, я не готов, — покачал головой Сергей, — к тому же я люблю Олюшку.
— Так ее Олюшкой зовут, твою Лауру? И кто она? Если не секрет? — продолжал настойчиво выспрашивать Владимир Петрович. Не нравилась ему эта барышня, сдерживающая эмоции и чувства Сергея, не дававшая быть ему свободным.
— Не секрет. Она студентка вокального отделения, второй курс.
— Сереженька, выручай, только на тебя одна надежда, — господин Рывкин обнял Сергея за плечи и доверительно зашептал тому на ухо. — Я пообещал знакомому администратору, что ты у него выступишь на празднике. Он уже и программу составил и билеты продал.
— Нам нельзя выступать в ресторанах, — покачал головой Сергей. Он хоть и был пьян в «свой» четверг, но благоразумие все же его не покинуло. — Нет, грозит отчислением. Нет.
— Сереженька, только один разочек. Никто не узнает. Билеты уже проданы. Случайных посетителей не будет. Ты отыграешь программу, получишь солидный гонорар. Девушка твоя споет что-нибудь итальянское. Она ведь споет? Не попсу же ты будешь играть? А классику, — вкрадчивым голосом настаивал Борис Леонидович. А потом озвучил, как бы между прочим, сумму, которую грозились заплатить Сергею за выступление.
И он сдался, и Олюшку уговорил. Давил на нее, что она ни разу, ни в каких начинаниях его не поддерживает. Плакал, ругался, грозил расстаться с ней, если она не согласится спеть под его скрипку. И уговорил. Ему казалось, что он в тот момент искренен, хотел в тот знаменательный день сразу после выступления сделать ей подарок — обручальное кольцо.
Олюшка пела чистым ангельским голосом:
— Я думаю о тебе, любовь моя, когда солнце сияет над морем.
Я думаю о тебе, любовь моя, когда светлый лик луны появляется на ночном небе.
Я тебя вижу вдалеке, когда по дальним дорогам, поднимая пыль,
по узкой тропинке бредет путник глубокой ночью, глубокой ночью.
Я слышу твой голос, любовь моя, когда с тихим шорохом
наползают волны на берег рядом с любимой рощей,
Я с тобой. Хоть ты и далеко, ты всегда рядом со мной.
Хоть ты и далеко, но я всегда рядом.
Всегда рядом… Душой…
А Сергей вдохновенно играл. Он помнил то выступление во всех его мелочах. Он был счастлив — Олюшка пела только для него…
Он помнил так же, тот липкий страх, охвативший его, когда во время перекура услышал, как гости обсуждали его и Олюшкино выступление, и чей-то противный женский голос довольно громко произнес: — И с каких это пор студенты консы по кабакам стали выступать?
Их тогда отчислили — и его, Сергея Шереметева, и ее, Ольгу Сафонову. Причина отчисления была банально проста — «за аморальное поведение, недостойное студентов консерватории».
Но за Сергея вступились его титулованный педагог и не менее титулованный дед, прилетевший в Петербург в тот же день, когда вывесили приказ об его отчислении на доске объявлений кафедры скрипки и альта. Приказ провисел не более пяти минут и был безжалостно сорван властной рукой профессора Бориса Николаевича Шереметева, который имел после этого долгий и нелицеприятный разговор с деканом струнного отделения.
На доске приказ больше не появился, словно его никогда и не было. А Сергей продолжил обучение, как ни в чем не бывало.
А вот за Ольгу никто не вступился. Наоборот, Быстрицкий успокаивал Сергея, пока его проблемы разруливал дедушка, что с его дамой сердца ничего не произойдет, если та годик отсидится дома, поработает где-нибудь, а потом восстановится — ей в армию не идти.
Успех! Эта победа не была победой во всех смыслах, он часто выступал на конкурсах и часто становился лауреатом. Но это была его, только его, маленькая победа, когда он добился того, чего хотел. Он хотел здесь играть, и он добился, а не кому-то это было нужно, только ему…
— Сергей, выпей с нами. Сережа, бокал шампанского тебе не повредит.
Поначалу он отказывался от предложений, мотивируя это тем, что он не пьет. Но это только поначалу он отказывался, в самое свое первое выступление, когда, не дослушав официальный концерт, подготовленный квартетом, гости стали требовать его сольного выступления.
Как известно, слухи, что хорошие, что плохие распространяются с одинаковой скоростью. И вскоре о талантливом музыканте заговорил весь бомонд, а по четвергам в зале не оставалось ни одного свободного места.
Бокал шампанского вначале своего выступления, пара глотков вина в середине, рюмка коньяку в конце. Ему стало нравиться состояние легкого опьянения и бесшабашность, с которой он начинал играть. А потом возлияния становились все обильнее, а Сергей в своей игре все развязнее и наглее. И даже это безумно нравилось требовательной публике. Он не переступал ту грань, что отделяет веселость и дружественность от фамильярности. Но все же однажды он напился. Напился до беспамятства. И дежурному администратору пришлось вызывать для абсолютно невменяемого Сергея такси и сопровождающее лицо в виде Ольги. Она оказалось единственной женщиной в его недлинном списке контактов в телефонной книге.
А утром он оправдывался и божился, что больше не будет пить. Но опять напивался по четвергам, правда, уже не до беспамятства, А потом стал повышать голос на свою Олюшку, что она пытается его контролировать, а порой уподобляется его родственникам в своих нравоучениях. Он не пьяница, и если выпьет в четверг немного, то это только ему на пользу, для снятия стресса, накопившегося за неделю. Он и сам не заметил, как начал цитировать Быстрицкого, который не видел ничего дурного в том, если Сергей немного расслабится.
Он вообще стал во многом копировать своего педагога, который не только занимался с ним ежедневно по просьбе деда Сергея, но и водил его по ресторанам во время обедов, по модным бутикам мужской одежды. Сергею этого не надо было, одежды у него и так хватало, но тот помог ему определиться с выбором парфюма, помог купить костюм для нечастых выходов «в свет», не такой вычурный, как его концертный. Благо денег теперь у его студента хватало.
Одно удручало Сергея, что на посещения бассейна и свиданий с Олюшкой у него практически не оставалось времени — легкость выступлений в арт-ресторане требовала бесконечного количества репетиций с квартетом, который стал теперь как бы аккомпанементом в его сольных выступлениях.
ГЛАВА 6
Сергей шел домой после смены, прижимая к груди старенький футляр со скрипкой, и нутром осознавал, что он не любил осень, как впрочем, и зиму, и весну, и лето вместе взятые. Ему безумно хотелось поиграть на своем приобретении прямо сейчас, даже не ложась спать после ночного дежурства. Но он прекрасно понимал, что поспать ему в любом случае не придется, а поиграть на скрипке не получится. Ночью был сильный ветер, посрывавший с деревьев листья, и теперь ему, дворнику ЖЭУ номер семь, придется убрать от них свой двор и часть улицы.
Да, он был не только ночным охранником в Шереметевском дворце, но и самым обычным дворником, машущим метлой по утрам, а иногда и по вечерам, а зимой расчищающий лопатой свежевыпавший снег. У него находились дела и летом и весной.
Как работнику коммунального хозяйства, ему предоставили каморку под лестницей, как у папы Карло, где он и жил в настоящее время в полном одиночестве. После того, как Сергей отчислился из консерватории, ему пришлось выселиться и из общежития. Жить стало негде, домой к деду возвращаться не особенно хотелось. Работу дворником он смог бы найти и здесь, в Питере, и для этого совершенно не обязательно тащиться в заснеженный сибирский город, где его никто особенно не ждет. Да и делать-то он ничего, как выяснилось, не умеет. Но здесь, как в старые социалистические времена, работников коммунального хозяйства обеспечивали жильем, а в его родном городе такого ему не светило — либо снимать жилье, либо находиться под одной крышей с дедом. Осознав, что на первое у него не будет средств, а второго он безумно не хочет, Сергей принял, на его взгляд, единственно правильное решение — найти работу дворника в Питере. После недельных хождений по конторам, ночевок на вокзалах, ему, наконец, посчастливилось, и даже каморка была предоставлена сразу же.
Свернув с проспекта, Сергей вошел в свой двор, по дороге с тоской взглянув на почти полностью облетевшую старинную липу, на небо с наползающими на него тяжелыми тучами, на желтую россыпь листьев под ногами, танцующих с ветром вальс. Если их не смести и не сложить в пластиковые черные мешки, то после дождя, который непременно прольется если не сейчас, то несколько позже, они превратятся в коричневую жижу, которую разнесут прохожие не только по двору, но и вынесут на проспект. И тогда работы у него будет гораздо больше. И со скрипкой он встретится не так скоро, как ему хотелось бы. Да и не привык Сергей халтурить — все, что он делал, он старался делать хорошо.
Почти за два года работы дворником он не получил ни одного нарекания, на него ни разу не пожаловались.
Это уже гораздо позже, примерно через год добровольного затворничества, его каким-то образом разыскал Быстрицкий, осмотрел руку с его так и негнущимися пальцами, обругал «идиотом» очередной раз и предложил стать ближе к искусству, устроившись ночным охранником в Шереметевский дворец.
Сергей хмыкнул, но от предложения не стал отказываться, хоть и противно было принимать помощь от своего бывшего преподавателя — он устал от одиночества, устал от молчания, когда порой по несколько дней не произносил ни слова и не слышал сам человеческой речи, кроме как от случайных прохожих. Но они разговаривали не с ним, между собой, а в музее все же были живые люди, с которыми можно было бы словом перекинуться…
Бережно вынув скрипку из футляра, Сергей встал с ней в полутемной прихожей, освещенной сорокаватной лампочкой, перед мутным зеркалом с почерневшими углами, доставшимся ему от прежних жильцов. Совсем как маленький, как в детстве. А что делать, если все равно ему надо переучиваться? Конечно, этот процесс обучения будет проходить проще и быстрее, чем девятнадцать лет назад. Все же он старше, опытнее, мудрее, чем тот мальчишка, да и опыт игры другой рукой имелся.
Сергей попытался пошевелить негнущимися пальцами и впервые пожалел, что не стал их разрабатывать, после того, как сняли гипс. Постояв так несколько минут, он грустно вздохнул, положил скрипку назад в футляр, накинул куртку и вышел на улицу.
Решение возникло спонтанно — он решительно зашагал к небольшому двухэтажному зданию музыкальной школы, затерявшейся в старых питерских дворах…
— Понимаете, мы не обучаем взрослых. У нас детская школа, — молодая директриса Ирина Геннадьевна, нервно расхаживая по небольшому кабинету, уже несколько раз повторила Сергею эту фразу, сделав ударение на слове «детская». Она никак не могла взять в толк, зачем молодому высокому спортивного сложения парню играть гаммы на рояле или фортепиано.
— Меня не надо обучать, — упрямо повторял в ответ ей Сергей, — мне надо только найти кабинет и выделить академический час в плотном расписании ваших педагогов. Я готов даже заплатить деньги за беспокойство.
— Да не трясите вы кошельком, — отмахнулась от него директриса. — У меня в коллективе работают одни женщины, у которых либо дети, либо внуки, и найти желающую задержаться на час будет весьма проблематично. К тому же сторож, единственный мужчина в нашем бабском коллективе, терпеть не может, когда кто-то задерживается после шести часов даже на пять минут. Это еще одна проблема. И абсолютно неразрешимая.
— Что за шум? — в приоткрытую дверь кабинета заглянула старенькая преподавательница музыки, настоящий божий одуванчик, седенькая, маленькая, сгорбленная, с добрым морщинистым лицом.
— Да, вот, Мария Алексеевна, — Ирина Геннадьевна развела руками и постаралась с подсказками Сергея обрисовать проблему.
«Мария Алексеевна», — Сергей постарался как можно доброжелательнее посмотреть на свою, как ему показалось, спасительницу.
— Пойдем со мной, — кивнула старушка ему.
— Мария Алексеевна, но у вас… — директриса заламывала тонкие пальцы с длинными наманикюренными ногтями, которые явно давно не прикасались к клавишам. То, что она не скрипачка, Сергей понял сразу, да и не преподавали в этой школе скрипку. Фортепиано, баян, гитару — да, но только не скрипку.
— Ничего, я найду время для молодого человека, — перебила ее Мария Алексеевна…
— Садись, — строго сказала она, заводя Сергея в небольшой актовый зал со стареньким расстроенным роялем, — заниматься будешь здесь с пяти до шести. В шесть чтобы духу твоего здесь не было. Понял?
«Вот тебе и божий одуванчик», — улыбнулся тот, усаживаясь на крутящийся стул и регулируя его под свой рост.
— Не улыбайся, играй, — строго сказала старушка, присаживаясь рядом.
— Я гаммы, — растерялся Сергей. Заниматься по-настоящему музыкой он не собирался, ему надо всего лишь пальцы разработать.
— Играй гаммы, — недовольно поджала губы Мария Алексеевна, по-прежнему сидя рядом.
Сергей положил руки на клавиатуру.
— Как сидишь? Скругли кисть, словно у тебя мячики под ладонями, — учительница несильно стукнула своего ученика по спине, подсунула скрюченные маленькие пальцы под кисти Сергея.
Тот, с трудом сдерживая улыбку, попытался сыграть ля-минор гармоническую параллельными руками. Пальцы левой руки категорически отказывались его слушаться. Он ошибался, спотыкался, ускорялся, замедлялся, но гамму в две октавы вверх, а потом вниз все же осилил под непрерывные тычки цепкими пальцами Марии Алексеевны.
— Расходящуюся гамму играй, — строгим тоном сказала она.
Сергей поставил большие пальцы на ля первой октавы и… К его полному удивлению это упражнение у него получилось гораздо лучше, хоть правой руке и приходилось ждать левую.
— Неплохо, неплохо, — улыбнулась Мария Алексеевна она к концу занятия. — Переломы пальцев?
Сергей кивнул.
— Почему раньше не пришел? — нахмурилась старушка…
— Сережа, у тебя девушка есть? — как-то спросил Быстрицкий прямо во время исполнения его студентом сложного пассажа.
— Есть, — отозвался Сергей, прекратив игру.
— Ты с ней спишь? — продолжил расспрашивать Владимир Петрович.
— Нет, она ангел, — мечтательно произнес Сергей и, покраснев, счастливо улыбнулся. Он собирался Олюшке сделать предложение в самое ближайшее время и очень надеялся, что ему не откажут. — Я жениться на ней хочу.
— Жениться? — расхохотался в голос Быстрицкий. — Жениться, Сережа, вам рано. Женитьба в вашем возрасте означает конец карьеры. Семья лишает духовности, принижает.
— Я бы не сказал так, — попытался возражать тот ему. Как его Олюшка может лишить духовности? Наоборот, она часто бывает источником его вдохновения, если только не ворчит на него за то, что он выпивает по четвергам.
— А я скажу, именно так. Женщина должна быть музой — не стану спорить. Но женщина должна также дарить и сексуальное удовольствие, — начал излагать своим мысли Владимир Петрович. — И если вы не спите со своей девушкой, оберегая ее от нежелательной случайной беременности, то для физической разрядки надо заиметь запасной вариант в виде любовницы.
— Как можно? — возмутился Сергей.
— Можно, можно, — махнул рукой его наставник. — Секс много дает нам, мужчинам, и в первую очередь позволяет чувствовать себя мужчинами.
— Нет, я не готов, — покачал головой Сергей, — к тому же я люблю Олюшку.
— Так ее Олюшкой зовут, твою Лауру? И кто она? Если не секрет? — продолжал настойчиво выспрашивать Владимир Петрович. Не нравилась ему эта барышня, сдерживающая эмоции и чувства Сергея, не дававшая быть ему свободным.
— Не секрет. Она студентка вокального отделения, второй курс.
— Сереженька, выручай, только на тебя одна надежда, — господин Рывкин обнял Сергея за плечи и доверительно зашептал тому на ухо. — Я пообещал знакомому администратору, что ты у него выступишь на празднике. Он уже и программу составил и билеты продал.
— Нам нельзя выступать в ресторанах, — покачал головой Сергей. Он хоть и был пьян в «свой» четверг, но благоразумие все же его не покинуло. — Нет, грозит отчислением. Нет.
— Сереженька, только один разочек. Никто не узнает. Билеты уже проданы. Случайных посетителей не будет. Ты отыграешь программу, получишь солидный гонорар. Девушка твоя споет что-нибудь итальянское. Она ведь споет? Не попсу же ты будешь играть? А классику, — вкрадчивым голосом настаивал Борис Леонидович. А потом озвучил, как бы между прочим, сумму, которую грозились заплатить Сергею за выступление.
И он сдался, и Олюшку уговорил. Давил на нее, что она ни разу, ни в каких начинаниях его не поддерживает. Плакал, ругался, грозил расстаться с ней, если она не согласится спеть под его скрипку. И уговорил. Ему казалось, что он в тот момент искренен, хотел в тот знаменательный день сразу после выступления сделать ей подарок — обручальное кольцо.
Олюшка пела чистым ангельским голосом:
— Я думаю о тебе, любовь моя, когда солнце сияет над морем.
Я думаю о тебе, любовь моя, когда светлый лик луны появляется на ночном небе.
Я тебя вижу вдалеке, когда по дальним дорогам, поднимая пыль,
по узкой тропинке бредет путник глубокой ночью, глубокой ночью.
Я слышу твой голос, любовь моя, когда с тихим шорохом
наползают волны на берег рядом с любимой рощей,
Я с тобой. Хоть ты и далеко, ты всегда рядом со мной.
Хоть ты и далеко, но я всегда рядом.
Всегда рядом… Душой…
А Сергей вдохновенно играл. Он помнил то выступление во всех его мелочах. Он был счастлив — Олюшка пела только для него…
Он помнил так же, тот липкий страх, охвативший его, когда во время перекура услышал, как гости обсуждали его и Олюшкино выступление, и чей-то противный женский голос довольно громко произнес: — И с каких это пор студенты консы по кабакам стали выступать?
ГЛАВА 7
Их тогда отчислили — и его, Сергея Шереметева, и ее, Ольгу Сафонову. Причина отчисления была банально проста — «за аморальное поведение, недостойное студентов консерватории».
Но за Сергея вступились его титулованный педагог и не менее титулованный дед, прилетевший в Петербург в тот же день, когда вывесили приказ об его отчислении на доске объявлений кафедры скрипки и альта. Приказ провисел не более пяти минут и был безжалостно сорван властной рукой профессора Бориса Николаевича Шереметева, который имел после этого долгий и нелицеприятный разговор с деканом струнного отделения.
На доске приказ больше не появился, словно его никогда и не было. А Сергей продолжил обучение, как ни в чем не бывало.
А вот за Ольгу никто не вступился. Наоборот, Быстрицкий успокаивал Сергея, пока его проблемы разруливал дедушка, что с его дамой сердца ничего не произойдет, если та годик отсидится дома, поработает где-нибудь, а потом восстановится — ей в армию не идти.
