Ксюша вздохнула:
— Ее никто не видит… Сеструха моя, Ленка.
— Семейный бизнес?
— Больная она, не зарабатывает много. А малому надо на памперсы, на еду специальную, на больницу, да на всё, блин...
Эм помотал головой:
— Ничё не понял.
Новый вздох с дивана уколол его в сердце. Ксюша терпеливо начала сначала:
— Наша мамаша померла, когда мне было три месяца. Напилась палёной водки. Ленке десять лет было, она из дома сбежала как раз. А тут её что-то обратно потянуло. Вернулась и нашла меня орущую от голода...
Эм прикрыл глаза. Глупо было думать, что Ксюша росла в благополучной нормальной семье.
— Оказались в учреждениях. Но Ленка меня никогда не бросала, даже сбегала всё время, чтобы меня навестить… А когда вышла из интерната, по совершеннолетию оформила опёку.
— А как же родственники?
— Да кому надо такую обузу! — совсем по-взрослому, рассудительно сказала Ксюша. — А бабе нас не дали, такая же алкашка, как мать была. Ну я не жалею. С Ленкой мне лучше… Но малой у неё родился инвалид. Три года ему, не говорит, не встаёт, вообще ничего не может. Поэтому надо деньги. Ну Ленка зарабатывала, а я малого смотрела. А теперь она болеет...
— Чем болеет?
— Опухоль у неё, — просто ответила Ксюша. — Умирать не хочет, малого ж сразу к дебилам отправят, а меня в интернат! Хочет до моих восемнадцати лет дожить, тогда я над малым опёку оформлю...
Теперь уже вздохнул Эм. Зря он затеял этот разговор. Не знал, и было легче. Теперь он уже не сможет укорить Ксюшу за неправильную жизнь. Она ведет войну против системы, борется за существование с младенчества.
Тьфу ты, с досадой подумал Эм. Впадаем в сентиментальность. Надо заглушить это чувство "доктором Джеком". Что он и сделал. Хватит работать. Все равно он больше не сможет держать карандаш.
Ксюша уже свернулась калачиком под лёгким одеялом и сонным голосом спросила:
— А ты?
— Что я? — не понял Эм, стаскивая джинсы.
— Ну ты рассказывай теперь… Про те рисунки с мертвыми, про песню, про всё...
— Не надо, — попросил он. — Давай спать.
— Так нечестно!
Эм выбрал тёплый плед в стопке чистого белья рядом с диваном и, завернувшись в него, лёг на безопасном расстоянии от Ксюши. Конечно, она права. Так нечестно. Но и рассказать он не может. Не надо ей его дерьма, своего до конца жизни хватит.
— Спи, козявка, — тихо сказал он. — Всё будет хорошо.
— Ты убивал? — так же сонно спросила Ксюша.
— На войне… Спи.
— Ладно, — обиженно ответила девочка, сопя. Эм почему-то улыбнулся, чувствуя, как сами собой закрываются глаза. Надо вернуться в Питер. Хоть на пару недель.
Он проснулся на рассвете. Полежал немного, не открывая глаза, но точно зная, что солнце только-только взошло. Хотел повернуться на бок, но что-то мешало, да и рука совсем затекла. Эм поморщился, разлепляя веки, и замер, кося глазом на светлые волосы, веером укрывающие его шею.
Вот засранка! Небось замерзла ночью. Ксюша спала, голова на его плече, рука на его груди, всем телом прижимаясь к нему. Слава богу, плед не сбился и не обесчестил его. Эм залюбовался ее безмятежным лицом. Надо признаться самому себе — за два дня он успел привязаться к ней, хотя и не хотел этого. Хоть какое-то разнообразие в монотонной жизни артиста...
Эм осторожно пошевелил рукой, пытаясь освободиться и не разбудить Ксюшу. Ценой невероятных усилий и пяти минут времени ему это удалось. Одевшись, он вышел в кухню и привычно взялся за турку.
И вдруг подумал — ведь Ксюша должна вернуться домой! Сегодня. Вот ведь козявка! Ну и слава богу, должен бы сказать, а вот что-то не говорится. Вздохнуть с облегчением, закончить рисунки, ехать в Москву и представить заказчику. А вздох непонятно почему получается грустным. И кофе слишком крепким.
Эм покрутил головой. Выпить бодрящего африканского напитка и в душ. И бросить пить. И начать снова тренировки. Вернуться в призрачный город детства, для чего и почему — подумаем потом. Забыть всю эту дурацкую историю. В Ростов больше не вернётся. Делать тут больше нечего, модели все исчерпаны...
В восемь он разбудил Ксюшу и протянул ей чашку кофе:
— Пора домой.
— Уже? — лениво потянулась она, почёсывая голову. Эм отреагировал немедленно:
— Что, вошки подхватила?
— Разве что от тебя! — беззлобно огрызнулась Ксюша, отпивая кофе. Эм усмехнулся и замер — в пальцах опять засвербело. Ну и что теперь делать? Рисовать это чудо-юдо с лохматой утренней причёской и заспанными глазами? Или наплевать и везти её на вокзал?
Ксюша заметила, как он тянется за блокнотом, и засмеялась:
— Опять! Ты и правда сумасшедший!
— Не двигайся! — обреченно попросил Эм.
— Нарисуй меня с улыбкой один раз, — серые глаза блеснули каким-то особенным сиянием, и он кивнул. Пусть улыбается, пусть выставляет напоказ свои белые зубы и эти вызывающие ямочки на щеках. Странно, как он их раньше не заметил? Наверное, потому что Ксюша почти не улыбалась за два дня.
За полчаса набросок был готов. Он изобразил девочку в мельчайших деталях, растрёпанную, сонную и смеющуюся, с чашкой в руках и с одеялом, сползающим с груди. А главное — того самого возраста, который она упрямо не хотела признавать. Подросток, милый ребёнок, едва оформившееся тело на полпути между девочкой и женщиной.
Эм с досадой плюнул. Вот так всегда, а он хотел иметь рисунок про запас, такой, как вчера. Почему, интересно, сегодня его рука нарисовала козявку, как есть, а не состарила на несколько лет? Он лишний раз убедился, что не имеет никакого влияния ни на свой дар, ни на свои руки. Подавив желание скомкать неудачный рисунок, Эм протянул его Ксюше:
— На, на память от меня.
Она взяла листок, с восхищением осмотрела свой портрет:
— Неужели я такая? Вау...
Потом опечалилась:
— А кому я это покажу? Мурзик меня вообще убьёт за такие портреты.
— Вот интересно! За проституцию не убьёт, а за портрет...
Ксюша замялась. Потом ответила:
— Так то за деньги… А это… Это такое личное! Сразу видно...
Эм нахмурился:
— Это всегда личное.
— Всё равно, — она протянула листок обратно. — Не могу я, найдёт — убьёт...
— А ты его в медведя спрячь! Там секретное отделение в сердце...
Ксюша схватила медвежонка и принялась искать, как открывается сердечко. Нашла не сразу и обрадовалась:
— Клёво!!! Тут точно никто не найдёт!
Эм аккуратно сложил рисунок в несколько раз, и девочка запихнула его в потайное отделение. Эм придержал её руку, протягивая зелёную банкноту:
— На, положи туда же. Это только тебе, поняла? Купишь себе, что захочешь.
Ксюша цепко схватила доллары, сжимая их в кулачке, и в порыве благодарности обняла его за шею. Эм снова вдохнул её запах, аромат дешёвых духов, стараясь не двигаться и ни в коем случае не ответить тем же. Сердце его стучало, как сумасшедшее, и он поморщился от ненужного огорчения. Он больше никогда её не увидит...
Легонько оттолкнув Ксюшу, Эм встал:
— Всё, поехали. Хватятся тебя.
— Да ладно, — отмахнулась она. — Подождут!
— Мне работать надо, — на лимите грубости отрезал Эм. — Ты и так меня задержала!
Ксюша не обиделась, как он надеялся, а вскочила, нашла свои шмотки и принялась одеваться. Эм искоса смотрел на неё, пытаясь подавить охватившую его печаль. Потом тряхнул головой, встал, нашаривая бутылку виски. Свернул пробку и внезапно вспомнил о своём намерении бросить пить. Но желание глотнуть перебороло, и он глотнул. Почти с отвращением. Медленно завернул пробку на место и поставил бутылку на телевизор:
— Давай уже, козявка, двигайся!
Они вышли из дома налегке. Ксюша нежно прижимала к груди плюшевого мишку и не менее нежно — свою потрепанную сумочку с деньгами. Жужжание мобильника заставило её почти подпрыгнуть от неожиданности и выругаться. Раскопав телефон в куче барахла, которое носят с собой все дамы, она ответила:
— Алё!
Видимо на связи был смотрящий, потому что Ксюша сменила тон на деловой:
— Да, уже в машине одной ногой!.. Через пятнадцать минут где-то… Ага, всё.
Покосившись на севшего за руль Эма, она буркнула:
— Ты был прав.
— Я всегда прав, — мрачно ответил он, заводя мотор.
До вокзала они доехали быстро, ибо пробок на дорогах не оказалось, и молча. Припарковавшись, Эм устало облокотился о руль и тихо сказал:
— Ну давай. Удачи в твоей неблагодарной работе.
Ксюша усмехнулась:
— Скажешь тоже… Ты что, прощаться не умеешь?
Он покачал головой. Девочка приподнялась на сиденье и быстро чмокнула его в щёку:
— Пока! До скорой встречи и спасибо за всё!
Эм машинально принял её поцелуй и кивнул.
Ксюша открыла дверцу и вышла на прохладную ещё площадь. Потом повернулась и бросила:
— Если что, я каждый вечер тут.
И пошла, не оборачиваясь, к привокзальному кафе. Эм смотрел ей вслед, положив голову на руки, и мысленно прощался навсегда. Он запомнит её в мельчайших деталях и нарисует ещё и ещё, по памяти, стройную фигурку и водопад светлых волос...
Паренёк по кличке Мурзик вышел из кафе, дождался Ксюшу на пороге и обнял за плечи — властным жестом покровителя. Она подняла к нему личико и приняла долгий поцелуй в губы. Рука пацана спустилась до её попы и игриво шлепнула по рюшечкам юбки. Ксюша слегка натянуто засмеялась и последовала за ним внутрь забегаловки.
Эм закрыл глаза, вздохнул глубоко пару раз и завёл мотор. На хату. Исчезнуть из мира на два-три дня. Закончить заказ. А там видно будет.
В доме он встал посреди комнаты, окинул её долгим взглядом и подобрал старенькое полотенце в цветочек. Бросил на стопку белья. Нашел свой телефон и поставил любимую песню. Под звенящую гитару сел в кресло, отпил несколько долгих обжигающих глотков из бутылки и взял в руки блокнот.
Всё вернулось на круги своя. Пора работать.
Часть 3. Матвей
— Матвей, ну сколько можно возиться, в самом деле!
Громкий высокий голос вывел его из ступора, заставив вздрогнуть. Опершись ладонями на тумбу раковины, он взглянул на себя в зеркало. Измученные алкоголем глаза с серыми мешками и вздутыми веками, недельная бородка, красный нос с тёмными порами. Такое впечатление, что ему перевалило за полтинник. А ведь вчера исполнилось тридцать пять!
Матвей попытался пригладить торчащие дикобразом волосы, но потерпел неудачу. Выдавив на руку каплю геля, он согрел её, растирая между ладонями, и принялся композировать некое подобие модной прически, чтобы нельзя было сказать наверняка, нарочно его волосы торчат во все стороны или он уснул с мокрой головой.
— Матвей, твою мать! Ты выйдешь из ванной сегодня, или мне звать консьержа?!
Он поморщился. Милостивый Боже, неужели эта женщина не понимает, как раздражает его своими воплями?! К голосу присоединились ритмичные нервные постукивания в дверь — Нелли желала осуществить свой утренний туалет, и сделать это она желала немедленно.
Матвей пробурчал что-то неразборчивое, включая воду. Подождёт. Не к спеху. На работу не опаздывает по одной веской причине, что не работает. А по магазинам успеется. И подружки, светские путаны, тоже не помрут от ожидания.
Почистив зубы, Матвей долго и тщательно полоскал рот, потом умылся специальным мылом, стягивающим поры. Нелли, конечно, стерва и глубоко корыстная прожигательница жизни, в косметике и в уходе за кожей ей нет равных! После мыла он быстро, словно стыдясь самого себя, намазался кремом, чтобы не выглядеть облазящим от солнечного ожога плечом. И снова взглянул на себя в зеркало.
Уже лучше. Но все равно не то. Старый запойный мужик. Нет, надо завязывать с виски! Надо заняться спортом, как раньше. Надо перестать курить по три пачки в день. Надо...
— Матвей, я тебя предупреждаю, что консьерж через две минуты вышибет дверь!
Он тяжко вздохнул и открыл защёлку ванной. Визг немедленно прекратился, и в просторное помещение влетела Нелли.
Чуть ли не с первого дня, а значит, уже три года, Матвей не мог понять, с какого перепоя он поселился вместе с ней. Точнее, случилось-то всё с самого настоящего перепоя, и это Нелли переехала к нему, заполнив свободное пространство квартиры своими бронзовыми статуэтками, нелепыми модными сухими цветами и шмотками, стоимость каждой из которых превышала месячную зарплату толкового менеджера.
Яркая брюнетка, всегда накрашенная самым вызывающим образом, с безукоризненным (и очень дорогим, судя по чекам из салона красоты) загаром, а главное — с телом, подходившим под все каноны красоты двадцать первого века, она просто вошла в его жизнь, уцепилась за его локоть и больше не отпустила.
— Стареешь, дорогой! — съязвила она, вывернув до отказа кран горячей воды в ванне. — Глохнешь! Скоро ослепнешь и вообще рисовать не сможешь!
— Писать, Нель, писать!
— Тоже мне писатель! — фыркнула молодая женщина, сбрасывая кружевной пеньюар. Матвей невольно окинул взглядом её идеальное тело и отвернулся.
— Художники тоже пишут, — пробурчал он, выходя из ванной. Без толку спорить. Нелли имела собственное мнение обо всём на свете, даже о том, в чём она совершенно не разбиралась.
Оставив ее в ванной, Матвей зашел в кухню. На автопилоте наполнил резервуар кофеварки, достал из шкафчика капсулу крепкого кофе, чашечку, заменитель сахара, ложечку, приготовил всё и сел к барной стойке. Пачка сигарет лежала на гранитной поверхности со вчерашнего вечера, и Матвей закурил, чувствуя, как сушняк превращает его рот в размокший под дождем и высохший картон. Вот зачем он вчера напился? По поводу днюхи? Тоже мне, праздник называется! Хорошо хоть не буянил в ресторане, а то там было много знатного народу. Взять хотя бы мэра Питера, большого поклонника его картин. Сколько работ ему продали? Пять или шесть, надо спросить у Вики… Вика тоже хороша! Могла бы удержать его от последних трёх стаканов. Или даже четырёх. Агентша хренова! А может ей выгодно, чтобы знаменитый художник Матвей Белинский напивался, как сапожник?! Она прекрасно знает, что без виски Матвей не напишет ни одного полотна.
Блин, никто не понимает, что без виски у него просто не получится малевать эти модные и абсолютно бездарные картины, которые раскупаются за одну ночь выставки!
Машина, похожая на сложный космический прибор, громко заурчала, извлекая из своего нутра ароматный крепкий кофе. Матвей очнулся от размышлений и взял маленькую фарфоровую чашечку. Тьфу ты, даже в пальцах не удержать! Куда Нелли задевала старый сервиз, из разноцветного стекла? Там хоть чашки были нормальные, а не из детского набора. Так нет, вышел из моды — вышел нафиг!
Телефон ругнулся матом и начал громко орать: "Эй, ты тут? Возьми трубку, придурок, тебе звонят!" Матвей не шелохнулся. Надо будет — перезвонят. Забыли поздравить вчера — тем хуже для них. По всем вопросам до полудня звонить надо Вике. Его контакты в курсе этого правила, а на неизвестные номера он всё равно не отвечает.
Айфон продолжал ругаться матом, и Матвей поморщился. Надо дать Вике, пусть поменяет мелодию. Достала эта игрушка, и вообще это смешно только первые три дня.
Телефон замолчал, и на смену ему пришла Нелли. Как она умудряется так быстро приводить себя в состояние полной боевой готовности — уму непостижимо. Но факт.
— А почему мне кофе не сделал? — ее высокий голосок отозвался острым шилом в голове Матвея, и он поморщился.
