— Знаю…
— Тогда почему вы перечили ей? — в голосе жрицы скользнуло плохо скрытое недоверие, и я устало заметила.
— Разве может жена не вступиться за данного ей Маликой мужа?
Теперь взгляд жрицы стал по-настоящему изумленным, но я не стала вступать с ней в дальнейшие прения, а быстро скользнула за дверь. Впрочем, поднявшись в отведенные нам с мужем комнаты, я убедилась, что самое сложное у меня еще впереди — ведь первым, что мне бросилось в глаза по возвращении, был изувеченный стол. Очевидно, Ирко, изведясь ожиданием, надавил на край столешницы так, что толстая сосновая доска под его ладонями треснула и прогнулась!..
Мужа я обнаружила в дальней комнате — он сидел на кровати и неотрывно смотрел на пустую колыбель.
— Ирко… — я постаралась, чтобы мой голос прозвучал как можно спокойнее, а Ирко, в свою очередь, посмотрел на меня и сказал лишь одно: — Ты обещала… Энейра…
— Помню… — я уложила малютку в колыбель и присела рядом с мужем. — Что ж слушай, но история эта долгая…
Мой рассказ действительно затянулся надолго — я рассказала Ирко о прабабке, о Стембе, о Мике... О побеге из Реймета…
Правда, сцену в доме я по-возможности сгладила — в конечном итоге, это было моим грузом, а, значит, не стоило его взваливать на плечи Ирко!
Правда, муж, похоже, догадался, о чем я умолчала — на середине рассказа Ирко вдруг придвинулся ближе и крепко обнял меня за плечи.
— Прости… Я не думал, что все настолько скверно…
Я, поудобней устроившись в кольце его рук, только вздохнула. А Ирко неожиданно спросил:
— Почему ты мне ничего не сказала?
— А зачем? — я прижалась к его плечу. — Ни прабабка, ни я жалость ни из кого вышибать не хотели, да и старые раны растравливать было неохота…
Муж осторожно поцеловал меня в висок и вздохнул.
— Я тебе хочу кое-что сказать, Эрка…
— Да… — я почувствовала, что внутри меня точно комок сжимается. Неужели в ответ на мое признание Ирко расскажет о своей бэрской крови?! Но мои ожидания в этот раз не оправдались — муж лишь шумно вздохнул и произнес:
— Я самый большой дурак во всем Крейге! Понимаю ведь, знаю, что должен тебе верить, но все равно ревную — то к тому парню с ярмарки, то к жрицам этим… Все кажется, что кто-то придет и заберет тебя у меня…
— Ну, знаешь, Ирко… — я почувствовала, что начинаю сердиться, но хныканье проснувшейся Мали положило конец как нашему разговору, так и едва не начавшейся ссоре…
На следующее утро Старшая Вериника провела необходимый обряд, а назавтра, после еще одного разговора со жрицами, я с семьею покинула Делькону. В гостях, конечно, хорошо, но дом без хозяйского пригляда, да и Ирко, бедолага, после нечаянно поломанной столешницы, ходил по вотчине жриц едва ли не на цыпочках. Явно опасаясь сломать что-нибудь ещё… Перед отъездом Старшая вручила мне несколько очень редких дорогих зелий и настоятельно попросила меня беречь себя… Я вежливо поблагодарила её, но внутренне грустно усмехнулась — Дельконские жрицы держали свое слово, но Ирко они по-прежнему не доверяли и где-то в глубине души побаивались…
Благословение жрицы вылилось в пару спокойных, ничем не замутненных лет. Словно бы сама Малика прикрыла мою крошечную семью своей дланью от всех бед этого мира: моя крошка росла здоровой и крепенькой — обычные детские хвори обходили ее стороной; я, не переставая изучать прабабкины записи, нашла для себя новые лазейки в использовании своего, по-прежнему спящего дара, но больше всего изменился сам Ирко. Уж не знаю, что на него так повлияло — рождение ли дочери или наш разговор в Дельконе, но через пару месяцев после визита к жрицам я стала замечать, что мой муж словно бы скинул с плеч тяжелый и уже привычный груз. К внешнему спокойствию у него теперь добавилась какая-то, идущая из самой глубины его натуры уверенность. Он стал чаще бывать в Выселках и в Поляне, стал чаще шутить в беседах с Роско и Кветкой, побывал на сельском сходе, и даже высказал там свое мнение… После этого случая полянцы к его словам начали прислушиваться так же, как, в свое время, прислушивались к мнению Дорваша…
Ну, а когда Ирко играл и возился с Мали, то преображался полностью — его лицо смягчалось и словно бы озарялось необыкновенно теплым внутренним светом, глаза лучились, а смех был просто заразительным.
Но таким его видели только я, дочка да, наверное, обитающие в Лерии водяницы, ведь летом мы с Ирко частенько выбирались к облюбованной нами уютной заводи с пологим, чистым от коряг и тины дном, и поросшими плакучими ивами берегами. Я, раздевшись до сорочки, входила в прозрачную речную воду по грудь, и, развернувшись к берегу, смотрела, как Ирко, в одних исподних штанах, шлепает по воде, держа на руках Мали.
Зайдя в воду по пояс, Ирко, бережно поддерживая малышку под голову и спину, опускал ее на воду и начинал водить руками по речной глади — словно бы катал. Мали такая забава очень нравилась — попискивая от удовольствия, она начинала шлепать руками и ногами по воде так, что брызги летели в разные стороны. Больше всего, конечно же, доставалось самому Ирко, но он только посмеивался. Я же, вдоволь налюбовавшись своим семейством, подходила ближе.
— Постой, Ирко, можно еще так… — мой совет, обычно, пропадал попусту, так как я, угодив под целый водопад брызг разыгравшейся дочки, могла только жмуриться…
Ну, а дальше у нас начиналась самая настоящая щенячья возня, в которой и я, и Ирко, вполне могли тягаться с собственным дитем. На берег после такого купанья мы выходили мокрые до самых макушек, усталые и довольные, точно наевшиеся хозяйской сметаны коты. Пока я, устроившись на покрывале, большим полотенцем сушила Мали, Ирко, постояв на солнышке и чуть-чуть обсохнув, удалялся в лес и возвращался как раз тогда, когда я, устроив Мали, и расчесав мокрые косы, распускала их по плечам и спине — сушиться.
Муж подходил ко мне, устраивался рядом на корточках и протягивал сложенные лодочкой, полные ягод ладони.
— Вот, на соседней поляне было…
— Спасибо… — я немедля целовала мужа в щеку, ерошила на затылке его до невозможности густые волосы… Кровь Дорваша с каждым прожитым годом все больше и больше изменяла Ирко. За время нашего супружества он заметно отяжелел, мышцы под кожей перекатывались настоящими валунами, тёмные, покрывающие грудь и руки волосы словно бы стали гуще… Но это не вызывало у меня ни неприятия, ни страха, ведь сила мужа была доброй — не стремящейся поломать или подчинить себе… Она оберегала. Служила опрой, но никогда не давила и не принижала…
— Мои красавицы… — разделив ягоды, Ирко умудрялся обхватить руками и меня и дочку…
— Мали — вполне, а я — нет… — пыталась я возразить мужу в ответ на это пустословье, но он лишь тихо фыркал мне в ухо.
— Красавица… Мне лучше видно!..
По этому поводу я пыталась поспорить с Ирко еще пару раз, но потом смирилась. В конечном итоге, муж действительно считал меня тем, кем и называл, а я… Я прожила с Ирко несколько лет, родила ему дочку. Научилась понимать его с полуслова, искренне уважала и даже любила… Но любила, скорее, как старшего брата, нежели мужа, и постельные утехи тут ничего не могли изменить. Мне было хорошо с Ирко, но никакой страсти я к нему не чувствовала и из-за этого ощущала себя обманщицей. Муж ко мне всем сердцем, а я.… Эта мысль не давала мне покоя до такой степени, что я, навестив Кветку, рассказала ей о своих переживаниях. Та меня внимательно выслушала, повздыхала, а потом сказала.
— Нечего тебе об этом печалиться, Эрка. Страсть да пылкая любовь иногда больше вредят, чем пользу несут. Я вот со своим Болько по большой любви сошлась, а сколько мы с ним ссорились! То он меня приревнует да спросит, для какого это ухажера я праздничную юбку надела, то я решу, что он на какую другую молодку косится… Любила ведь я его до безумия, но когда шлея под хвост попадала, говорила в глаза такое, о чем теперь вспоминать стыдно! И взяла бы те слова обратно, так не получится — нету теперь моего Болько… — Кветка снова вздохнула, и, покачав головой, закончила. — Так что страсть, Эрка, это еще и ссоры, и слова злые, а у тебя все гладко да ровно — именно так, как и должно быть! Мужа ты почитаешь и уважаешь, дочку ему замечательную родила — что еще надо?! Да и Ирко по-настоящему счастлив с тобою — это любому с первого взгляда видно!..
Что ж, определенная житейская мудрость в этих словах была, так что я ими и утешалась, когда совесть вновь начинала мне шептать о том, что мой муж заслуживает большего, чем простая приязнь…
Когда Мали исполнилось два года, я почувствовала себя достаточно окрепшей для того, чтобы подарить мужу ещё одного ребенка… Я думала, что было бы очень неплохо, если б в этот раз у нас с Ирко появился мальчик. Мика или Марти… Ну, или, если муж этого пожелает, Дори… К сожалению, этим моим планам так и не суждено было сбыться, так как светлая тропа нашей с Ирко жизни закончилась, и мы с мужем незаметно ступили на тёмную…
Началось все просто и обыденно. Хлопоча на пасеке, муж сразу в нескольких ульях заметил неладное. Крышечки сот в них заметно потемнели, некоторые — даже отпали, а вместо личинок в них обнаружилась тягучая липкая масса с очень неприятным запахом.
Эта болезнь пчёл именовалась у пасечников бурым гнильцом и считалась очень опасной из-за того, что быстро распространялась и могла выкосить множество пчелиных семейств. Заболевшие семьи пришлось уничтожить, окурив отравленным дымом. Осыпавшихся пчел и соты мы с Ирко сожгли, оставшиеся ульи и прочий инвентарь унесли в сарай. Необходимую в хозяйстве мелочь отмыли щёлоком, но из рамок и ульев прилипшую заразу пришлось вытравливать огнём…
Несмотря на эти меры, через четыре дня обнаружились новые очаги заразы — два улья Ирко вновь уничтожил. Остальные семьи пересаживал в новые, чистые ульи, подкармливал сиропом с лечебными травами…
С заразой он справился, но пасеке был нанесен весьма ощутимый урон и Ирко решил наведаться в Эргль, примкнув к нескольким, собирающимся на тамошнюю ярмарку полянцам. Ирко собирался потолковать там с привезшими свой товар пасечниками и сговориться с ними о покупке нескольких пчелиных семей…
Это была обычная, хоть и хлопотная поездка — Ирко был спокоен и весел. Обещался привезти из Эргля гостинцы мне и Мали, а меня грызла какая-то подспудная, непонятная тревога. Я дотошно выспрашивала мужа с кем он поедет, сколько пробудет в Эргле, когда вернется… Ирко мое беспокойство заметил — вместо ответа на очередной вопрос притянул меня к себе, привычно поцеловал в макушку.
— Не тревожься. Надолго не задержусь, а ехать всё одно надо: сама знаешь — наша пасека одна на всю округу…
— Я понимаю… Но будь осторожен… Пожалуйста, — я подняла голову, пытаясь заглянуть в лучистые глаза Ирко, а он улыбнулся мне в ответ.
— Все будет хорошо…
Ну, зачем, зачем я ему поверила?!
На заре Ирко отправился в деревню — там его уже поджидали Радко — хозяин долженствующей отправиться в город подводы, Лушек и старший Гордек. Проводив мужа, я накормила дочку и отправилась на огород… В круговороте привычных дел — прополоть, постирать, сготовить обед, покормить скотину и кур, сменить повязку у поранившей ногу козы, подрубить новую рубаху для Ирко — незаметно прошел день. Когда же от деревьев потянулись длинные косые тени, а из лесного сумрака пахнуло вечерней сыростью, я вновь забеспокоилась. Если селяне задержались на ярмарке, то Радко вполне мог отказаться тащиться по темной дороге и предложить всем переночевать за городскими стенами — в этом случае Ирко мог вернуться завтра. Я знала это, тем не менее, взяла на руки задремавшую под моим боком дочурку и отправилась в Поляну. Если что — пополуночничаю с Кветкой. Все лучше, чем изводиться от непонятных предчувствий…
Шла я из-за своего бесценного груза не очень быстро — порою мне приходилось присаживаться на вывороченный бурей ствол и давать себе отдых, так что добралась я до деревни не так скоро, как рассчитывала. Кветки дома не оказалось, кадушка возле сарая пустовала больше, чем наполовину, и я, решив, что найду вдову возле колодца, отправилась на сельскую площадь. Кветка действительно была там — набрав воду, она вдохновенно спорила с местными кумушками о том, кто из парней, обиженных отказом заневестившейся Ружаны умудрился запустить ей в огород двух коз. Мое появление заставило вдову отказаться от дальнейшего спора — она приняла на руки Мали, тут же заквохтав над ней обычные в таких случаях глупости… Но едва я успела сказать ей, какая надобность привела меня в деревню, как до нас донесся нарастающий стук копыт вкупе с грохотом деревянных колес, и на сельскую площадь вылетела телега Радко.
Впряженная в нее лошадь надсадно хрипела, на ее морде и боках виднелись клочья пены, да и сам сжимающий вожжи хозяин подводы выглядел ненамного лучше своей коняги. Бледный, дрожащий, с перекошенным от страха лицом…
Я посмотрела ему за спину, и мое сердце камнем ухнуло куда-то вниз. Лушек держался за окровавленное лицо и стонал, позеленевший Гордек трясся даже больше, чем Ежи, а Ирко… Ирко с ними не было…
— Где он?! — я подступила к телеге, схватила Радко за руку. — Где Ирко?!
— Т-т-там… — губы Радко мелко дрожали, а язык заплетался так, что разобрать произнесенные слова удавалось с трудом. — На дороге…
Я еще сильнее сжала его руку.
— Почему вы его оставили! Что случилось?!
Вместо ответа Радко как-то скукожился и отвел глаза, зато избавился от немоты Лушек. Правда, он так и сидел на телеге, прикрывал лицо руками, и смотрел в землю, точно был не в силах поднять взгляд.
— Разбойники нас подстерегли, у второй развилки после Яблонек… Свирепые, как Аркоские отродья!..
Позади меня, услышав слова Лушека, заголосила одна из судачащих у колодца кумушек, остальные немедля придвинулись ближе — я спиной чувствовала их дыхание, их взгляды… Лушек, между тем продолжал свой рассказ тихим осипшим голосом.
— Остановили телегу, стали тюки ворошить, потом у Ежи спрятанную в сапоге денюжку забрали, а там и до меня добрались… А у меня ж Ивка на сносях, да и корова приболела — мне деньги до зарезу нужны… Я разбойникам в ноги и повалился: не режьте меня, говорю, без ножа, люди добрые! Вам с моих медяшек толку мало, а мне без них хоть в петлю! Старший же их на мои мольбы осерчал, и начал меня плетью охаживать. Чуть глаз не выстегнул, демон!
Сказав это, Лушек наконец-то поднял голову и, оторвав руки от лица, показал всем собравшимся идущий через лоб, переносицу и правую щеку, безобразно вспухший рубец. Гомон тут же усилился, послышались новые всхлипы и причитания… А я ломким, злым голосом сказала.
— После себя жалеть будешь. Что с моим Ирко?!
Лушек тяжело вздохнул.
— Так я к тому и веду… Он, в отличие от тебя, баба бессердечная, как увидел, что со мной творят, соскочил с телеги, да и врезал кулаком старшему промеж глаз. Тот где стоял, там и упал, а на Ирко остальные кинулись, облепили его, как муравьи…
Радко, увидев, что его конягу под уздцы больше никто не держит, тут же ее вожжами хлестнул и деру. Я с трудом успел в телегу запрыгнуть… Чудом живыми сюда добрались…
— Да лучше бы шеи сломали по дороге! Трусы паскудные! — Стараясь сдержать слёзы, я сжала кулаки так, что ногти глубоко впились в ладони. — Ирко за вас вступился, а вы его на растерзание душегубам бросили! Твари!!!
— Тогда почему вы перечили ей? — в голосе жрицы скользнуло плохо скрытое недоверие, и я устало заметила.
— Разве может жена не вступиться за данного ей Маликой мужа?
Теперь взгляд жрицы стал по-настоящему изумленным, но я не стала вступать с ней в дальнейшие прения, а быстро скользнула за дверь. Впрочем, поднявшись в отведенные нам с мужем комнаты, я убедилась, что самое сложное у меня еще впереди — ведь первым, что мне бросилось в глаза по возвращении, был изувеченный стол. Очевидно, Ирко, изведясь ожиданием, надавил на край столешницы так, что толстая сосновая доска под его ладонями треснула и прогнулась!..
Мужа я обнаружила в дальней комнате — он сидел на кровати и неотрывно смотрел на пустую колыбель.
— Ирко… — я постаралась, чтобы мой голос прозвучал как можно спокойнее, а Ирко, в свою очередь, посмотрел на меня и сказал лишь одно: — Ты обещала… Энейра…
— Помню… — я уложила малютку в колыбель и присела рядом с мужем. — Что ж слушай, но история эта долгая…
Мой рассказ действительно затянулся надолго — я рассказала Ирко о прабабке, о Стембе, о Мике... О побеге из Реймета…
Правда, сцену в доме я по-возможности сгладила — в конечном итоге, это было моим грузом, а, значит, не стоило его взваливать на плечи Ирко!
Правда, муж, похоже, догадался, о чем я умолчала — на середине рассказа Ирко вдруг придвинулся ближе и крепко обнял меня за плечи.
— Прости… Я не думал, что все настолько скверно…
Я, поудобней устроившись в кольце его рук, только вздохнула. А Ирко неожиданно спросил:
— Почему ты мне ничего не сказала?
— А зачем? — я прижалась к его плечу. — Ни прабабка, ни я жалость ни из кого вышибать не хотели, да и старые раны растравливать было неохота…
Муж осторожно поцеловал меня в висок и вздохнул.
— Я тебе хочу кое-что сказать, Эрка…
— Да… — я почувствовала, что внутри меня точно комок сжимается. Неужели в ответ на мое признание Ирко расскажет о своей бэрской крови?! Но мои ожидания в этот раз не оправдались — муж лишь шумно вздохнул и произнес:
— Я самый большой дурак во всем Крейге! Понимаю ведь, знаю, что должен тебе верить, но все равно ревную — то к тому парню с ярмарки, то к жрицам этим… Все кажется, что кто-то придет и заберет тебя у меня…
— Ну, знаешь, Ирко… — я почувствовала, что начинаю сердиться, но хныканье проснувшейся Мали положило конец как нашему разговору, так и едва не начавшейся ссоре…
На следующее утро Старшая Вериника провела необходимый обряд, а назавтра, после еще одного разговора со жрицами, я с семьею покинула Делькону. В гостях, конечно, хорошо, но дом без хозяйского пригляда, да и Ирко, бедолага, после нечаянно поломанной столешницы, ходил по вотчине жриц едва ли не на цыпочках. Явно опасаясь сломать что-нибудь ещё… Перед отъездом Старшая вручила мне несколько очень редких дорогих зелий и настоятельно попросила меня беречь себя… Я вежливо поблагодарила её, но внутренне грустно усмехнулась — Дельконские жрицы держали свое слово, но Ирко они по-прежнему не доверяли и где-то в глубине души побаивались…
Благословение жрицы вылилось в пару спокойных, ничем не замутненных лет. Словно бы сама Малика прикрыла мою крошечную семью своей дланью от всех бед этого мира: моя крошка росла здоровой и крепенькой — обычные детские хвори обходили ее стороной; я, не переставая изучать прабабкины записи, нашла для себя новые лазейки в использовании своего, по-прежнему спящего дара, но больше всего изменился сам Ирко. Уж не знаю, что на него так повлияло — рождение ли дочери или наш разговор в Дельконе, но через пару месяцев после визита к жрицам я стала замечать, что мой муж словно бы скинул с плеч тяжелый и уже привычный груз. К внешнему спокойствию у него теперь добавилась какая-то, идущая из самой глубины его натуры уверенность. Он стал чаще бывать в Выселках и в Поляне, стал чаще шутить в беседах с Роско и Кветкой, побывал на сельском сходе, и даже высказал там свое мнение… После этого случая полянцы к его словам начали прислушиваться так же, как, в свое время, прислушивались к мнению Дорваша…
Ну, а когда Ирко играл и возился с Мали, то преображался полностью — его лицо смягчалось и словно бы озарялось необыкновенно теплым внутренним светом, глаза лучились, а смех был просто заразительным.
Но таким его видели только я, дочка да, наверное, обитающие в Лерии водяницы, ведь летом мы с Ирко частенько выбирались к облюбованной нами уютной заводи с пологим, чистым от коряг и тины дном, и поросшими плакучими ивами берегами. Я, раздевшись до сорочки, входила в прозрачную речную воду по грудь, и, развернувшись к берегу, смотрела, как Ирко, в одних исподних штанах, шлепает по воде, держа на руках Мали.
Зайдя в воду по пояс, Ирко, бережно поддерживая малышку под голову и спину, опускал ее на воду и начинал водить руками по речной глади — словно бы катал. Мали такая забава очень нравилась — попискивая от удовольствия, она начинала шлепать руками и ногами по воде так, что брызги летели в разные стороны. Больше всего, конечно же, доставалось самому Ирко, но он только посмеивался. Я же, вдоволь налюбовавшись своим семейством, подходила ближе.
— Постой, Ирко, можно еще так… — мой совет, обычно, пропадал попусту, так как я, угодив под целый водопад брызг разыгравшейся дочки, могла только жмуриться…
Ну, а дальше у нас начиналась самая настоящая щенячья возня, в которой и я, и Ирко, вполне могли тягаться с собственным дитем. На берег после такого купанья мы выходили мокрые до самых макушек, усталые и довольные, точно наевшиеся хозяйской сметаны коты. Пока я, устроившись на покрывале, большим полотенцем сушила Мали, Ирко, постояв на солнышке и чуть-чуть обсохнув, удалялся в лес и возвращался как раз тогда, когда я, устроив Мали, и расчесав мокрые косы, распускала их по плечам и спине — сушиться.
Муж подходил ко мне, устраивался рядом на корточках и протягивал сложенные лодочкой, полные ягод ладони.
— Вот, на соседней поляне было…
— Спасибо… — я немедля целовала мужа в щеку, ерошила на затылке его до невозможности густые волосы… Кровь Дорваша с каждым прожитым годом все больше и больше изменяла Ирко. За время нашего супружества он заметно отяжелел, мышцы под кожей перекатывались настоящими валунами, тёмные, покрывающие грудь и руки волосы словно бы стали гуще… Но это не вызывало у меня ни неприятия, ни страха, ведь сила мужа была доброй — не стремящейся поломать или подчинить себе… Она оберегала. Служила опрой, но никогда не давила и не принижала…
— Мои красавицы… — разделив ягоды, Ирко умудрялся обхватить руками и меня и дочку…
— Мали — вполне, а я — нет… — пыталась я возразить мужу в ответ на это пустословье, но он лишь тихо фыркал мне в ухо.
— Красавица… Мне лучше видно!..
По этому поводу я пыталась поспорить с Ирко еще пару раз, но потом смирилась. В конечном итоге, муж действительно считал меня тем, кем и называл, а я… Я прожила с Ирко несколько лет, родила ему дочку. Научилась понимать его с полуслова, искренне уважала и даже любила… Но любила, скорее, как старшего брата, нежели мужа, и постельные утехи тут ничего не могли изменить. Мне было хорошо с Ирко, но никакой страсти я к нему не чувствовала и из-за этого ощущала себя обманщицей. Муж ко мне всем сердцем, а я.… Эта мысль не давала мне покоя до такой степени, что я, навестив Кветку, рассказала ей о своих переживаниях. Та меня внимательно выслушала, повздыхала, а потом сказала.
— Нечего тебе об этом печалиться, Эрка. Страсть да пылкая любовь иногда больше вредят, чем пользу несут. Я вот со своим Болько по большой любви сошлась, а сколько мы с ним ссорились! То он меня приревнует да спросит, для какого это ухажера я праздничную юбку надела, то я решу, что он на какую другую молодку косится… Любила ведь я его до безумия, но когда шлея под хвост попадала, говорила в глаза такое, о чем теперь вспоминать стыдно! И взяла бы те слова обратно, так не получится — нету теперь моего Болько… — Кветка снова вздохнула, и, покачав головой, закончила. — Так что страсть, Эрка, это еще и ссоры, и слова злые, а у тебя все гладко да ровно — именно так, как и должно быть! Мужа ты почитаешь и уважаешь, дочку ему замечательную родила — что еще надо?! Да и Ирко по-настоящему счастлив с тобою — это любому с первого взгляда видно!..
Что ж, определенная житейская мудрость в этих словах была, так что я ими и утешалась, когда совесть вновь начинала мне шептать о том, что мой муж заслуживает большего, чем простая приязнь…
Когда Мали исполнилось два года, я почувствовала себя достаточно окрепшей для того, чтобы подарить мужу ещё одного ребенка… Я думала, что было бы очень неплохо, если б в этот раз у нас с Ирко появился мальчик. Мика или Марти… Ну, или, если муж этого пожелает, Дори… К сожалению, этим моим планам так и не суждено было сбыться, так как светлая тропа нашей с Ирко жизни закончилась, и мы с мужем незаметно ступили на тёмную…
Началось все просто и обыденно. Хлопоча на пасеке, муж сразу в нескольких ульях заметил неладное. Крышечки сот в них заметно потемнели, некоторые — даже отпали, а вместо личинок в них обнаружилась тягучая липкая масса с очень неприятным запахом.
Эта болезнь пчёл именовалась у пасечников бурым гнильцом и считалась очень опасной из-за того, что быстро распространялась и могла выкосить множество пчелиных семейств. Заболевшие семьи пришлось уничтожить, окурив отравленным дымом. Осыпавшихся пчел и соты мы с Ирко сожгли, оставшиеся ульи и прочий инвентарь унесли в сарай. Необходимую в хозяйстве мелочь отмыли щёлоком, но из рамок и ульев прилипшую заразу пришлось вытравливать огнём…
Несмотря на эти меры, через четыре дня обнаружились новые очаги заразы — два улья Ирко вновь уничтожил. Остальные семьи пересаживал в новые, чистые ульи, подкармливал сиропом с лечебными травами…
С заразой он справился, но пасеке был нанесен весьма ощутимый урон и Ирко решил наведаться в Эргль, примкнув к нескольким, собирающимся на тамошнюю ярмарку полянцам. Ирко собирался потолковать там с привезшими свой товар пасечниками и сговориться с ними о покупке нескольких пчелиных семей…
Это была обычная, хоть и хлопотная поездка — Ирко был спокоен и весел. Обещался привезти из Эргля гостинцы мне и Мали, а меня грызла какая-то подспудная, непонятная тревога. Я дотошно выспрашивала мужа с кем он поедет, сколько пробудет в Эргле, когда вернется… Ирко мое беспокойство заметил — вместо ответа на очередной вопрос притянул меня к себе, привычно поцеловал в макушку.
— Не тревожься. Надолго не задержусь, а ехать всё одно надо: сама знаешь — наша пасека одна на всю округу…
— Я понимаю… Но будь осторожен… Пожалуйста, — я подняла голову, пытаясь заглянуть в лучистые глаза Ирко, а он улыбнулся мне в ответ.
— Все будет хорошо…
Ну, зачем, зачем я ему поверила?!
На заре Ирко отправился в деревню — там его уже поджидали Радко — хозяин долженствующей отправиться в город подводы, Лушек и старший Гордек. Проводив мужа, я накормила дочку и отправилась на огород… В круговороте привычных дел — прополоть, постирать, сготовить обед, покормить скотину и кур, сменить повязку у поранившей ногу козы, подрубить новую рубаху для Ирко — незаметно прошел день. Когда же от деревьев потянулись длинные косые тени, а из лесного сумрака пахнуло вечерней сыростью, я вновь забеспокоилась. Если селяне задержались на ярмарке, то Радко вполне мог отказаться тащиться по темной дороге и предложить всем переночевать за городскими стенами — в этом случае Ирко мог вернуться завтра. Я знала это, тем не менее, взяла на руки задремавшую под моим боком дочурку и отправилась в Поляну. Если что — пополуночничаю с Кветкой. Все лучше, чем изводиться от непонятных предчувствий…
Шла я из-за своего бесценного груза не очень быстро — порою мне приходилось присаживаться на вывороченный бурей ствол и давать себе отдых, так что добралась я до деревни не так скоро, как рассчитывала. Кветки дома не оказалось, кадушка возле сарая пустовала больше, чем наполовину, и я, решив, что найду вдову возле колодца, отправилась на сельскую площадь. Кветка действительно была там — набрав воду, она вдохновенно спорила с местными кумушками о том, кто из парней, обиженных отказом заневестившейся Ружаны умудрился запустить ей в огород двух коз. Мое появление заставило вдову отказаться от дальнейшего спора — она приняла на руки Мали, тут же заквохтав над ней обычные в таких случаях глупости… Но едва я успела сказать ей, какая надобность привела меня в деревню, как до нас донесся нарастающий стук копыт вкупе с грохотом деревянных колес, и на сельскую площадь вылетела телега Радко.
Впряженная в нее лошадь надсадно хрипела, на ее морде и боках виднелись клочья пены, да и сам сжимающий вожжи хозяин подводы выглядел ненамного лучше своей коняги. Бледный, дрожащий, с перекошенным от страха лицом…
Я посмотрела ему за спину, и мое сердце камнем ухнуло куда-то вниз. Лушек держался за окровавленное лицо и стонал, позеленевший Гордек трясся даже больше, чем Ежи, а Ирко… Ирко с ними не было…
— Где он?! — я подступила к телеге, схватила Радко за руку. — Где Ирко?!
— Т-т-там… — губы Радко мелко дрожали, а язык заплетался так, что разобрать произнесенные слова удавалось с трудом. — На дороге…
Я еще сильнее сжала его руку.
— Почему вы его оставили! Что случилось?!
Вместо ответа Радко как-то скукожился и отвел глаза, зато избавился от немоты Лушек. Правда, он так и сидел на телеге, прикрывал лицо руками, и смотрел в землю, точно был не в силах поднять взгляд.
— Разбойники нас подстерегли, у второй развилки после Яблонек… Свирепые, как Аркоские отродья!..
Позади меня, услышав слова Лушека, заголосила одна из судачащих у колодца кумушек, остальные немедля придвинулись ближе — я спиной чувствовала их дыхание, их взгляды… Лушек, между тем продолжал свой рассказ тихим осипшим голосом.
— Остановили телегу, стали тюки ворошить, потом у Ежи спрятанную в сапоге денюжку забрали, а там и до меня добрались… А у меня ж Ивка на сносях, да и корова приболела — мне деньги до зарезу нужны… Я разбойникам в ноги и повалился: не режьте меня, говорю, без ножа, люди добрые! Вам с моих медяшек толку мало, а мне без них хоть в петлю! Старший же их на мои мольбы осерчал, и начал меня плетью охаживать. Чуть глаз не выстегнул, демон!
Сказав это, Лушек наконец-то поднял голову и, оторвав руки от лица, показал всем собравшимся идущий через лоб, переносицу и правую щеку, безобразно вспухший рубец. Гомон тут же усилился, послышались новые всхлипы и причитания… А я ломким, злым голосом сказала.
— После себя жалеть будешь. Что с моим Ирко?!
Лушек тяжело вздохнул.
— Так я к тому и веду… Он, в отличие от тебя, баба бессердечная, как увидел, что со мной творят, соскочил с телеги, да и врезал кулаком старшему промеж глаз. Тот где стоял, там и упал, а на Ирко остальные кинулись, облепили его, как муравьи…
Радко, увидев, что его конягу под уздцы больше никто не держит, тут же ее вожжами хлестнул и деру. Я с трудом успел в телегу запрыгнуть… Чудом живыми сюда добрались…
— Да лучше бы шеи сломали по дороге! Трусы паскудные! — Стараясь сдержать слёзы, я сжала кулаки так, что ногти глубоко впились в ладони. — Ирко за вас вступился, а вы его на растерзание душегубам бросили! Твари!!!
