Глава I

       
       

***Сара сейчас

       
              Снег.
              Вокруг один лишь снег.
              Я посреди ослепительно белой пустыни.
              Оглядываюсь назад – снежные хлопья валят так густо, что практически сразу заметают мои следы. Это хорошо. Трудно сказать, какое расстояние я преодолела от машины, но чем дальше от нее окажусь к тому времени, как полиция ее найдет, тем лучше. И тем замечательнее будет, если они не поймут, в какую сторону я направилась.
              Снова оглядываюсь, выпуская облачка теплого пара изо рта. Горы нависают надо мной, высокие, суровые, с темными пятнами ельника и острыми заснеженными пиками. Долина, по которой я иду, кажется огромным мертвым морем. Белым морем. Дном доисторического океана, по которому ползет букашка в моем лице. Здесь легко затеряться. И я затеряюсь. Полиции ни за что не прочесать всю эту территорию. Они наверняка решат, что я отправилась дальше пешком по дороге вниз. К людям. Никто в здравом уме не двинется зимой через лес.
              В одиночку.
              Без еды.
              Без теплой одежды.
              Я улыбаюсь, пока мороз впивается в мое полуголое тело острыми зубами. Однажды я уже убила человека, и мне удалось убежать от правосудия.
              Получится и сейчас.
              Олли нравились здешние горы, неприступные, безлюдные, опасные. Здесь водятся медведи и волки, рыси и зайцы – рай для охотника. А Олли – бывалый охотник.
              Взять хотя бы то, как я попалась в его сети.
              Но теперь мне важнее не попасться в зубы голодному волку, и я снова оглядываюсь. Нет. Никого.
              Хотя у меня ведь с собой ружье. Незаряженное, – Олли дал мне всего один патрон, и я уже использовала его по назначению, – но его прикладом, как минимум, можно дать в зубы тому самому зверю. Не то чтобы я заранее побеспокоилась о волках, просто знаю, что орудие преступления ни в коем случае нельзя оставлять на месте убийства. Это самый главный аргумент для суда. Я взяла с собой ружье, чтобы спрятать его где-нибудь в надежном месте, в самой глуши. Даже если полиция меня поймает, без орудия преступления им будет трудно что-то доказать. Хотя у них есть свидетель…
              Олли никогда не говорил мне, что женат. Он, похоже, никому этого не говорил. Иначе я бы не отправилась с ним в это «романтическое путешествие» в горы. Но он увез меня в свое «Шале де Тарт», приговаривая, что мы будем только вдвоем и забудем обо всем остальном мире. И какое-то время так и было. «Шале де Тарт» выглядело, как все особняки богачей – неприступной крепостью в горах, наполненной всеми удобствами и удаленной от цивилизации, насколько это вообще возможно. Я ни разу не видела даже обслуживающего персонала.
              А потом появилась она.
              Я стояла во дворе с ружьем в руках, – Олли решил научить меня стрелять, ему очень нравилась эта идея, – когда автоматические ворота, увенчанные остро заточенными пиками, отъехали в сторону, и показалась машина. Девушка, которая выпорхнула из нее, напоминала фотомодель: острые скулы, идеальное тело, подчеркнутое лисьим полушубком, рыжие волосы, похоже, натуральные. Она была так же удивлена, увидев меня, как и я – ее. Олли в первые секунды тоже выглядел растерянным, но быстро взял себя в руки и улыбнулся.
              «Упс, – сказал он, – это приехала моя жена».
              А ведь когда-то я верила, что он меня любит.
              У меня было три секунды на раздумья, но я не думала ни одной. Грохнул выстрел, и я села в ее автомобиль, оставленный у ворот с ключами в замке зажигания. Спуск по извилистой горной дороге под снегопадом, наверное, следовало совершать на низкой скорости, но я гнала. В дома богачей полиция приезжает очень быстро. А в дома, расположенные в горах, наверняка сразу вылетает на вертолете. Счет в моей голове шел на секунды.
              Все закончилось так, как и следовало ожидать, – разбитым о ствол дерева капотом и ссадиной от руля на моем лбу. Перед уходом я проверила бардачок и багажник. Ни еды. Ни теплой одежды. Времени на панику не было. Надо было двигаться дальше.
              Теперь паника подступает – издалека, еще неявно. Что мне делать дальше? Искать укрытия в лесу? На горизонте я вижу темнеющую полоску деревьев, но из-за снегопада постоянно кажется, что это просто мираж. В лесу должно быть теплее. Я все больше ощущаю себя отяжелевшей и опьяневшей. Это плохо. Это значит, что скоро мне захочется просто лечь в снег и уснуть. Прямо в одном легком платье, которое я надела сегодня утром по просьбе Олли. Его забавляло это: мы пили шампанское под снегом, одетые в вечерние наряды, и он учил меня стрелять.
              Внезапно эта мысль начинает мне даже нравиться – лечь в снег, уснуть. Я ведь заранее понимала, что отправляться вот так, в лес, в горы, самоубийство? Просто… в тот момент надо было делать выбор, и я его сделала. А теперь изменить ничего нельзя.
              Тяжелое ружье оттягивает ослабевшие руки, и я роняю его в глубокий, выше колена снег, где оно сразу же утопает. Прижав ладони к животу, сворачиваюсь в клубок, и тоже ложусь. Должно быть холодно, но от соприкосновения с пушистым настилом мне, скорее, жарко. Сверху падает белое, мягкое. Полчаса – и меня будет не разглядеть с вертолета. И это хорошо. В конце концов, разве у меня есть какая-то альтернатива?
              И тут в голове, словно ниоткуда, звучит мамин голос: «Сидя на месте успеха не добьешься». Скрипя зубами, я встаю, ощущая во всем теле боль. Действительно, куда проще – вот так сдаться. Но меня с детства приучили сражаться до конца. И мой успех сейчас будет как минимум в том, чтобы пересечь эту долину и добраться до леса.
              Какое-то время уходит на то, чтобы найти ружье под снегом. Я по плечи в ледяном плену, волосы замерзли и превратились в длинные колючие сосульки. Но вот, наконец, я иду. Иду и сжимаю в пальцах больно обжигающий металлический ствол. Я дойду, черт возьми, и выживу. Одна. Сама. Как всегда и бывало.
              Лес все ближе, и теперь я вижу его четче даже сквозь падающий снег. Это не мираж. Это придает мне духу. Я тороплюсь, шагаю быстрее, высоко поднимая ноги и стараясь не думать о том, что уже их практически не чувствую, так как давно начерпала в сапоги снега…
              Оглядываюсь – следы по-прежнему заметает. Смотрю вперед – уже могу различить отдельные стволы, лапы елей, припорошенный кустарник на опушке…
              Я врываюсь под сень деревьев. Здесь действительно теплее, или же от переохлаждения мой организм играет со мной злые шутки. Кажется, впереди я вижу тропинку, и это снова придает мне сил. Делаю шаг – и вдруг чья-то рука из-под земли хватает меня за ногу.
              Прихожу в себя распластанной на снегу. Боль в голени не сильная, но, возможно, это потому, что я здорово отморозила ноги. Барахтаясь в снежной ванне, пытаюсь изменить положение тела, и вижу это.
              Огромный старый капкан. Заржавевшие полукруглые челюсти, впившиеся в мою лодыжку через сапог так, что пробили кожу насквозь.
              Если меня уже ищут, то выдавать свое местоположение громкими звуками нельзя, но мой крик ярости и боли, наверное, гулким эхом слышен далеко в горах.
              Теперь паника накатывает в полную силу: воздуха не хватает, перед глазами все плывет. Вот до чего я себя довела – до смерти. Смерти от переохлаждения в одиночестве посреди леса с капканом на ноге. Возможно, меня найдут не сразу, а лишь по весне, – какие-нибудь случайные туристы, – и к тому времени звери вволю полакомятся мной так, что будет не узнать.
              Некоторое время я просто лежу распластавшись на спине и пытаюсь ловить ртом воздух. Сердце бешено колотится. Над головой – купол из ветвей, сквозь который на лицо падают мелкие снежинки. Постепенно их легкое покалывание отрезвляет. Я прижимаю руки к животу и начинаю контролировать свое дыхание, – вдох, выдох, – пытаясь замедлить его. Мне часто говорили, что в детстве я перенесла нечеловеческие физические и моральные испытания, но я знаю лишь одно: меня не так-то просто сломать.
              Нащупываю рядом в снегу ружье, сажусь и пытаюсь вставить его между створками капкана, чтобы использовать как рычаг и разжать стальные челюсти. Они выглядят побитыми ржавчиной и довольно старыми, но, увы, открываться не желают. Или же в моих руках уже не осталось сил. Я рычу, прикладывая максимум усилий, затем, запыхавшаяся, вновь падаю на спину.
              Нет. Сдаваться нельзя.
              На этот раз я просто пытаюсь изучить ловушку повнимательнее. От капкана в снег уходит толстая железная цепь, но стоит мне потянуть за нее, как наружу выныривает конец. Цепь недлинная и ни к чему не прикреплена. Я выдыхаю от облегчения. Все-таки паника ослепляет. Да, я не могу снять с ноги капкан, но все оказалось не так ужасно: я могу отсюда уйти и чувствую очередной прилив воодушевления.
              Опираясь на ружье, как на костыль, кое-как поднимаюсь на ноги. Нужно поторопиться: мое платье промокло в снегу, и я ощущаю себя странно. Возможно, переохлаждение уже достигло той стадии, когда я действительно могу умереть. Стараясь не поддаваться панике, я ковыляю между кустами, придерживаясь некоего подобия тропинки, которую приметила ранее, и приволакивая за собой ногу с тяжеленным капканом.
              Такая манера передвижения заставляет расходовать последние остатки сил. Я замерзла, почти не чувствую рук и ног и не знаю, сколько еще смогу идти. Надо торопиться, но, кажется, я ползу все медленнее, переходя на скорость улитки. Прогалина между деревьями ведет меня в неизвестном направлении. Мне нужно выйти к людям. Нужна крыша над головой, чтобы согреться. Остается лишь надеяться, что я ушла достаточно далеко, чтобы сбить полицию со следа.
              Постепенно становится все хуже. К тому же начинает темнеть. Я уже не могу идти – просто ползу на четвереньках, взрыхляя руками снег и изредка поднимая голову, чтобы осмотреться. Делаю длительные остановки, чтобы передохнуть. Как двигаться, если станет совсем темно? Ночь здесь я не переживу. Утешает одно: наверное, от такой физической нагрузки кровь все еще циркулирует по телу и хоть как-то согревает его. Боюсь смотреть на свои облепленные снегом пальцы: может, они уже почернели? Они давно не сгибаются. Ружье я закинула на спину, чтобы не потерять.
              Внезапно впереди между деревьев что-то маячит. Хижина. Я вырываюсь вперед на пределе сил. У тех, кто живет в хижине, я попрошу помощи, совру что-нибудь. Вряд ли мне откажут. Я почти спасена.
              По мере приближения к деревянному строению становится понятно, что это не жилой дом. Амбар или сарай. В стенах нет окон, а на крепко сколоченной двери висит огромный замок. Это последний гвоздь в мой гроб. Ярость, подпитанная паникой, накрывает так, что перед глазами все становится красным. Кажется, я вою и колочу замок прикладом ружья. Но мне его не сбить. Это бесполезно. И идти дальше я не могу. Оседаю в снег, прислонившись спиной к неприступной двери, и рыдаю. «Слезами горю не поможешь», – звучит в голове мамин голос, но я в сердцах отмахиваюсь от нее, словно она стоит рядом и может видеть меня. Сейчас я чувствую себя маленькой брошенной девочкой, которой неоткуда ждать помощи, и она это знает. Сейчас я чувствую себя так, как чувствовала в свои пять лет.
              Порыв отчаяния проходит, и я бездумно разглядываю свою ногу в капкане. Крови нет. Может, это хорошо? Или же кровь в конечностях просто замерзла. В стороне из-за угла амбара виднеются густые кусты. Мне приходит в голову идея: я заползу туда. Устрою себе что-то вроде снежной берлоги. Говорят, собаки на Аляске спят так, зарывшись в снег, и не замерзают. Я не могу идти, но зарыться под куст, наверное, еще смогу.
              Ползу туда, сворачиваю за угол деревянного строения, чтобы присмотреть себе местечко поуютнее, и тут вижу, как что-то внизу стены темнеет. Это дыра. Какое-то животное, лиса или барсук, пыталось прогрызть здесь доски и сделать подкоп. Дыру наспех заколотили, но сейчас тонкие плашки перекосились и висят на гвоздях. Я снова использую ружье как рычаг, чтобы отжать их.
              Дыра не такая уж большая, но я – довольно стройная и могу в нее пролезть. Трудность составляет лишь капкан, и приходится подвигать ногой туда-сюда, чтобы кое-как протащить его. Внутри амбара сыровато и пахнет мышами. Полутемно, но я все же могу разглядеть, что все стены увешаны полками, заставленными всякой снедью: консервами, банками, мешками. Кто-то хранит здесь продукты. Пол заставлен коробками с каким-то барахлом, тряпьем. Есть даже старый продавленный диван, накрытый широким брезентом. Это помещение выглядит так, будто им время от времени пользуются, значит, поблизости все-таки есть человеческое жилье. Но сейчас у меня больше нет сил его искать. Я ни за что не выйду наружу. Тем более, вечереет, а в лесу темнота наступает стремительно и гораздо быстрее, чем в долине. Мне надо заночевать здесь, а завтра с новыми силами отправиться в путь.
              Облегчение от временного спасения так велико, что я больше не контролирую свое тело. Внутри меня сидит демон, но я давно научилась с ним справляться, и он выходит наружу лишь в такие моменты, как этот, – когда мой мозг и сила воли ослаблены настолько, что не могут ему противостоять. Я ползу к полкам и сгребаю без разбора все консервы, до которых могу дотянуться. Тушенка, бобы и консервированные персики. Я вскрываю банки приложенными к ним ключами и запихиваю окоченевшими пальцами в рот еду. Вкуса нет, я словно жую пенопласт и пластмассу. Но не могу остановиться.
              В подростковом возрасте я весила свыше ста килограммов и с тех пор сбросила большую половину. Обычно я сижу на строгой диете, исключающей быстрые углеводы и всякий пищевой мусор. Но сейчас я не могу думать о весе и о своем демоне. Меня нет, я растворилась в моменте.
              Когда меня наконец так распирает изнутри, что живот, кажется, лопнет, я постепенно возвращаю рассудок. Вокруг валяются пустые банки – слишком много, чтобы мне хотелось их сосчитать. Мой рот, руки и лиф платья испачканы в остатках пищи. Но я уже вновь могу трезво мыслить. Я засовываю два пальца в рот и освобождаю желудок. Все снова под контролем.
              Заползаю на диван, приволакивая ногу и попутно зачерпнув из коробок целый ворох какой-то одежды. Образую вокруг себя плотный кокон, но согреться не могу: кажется, холод исходит не извне, а идет из моего тела. Руки и ноги – сплошной лед. Дрожа и стуча зубами, наконец, отключаюсь.
       

***

              Прихожу в себя от того, что мне тычут в лицо мокрым и холодным. Первая мысль – паника. Не знаю, стоит ли открывать глаза и чего ждать. Но тут раздается фырканье, и мои веки распахиваются сами собой.
              Мое лицо обнюхивает упитанный черный пес. От него пахнет мокрой собачьей шерстью. Он снова фыркает, и я морщусь: собачья слюна попала на кожу. Что ж, я все еще жива, и меня нашли. Хоть бы это была не полицейская собака. Поднимаю глаза, чтобы оглядеться. Дверной проем амбара открыт, и из него тянет холодом и дневным светом.
       На его фоне четко выделяется фигура мужчины в теплой куртке с подбитым мехом капюшоном. В руках он держит термостакан с каким-то горячим напитком и поднос с едой. Увидев, что я очнулась, мужчина медленно опускает поднос и стакан на пол и делает мне успокаивающий знак руками. Вокруг по-прежнему разбросаны банки после моего вчерашнего пиршества, и я закусываю губу, сгорая от стыда. И тут же напрягаюсь от страха. Этот мужчина – явный хозяин амбара – не собирается потребовать с меня возмещения причиненного ущерба?
       Нет, он, видимо, понял, что я попала в беду, и принес мне горячей еды, чтобы разбудить и помочь согреться.