— Е... Екатерина Петровна, позвольте поинтересоваться, что вы делали прошлой ночью?
Экзекуция на время прекратилась.
— Ты совсем стыд потерял?
— Я спрашиваю это исключительно в целях науки.
— Ничего особенного я не делала. Ела после шести. Очень вредную пищу. Пила шампанское. Танцевала... Целовалась... И легла на рассвете.
— Так-так, то есть вы делали всё, чего не делали уже лет сто!
Екатерина стукнула его свёрнутым журналом по голове.
— Восемьдесят!
— Я это образно сказал.
— А для чего, ты думаешь, мне нужна была молодость? Чтобы одиноко сидеть и любоваться собой в зеркале?
— Екатерина Петровна, я понимаю, вы хотите наслаждаться жизнью, но, боюсь, ваш организм ещё не готов. Точнее... Нам надёжнее вообще не рисковать.
Когда начальница поменялась в лице, Гук испугался.
— С алкоголем и танцами, я имею в виду.
— А с поцелуями?
— Екатерина Петровна, ему же двадцать лет!
— Двадцать два, — категорично заметила Екатерина.
— Да какая разница!
— В моём случае огромная — «пятьдесят восемь лет разницы» звучит намного оптимистичнее, чем «шестьдесят». Но я намерена это исправить!
Она бросилась к аппарату и ввела на панели управления цифру «15».
— Что вы делаете?
— Я хочу подзарядиться.
— Но это же не аккумулятор, вы подвергаете себя сильному облучению!
Екатерина оставила кнопки в покое и обернулась.
— А что мне ещё остаётся? Надо сбросить пятнадцать лет. Хорошо, я готова вернуться к своему аскетичному образу жизни и есть здоровую пищу. Только сделай меня снова молодой!
— А может, нам подождать ещё немного и использовать это непредвиденное старение для успокоения вашего неугомонного родственника?
— Твою мать, до чего же не вовремя нагрянул мой внук… — простонала Екатерина.
— Этого бы не произошло, если бы вы пользовались телефоном, как все нормальные люди, а не доверяли свои коммуникации забывчивой девчонке.
— Хочешь сказать, что я ненормальная?
— Скорее… экстравагантная.
— Ты забыл, кто тебе деньги платит? — строго спросила Екатерина.
— Я помню. Но всё же осмелюсь дать совет…
— Хочешь, чтобы я появилась перед своим внуком в образе его бабки?
— Это было бы логично, — кивнул Гук.
— Ни за что! Я больше не хочу стареть. Кирилл и сам уедет, когда ему надоест меня ждать.
— А если не надоест? Признайтесь, Екатерина Петровна, вы поступаете так опрометчиво только из-за этого юноши, Сергея. Вы боитесь, что он тоже уедет?
— Это уже не твоё дело. Твоё дело — вернуть мне вчерашнюю молодость!
Екатерина с нетерпением распахнула дверцу аппарата и зашла в кабину.
— Хорошо, — сдался профессор. — Мы введём цифру 0 целых 3 тысячных года, и вы помолодеете на сутки. Таким образом, мы сделаем откат. Восстановим тот результат, что был получен накануне. По крайней мере, это будет не так опасно.
— Тогда действуй! — Екатерина захлопнула кабину. — Стоит, жизни меня учит...
Гук ввёл на панели управления 0,003 и нажал «ввод». Изнутри кабина загорелась голубым светом. Прижав ладони к лицу, Екатерина подняла голову и с тоской уставилась на светящийся потолок.
Когда свет наконец погас, она толкнула дверь и вышла.
— Ну как? — спросил Гук.
Екатерина безрадостно посмотрела на свою руку.
— Кожа снова гладкая.
— Ну слава богу. Только теперь давайте без излишеств.
— Я уже поняла.
Гук взял со стола тарелку с печеньем.
— Не желаете печеньица?
Екатерина ответила ему хмурым взглядом.
— И не стыдно тебе издеваться над пожилым человеком? Теперь мне снова можно только каши, овощи и фрукты. Скажи Георгию, чтобы подавал завтрак.
Гук глянул на часы.
— Уже половина первого.
— Тогда обед. И ещё — запри лабораторию и никого сюда не впускай.
— Само собой.
Екатерина быстрым шагом вышла за дверь. Из коридора донёсся озорной голос Эллы:
— Добрый день! Как погуляли, Екатерина Петровна?
— Лучше не спрашивай...
Когда я нашёл в себе силы, чтобы встать и спуститься, все уже сидели за обеденным столом. И более того, активно спорили. Я так заслушался, что не сразу вошёл в столовую, оставаясь за дверьми.
— Да никакая она не госпожа! — звенел от ярости голос Кирилла. — Сколько можно её так называть? Откуда у вас столько раболепия перед этой самозванкой?
— Потрудитесь объясниться! — негодовала Катя.
— Давай начистоту. Кто ты такая?
— Меня зовут Катя Вановская.
— Врёшь! Сегодня мне звонила мать. Она подтвердила, что мой дед был единственным ребёнком, никаких племянниц у него не было и быть не могло. Не знаю, как тебе удалось обдурить мою бабку, но я выведу тебя на чистую воду. На что ты надеешься? Что старуха умрёт и завещает тебе всё имущество?
— Молодой человек, смотрите, как бы вам не пожалеть о своих словах, — пригрозил ему профессор.
— С какой стати вы мне указываете? — взвился Кирилл. — И вообще, почему мы всё время сидим за одним столом с прислугой?
На это явное оскорбление последовал возмущённый ответ Кати:
— Потому что они — моя семья! Они, а не ты!
— Вот именно, дорогуша. Твой статус здесь не выше секретарши. Я заставлю старуху написать завещание на меня, ясно тебе? Аферистка.
На стол обрушился кулак. Секунду я был уверен, что это сделал Кирилл, но вслед за ударом раздался Катин голос:
— Довольно! Ничтожный мальчишка...
— Не зарывайся, сука, я старше тебя.
— Молчать! — так же грозно оборвала Катя. — Да кто ты такой, чтобы говорить о Екатерине Петровне в подобных выражениях?
— А кто ты?
— Я ничуть не удивлена, что твоя мать обо мне не знает. Мой папа действительно был младшим братом твоего деда, только родился он от любовницы. Поэтому, в отличие от старшего брата, он ничего не получил и умер в бедности.
— Ты сериалов насмотрелась? — фыркнул Кирилл.
Я вышел вперёд.
— Подтверждаю. Вчера в кафе Катя говорила мне то же самое, — сказал я, садясь за стол рядом с ней.
В её мимолётном взгляде я увидел и смущение, и благодарность, и, как я надеялся, радость.
— Ладно. — Кирилл не сводил с Кати испытующих глаз. — Даже, если допустить, что ты наша родственница... По какому праву ты здесь живёшь?
— Потому что тётя меня любит.
— Да старуха никого не любит!
Я посмотрел на друга:
— Кирилл, хватит!
— Она даже своим внуком не интересуется! — не обращая на меня внимания, выкрикнул Кирилл.
— Хорошо. Возможно, она неправа, — начала Катя. — Возможно, она слишком закрыта, но разве она плохо вас обеспечила? Вам не хватает ежемесячных выплат?
— Нет, хватает.
— Так дайте ей пожить!
— Ей восемьдесят лет — давно пора делиться!
Катя в ужасе посмотрела на Кирилла и тихо произнесла:
— А ты, наверное, спишь и видишь, когда твоя бабушка наконец умрёт.
— Мне всё равно. Да, мне нужно это наследство. И горевать о ней я не буду, но не только поэтому. Как можно плакать о человеке, которого ты видел один раз в жизни и которому всегда было на тебя наплевать?
— Тёте не наплевать на семью, — возразила Катя. — Просто ей ближе одиночество, а общение с родными её утомляет, тем более что их интересуют лишь деньги.
— А тебя как будто не интересуют?
— Нет, не интересуют.
— Да ну? — засомневался Кирилл. — Ты же наверняка рассчитываешь восстановить справедливость? Если уж твоему папаше этот дом не достался, так хоть тебе перепадёт. Скажешь, нет?
Катя покачала головой.
— Какой же ты материалист. Представь себе, глупый, я люблю свою тётю за то, что она есть, а не за то, что она имеет.
— Ну хватит заливать! Да все только вздохнут свободно, когда она сдохнет!
На этих словах, оглушивших даже меня, Катя закрыла лицо руками.
— Кирюха! — рявкнул я. — Уходи, пока я тебе не двинул!
— Молодой человек, сию же секунду выйдите из-за стола! — присоединился ко мне профессор Гук.
Ошарашенный Кирилл мазнул по мне взглядом.
— И ты туда же?
— Ты вообще себя слышишь? Ты что несёшь? — Я показал на Катю, которая явно плакала.
Тот посмотрел на неё, как дотошный зритель смотрит в театре на плохо играющую актрису.
— Не верю я тебе, дорогуша. Не верю. Это всё показуха, противно смотреть.
Катя не отнимала рук от лица. Гук поднялся и начал силой выводить моего друга из столовой.
— Не трогайте меня! — завёлся Кирилл.
— Уходите! Уходите, пока не стало хуже.
Следом за Кириллом и профессором вышли секретарша и домоправитель. Катины плечи вздрогнули, и я прижал её к себе.
— Катюш.
Она отвела от лица руки, мокрые от слёз.
— За что они меня так ненавидят? Я просто хочу, чтобы меня оставили в покое. Разве это много?
— Кирилл думает, что ты хочешь отобрать у него наследство.
— Бедный Кирилл, — сказала вдруг Катя. — Он вырос без любви. Он всего лишь повторяет своих родителей. В конце концов, он не виноват, что унаследовал мелочный характер своего деда. Он не мог получиться другим. — Она подняла на меня покрасневшие глаза. — Серёж, тебе ужасно повезло, что ты из простой семьи: имеешь шанс стать хорошим человеком.
Я невольно улыбнулся.
— Да уж, особняк мне никто не завещает. Разве что, как в сказке, старого кота.
— Я виновата, Серёж. Перед собой виновата. Я неправильно жила. Жить с нелюбимым — тоже грех, против самой себя грех...
— Катюш, ну перестань! Забудь его, твоя жизнь только начинается. — Я взял её мокрые ладони в свои.
— Нет, мой хороший. Это твоя жизнь только начинается. И рядом с тобой мне кажется, что у меня ещё тоже всё впереди… — Она подняла руку, чтобы погладить меня по щеке. — Но это самообман.
Я увидел в её жесте почти материнскую нежность, однако длилось это не больше секунды. Передо мной снова сидела сломанная девочка, которую я так поздно встретил, которую я встретил, когда её уже сломали. У меня сжимались кулаки и сердце. Мне оставалось только возмущаться:
— Ну что за ерунду ты говоришь?
— Это не ерунда.
— Катюш, я хочу, чтобы ты смотрела на меня счастливыми глазами. Как вчера. Когда ты смотришь на меня несчастными глазами, мне становится жутко.
Она усмехнулась, и маленькая девочка в её глазах уступила место взрослой, пережившей горе женщины.
— В моих несчастных глазах нет ни капли твоей заслуги.
— Всё равно. Я хочу, чтобы ты улыбалась.
Она улыбнулась — но так неискренне — и попросила:
— Давай уйдём.
— Куда?
— Куда угодно. Ты прав, Серёжа, это клоповник, болото. Я здесь задыхаюсь…
— Хочешь в кино?
— Хочу.
И мы опять поехали в Миасс. Когда мы сидели в тёмном зале кинотеатра, я предложил Кате попкорн, на который она воззрилась, не скрывая упрёка:
— Это же вредно.
Тогда я взял одно раскрытое зерно и приблизил к её губам.
— Одну штуку.
Катя скривила рот, но всё равно съела зерно с моей руки. Я чмокнул её в нос. Та, вся красная, вернулась к фильму. А потом спохватилась:
— Подожди, а ты руки мыл?
— Не помню, — издевался я.
— А-а-а-а!
Ближе к вечеру мы вышли из кино, на улице лил дождь. Завидев на остановке автобус, мы опрометью бросились к нему. Автобус уже отъезжал, и несколько десятков метров нам пришлось за ним гнаться. Когда он всё-таки остановился, мы, смеясь, забежали внутрь.
Свободных мест не наблюдалось. Мы успели намокнуть под дождём, поэтому многие пассажиры смотрели на нас с недовольством. Катя, словно не замечая косых взглядов, тряхнула мокрыми волосами, вытащила из сумки платок и принялась вытирать мне лицо. Я нагнулся её поцеловать, но Катя отстранилась.
— Мы ведь с тобой уже целовались, — улыбнулся я.
— Не помню, — густо покраснела та.
Я напомнил. Когда я оторвался от Катиных губ, мы увидели, с какой неприязнью смотрит на нас пассажирка средних лет, рядом с сидением которой мы стояли.
— Разве можно? В общественном месте...
Катя спокойно встретила её осуждающий взгляд.
— Мне можно.
На следующее утро я проснулся один. Но не потому, что Катя снова сбежала с утра, а потому, что она, проявив преступную неприступность, даже ко мне не заходила, и, что особенно обидно, даже не пыталась звать к себе.
— Ты ведь говорила, что тебе всё можно, — убеждал я накануне вечером.
— Когда?
— В автобусе.
— Спокойной ночи, Серёжа! — Катя чмокнула меня в губы и улетучилась во тьме.
Держа собаку на поводке, Гук без стука открыл дверь в спальню начальницы.
— Екатерина Петровна! Гувер тоже постарел!
Екатерина подскочила на кровати, скидывая с глаз маску для сна.
— Что?.. Что значит «тоже»?!
— Ради бога простите, что я вас разбудил...
— Ничего, Гук. Всё в порядке. Если уж портить день, то с самого утра.
Она встала с постели, нервно запахивая пеньюар, и со страхом подошла к старинному трюмо. На лбу явственно виднелись три неглубокие морщины.
— Ну вот опять, — констатировала Екатерина.
Вопреки ожиданиям Гука, её тон был спокойным и почти обречённым.
— Выходит...
— Выходит, дело не в еде и не в алкоголе, — перебила Екатерина, поворачиваясь к профессору. — Просто эффект от твоего лифта длится всего сутки!
— Екатерина Петровна, теперь мы знаем, что дело не в вас, и я постараюсь изменить аппарат, чтобы его действие продолжалось дольше...
Она накрыла глаза дрожащими пальцами.
— Вообще-то я рассчитывала на всю жизнь.
Некоторое время Гук размышлял, как бы так выразиться, чтобы его поняли, но при этом не уволили.
— Осмелюсь вам напомнить… что вернуть молодость и начать жить заново — это совсем не одно и то же.
Екатерина со вздохом упала на постель.
— Может, ты и прав. Начинать новую жизнь на пороге своего восьмидесятилетия — это несколько... эксцентрично.
— Самоуверенно, — почти одновременно с ней сказал Гук.
Екатерина лежала на кровати с холодным лицом, готовая взорваться в любую секунду.
— Гук, прошло уже двадцать лет. За это время можно было сконструировать ракету…
— Покорить природу, Екатерина Петровна, намного сложнее, чем космос. Так что, пожалуйста, не сравнивайте эти задачи в силу их несоизмеримости.
Она не взорвалась. Всего лишь вытерла слезу.
— Когда мы познакомились, ты сказал, что сможешь покорить природу, и я, старая дура, тебе поверила. Поселила тебя в своём доме, дала тебе лабораторию и полную свободу. Вот уже двадцать лет я содержу тебя и твою собаку!
— Ну, положим, Гувера вы содержите только последние двенадцать лет.
— Гук, я устала. Раньше я ещё пыталась себя обнадёживать. На свой прошлый день рождения я запрещала себе думать о том, что вчера мне было семьдесят восемь, а сегодня вдруг стало семьдесят девять. Я мысленно ободряла себя: «Радуйся, Катя, тебе ещё целый год будет всего семьдесят девять. Всё не так уж и плохо!» Но чем ближе мой юбилей, тем меньше у меня оптимизма. Я не испытываю гордости за то, что так долго протянула и так хорошо сохранилась. Есть только... тоска. Я всю жизнь вела неравную борьбу за молодость, и мне будет очень горестно её проиграть.
— Екатерина Петровна, прошу вас, наберитесь терпения.
— Как же мне осточертел твой холодильник, кто бы знал…
— Я обязательно его доработаю, мне только нужно время!
Екатерина усмехнулась и встала.
— Время… Как будто оно у меня есть.
Утром я спустился в прескверном настроении. Кирилл тем временем сидел на диване, разговаривая по телефону:
— Нет, бабушка так и не вернулась. И все упорно делают вид, что ничего не знают. Да. Приезжайте. Я вас жду. — Отключившись, он заметил меня.
Меньше всего на свете я хотел сейчас его видеть, но деваться было некуда.
— Как спалось? — спросил я.
— Прекрасно. Клопы почти не кусали.
— Ты, наверное, невкусный.
Экзекуция на время прекратилась.
— Ты совсем стыд потерял?
— Я спрашиваю это исключительно в целях науки.
— Ничего особенного я не делала. Ела после шести. Очень вредную пищу. Пила шампанское. Танцевала... Целовалась... И легла на рассвете.
— Так-так, то есть вы делали всё, чего не делали уже лет сто!
Екатерина стукнула его свёрнутым журналом по голове.
— Восемьдесят!
— Я это образно сказал.
— А для чего, ты думаешь, мне нужна была молодость? Чтобы одиноко сидеть и любоваться собой в зеркале?
— Екатерина Петровна, я понимаю, вы хотите наслаждаться жизнью, но, боюсь, ваш организм ещё не готов. Точнее... Нам надёжнее вообще не рисковать.
Когда начальница поменялась в лице, Гук испугался.
— С алкоголем и танцами, я имею в виду.
— А с поцелуями?
— Екатерина Петровна, ему же двадцать лет!
— Двадцать два, — категорично заметила Екатерина.
— Да какая разница!
— В моём случае огромная — «пятьдесят восемь лет разницы» звучит намного оптимистичнее, чем «шестьдесят». Но я намерена это исправить!
Она бросилась к аппарату и ввела на панели управления цифру «15».
— Что вы делаете?
— Я хочу подзарядиться.
— Но это же не аккумулятор, вы подвергаете себя сильному облучению!
Екатерина оставила кнопки в покое и обернулась.
— А что мне ещё остаётся? Надо сбросить пятнадцать лет. Хорошо, я готова вернуться к своему аскетичному образу жизни и есть здоровую пищу. Только сделай меня снова молодой!
— А может, нам подождать ещё немного и использовать это непредвиденное старение для успокоения вашего неугомонного родственника?
— Твою мать, до чего же не вовремя нагрянул мой внук… — простонала Екатерина.
— Этого бы не произошло, если бы вы пользовались телефоном, как все нормальные люди, а не доверяли свои коммуникации забывчивой девчонке.
— Хочешь сказать, что я ненормальная?
— Скорее… экстравагантная.
— Ты забыл, кто тебе деньги платит? — строго спросила Екатерина.
— Я помню. Но всё же осмелюсь дать совет…
— Хочешь, чтобы я появилась перед своим внуком в образе его бабки?
— Это было бы логично, — кивнул Гук.
— Ни за что! Я больше не хочу стареть. Кирилл и сам уедет, когда ему надоест меня ждать.
— А если не надоест? Признайтесь, Екатерина Петровна, вы поступаете так опрометчиво только из-за этого юноши, Сергея. Вы боитесь, что он тоже уедет?
— Это уже не твоё дело. Твоё дело — вернуть мне вчерашнюю молодость!
Екатерина с нетерпением распахнула дверцу аппарата и зашла в кабину.
— Хорошо, — сдался профессор. — Мы введём цифру 0 целых 3 тысячных года, и вы помолодеете на сутки. Таким образом, мы сделаем откат. Восстановим тот результат, что был получен накануне. По крайней мере, это будет не так опасно.
— Тогда действуй! — Екатерина захлопнула кабину. — Стоит, жизни меня учит...
Гук ввёл на панели управления 0,003 и нажал «ввод». Изнутри кабина загорелась голубым светом. Прижав ладони к лицу, Екатерина подняла голову и с тоской уставилась на светящийся потолок.
Когда свет наконец погас, она толкнула дверь и вышла.
— Ну как? — спросил Гук.
Екатерина безрадостно посмотрела на свою руку.
— Кожа снова гладкая.
— Ну слава богу. Только теперь давайте без излишеств.
— Я уже поняла.
Гук взял со стола тарелку с печеньем.
— Не желаете печеньица?
Екатерина ответила ему хмурым взглядом.
— И не стыдно тебе издеваться над пожилым человеком? Теперь мне снова можно только каши, овощи и фрукты. Скажи Георгию, чтобы подавал завтрак.
Гук глянул на часы.
— Уже половина первого.
— Тогда обед. И ещё — запри лабораторию и никого сюда не впускай.
— Само собой.
Екатерина быстрым шагом вышла за дверь. Из коридора донёсся озорной голос Эллы:
— Добрый день! Как погуляли, Екатерина Петровна?
— Лучше не спрашивай...
***
Когда я нашёл в себе силы, чтобы встать и спуститься, все уже сидели за обеденным столом. И более того, активно спорили. Я так заслушался, что не сразу вошёл в столовую, оставаясь за дверьми.
— Да никакая она не госпожа! — звенел от ярости голос Кирилла. — Сколько можно её так называть? Откуда у вас столько раболепия перед этой самозванкой?
— Потрудитесь объясниться! — негодовала Катя.
— Давай начистоту. Кто ты такая?
— Меня зовут Катя Вановская.
— Врёшь! Сегодня мне звонила мать. Она подтвердила, что мой дед был единственным ребёнком, никаких племянниц у него не было и быть не могло. Не знаю, как тебе удалось обдурить мою бабку, но я выведу тебя на чистую воду. На что ты надеешься? Что старуха умрёт и завещает тебе всё имущество?
— Молодой человек, смотрите, как бы вам не пожалеть о своих словах, — пригрозил ему профессор.
— С какой стати вы мне указываете? — взвился Кирилл. — И вообще, почему мы всё время сидим за одним столом с прислугой?
На это явное оскорбление последовал возмущённый ответ Кати:
— Потому что они — моя семья! Они, а не ты!
— Вот именно, дорогуша. Твой статус здесь не выше секретарши. Я заставлю старуху написать завещание на меня, ясно тебе? Аферистка.
На стол обрушился кулак. Секунду я был уверен, что это сделал Кирилл, но вслед за ударом раздался Катин голос:
— Довольно! Ничтожный мальчишка...
— Не зарывайся, сука, я старше тебя.
— Молчать! — так же грозно оборвала Катя. — Да кто ты такой, чтобы говорить о Екатерине Петровне в подобных выражениях?
— А кто ты?
— Я ничуть не удивлена, что твоя мать обо мне не знает. Мой папа действительно был младшим братом твоего деда, только родился он от любовницы. Поэтому, в отличие от старшего брата, он ничего не получил и умер в бедности.
— Ты сериалов насмотрелась? — фыркнул Кирилл.
Я вышел вперёд.
— Подтверждаю. Вчера в кафе Катя говорила мне то же самое, — сказал я, садясь за стол рядом с ней.
В её мимолётном взгляде я увидел и смущение, и благодарность, и, как я надеялся, радость.
— Ладно. — Кирилл не сводил с Кати испытующих глаз. — Даже, если допустить, что ты наша родственница... По какому праву ты здесь живёшь?
— Потому что тётя меня любит.
— Да старуха никого не любит!
Я посмотрел на друга:
— Кирилл, хватит!
— Она даже своим внуком не интересуется! — не обращая на меня внимания, выкрикнул Кирилл.
— Хорошо. Возможно, она неправа, — начала Катя. — Возможно, она слишком закрыта, но разве она плохо вас обеспечила? Вам не хватает ежемесячных выплат?
— Нет, хватает.
— Так дайте ей пожить!
— Ей восемьдесят лет — давно пора делиться!
Катя в ужасе посмотрела на Кирилла и тихо произнесла:
— А ты, наверное, спишь и видишь, когда твоя бабушка наконец умрёт.
— Мне всё равно. Да, мне нужно это наследство. И горевать о ней я не буду, но не только поэтому. Как можно плакать о человеке, которого ты видел один раз в жизни и которому всегда было на тебя наплевать?
— Тёте не наплевать на семью, — возразила Катя. — Просто ей ближе одиночество, а общение с родными её утомляет, тем более что их интересуют лишь деньги.
— А тебя как будто не интересуют?
— Нет, не интересуют.
— Да ну? — засомневался Кирилл. — Ты же наверняка рассчитываешь восстановить справедливость? Если уж твоему папаше этот дом не достался, так хоть тебе перепадёт. Скажешь, нет?
Катя покачала головой.
— Какой же ты материалист. Представь себе, глупый, я люблю свою тётю за то, что она есть, а не за то, что она имеет.
— Ну хватит заливать! Да все только вздохнут свободно, когда она сдохнет!
На этих словах, оглушивших даже меня, Катя закрыла лицо руками.
— Кирюха! — рявкнул я. — Уходи, пока я тебе не двинул!
— Молодой человек, сию же секунду выйдите из-за стола! — присоединился ко мне профессор Гук.
Ошарашенный Кирилл мазнул по мне взглядом.
— И ты туда же?
— Ты вообще себя слышишь? Ты что несёшь? — Я показал на Катю, которая явно плакала.
Тот посмотрел на неё, как дотошный зритель смотрит в театре на плохо играющую актрису.
— Не верю я тебе, дорогуша. Не верю. Это всё показуха, противно смотреть.
Катя не отнимала рук от лица. Гук поднялся и начал силой выводить моего друга из столовой.
— Не трогайте меня! — завёлся Кирилл.
— Уходите! Уходите, пока не стало хуже.
Следом за Кириллом и профессором вышли секретарша и домоправитель. Катины плечи вздрогнули, и я прижал её к себе.
— Катюш.
Она отвела от лица руки, мокрые от слёз.
— За что они меня так ненавидят? Я просто хочу, чтобы меня оставили в покое. Разве это много?
— Кирилл думает, что ты хочешь отобрать у него наследство.
— Бедный Кирилл, — сказала вдруг Катя. — Он вырос без любви. Он всего лишь повторяет своих родителей. В конце концов, он не виноват, что унаследовал мелочный характер своего деда. Он не мог получиться другим. — Она подняла на меня покрасневшие глаза. — Серёж, тебе ужасно повезло, что ты из простой семьи: имеешь шанс стать хорошим человеком.
Я невольно улыбнулся.
— Да уж, особняк мне никто не завещает. Разве что, как в сказке, старого кота.
— Я виновата, Серёж. Перед собой виновата. Я неправильно жила. Жить с нелюбимым — тоже грех, против самой себя грех...
— Катюш, ну перестань! Забудь его, твоя жизнь только начинается. — Я взял её мокрые ладони в свои.
— Нет, мой хороший. Это твоя жизнь только начинается. И рядом с тобой мне кажется, что у меня ещё тоже всё впереди… — Она подняла руку, чтобы погладить меня по щеке. — Но это самообман.
Я увидел в её жесте почти материнскую нежность, однако длилось это не больше секунды. Передо мной снова сидела сломанная девочка, которую я так поздно встретил, которую я встретил, когда её уже сломали. У меня сжимались кулаки и сердце. Мне оставалось только возмущаться:
— Ну что за ерунду ты говоришь?
— Это не ерунда.
— Катюш, я хочу, чтобы ты смотрела на меня счастливыми глазами. Как вчера. Когда ты смотришь на меня несчастными глазами, мне становится жутко.
Она усмехнулась, и маленькая девочка в её глазах уступила место взрослой, пережившей горе женщины.
— В моих несчастных глазах нет ни капли твоей заслуги.
— Всё равно. Я хочу, чтобы ты улыбалась.
Она улыбнулась — но так неискренне — и попросила:
— Давай уйдём.
— Куда?
— Куда угодно. Ты прав, Серёжа, это клоповник, болото. Я здесь задыхаюсь…
— Хочешь в кино?
— Хочу.
И мы опять поехали в Миасс. Когда мы сидели в тёмном зале кинотеатра, я предложил Кате попкорн, на который она воззрилась, не скрывая упрёка:
— Это же вредно.
Тогда я взял одно раскрытое зерно и приблизил к её губам.
— Одну штуку.
Катя скривила рот, но всё равно съела зерно с моей руки. Я чмокнул её в нос. Та, вся красная, вернулась к фильму. А потом спохватилась:
— Подожди, а ты руки мыл?
— Не помню, — издевался я.
— А-а-а-а!
Ближе к вечеру мы вышли из кино, на улице лил дождь. Завидев на остановке автобус, мы опрометью бросились к нему. Автобус уже отъезжал, и несколько десятков метров нам пришлось за ним гнаться. Когда он всё-таки остановился, мы, смеясь, забежали внутрь.
Свободных мест не наблюдалось. Мы успели намокнуть под дождём, поэтому многие пассажиры смотрели на нас с недовольством. Катя, словно не замечая косых взглядов, тряхнула мокрыми волосами, вытащила из сумки платок и принялась вытирать мне лицо. Я нагнулся её поцеловать, но Катя отстранилась.
— Мы ведь с тобой уже целовались, — улыбнулся я.
— Не помню, — густо покраснела та.
Я напомнил. Когда я оторвался от Катиных губ, мы увидели, с какой неприязнью смотрит на нас пассажирка средних лет, рядом с сидением которой мы стояли.
— Разве можно? В общественном месте...
Катя спокойно встретила её осуждающий взгляд.
— Мне можно.
На следующее утро я проснулся один. Но не потому, что Катя снова сбежала с утра, а потому, что она, проявив преступную неприступность, даже ко мне не заходила, и, что особенно обидно, даже не пыталась звать к себе.
— Ты ведь говорила, что тебе всё можно, — убеждал я накануне вечером.
— Когда?
— В автобусе.
— Спокойной ночи, Серёжа! — Катя чмокнула меня в губы и улетучилась во тьме.
***
Держа собаку на поводке, Гук без стука открыл дверь в спальню начальницы.
— Екатерина Петровна! Гувер тоже постарел!
Екатерина подскочила на кровати, скидывая с глаз маску для сна.
— Что?.. Что значит «тоже»?!
— Ради бога простите, что я вас разбудил...
— Ничего, Гук. Всё в порядке. Если уж портить день, то с самого утра.
Она встала с постели, нервно запахивая пеньюар, и со страхом подошла к старинному трюмо. На лбу явственно виднелись три неглубокие морщины.
— Ну вот опять, — констатировала Екатерина.
Вопреки ожиданиям Гука, её тон был спокойным и почти обречённым.
— Выходит...
— Выходит, дело не в еде и не в алкоголе, — перебила Екатерина, поворачиваясь к профессору. — Просто эффект от твоего лифта длится всего сутки!
— Екатерина Петровна, теперь мы знаем, что дело не в вас, и я постараюсь изменить аппарат, чтобы его действие продолжалось дольше...
Она накрыла глаза дрожащими пальцами.
— Вообще-то я рассчитывала на всю жизнь.
Некоторое время Гук размышлял, как бы так выразиться, чтобы его поняли, но при этом не уволили.
— Осмелюсь вам напомнить… что вернуть молодость и начать жить заново — это совсем не одно и то же.
Екатерина со вздохом упала на постель.
— Может, ты и прав. Начинать новую жизнь на пороге своего восьмидесятилетия — это несколько... эксцентрично.
— Самоуверенно, — почти одновременно с ней сказал Гук.
Екатерина лежала на кровати с холодным лицом, готовая взорваться в любую секунду.
— Гук, прошло уже двадцать лет. За это время можно было сконструировать ракету…
— Покорить природу, Екатерина Петровна, намного сложнее, чем космос. Так что, пожалуйста, не сравнивайте эти задачи в силу их несоизмеримости.
Она не взорвалась. Всего лишь вытерла слезу.
— Когда мы познакомились, ты сказал, что сможешь покорить природу, и я, старая дура, тебе поверила. Поселила тебя в своём доме, дала тебе лабораторию и полную свободу. Вот уже двадцать лет я содержу тебя и твою собаку!
— Ну, положим, Гувера вы содержите только последние двенадцать лет.
— Гук, я устала. Раньше я ещё пыталась себя обнадёживать. На свой прошлый день рождения я запрещала себе думать о том, что вчера мне было семьдесят восемь, а сегодня вдруг стало семьдесят девять. Я мысленно ободряла себя: «Радуйся, Катя, тебе ещё целый год будет всего семьдесят девять. Всё не так уж и плохо!» Но чем ближе мой юбилей, тем меньше у меня оптимизма. Я не испытываю гордости за то, что так долго протянула и так хорошо сохранилась. Есть только... тоска. Я всю жизнь вела неравную борьбу за молодость, и мне будет очень горестно её проиграть.
— Екатерина Петровна, прошу вас, наберитесь терпения.
— Как же мне осточертел твой холодильник, кто бы знал…
— Я обязательно его доработаю, мне только нужно время!
Екатерина усмехнулась и встала.
— Время… Как будто оно у меня есть.
***
Утром я спустился в прескверном настроении. Кирилл тем временем сидел на диване, разговаривая по телефону:
— Нет, бабушка так и не вернулась. И все упорно делают вид, что ничего не знают. Да. Приезжайте. Я вас жду. — Отключившись, он заметил меня.
Меньше всего на свете я хотел сейчас его видеть, но деваться было некуда.
— Как спалось? — спросил я.
— Прекрасно. Клопы почти не кусали.
— Ты, наверное, невкусный.
