Рассказывая о приезде в столицу, Нэйно выбирала самые красивые слова. Голос тёк, словно песня, вычерчивал силуэт дворца, раскрашивал крыши лазурью, наполнял воздух ароматом и смехом. Разве можно по-другому рассказывать о днях, когда император был жив и страна процветала?
Но первое воспоминание о столице было совсем иным. Нэйно тогда едва исполнилось шесть лет, и звали её ещё вовсе не Нэйно, а Арш – воробей. Непоседливая и взъерошенная как маленькая птичка, она стояла, вцепившись в край телеги, а кругом всё мелькало, грохотало, подпрыгивало. Сперва зрелище было знакомым: бревенчатые дома, оленьи рога, прибитые над дверьми, дым уличных жаровен, квохчущие куры. Только людей было слишком много, они толпились, куда-то шли, едва замечая друг друга. Арш вставала на цыпочки, высовывалась из телеги, махала прохожим. Изредка кто-то кивал ей, улыбался и вновь исчезал в толпе.
Но потом телега остановилась, мать одёрнула Арш, заставила сесть. «Что там? – спрашивала Арш, хватая мать за расшитые длинные рукава. – Это воины императора? Нас пропустят?» Ответы матери она позабыла, но зато навсегда запомнила, как сладко замерло сердце, когда вновь заскрипели колёса, и телега качнулась, двинулась дальше.
Теперь всё вокруг изменилось: дома стали лёгкими и светлыми, тонкие узоры очерчивали окна, широкие ленты с заклинаниями бились на ветру. Всё было таким непривычным, ярким, каждый дом казался дворцом, и не различить, где лазурные крыши, а где синева неба.
Арш не сумела разглядеть воспетых в песнях очертаний дворца. Телега вновь остановилась, и на этот раз всех заставили выбраться наружу. Арш запомнила сильные руки, подхватившие её и поставившие на землю. Запомнила сверкающие наручи с чернёным узором, а лица не разглядела. Кто это был, стражник, воин императора? Или брат матери, приехавший с ними в столицу и быстро затерявшийся на людных улицах?
А потом путь пешком: неровная, тёплая брусчатка под ногами, спешащие люди, подгоняющие окрики матери. Арш прижимала к груди драгоценную ношу – свёрток с нитками и лентами для вышивания – старалась не отставать, не спотыкаться, – и не заметила, как оказалась под крышей.
Во дворце.
Он был для неё поначалу незнакомым, опасным местом. Нужно ходить осторожно, нельзя бегать, где придётся. Надо всегда быть незаметной и тихой, со взрослыми говорить почтительно, а с детьми не затевать шумных игр. Каморка, куда отвели их с матерью, и веранда вышивальщиц, – вот и всё, что видела Арш поначалу. Комнатка была тесной: ни одного окошка, лишь низкая дверь, два тюфяка на полу и столик с масляной лампой. Вечером, перед тем, как затушить огонь, мать подсыпала в лампу благовония, и ароматный дым ещё долго клубился в темноте, проникал в сны. Арш иногда плакала, уткнувшись лицом в подушку, – вспоминала бревенчатый дом над дорогой, яблони за окном, зеленеющий овёс в поле. «Не плачь, – говорила ей мать. – Мы бы умерли там с голоду».
На веранде было лучше. Она выходила во внутренний двор, и Арш могла сидеть, притаившись у резной ограды. Жадно разглядывала воинов, женщин в ярких накидках, дикарей с раскрашенными лицами, – все они проходили мимо, не замечая Арш. Однажды она увидела, как через двор промчались две белые тени, – пронеслись стремительно, оставили после себя изломанные стебли цветов. «Это кьони, – объяснила старшая вышивальщица. – Императорские волки. Им можно всё».
Но подолгу сидеть и разглядывать двор не получалось. На веранде у Арш было много дел. Она распутывала клубки, сматывала ленты, обмётывала шёлковые платки. А когда матери доверили сложную работу, – вышивку дорогой накидки, – то и для Арш нашлись новые поручения. Она стала посыльной и разносила теперь готовые платки, спешила к торговцам за шёлком и лентами.
Тогда она поняла, что дворец – это коридоры и террасы, веранды и маленькие домики, зелёные дворы и белые лестницы. Тогда она наконец увидела лазоревые крыши, услышала перезвон колокольчиков на ветру, почувствовала аромат благовоний, доносящийся из покоев императора.
Его дом – с острыми углами и ярким изгибом крыши – стоял на холме, и к порогу вели сорок ступеней. И впервые Арш увидела императора случайно, издалека.
В тот день её послали в восточный флигель – его увитая цветами веранда огибала широкий двор, вела к самому подножию лестницы. Арш отдала служанке тяжёлую стопку расшитых покрывал, и, как обычно, задержалась у ограды.
Арш уже привыкла к волкам, они появлялись неслышно, принюхивались, пробегали через веранду, исчезали во дворе. Но сегодня на лестнице их было так много, – волки сидели и лежали на ступенях, белоснежные, неподвижные как статуи. И только один, самый огромный, ходил взад-вперёд, словно сторожил что-то. Иногда останавливался, замирал на мгновенье, запрокинув голову к небу, а потом вновь продолжал свой путь.
И там же, среди волков, стояли двое, юноша и девушка.
– Смотри, смотри, – прошептала служанка, наклонившись к Арш. – Это император!
Арш вцепилась в ограду, встала на цыпочки. Император, совсем рядом, без толпы воинов и прислуги, лишь в окружении волков! Арш смотрела на него во все глаза, старалась запомнить каждую мелочь. Длинные чёрные волосы, непослушная прядь трепещущая на ветру, золотистый загар, сине-зелёный шёлк одежд, широкие рукава, изумрудные браслеты и медальоны… Император смеялся, говорил что-то, – но на террасу долетал лишь неразличимый отзвук слов. Девушка чуть сторонилась и ёжилась, когда мимо проходил огромный волк, но улыбалась, кивала, смотрела только на императора.
– Это его невеста? – спросила Арш.
– Мы все здесь его невесты, – ответила служанка и закрылась ладонями, сдерживая смех.
Вернувшись на веранду вышивальщиц, Арш едва перевела дыхание – запыхалась, бежала со всех ног, – и выпалила:
– Я тоже буду невестой императора, когда вырасту!
Арш обиделась, когда мать и другие женщины засмеялись в ответ.
Ночью, засыпая в тесной коморке, во тьме и клубах благовоний, Арш упрямо повторяла про себя: «Буду, буду». И с тех пор всегда погружалась в сон с этой мыслью.
Арш стала прислушиваться к разговорам взрослых, ловила каждое слово об императоре. И всё чаще замечала, как вышивальщицы, служанки в дальних покоях, даже стражники и торговцы, – все шепчутся, оглядываются украдкой, и до слуха долетают лишь обрывки слов. Что-то о болезни, проклятии, тёмной лихорадке. Имя императора вплеталось в эти речи, звучало еле слышно.
– Иначе почему был такой неурожай? – Мать и её подруга не замечали, что Арш притаилась за сундуком с лентами, сидела не шелохнувшись, слушала. – Почему был мор на востоке? Он болен, говорю тебе, земля страдает из-за него.
– Тише, тише, нас могут услышать.
Арш хмурилась и злилась, сжимала кулаки, отгоняя страх. Император не мог заболеть – он сильнее всех, ему принадлежит всё! А если бы и заболел, разве не исцелился бы в тот же миг? Хотела спросить, но не решалась, – взрослые перешёптывались так тихо, переглядывались с такой тревогой.
Трава во дворах высохла, цветы на террасах увяли. Осенние дожди моросили, стучали по крышам. Говорили, что пора бы выпасть и снегу, но зима всё не шла. Дни укоротились, Арш вставала затемно и после заката ещё долго бегала с поручениями. Воздух стал холодным, дыхание клубилось паром, но дожди всё не кончались. Туман стекал с крыш, словно липкое марево, заволакивал двор.
Как только выдавался свободный миг, Арш бежала на главный двор, пряталась за оградой, смотрела на лестницу, ведущую в недостижимое жилище императора. Научилась по одежде и походке отличать советников от богатых просителей и гостей из дальних стран. Много раз видела огромного белого волка – сперва он бродил по двору и ступеням, принюхивался к каждому, кто ступал на лестницу, но затем всё чаще лежал неподвижно, почти неразличимый среди тумана.
Самого императора Арш видела лишь несколько раз. Он поднимался наверх или пересекал двор, и всегда рядом с ним были люди. Арш завидовала им и сердилась – могли бы идти поодаль, не заслонять императора! Успевала увидеть лишь край одежд, чёрные пряди волос, намокшие под дождём.
Потом облака ушли, лужи схватились крепким льдом, но снега всё не было, лишь в воздухе висела колючая дымка. Дышать было больно, а солнце казалось красноватым даже в полдень. «Дурной знак», – шептались женщины.
Кьони, императорские волки, прежде то ли дело проносившиеся по двору, теперь не показывались. Но их голоса были повсюду, – днём и ночью, то издалека, то совсем близко доносился волчий вой, безнадёжный, тоскливый. Сперва Арш зажимала уши и молилась духам земли и императору, а потом стала слушать волков, пыталась понять, о чём они стонут.
Однажды утром, когда Арш сидела на краю веранды и сматывала нитки, во двор выбежал волк. Он бежал медленно, спотыкаясь, то и дело останавливался, принюхивался, словно пытаясь поймать исчезающий след. А потом рухнул на землю и остался лежать неподвижно.
Вышивальщицы высыпали во двор, Арш вместе с ними, – хотела подойти к упавшему кьони, но мать поймала её, прижала к себе. Женщины стояли полукругом, не приближались, ждали, смотрели, как стражники склонились над волком, теребя его, пытаясь услышать дыхание.
– Мёртв, – сказал один из стражников и, выпрямившись, повернулся к женщинам. – Расходитесь, мы унесём его.
Женщины потянулись обратно на веранду, – Арш упиралась, пыталась вывернуться из-под рук матери, – и лишь одна вышивальщица замерла, не сдвинулась с места.
Кудрявая Римара, вышивавшая поля и реки на подушках, смотрела на мёртвого волка. А когда стражник шагнул к ней, чтобы отвести под крышу, упала на землю и закричала:
– Это знак, дурной знак! Чарена болен, земля страдает, кьони умирают, чтобы отсрочить его смерть, но их осталось так мало, совсем скоро!..
Стражник схватил Римару, зажал ей рот ладонью, а другой – десятник – велел:
– Выкиньте её за ворота. Казните, если посмеет вернуться.
От потрясения Арш забыла упираться, и мать втащила её на веранду, прочь от Римары, стражников и мёртвого волка.
– Почему, почему? – спрашивала Арш и не могла договорить. Почему Римара так говорила про императора, почему называла его по имени, как любого безродного человека, почему кьони умер, почему наказание Римаре такое жестокое?
– Молчи, Арш, молчи. – Голос матери был пропитан страхом. – А то выгонят и нас.
К середине зимы туман, наконец, покинул столицу. Изморозь покрыла перила, навесы и высохшую траву во дворе, а в воздухе кружили редкие снежинки. Веранду занавесили покрывалами, поставили тяжёлые медные жаровни. Теперь здесь всегда было сумрачно, женщины работали при свете лампад. Арш по-прежнему бегала с поручениями, куталась в шерстяную накидку, дула на замёрзшие пальцы. Коридоры теперь стали безлюдными и тихими, лишь стража была повсюду, у дверей и ворот.
Арш больше не видела ни императора, ни его кьони.
Однажды утром, когда Арш помогала матери натягивать шёлковый платок на раму, пришёл незнакомый человек. Следом за ним шагали четверо воинов, но сам он был без оружия, в дорогой одежде с широкими рукавами и знаками волшебства. Женщины встали, приветствуя вошедшего, а он сказал:
– На рассвете умер любимый волк императора. Молитесь – император сказал нам, что болен и не знает, чем исцелиться. Молитесь о его жизни, молитесь о жизни империи.
Голос незнакомца звучал устало и глухо, словно он повторял эти слова уже много раз, в каждой комнате и каждом зале дворца. Тишина сковала веранду, а затем старшая вышивальщица запела. Сперва тихо, потом всё громче она пела мольбу духу Жёлтой реки, могущественному и жестокому. Одна за другой женщины подхватили слова древнего гимна.
С тех пор молитвы звучали, не умолкая. Аромат благовоний сменился запахами можжевельника и шалфея, – их жгли повсюду. Вместо платков и покрывал вышивали теперь молитвенный ленты – они развевались на каждой террасе, под каждой крышей.
Арш жила как во сне. Горьковатые, терпкие запахи целебных трав дурманили её, а зимний холод обжигал дыхание. Каждое утро, просыпаясь, она была уверена, что сегодня придёт кто-нибудь и расскажет, что император выздоровел. Он выйдет на лестницу, и белые волки вновь сбегутся во дворец.
Но каждый новый день был наполнен тоскливым пением, клубами дыма и тихими разговорами. Женщины шептались: «Озёрные ведьмы прокляли его». «Разве он не сильнее луны?» «Говорят, у дальнего рубежа строят гробницу. Согнали тысячи людей, работают, не покладая рук…» «Он не оставил наследника, кто будет править после него?»
Во дворец каждый день приходили новые жрецы и целители. Притаившись у резной ограды, Арш смотрела, как они идут через двор. Бубенцы звенели на краях накидок, руки и лица были раскрашены чёрным и алым. Все ждали целительницу из дальней земли, и она пришла в столицу с первыми весенними птицами.
Арш видела, как этим же путём прошло множество шаманов, и знала, что от их лечения не было пользы. Но эту женщину встретили с небывалым почётом. Закутанная в покрывало с ног до головы – не видно ни рук, ни лица, не понять, девушка или старуха – она шла в окружении почётной стражи. Перебегая с террасы на террасу, Арш следила за её шествием, пока целительница не достигла сорока ступеней и не скрылась в доме императора.
На следующий день всем было велено собираться в путь.
Время перемешало и стёрло воспоминания о дороге, превратило в клубок суматохи, усталости и страхов. Весенние ливни, зеленеющие поля, скрипящие колёса телег, оставляющие следы сперва в грязи, а затем в пыли. Навесы, костры под открытым небом, голоса, охрипшие от вечного пения молитв, и дым можжевельника и шалфея, тянущийся над караваном. Но сколько длился это путь, дни, месяцы, недели? Нэйно забыла это, как забыла и свои мысли, мысли маленькой Арш, вместе с тысячами людей бредущей к месту упокоения императора.
«Он не умер», – так много раз говорили ей в пути. – «Он жив. Там, впереди, не гробница, а дворец исцеления. В нём император скроется от мира, уснёт, во сне болезнь покинет его, и он вернётся к нам исцелённым. Он должен жить, чтобы жила империя, поэтому его заколдуют, спрячут в целительной тьме».
Но когда впереди, на холме показалась цель пути, Арш поняла: сказанное – ложь, это гробница, императора, ещё живого, закроют там, оставят как жертву земле. Арш застыла, вцепившись в край телеги, смотрела как сияют в полуденных лучах сине-зелёные стены гробницы, как становятся всё ближе, всё выше.
Что-то случилось с Арш в этот миг – она не зарыдала, не закричала, не выпрыгнула из телеги, чтобы бежать к началу каравана, к носилкам императора. Стояла неподвижно, чувствуя, как замерзает, обращается в лёд самая сердцевина души, как каждый вдох раздирает сердце. Молча смотрела на текучие очертания холмов, на безмятежные воды озера, на пёстрый караван, взбирающийся по крутому склону.
Мысли остановились, билась только одна: «Гробница, гробница». Четыре высоких уступа, а на вершине – крохотный дом, так похожий на жилище императора. Сапфировые и изумрудные прожилки на стенах, лестница ведущая к двери. Женщины рвали на себе покрывала, заходились в криках скорби и мольбы, стенания мешались с траурными гимнами. Арш молчала, смотрела вверх.
Кто-то поднял её на плечи, и Арш увидела воинов, держащих носилки, поднимающихся вверх по ступеням. Шёлковые покрывала и ленты качались, скрывали императора – не разглядеть было ни края одежд, ни пряди волос. Колдуны, шаманы и жрецы поднимались следом.
Но первое воспоминание о столице было совсем иным. Нэйно тогда едва исполнилось шесть лет, и звали её ещё вовсе не Нэйно, а Арш – воробей. Непоседливая и взъерошенная как маленькая птичка, она стояла, вцепившись в край телеги, а кругом всё мелькало, грохотало, подпрыгивало. Сперва зрелище было знакомым: бревенчатые дома, оленьи рога, прибитые над дверьми, дым уличных жаровен, квохчущие куры. Только людей было слишком много, они толпились, куда-то шли, едва замечая друг друга. Арш вставала на цыпочки, высовывалась из телеги, махала прохожим. Изредка кто-то кивал ей, улыбался и вновь исчезал в толпе.
Но потом телега остановилась, мать одёрнула Арш, заставила сесть. «Что там? – спрашивала Арш, хватая мать за расшитые длинные рукава. – Это воины императора? Нас пропустят?» Ответы матери она позабыла, но зато навсегда запомнила, как сладко замерло сердце, когда вновь заскрипели колёса, и телега качнулась, двинулась дальше.
Теперь всё вокруг изменилось: дома стали лёгкими и светлыми, тонкие узоры очерчивали окна, широкие ленты с заклинаниями бились на ветру. Всё было таким непривычным, ярким, каждый дом казался дворцом, и не различить, где лазурные крыши, а где синева неба.
Арш не сумела разглядеть воспетых в песнях очертаний дворца. Телега вновь остановилась, и на этот раз всех заставили выбраться наружу. Арш запомнила сильные руки, подхватившие её и поставившие на землю. Запомнила сверкающие наручи с чернёным узором, а лица не разглядела. Кто это был, стражник, воин императора? Или брат матери, приехавший с ними в столицу и быстро затерявшийся на людных улицах?
А потом путь пешком: неровная, тёплая брусчатка под ногами, спешащие люди, подгоняющие окрики матери. Арш прижимала к груди драгоценную ношу – свёрток с нитками и лентами для вышивания – старалась не отставать, не спотыкаться, – и не заметила, как оказалась под крышей.
Во дворце.
Он был для неё поначалу незнакомым, опасным местом. Нужно ходить осторожно, нельзя бегать, где придётся. Надо всегда быть незаметной и тихой, со взрослыми говорить почтительно, а с детьми не затевать шумных игр. Каморка, куда отвели их с матерью, и веранда вышивальщиц, – вот и всё, что видела Арш поначалу. Комнатка была тесной: ни одного окошка, лишь низкая дверь, два тюфяка на полу и столик с масляной лампой. Вечером, перед тем, как затушить огонь, мать подсыпала в лампу благовония, и ароматный дым ещё долго клубился в темноте, проникал в сны. Арш иногда плакала, уткнувшись лицом в подушку, – вспоминала бревенчатый дом над дорогой, яблони за окном, зеленеющий овёс в поле. «Не плачь, – говорила ей мать. – Мы бы умерли там с голоду».
На веранде было лучше. Она выходила во внутренний двор, и Арш могла сидеть, притаившись у резной ограды. Жадно разглядывала воинов, женщин в ярких накидках, дикарей с раскрашенными лицами, – все они проходили мимо, не замечая Арш. Однажды она увидела, как через двор промчались две белые тени, – пронеслись стремительно, оставили после себя изломанные стебли цветов. «Это кьони, – объяснила старшая вышивальщица. – Императорские волки. Им можно всё».
Но подолгу сидеть и разглядывать двор не получалось. На веранде у Арш было много дел. Она распутывала клубки, сматывала ленты, обмётывала шёлковые платки. А когда матери доверили сложную работу, – вышивку дорогой накидки, – то и для Арш нашлись новые поручения. Она стала посыльной и разносила теперь готовые платки, спешила к торговцам за шёлком и лентами.
Тогда она поняла, что дворец – это коридоры и террасы, веранды и маленькие домики, зелёные дворы и белые лестницы. Тогда она наконец увидела лазоревые крыши, услышала перезвон колокольчиков на ветру, почувствовала аромат благовоний, доносящийся из покоев императора.
Его дом – с острыми углами и ярким изгибом крыши – стоял на холме, и к порогу вели сорок ступеней. И впервые Арш увидела императора случайно, издалека.
В тот день её послали в восточный флигель – его увитая цветами веранда огибала широкий двор, вела к самому подножию лестницы. Арш отдала служанке тяжёлую стопку расшитых покрывал, и, как обычно, задержалась у ограды.
Арш уже привыкла к волкам, они появлялись неслышно, принюхивались, пробегали через веранду, исчезали во дворе. Но сегодня на лестнице их было так много, – волки сидели и лежали на ступенях, белоснежные, неподвижные как статуи. И только один, самый огромный, ходил взад-вперёд, словно сторожил что-то. Иногда останавливался, замирал на мгновенье, запрокинув голову к небу, а потом вновь продолжал свой путь.
И там же, среди волков, стояли двое, юноша и девушка.
– Смотри, смотри, – прошептала служанка, наклонившись к Арш. – Это император!
Арш вцепилась в ограду, встала на цыпочки. Император, совсем рядом, без толпы воинов и прислуги, лишь в окружении волков! Арш смотрела на него во все глаза, старалась запомнить каждую мелочь. Длинные чёрные волосы, непослушная прядь трепещущая на ветру, золотистый загар, сине-зелёный шёлк одежд, широкие рукава, изумрудные браслеты и медальоны… Император смеялся, говорил что-то, – но на террасу долетал лишь неразличимый отзвук слов. Девушка чуть сторонилась и ёжилась, когда мимо проходил огромный волк, но улыбалась, кивала, смотрела только на императора.
– Это его невеста? – спросила Арш.
– Мы все здесь его невесты, – ответила служанка и закрылась ладонями, сдерживая смех.
Вернувшись на веранду вышивальщиц, Арш едва перевела дыхание – запыхалась, бежала со всех ног, – и выпалила:
– Я тоже буду невестой императора, когда вырасту!
Арш обиделась, когда мать и другие женщины засмеялись в ответ.
Ночью, засыпая в тесной коморке, во тьме и клубах благовоний, Арш упрямо повторяла про себя: «Буду, буду». И с тех пор всегда погружалась в сон с этой мыслью.
Арш стала прислушиваться к разговорам взрослых, ловила каждое слово об императоре. И всё чаще замечала, как вышивальщицы, служанки в дальних покоях, даже стражники и торговцы, – все шепчутся, оглядываются украдкой, и до слуха долетают лишь обрывки слов. Что-то о болезни, проклятии, тёмной лихорадке. Имя императора вплеталось в эти речи, звучало еле слышно.
– Иначе почему был такой неурожай? – Мать и её подруга не замечали, что Арш притаилась за сундуком с лентами, сидела не шелохнувшись, слушала. – Почему был мор на востоке? Он болен, говорю тебе, земля страдает из-за него.
– Тише, тише, нас могут услышать.
Арш хмурилась и злилась, сжимала кулаки, отгоняя страх. Император не мог заболеть – он сильнее всех, ему принадлежит всё! А если бы и заболел, разве не исцелился бы в тот же миг? Хотела спросить, но не решалась, – взрослые перешёптывались так тихо, переглядывались с такой тревогой.
Трава во дворах высохла, цветы на террасах увяли. Осенние дожди моросили, стучали по крышам. Говорили, что пора бы выпасть и снегу, но зима всё не шла. Дни укоротились, Арш вставала затемно и после заката ещё долго бегала с поручениями. Воздух стал холодным, дыхание клубилось паром, но дожди всё не кончались. Туман стекал с крыш, словно липкое марево, заволакивал двор.
Как только выдавался свободный миг, Арш бежала на главный двор, пряталась за оградой, смотрела на лестницу, ведущую в недостижимое жилище императора. Научилась по одежде и походке отличать советников от богатых просителей и гостей из дальних стран. Много раз видела огромного белого волка – сперва он бродил по двору и ступеням, принюхивался к каждому, кто ступал на лестницу, но затем всё чаще лежал неподвижно, почти неразличимый среди тумана.
Самого императора Арш видела лишь несколько раз. Он поднимался наверх или пересекал двор, и всегда рядом с ним были люди. Арш завидовала им и сердилась – могли бы идти поодаль, не заслонять императора! Успевала увидеть лишь край одежд, чёрные пряди волос, намокшие под дождём.
Потом облака ушли, лужи схватились крепким льдом, но снега всё не было, лишь в воздухе висела колючая дымка. Дышать было больно, а солнце казалось красноватым даже в полдень. «Дурной знак», – шептались женщины.
Кьони, императорские волки, прежде то ли дело проносившиеся по двору, теперь не показывались. Но их голоса были повсюду, – днём и ночью, то издалека, то совсем близко доносился волчий вой, безнадёжный, тоскливый. Сперва Арш зажимала уши и молилась духам земли и императору, а потом стала слушать волков, пыталась понять, о чём они стонут.
Однажды утром, когда Арш сидела на краю веранды и сматывала нитки, во двор выбежал волк. Он бежал медленно, спотыкаясь, то и дело останавливался, принюхивался, словно пытаясь поймать исчезающий след. А потом рухнул на землю и остался лежать неподвижно.
Вышивальщицы высыпали во двор, Арш вместе с ними, – хотела подойти к упавшему кьони, но мать поймала её, прижала к себе. Женщины стояли полукругом, не приближались, ждали, смотрели, как стражники склонились над волком, теребя его, пытаясь услышать дыхание.
– Мёртв, – сказал один из стражников и, выпрямившись, повернулся к женщинам. – Расходитесь, мы унесём его.
Женщины потянулись обратно на веранду, – Арш упиралась, пыталась вывернуться из-под рук матери, – и лишь одна вышивальщица замерла, не сдвинулась с места.
Кудрявая Римара, вышивавшая поля и реки на подушках, смотрела на мёртвого волка. А когда стражник шагнул к ней, чтобы отвести под крышу, упала на землю и закричала:
– Это знак, дурной знак! Чарена болен, земля страдает, кьони умирают, чтобы отсрочить его смерть, но их осталось так мало, совсем скоро!..
Стражник схватил Римару, зажал ей рот ладонью, а другой – десятник – велел:
– Выкиньте её за ворота. Казните, если посмеет вернуться.
От потрясения Арш забыла упираться, и мать втащила её на веранду, прочь от Римары, стражников и мёртвого волка.
– Почему, почему? – спрашивала Арш и не могла договорить. Почему Римара так говорила про императора, почему называла его по имени, как любого безродного человека, почему кьони умер, почему наказание Римаре такое жестокое?
– Молчи, Арш, молчи. – Голос матери был пропитан страхом. – А то выгонят и нас.
К середине зимы туман, наконец, покинул столицу. Изморозь покрыла перила, навесы и высохшую траву во дворе, а в воздухе кружили редкие снежинки. Веранду занавесили покрывалами, поставили тяжёлые медные жаровни. Теперь здесь всегда было сумрачно, женщины работали при свете лампад. Арш по-прежнему бегала с поручениями, куталась в шерстяную накидку, дула на замёрзшие пальцы. Коридоры теперь стали безлюдными и тихими, лишь стража была повсюду, у дверей и ворот.
Арш больше не видела ни императора, ни его кьони.
Однажды утром, когда Арш помогала матери натягивать шёлковый платок на раму, пришёл незнакомый человек. Следом за ним шагали четверо воинов, но сам он был без оружия, в дорогой одежде с широкими рукавами и знаками волшебства. Женщины встали, приветствуя вошедшего, а он сказал:
– На рассвете умер любимый волк императора. Молитесь – император сказал нам, что болен и не знает, чем исцелиться. Молитесь о его жизни, молитесь о жизни империи.
Голос незнакомца звучал устало и глухо, словно он повторял эти слова уже много раз, в каждой комнате и каждом зале дворца. Тишина сковала веранду, а затем старшая вышивальщица запела. Сперва тихо, потом всё громче она пела мольбу духу Жёлтой реки, могущественному и жестокому. Одна за другой женщины подхватили слова древнего гимна.
С тех пор молитвы звучали, не умолкая. Аромат благовоний сменился запахами можжевельника и шалфея, – их жгли повсюду. Вместо платков и покрывал вышивали теперь молитвенный ленты – они развевались на каждой террасе, под каждой крышей.
Арш жила как во сне. Горьковатые, терпкие запахи целебных трав дурманили её, а зимний холод обжигал дыхание. Каждое утро, просыпаясь, она была уверена, что сегодня придёт кто-нибудь и расскажет, что император выздоровел. Он выйдет на лестницу, и белые волки вновь сбегутся во дворец.
Но каждый новый день был наполнен тоскливым пением, клубами дыма и тихими разговорами. Женщины шептались: «Озёрные ведьмы прокляли его». «Разве он не сильнее луны?» «Говорят, у дальнего рубежа строят гробницу. Согнали тысячи людей, работают, не покладая рук…» «Он не оставил наследника, кто будет править после него?»
Во дворец каждый день приходили новые жрецы и целители. Притаившись у резной ограды, Арш смотрела, как они идут через двор. Бубенцы звенели на краях накидок, руки и лица были раскрашены чёрным и алым. Все ждали целительницу из дальней земли, и она пришла в столицу с первыми весенними птицами.
Арш видела, как этим же путём прошло множество шаманов, и знала, что от их лечения не было пользы. Но эту женщину встретили с небывалым почётом. Закутанная в покрывало с ног до головы – не видно ни рук, ни лица, не понять, девушка или старуха – она шла в окружении почётной стражи. Перебегая с террасы на террасу, Арш следила за её шествием, пока целительница не достигла сорока ступеней и не скрылась в доме императора.
На следующий день всем было велено собираться в путь.
Время перемешало и стёрло воспоминания о дороге, превратило в клубок суматохи, усталости и страхов. Весенние ливни, зеленеющие поля, скрипящие колёса телег, оставляющие следы сперва в грязи, а затем в пыли. Навесы, костры под открытым небом, голоса, охрипшие от вечного пения молитв, и дым можжевельника и шалфея, тянущийся над караваном. Но сколько длился это путь, дни, месяцы, недели? Нэйно забыла это, как забыла и свои мысли, мысли маленькой Арш, вместе с тысячами людей бредущей к месту упокоения императора.
«Он не умер», – так много раз говорили ей в пути. – «Он жив. Там, впереди, не гробница, а дворец исцеления. В нём император скроется от мира, уснёт, во сне болезнь покинет его, и он вернётся к нам исцелённым. Он должен жить, чтобы жила империя, поэтому его заколдуют, спрячут в целительной тьме».
Но когда впереди, на холме показалась цель пути, Арш поняла: сказанное – ложь, это гробница, императора, ещё живого, закроют там, оставят как жертву земле. Арш застыла, вцепившись в край телеги, смотрела как сияют в полуденных лучах сине-зелёные стены гробницы, как становятся всё ближе, всё выше.
Что-то случилось с Арш в этот миг – она не зарыдала, не закричала, не выпрыгнула из телеги, чтобы бежать к началу каравана, к носилкам императора. Стояла неподвижно, чувствуя, как замерзает, обращается в лёд самая сердцевина души, как каждый вдох раздирает сердце. Молча смотрела на текучие очертания холмов, на безмятежные воды озера, на пёстрый караван, взбирающийся по крутому склону.
Мысли остановились, билась только одна: «Гробница, гробница». Четыре высоких уступа, а на вершине – крохотный дом, так похожий на жилище императора. Сапфировые и изумрудные прожилки на стенах, лестница ведущая к двери. Женщины рвали на себе покрывала, заходились в криках скорби и мольбы, стенания мешались с траурными гимнами. Арш молчала, смотрела вверх.
Кто-то поднял её на плечи, и Арш увидела воинов, держащих носилки, поднимающихся вверх по ступеням. Шёлковые покрывала и ленты качались, скрывали императора – не разглядеть было ни края одежд, ни пряди волос. Колдуны, шаманы и жрецы поднимались следом.
