Смахнул что-то — мы, глаза навостри?в, не увидели что — с голых досок столешницы, поставил по центру кувшин из самоварной меди с чеканкой на боку: ЗА СЧЁТ ЗАВЕДЕНИЯ. Подарочный посетителям эль. На плетёнку из соломы и камыша под дном кувшина выложил по кругу спиртовые таблетки для подогрева напитка. И, неловко кедом поддев клешнину боцманских штанов, чуть не упав, юркнул куда-то в сторону — исчез. Звали принести кружки и спиртовые горелки, не объявился. Друзья начали было возмущаться, задействовав от скутеров клаксоны, но я их кваканье остановил: напомнил про «беретту» у мамы Беретты.
* * *
Не от пинка по ботинку, а от того что половой, споткнувшись, потянул клешнину штанины, задрал поколено, боцман проснулся. Поднял с табурета лапу, «сосисками» перебирая по доскам, протопал к циновке, нащупал кувшин, поласкал медь, и утащил сосуд под стол. Ему, ясно, не впервой: циновка ведь видна в щели иссохших досок столешницы без скатерти. После как мы прослушали жадные с кряхтением и кряканьем глотки, пальцы вернулись собрать с циновки спиртовы?е таблетки — закусить.
Не захлёбывается… навзничь лёжа, пьёт! Головы не подняв, из кувшина в глотку льёт. Баттербин, а ловкач, подивился я.
— Э-э! — начал было проявлять праведное возмущение Ваня, но остановил Гера, зажав ему рот и пригрозив:
— Угомонись. Как дам клаксоном.
Боцман, видимо Герину угрозу услышал. Одной рукой отодвинул стол в сторону, другой вернул на циновку пустой кувшин.
Точно, пил лёжа навзничь, удостоверился я в своём предположении: на полу голова амбала макушкой плотно упёрта в стену. Наползший от затылка матросский гюйс, по нос закрывал выпивохе лицо. Надо попробовать, подумалось мне. Учился в офицерском училище, курсанты-деды в отбой мерились высотой фонтанчика. Духи, и я в их числе, по команде дневального лежащим по койкам вливали из флакона во рот «спиртодрайк», моющее для кубриков средство. Будучи уже черпаком, попробовал приобщиться к дедовской забаве, но захлебнулся, еле откачали. Ваню научу, у него, винососа, получится, будет развлекать нас и девок своих, рассуждал я.
Следя за потужными движениями разгрузившегося боцмана, не забывал я следить и за занавесью в зал — не понимая почему, опасался Беретты с «береттой».
* * *
Часто, взахлёб, похватав ртом воздуха, боцман оглушительно чихнул. Гюйс с носа отбросило назад на стену. Лица разглядеть, толком не успел. Но голова, голова! Лысая, как колено, обёрнута чёрной с белым Роджером косынкой. Не голова там, какая непомерно крупная — башка пятигодовалой толлюдской девочки-рахитки (у толлюдов девочки крупнее мальчиков). Держится не на хилой, как у ребёнка, а на короткой, неохватной, как у знаменитого Баттербина, шее. Две жемчужные бусинки в лабретах, стянутых золотой цепочкой, подпирают подгубье; курчавая борода на этом месте подбородка наполовину выбрита. Пышные усы соединены по щёкам с пышными же и курчавыми же бакенбардами. Пират, да и только! Перевязи на выбитом глазе, да кушака с пистолей и тесаком на пузе только и не хватает.
Нас, углядев в прорези всё ещё слипавшихся век, боцман губищами пропойного пьяницы — пухлыми и мокрыми — распушил растительность под носом угрозой:
— Изыди, нечисть!
Окончательно пробудившись, уставивился замутнённым взором в потолок и жевал спиртовые таблетки. Дожевал, и в довольствии прикрыл веки. Подхватил со стены и укрыл гюйсом по глаза лицо, зычно сглотнул и, как только вид потолочных лаг, закопчённых свечами и плошками в былые ещё времена, заместился видом досок оборотной стороны столешницы (стол на себя, на место, сдвинул), захрапел.
По всем признакам храпит притворно, засвербело у меня в мозгу, и я запросил у Церкви Проповеди ХРИСТСС спасения: «Явись Беретта с «береттой», да не в кобуре, в руках наизготовку».
Стол на животе великана накренился — я насторожился и сгруппировался, в надежде отпрыгнуть на достаточное для сохранения здоровья расстояние.
Лука успел подхватить, готовый было упасть на пол пустой самоварной меди кувшин.
* * *
Ваня в сердцах пнул нариманом по подмётке прога?ры, выхватил у Луки кувшин и устремился в разливочную, откуда объявлялись и куда пропадали половые, снуя между столами с кувшинами эля, кружками и тарелками с закуской к пиву.
На табуреты мы не садились — пить было нечего. Ждали Ваню, этот вернётся, мы не сомневались, с полным кувшином. Не занимали табуреты ещё и потому, что боялись потревожить боцмана. Спал тот не совсем крепко, бормоча что-то во сне.
Притворяется, нисколько не сомневался я. К тому же, стол на его пузе от глубокого дыхания ходил ходуном — не усадишь за таким. А вернулся Ваня, расселись на табуретах отстранённо от столешницы, под себя благоразумно поджав ноги.
Объявился Ваня в фартуке, нарукавниках и тюбетейке полового, перед собой катил сервировочный столик с пятнадцатилитровым бочонком из клёпок колотного дуба, заключённых в стальные обручи. Покоился сосуд на невысокой дубовой же подставке типа «козлы». Ступал неспешным шагом, с прямой спиной и выражением лица полного триумфа. Горелки по углам столешницы с горевшими в них спиртовыми таблетками придавали явлению пущую торжественность.
В бочонке в низу блонды из трёх досок в среднюю вделан разливочный кран, из дуба же. Сверху торчит пробка-затычка, дубовая же. Поворотная ручка крана и затычка связаны тесьмой через лоскут чернёной кожи с печатью — да так, что ни ручки краника не провернуть, ни затычку без разрушения сургуча не вынуть. По коже с лева печати нацарапано, видимо, шилом:
Тискер эль, крафтов?й. Дача Валли берт?па "4" дегустацие п??ерн?
С права:
Дикий эль, крафтовый. Сварен Бертой для дачи в дегустацию «4»-ке
— Это, на каком же языке? — спросил я вдруг объявившегося Павло.
— На чувашском. Мама моя чувашка. Её настоящее имя Нарспи, с значением «красивая девушка». Швейцарцам трудно было запомнить, потому дали оперативное имя Берта. Так и осталось, здесь дома имя Берта трансформировалось в Беретта. К месту: и после отставки со службы опером маму без кобуры на поясе не видят.
— На Кагоре чуваши живут? Вот не знал.
— Ну да. Не сказал бы, что народ этот «малый». По берегам Вологи больше десяти миллионов проживает, в Т-портале и Менске у них диаспора самая большая, с диаспорой евцев соперничает. Чуваши, а русскими прозывают, и те не противятся. Матушка моя чувашка, а я людоид по отцу… вроде бы чувашского происхождения. От мамы не дознаться. Языка не знаю. Не подумал, что правая строчка может оказаться переводом левой. Иностранный текст заинтересовал. Спросил у Питера. Тот сказал, что язык знает, но что написано, не скажет. Я сразу просёк, что из вредности, чем таким секретным, на иностранном языке, может быть помечен бочонок с элем, сваренным обычной администраторшей паба. Тогда я попросил управляющего спуститься в погреб и показал просверленную тонким сверлом дырочку в затычке. Запустив руку в «козлы», извлёк ветеринарный шприц, к стяжным доскам скотчем крепил… Питер тайком от Берты выкачивал и пил дикий эль! Взмолился, просил Берту не посвящать в кражу. А я расстроился: нацарапано всего-то по-чувашски, и переведено на русский. За зря пропала возможность шантажировать управляющего. Кстати, он, как и мама, чуваш, но паспорт выправил людоида, якобы потомка индейцев пирахан в бассейне Амазонки. Того что чуваш, стыдится, за что мамой, если и не презираем, то, по секрету скажу, в день праздника независимости Чувашии непременно ею поколачиваемого, слегонца. А рука у Беретты тяжёлая, дай Христсс каждому мужчине… Лицо у меня белое, а не смуглое потому, что белённое. Как говорится, глупость подростковая на лице: хотелось, мне и сверстникам, походить на толлюдов, и непременно на акиянских: столичная молодёжь белилась по примеру незабвенного Майкла. Я после бритья, «тоновку» на «бель» накладываю, сегодня вот в утренней суматохе вас приветить не успел макияж наложить.
— Павло, охолонись, — прервал тираду полового Гера, он у нас не любит болтовни, прямолинеен, с людоидами, как не в духе, бестактен, — снова ты за своё, много языком трепишься. С Ваней, правда, тебе не сравниться, он, если заведётся, вечер под пиво и ночь под водочку способен в уши столько влить, не захлебнуться бы. Так, Ваня?
— Не, не потяну. У нас весовые категории разные. Моя речь в манере Чинишвили — с выражением, неспешная, с голосом поставленным. Павло же мелет со скоростью молотилки, согласные проглатывая. Пока напяливал на меня фартук, нарукавники и тюбетейку, спускались в погреб за бочонком, пересказал исторический урок радио «Град Петров» — о том, что монголо-татарское нашествие фейк, не было на Руси ига.
— Иго было, это я говорю, как бывший школьный учитель истории, — высказался Лука.
— Ну да, ну да. Школьный учитель — авторитет в науке «о прошлой социальной реальности», — съязвил Гера.
— Ладно, ладно, — остановил я спорщиков, — Павло, займись печатью, оценим твоей мамы варку. И принеси кружки колотные, те, что для дегустации нам Бертой сделаны.
— Мама в сушильную камеру определила. Сбегать?
— Ладно, из кубков попьём… Что-то не кажет носа наш Инкогнито. Ничего, за элем дождёмся. Полагаю, «дикий» не плох, раз Питер осмелился шприцем красть.
* * *
На сервировочном столике с бочонком не наблюдалось пивных кружек, но на нижней у пола полке стояли кубки. Металлические, видно, что станочно-токарного изготовления и литья в опоке с землёй. Мне то, Матею, некогда промышленному шпиону с подготовкой технолога в машиностроении, не знать. То, что в прошлой жизни занимался шпионажем, толком не помнил, сны о том иногда снились, но от специализации технолога кое-какие знания под коркой оставались.
Шлифованные и отполированные, без каких-либо надписей, эмблем, виньеток и другой оформительской мишуры? — понятно, были заготовками под оформительскую инфу. И, ни дать ни взять — спортивные награды. Где только стырил? А главное, зачем? Неужели пивных кружек — в пабе — не нашлось?
Мне Ваня подал бо?льший в размерах, из литой бронзы, посеребрённой и с позолотой, с четырьмя по сторонам ручками в виде лавровых полувенков обвитых лентой с бахромой и позуме?нтами. Себе оставил такой же, несколько поменьше и с двумя только ручками, видать за второе в спортивном соревновании место. Гере и Луке выставил на стол ещё меньшие, в отделке скромные: из чушек нержавейки на токарке точёные; простенькие — без картушей, завитушек и ручек, целиком воронённые. По логике — за третье и четвёртые места. Внутри чаши (у всех четырёх) стенка пройдена мельчайшими выборками токарного резца, кромка отполирована и украшена по наружному ободу стразами Swarovski. Постамент ножки, заматированный под платину, мелко прочеканен вкруг овальной виньетки из лавровых и дубовых листьев — полированная площадка для гравированных надписей.
Ваня, как рассказал мне после, вовсе не тырил выпивку с кубками, Павло ему всё всучил. Перехватил в разливочной, облачил в передник, нарукавники, тюбетейку и коллегам представил как стажёра Вано, племянника заммэра. Посетовал, что в погребе с бочонком маминого дикого эля не оказалось ею сделанных для нас персональных кружек. А обычных чистых у половых в разливочной вечная нехватка: «…стеклянные бьют, а стаканы из жести сминают и за пазухой выносят, сдать в пункт по сбору от населения лома». И, сославшись на свою сейчас занятость, предложил Ване в одиночку метнуться по коридору к двери с шильдой СКЛАД ПОСУДЫ. «Кладовщицы, мамы моей, там сейчас нет, с управляющим за эстрадной шторкой вами любуется. Подойти стесняется. Ну, а Питер, он Берту — с эпитетом «милая» зовёт — во всём слушает. Тоже наблюдает за вами, и, несомненно, опасается, в блокнотах запишите, что пиво на вкус «как моча ослиная», а закуска так вообще никакущая, чуть ли не с помойки. Креветки да морские гребешки одни, тривиальной тарани даже нет. Так что, сам на складе разберёшься, а мне пора в зал к столикам вернуться». И Ваня, незатейливая душа, метнулся. Склад оказался на поверку ещё и мастерской в отгородке, где Питер, страстный любитель гравёрного искусства, занимался своим хобби. Пивными кружками и стаканами были заставлены стеллажи и настенные полки, но Ваня прихватил спортивные кубки. Выпендрился, что ему свойственно — такой он по натуре наш товарищ. Вано, словом.
— Начнут бить, будет, чем отбиться, — заявил Ваня, самодовольно поглаживая чуб под тюбетейкой. — В бочонке дикий эль, крафтовый из погреба, персонально нам на дегустацию предназначенный. Читайте, «…бертапа "4" дегустацие песерне». Нам. Спиртовками столик украсил вместо подсвечников. Правда, годно вышло? Шикарно, да! Но нам это богатство обошлось задаром. Кто у нас добытчик? Я — добытчик. Вано!
Ванино бахвальство нам не в новинку, потому, ни как на то, не реагируя, наполнили кубки. Из краника в «воронённые» — за третье и четвёртое места — эль налился без проблем, до краёв чаш. А вот мне с Ваней наши кубки — высокие с ручками — пришлось изрядно накренить. В чаши эля попало добытчику наполовину, мне — двести грамм от силы.
А может, подумалось мне, мстит нам товарищ за что-то. Скорее всего, мне одному. Ваня, он такой. Пожалел, что отказал Павло сбегать за персональными кружками. Мог, конечно, заставить мстителя обменяться кубками, но тот первым успел себе налить напитка и приложиться жадно к чаше. С соплями под носом, они у него чудным образов выступали, как только касался губ ободком чаши с стразами.
Выцедив свои двести грамм, я подумал, что вряд ли мне одному мстит, да и вообще мстит ли. Себе выделил бы кубок за четвёртое место, он профессиональный минёр с соответственным специализации мышлением, и с глазом «умным».
Вытер изнанкой жилетки рот и отвесил липовому мстителю — но, да, удачливому добытчику — подзатыльник.
* * *
Костюмы-тройки на нас не фирменные, вообще не фабричного пошива. Определённо не «оригинал» — по всем признакам «реплика». Шиты даже не в салоне пошива мужской одежды. Но крой и строчка довольно качественные. Мы знали, дело рук какого частного мастера-закройщика или артельщика с планеты Союза Независимых Вотчин. На Кагор, планету, относящуюся к Соединённым Цивилизациям Акиана, поставляются контрабандно, в «Берёзке» Т-портала как конфискат реализуются. Мы же свои купили в секен-энде — поношенные, зато обошлись нам в разы дешевле. Месяц приглядывались в ожидании хозяйского жалования и отпускных.
Посетители магазина костюмы-визитки, нами присмотренные к покупке, не отбирали и не примеряли. Опасались, что с плача евца. У народа этого, важно отметить, нет сколь ни будь определённо родных пенат, планет, родины. Населяют они, и Океан, и Акиан, точнее сказать, стольные грады Акеан и Акиян, по городам провинциальным не якшаются. Они не только уличные торговцы с лотка, ещё и известные процентщики. Покупателей от троек этих отворачивало ещё и то, что у таких костюмов (из-под руки артельщика, контрабандных — о том все посетители магазина поношенной одежды знали) нитка шитья в жилетке, часы в пистоне не совсем золотые и платиновые. С виду да, на поверку нет. Гальваническое покрытие чем-то под золото. Естественно, оно «старело» и со временем сходило. Евцы — у них тройки что-то вроде униформы — носили сезон не больше, меняли как перчатки. Проступала только где под «позолотой» медь, сдавали в скупку.
* * *
Не от пинка по ботинку, а от того что половой, споткнувшись, потянул клешнину штанины, задрал поколено, боцман проснулся. Поднял с табурета лапу, «сосисками» перебирая по доскам, протопал к циновке, нащупал кувшин, поласкал медь, и утащил сосуд под стол. Ему, ясно, не впервой: циновка ведь видна в щели иссохших досок столешницы без скатерти. После как мы прослушали жадные с кряхтением и кряканьем глотки, пальцы вернулись собрать с циновки спиртовы?е таблетки — закусить.
Не захлёбывается… навзничь лёжа, пьёт! Головы не подняв, из кувшина в глотку льёт. Баттербин, а ловкач, подивился я.
— Э-э! — начал было проявлять праведное возмущение Ваня, но остановил Гера, зажав ему рот и пригрозив:
— Угомонись. Как дам клаксоном.
Боцман, видимо Герину угрозу услышал. Одной рукой отодвинул стол в сторону, другой вернул на циновку пустой кувшин.
Точно, пил лёжа навзничь, удостоверился я в своём предположении: на полу голова амбала макушкой плотно упёрта в стену. Наползший от затылка матросский гюйс, по нос закрывал выпивохе лицо. Надо попробовать, подумалось мне. Учился в офицерском училище, курсанты-деды в отбой мерились высотой фонтанчика. Духи, и я в их числе, по команде дневального лежащим по койкам вливали из флакона во рот «спиртодрайк», моющее для кубриков средство. Будучи уже черпаком, попробовал приобщиться к дедовской забаве, но захлебнулся, еле откачали. Ваню научу, у него, винососа, получится, будет развлекать нас и девок своих, рассуждал я.
Следя за потужными движениями разгрузившегося боцмана, не забывал я следить и за занавесью в зал — не понимая почему, опасался Беретты с «береттой».
* * *
Часто, взахлёб, похватав ртом воздуха, боцман оглушительно чихнул. Гюйс с носа отбросило назад на стену. Лица разглядеть, толком не успел. Но голова, голова! Лысая, как колено, обёрнута чёрной с белым Роджером косынкой. Не голова там, какая непомерно крупная — башка пятигодовалой толлюдской девочки-рахитки (у толлюдов девочки крупнее мальчиков). Держится не на хилой, как у ребёнка, а на короткой, неохватной, как у знаменитого Баттербина, шее. Две жемчужные бусинки в лабретах, стянутых золотой цепочкой, подпирают подгубье; курчавая борода на этом месте подбородка наполовину выбрита. Пышные усы соединены по щёкам с пышными же и курчавыми же бакенбардами. Пират, да и только! Перевязи на выбитом глазе, да кушака с пистолей и тесаком на пузе только и не хватает.
Нас, углядев в прорези всё ещё слипавшихся век, боцман губищами пропойного пьяницы — пухлыми и мокрыми — распушил растительность под носом угрозой:
— Изыди, нечисть!
Окончательно пробудившись, уставивился замутнённым взором в потолок и жевал спиртовые таблетки. Дожевал, и в довольствии прикрыл веки. Подхватил со стены и укрыл гюйсом по глаза лицо, зычно сглотнул и, как только вид потолочных лаг, закопчённых свечами и плошками в былые ещё времена, заместился видом досок оборотной стороны столешницы (стол на себя, на место, сдвинул), захрапел.
По всем признакам храпит притворно, засвербело у меня в мозгу, и я запросил у Церкви Проповеди ХРИСТСС спасения: «Явись Беретта с «береттой», да не в кобуре, в руках наизготовку».
Стол на животе великана накренился — я насторожился и сгруппировался, в надежде отпрыгнуть на достаточное для сохранения здоровья расстояние.
Лука успел подхватить, готовый было упасть на пол пустой самоварной меди кувшин.
* * *
Ваня в сердцах пнул нариманом по подмётке прога?ры, выхватил у Луки кувшин и устремился в разливочную, откуда объявлялись и куда пропадали половые, снуя между столами с кувшинами эля, кружками и тарелками с закуской к пиву.
На табуреты мы не садились — пить было нечего. Ждали Ваню, этот вернётся, мы не сомневались, с полным кувшином. Не занимали табуреты ещё и потому, что боялись потревожить боцмана. Спал тот не совсем крепко, бормоча что-то во сне.
Притворяется, нисколько не сомневался я. К тому же, стол на его пузе от глубокого дыхания ходил ходуном — не усадишь за таким. А вернулся Ваня, расселись на табуретах отстранённо от столешницы, под себя благоразумно поджав ноги.
Объявился Ваня в фартуке, нарукавниках и тюбетейке полового, перед собой катил сервировочный столик с пятнадцатилитровым бочонком из клёпок колотного дуба, заключённых в стальные обручи. Покоился сосуд на невысокой дубовой же подставке типа «козлы». Ступал неспешным шагом, с прямой спиной и выражением лица полного триумфа. Горелки по углам столешницы с горевшими в них спиртовыми таблетками придавали явлению пущую торжественность.
В бочонке в низу блонды из трёх досок в среднюю вделан разливочный кран, из дуба же. Сверху торчит пробка-затычка, дубовая же. Поворотная ручка крана и затычка связаны тесьмой через лоскут чернёной кожи с печатью — да так, что ни ручки краника не провернуть, ни затычку без разрушения сургуча не вынуть. По коже с лева печати нацарапано, видимо, шилом:
Тискер эль, крафтов?й. Дача Валли берт?па "4" дегустацие п??ерн?
С права:
Дикий эль, крафтовый. Сварен Бертой для дачи в дегустацию «4»-ке
— Это, на каком же языке? — спросил я вдруг объявившегося Павло.
— На чувашском. Мама моя чувашка. Её настоящее имя Нарспи, с значением «красивая девушка». Швейцарцам трудно было запомнить, потому дали оперативное имя Берта. Так и осталось, здесь дома имя Берта трансформировалось в Беретта. К месту: и после отставки со службы опером маму без кобуры на поясе не видят.
— На Кагоре чуваши живут? Вот не знал.
— Ну да. Не сказал бы, что народ этот «малый». По берегам Вологи больше десяти миллионов проживает, в Т-портале и Менске у них диаспора самая большая, с диаспорой евцев соперничает. Чуваши, а русскими прозывают, и те не противятся. Матушка моя чувашка, а я людоид по отцу… вроде бы чувашского происхождения. От мамы не дознаться. Языка не знаю. Не подумал, что правая строчка может оказаться переводом левой. Иностранный текст заинтересовал. Спросил у Питера. Тот сказал, что язык знает, но что написано, не скажет. Я сразу просёк, что из вредности, чем таким секретным, на иностранном языке, может быть помечен бочонок с элем, сваренным обычной администраторшей паба. Тогда я попросил управляющего спуститься в погреб и показал просверленную тонким сверлом дырочку в затычке. Запустив руку в «козлы», извлёк ветеринарный шприц, к стяжным доскам скотчем крепил… Питер тайком от Берты выкачивал и пил дикий эль! Взмолился, просил Берту не посвящать в кражу. А я расстроился: нацарапано всего-то по-чувашски, и переведено на русский. За зря пропала возможность шантажировать управляющего. Кстати, он, как и мама, чуваш, но паспорт выправил людоида, якобы потомка индейцев пирахан в бассейне Амазонки. Того что чуваш, стыдится, за что мамой, если и не презираем, то, по секрету скажу, в день праздника независимости Чувашии непременно ею поколачиваемого, слегонца. А рука у Беретты тяжёлая, дай Христсс каждому мужчине… Лицо у меня белое, а не смуглое потому, что белённое. Как говорится, глупость подростковая на лице: хотелось, мне и сверстникам, походить на толлюдов, и непременно на акиянских: столичная молодёжь белилась по примеру незабвенного Майкла. Я после бритья, «тоновку» на «бель» накладываю, сегодня вот в утренней суматохе вас приветить не успел макияж наложить.
— Павло, охолонись, — прервал тираду полового Гера, он у нас не любит болтовни, прямолинеен, с людоидами, как не в духе, бестактен, — снова ты за своё, много языком трепишься. С Ваней, правда, тебе не сравниться, он, если заведётся, вечер под пиво и ночь под водочку способен в уши столько влить, не захлебнуться бы. Так, Ваня?
— Не, не потяну. У нас весовые категории разные. Моя речь в манере Чинишвили — с выражением, неспешная, с голосом поставленным. Павло же мелет со скоростью молотилки, согласные проглатывая. Пока напяливал на меня фартук, нарукавники и тюбетейку, спускались в погреб за бочонком, пересказал исторический урок радио «Град Петров» — о том, что монголо-татарское нашествие фейк, не было на Руси ига.
— Иго было, это я говорю, как бывший школьный учитель истории, — высказался Лука.
— Ну да, ну да. Школьный учитель — авторитет в науке «о прошлой социальной реальности», — съязвил Гера.
— Ладно, ладно, — остановил я спорщиков, — Павло, займись печатью, оценим твоей мамы варку. И принеси кружки колотные, те, что для дегустации нам Бертой сделаны.
— Мама в сушильную камеру определила. Сбегать?
— Ладно, из кубков попьём… Что-то не кажет носа наш Инкогнито. Ничего, за элем дождёмся. Полагаю, «дикий» не плох, раз Питер осмелился шприцем красть.
* * *
На сервировочном столике с бочонком не наблюдалось пивных кружек, но на нижней у пола полке стояли кубки. Металлические, видно, что станочно-токарного изготовления и литья в опоке с землёй. Мне то, Матею, некогда промышленному шпиону с подготовкой технолога в машиностроении, не знать. То, что в прошлой жизни занимался шпионажем, толком не помнил, сны о том иногда снились, но от специализации технолога кое-какие знания под коркой оставались.
Шлифованные и отполированные, без каких-либо надписей, эмблем, виньеток и другой оформительской мишуры? — понятно, были заготовками под оформительскую инфу. И, ни дать ни взять — спортивные награды. Где только стырил? А главное, зачем? Неужели пивных кружек — в пабе — не нашлось?
Мне Ваня подал бо?льший в размерах, из литой бронзы, посеребрённой и с позолотой, с четырьмя по сторонам ручками в виде лавровых полувенков обвитых лентой с бахромой и позуме?нтами. Себе оставил такой же, несколько поменьше и с двумя только ручками, видать за второе в спортивном соревновании место. Гере и Луке выставил на стол ещё меньшие, в отделке скромные: из чушек нержавейки на токарке точёные; простенькие — без картушей, завитушек и ручек, целиком воронённые. По логике — за третье и четвёртые места. Внутри чаши (у всех четырёх) стенка пройдена мельчайшими выборками токарного резца, кромка отполирована и украшена по наружному ободу стразами Swarovski. Постамент ножки, заматированный под платину, мелко прочеканен вкруг овальной виньетки из лавровых и дубовых листьев — полированная площадка для гравированных надписей.
Ваня, как рассказал мне после, вовсе не тырил выпивку с кубками, Павло ему всё всучил. Перехватил в разливочной, облачил в передник, нарукавники, тюбетейку и коллегам представил как стажёра Вано, племянника заммэра. Посетовал, что в погребе с бочонком маминого дикого эля не оказалось ею сделанных для нас персональных кружек. А обычных чистых у половых в разливочной вечная нехватка: «…стеклянные бьют, а стаканы из жести сминают и за пазухой выносят, сдать в пункт по сбору от населения лома». И, сославшись на свою сейчас занятость, предложил Ване в одиночку метнуться по коридору к двери с шильдой СКЛАД ПОСУДЫ. «Кладовщицы, мамы моей, там сейчас нет, с управляющим за эстрадной шторкой вами любуется. Подойти стесняется. Ну, а Питер, он Берту — с эпитетом «милая» зовёт — во всём слушает. Тоже наблюдает за вами, и, несомненно, опасается, в блокнотах запишите, что пиво на вкус «как моча ослиная», а закуска так вообще никакущая, чуть ли не с помойки. Креветки да морские гребешки одни, тривиальной тарани даже нет. Так что, сам на складе разберёшься, а мне пора в зал к столикам вернуться». И Ваня, незатейливая душа, метнулся. Склад оказался на поверку ещё и мастерской в отгородке, где Питер, страстный любитель гравёрного искусства, занимался своим хобби. Пивными кружками и стаканами были заставлены стеллажи и настенные полки, но Ваня прихватил спортивные кубки. Выпендрился, что ему свойственно — такой он по натуре наш товарищ. Вано, словом.
— Начнут бить, будет, чем отбиться, — заявил Ваня, самодовольно поглаживая чуб под тюбетейкой. — В бочонке дикий эль, крафтовый из погреба, персонально нам на дегустацию предназначенный. Читайте, «…бертапа "4" дегустацие песерне». Нам. Спиртовками столик украсил вместо подсвечников. Правда, годно вышло? Шикарно, да! Но нам это богатство обошлось задаром. Кто у нас добытчик? Я — добытчик. Вано!
Ванино бахвальство нам не в новинку, потому, ни как на то, не реагируя, наполнили кубки. Из краника в «воронённые» — за третье и четвёртое места — эль налился без проблем, до краёв чаш. А вот мне с Ваней наши кубки — высокие с ручками — пришлось изрядно накренить. В чаши эля попало добытчику наполовину, мне — двести грамм от силы.
А может, подумалось мне, мстит нам товарищ за что-то. Скорее всего, мне одному. Ваня, он такой. Пожалел, что отказал Павло сбегать за персональными кружками. Мог, конечно, заставить мстителя обменяться кубками, но тот первым успел себе налить напитка и приложиться жадно к чаше. С соплями под носом, они у него чудным образов выступали, как только касался губ ободком чаши с стразами.
Выцедив свои двести грамм, я подумал, что вряд ли мне одному мстит, да и вообще мстит ли. Себе выделил бы кубок за четвёртое место, он профессиональный минёр с соответственным специализации мышлением, и с глазом «умным».
Вытер изнанкой жилетки рот и отвесил липовому мстителю — но, да, удачливому добытчику — подзатыльник.
* * *
Костюмы-тройки на нас не фирменные, вообще не фабричного пошива. Определённо не «оригинал» — по всем признакам «реплика». Шиты даже не в салоне пошива мужской одежды. Но крой и строчка довольно качественные. Мы знали, дело рук какого частного мастера-закройщика или артельщика с планеты Союза Независимых Вотчин. На Кагор, планету, относящуюся к Соединённым Цивилизациям Акиана, поставляются контрабандно, в «Берёзке» Т-портала как конфискат реализуются. Мы же свои купили в секен-энде — поношенные, зато обошлись нам в разы дешевле. Месяц приглядывались в ожидании хозяйского жалования и отпускных.
Посетители магазина костюмы-визитки, нами присмотренные к покупке, не отбирали и не примеряли. Опасались, что с плача евца. У народа этого, важно отметить, нет сколь ни будь определённо родных пенат, планет, родины. Населяют они, и Океан, и Акиан, точнее сказать, стольные грады Акеан и Акиян, по городам провинциальным не якшаются. Они не только уличные торговцы с лотка, ещё и известные процентщики. Покупателей от троек этих отворачивало ещё и то, что у таких костюмов (из-под руки артельщика, контрабандных — о том все посетители магазина поношенной одежды знали) нитка шитья в жилетке, часы в пистоне не совсем золотые и платиновые. С виду да, на поверку нет. Гальваническое покрытие чем-то под золото. Естественно, оно «старело» и со временем сходило. Евцы — у них тройки что-то вроде униформы — носили сезон не больше, меняли как перчатки. Проступала только где под «позолотой» медь, сдавали в скупку.
