Проходя «заводские» испытания, разбрелись в межзвёздном пространстве… и были забыты. Официальные СМИ давно о том молчат, журналистов, якобы плодящих фейки, не жалуют, журналюгами обзывают, стыдят и гонят из профессии. Я один из зачмыренных, в прошлом репортёр. Дописался до ручки, вот пришлось оранжевый жилет журналиста с надписью ПРЕССА сменить на полицейскую куртку и надписью на спине МИЛИЦИЯ.
Ага, промелькнула у меня мысль, «в прошлом журналист», как же... евец ты, не румын. И явно не охранником Каргофлота работаешь, а в каком нить департаменте КГБ крысячишь, а хоть бы под крылом того же генерала КГБ, румына. Вон, какой весь узкий, с подкладными плечиками в куртке. Головного убора и за столом не снял, пейсы под фуражкой прячешь.
— Фейерверки фейерверками, фейки фейками, но надо — надо! — верить средствам массовой информации. И только офи-циа-льным! Как же без этого, куда идём, к чему придём.
На этом высокопарном умозаключении прапорщик заткнулся: боцман взял и поднял незадачливого племянника за грудки. И под извечную песню пьяниц «Шумел камыш, деревья гнулись, а ночка тёмная была…», задушевно с придыханием им начатую ещё под столом, тряс явного комитетчика. Бедняга, теперь лицом не смуглый, не белый, не бледный — красный, висел за шкирку смиренно, ноги поджав под себя и набок. Руки держал — видно, что опытом умудрённый провокатор — разведёнными в стороны и пальцами врастопырку. Показывал тем самым, что нет у него при себе табельного оружия.
Амбал пропел припев и отпустил милиционера. Опускал на пол — обул в кирзачи. Сапоги на пару-тройку единиц прапорщику велики в размере, потому от тряски за грудки соскользнули с ног.
Под аплодисменты от столиков, благодушно, по-боцмански, вернул франту на нос пенсне, поправил на галстуке зажим, булавку в апаше, одёрнул китель по курткой, и по-отцовски шумно и мокро поцеловал в лоб. Заплетаясь языком, вымолвил:
— Фигню несусветную баешь ты, малец... Клянусь честью адмирала в отставке, самолично отдал приказ... смолянуть по такому… как ты сказал? Земираж? Приказал бабахнуть из всех стволов. Залпом, когда один из моих патрульных эсминцев пи... это, как его?.. звезданулся об «город» с концами. Ни один из всей эскадры не упомнит, как ноги унесли. Сам я пришёл в себя только на пороге собственного дома. Моя супружница — калоша этакая — встретила меня под ручку с… таким как ты, сопляком в погонах мичмана… Матьмаю, моряка! Даже не океанского или морского флота, речной флотилии! По речке — нет, не на судне, в посудине — плавал! Пригласили в дом: «Заходите, желанным гостем будете». Ага, желанным, как же… Мичман стоял в одних брюках и майке без кителя, курил — не сигарету, трубку. Жена куталась в его рубашку — навыпуск по колени. Блядь... Что, из-за штучек твоего — тваюмать! — дядюшки эскадру расформировали и меня из дальпатрулей турнули? По его милости уволен с Флота, теперь баржи в порту гружу?.. Эй! Кто-нибудь — вашумать! — даст, чем закусить! Здесь заведут, в конце-то концов, кухню с поварами! Или по-прежнему вместо них только половые в буфетной стряпают! Креветок и ежей не несите, поперёк желудка стали, кишки и анус порвали. Беретта не только эль с водой бодяжила бы, но и на рынок, зачем съестным сходила. Сала с цибулей хочу, тваюмать!
Незадачливый племянник вылез из кирзачей, снял и засунул носки в карманы галифе, достал новые не раскреплённые с торговой биркой-прищепкой.
— А ты, паренёк, случаем не евец, — потянул носом боцман. — Специфично благоухаешь, да и сложением, ростом за евца вполне сходишь. Случается лицом, вот как ты сейчас, краснеют — когда стыд проявляют. В блондина — видно — перекрасился.
— Отстань, дядя. Парик на мне, лысый я.
— А-а-а. Ну, коль так, ступай с Христссом.
Прапорщик поспешно сменил носки в разноцветную полоску на обыденно-серые.
Прыгал на одной ноге, другую совал в сапог… галифе зауженные по бёдрам на заду — аккурат меж «булками» — лопнули. Ни как на это не среагировав, сорвал с рукава куртки шеврон, с плеч съёмные погоны-муфты (с погонами) и, разомкнув булавку, выпростал из-под апаша на плечо петлицу младшего лейтенанта-советника КГБ. Боцману, я заметил (похоже, и Лука тоже: бровью мне повёл), торопливо прищепил к манжете боцманской рубахи бирку-прищепку от носков. Отставной адмирал, то ли не заметил этого, то ли не подал виду, скорее второе, предположил я.
Боцман сказал, как мне показалось не своим, не прежним у пьянчуги голосом:
— Не тушуйся, сынок. Плыви от беды к выходу. И галифе на заду подсобери — трусы жёлтые видны… Тваюмать, не будь я адмиралом в отставке, нет на тебе трусов — стринги женские, розовые… Фуражку с париком сними, лысину люду покажи, докажи тем, что не евец. А пейсы увидим, не обессудь, дружок, считай, не повезло. Бетоноукладчики на крыльце встретят радушно — на балкон забросят. Дверь в лоджию на запоре, а ключ есть только у Беретты с «береттой».
Зал заволновался. Бойцы скота поднялись с мест. Гопники тоже встали, похоже с намерением стеной стать на защиту — своей «законной» — добычи. Ватага пацанов с близнецами не определилась «с кем» и ретировалась на эстраду к музыкантам, к старшим коллегам под крыло — схорониться. Поняли, дело шло к нешуточной — не просто дворовой — потасовке. Да не тут-то было. Наряд милиции приступил к своим обязанностям, и из-за ширмы на сцену вышла к микрофону Беретта с кобурой на животе.
— Выбирайте, морды! Спою… или рассядетесь по местам с миром, — прокричала и демонстративно отстегнула перекидку на кобуре.
Расселись. Пацаны оттеснили старших от микрофона и один из близнецов спросил зал какой фолк сбацать. Но джазовые музыканты — дядьки, пожившие, тяжеловесы — праведно возмутились и сбросили пацанов со сцены. Те, утеревшись, вернулись к своему столику.
Советник, управившись наконец с носками и сапогами, наложил руки с париком себе на «булки» и под треск разбиваемых об стол гитар, так же стремительно, как и появился, исчез по направлению к выходу. Его встретил Захар, пинком под зад выставил за дверь. И впустил в паб бригаду бетоноукладчиков, рассесться пригласил за барной стойкой. Те дружно отозвались: опрометью бросились к табуретам. Милиционеров потеснили.
А боцман под бурные аплодисменты посетителей кабака, восторги половых и за подношения от пацанвы развлекал публику: перекусывал басовые струны банджо, благо на Кагоре их делают из воловьих жил. Грифы гитар ломал об колено, пальцем кузова дырявил.
* * *
Я так понял, пить отставному адмиралу было не за что, потому, недолго думая, пригласил с нами разделить бочонок.
Разглядев меня и всех нас коротышек, отставник согласился. Нас удивило и порадовало то, что повёл себя бывший адмирал без толики надменного великодушия — не по-толлюдски. Конечно, вряд ли он принял нас за соплеменников. Мы, толлюды карликовые, одного роста с людоидами. Но мы, замечу, толлюды по рождению, а карлики — по судьбе нашей клятущей. По вердикту Трибунала Флота за воинские преступления наказаны усекновением в росте. За аборигенов Кагора — людоидов — предположил я, боцман нас и принял.
Руки не подал, имён не справился и сам не представился. Взгромоздился на сооружение из четырёх сбитых табуретов и тут заметил (как бы, на самом деле, прикидывался, не сомневался я) висевшую на манжете рубахи бирку-прищепку. Отщепил, развернул этикетку, прочёл и спросил:
— Кто из вас Иван?
— Вано, — представился задиристо Ваня.
— Хватит выпендривался, клаксоном огрею, — пригрозил я.
— Ну, я Иван. Ваня.
— Иван и Ваня — одно и то же? — Боцман отнёс руку с биркой далеко от себя, долго близоруко сравнивал, должно быть фото с оригиналом.
— А так похож? — снял Ваня тюбетейку и напустил на лоб чуб, средним и указательным пальцами закрыл под носом губной желобок.
— Похож… Иван, Лука, Гера, Матей… Матей… Ты румын?
— Я Матвей. В метриках в графе «расовая принадлежность» прочерк. Сирота я, детдомовский. Оформляли на меня документы в трибунале, писарь в имени «в» пропустил, так и в вынесении приговора зачитали, с ошибкой же и удостоверение личности выдали. Не парюсь.
— Моль Феоктист Кириллович. Но зовите меня Боцманом, кликуха у меня такая. Хотя я и взаправду сейчас боцман каргофлота. Ну как боцман, не на судне каком, бригадир амбалов в порту. Разжалован в старшину второй статьи, а был кадровым линейным вице-адмиралом, командовал штурмовым Конусом «Крепости», сейчас в отставке, на пенсии. «Отец расы» — этого почётного звания не лишён. Оставлено и право ношения адмиральского мундира с погонами по случаю торжеств. Правда, не с двумя на боку кортиками, с одним «наградным». Оба изъяли. Оно и к лучшему, пьяным я тихий-тихий, но по трезвяку могу и порезать кого, а то — упаси Христсс — и прирезать. Наместник знает, вместе на Флоте служили, ветераны осады Новой Земли, да… Потому ментов настропалил, те ещё в порту Т-портала на трапе космолёта разоружили, раздели и в позорном смокинге с цилиндром на голове на приём Наместнику везли. Обращайтесь ко мне на «ты», и я не буду вы?кать — людоидам… Похоже, вы артельные, или цеховики? А то и приказчиками доводитесь у купцов. Как только вас в этот кабак занесло, уже ведь известен на всю округу — тем, тваюмать, что закуски толлюдской, да даже людоидской, к пиву не допросишься… Предупрежу, гражданских не люблю, военных не жалую.
— У нас здесь встреча деловая назначена, — сказал Ваня, и в ухо мне сокрушённо, шёпотом. — Побьёт.
Но на этот раз Ванино предвидение не сбылось: был с нами отставной адмирал дружелюбен. И словоохотлив: рассказал занятную легенду. Я бы привёл её целиком, если бы были тогда на Кагоре портативные записывающие речь устройства, в блокноте стенографическими «козюлями» набросал. Карандашом, шариковые ручки — последние две — презентовал Павло и Захару. Карандашные по бумаге значки с годами выцвели, но программой распознавания в компьютере стенографию мою восстановил. Здесь легенду изложу дословно, как восстановить и вспомнить получилось.
* * *
Боцман, было, приготовился к рассказу, но осёкся и проговорил вкрадчиво:
— Прежде чем приступлю излагать то, во что обязан вас посвятить, хочу дознаться, проверить своё предположение… Вы… случаем не евцы? Вижу, не южане и не северяне Акиана… Возможно кагориане… но не из людоидов, определённо нет. На поморских северян смахиваете, но только чуть. Сказал бы что чуваши, но те в «Синеокую» не едут, не меняют вологские затопи на полесские болота. До евцев, скажу, в росте не дотягиваете, к тому же толсты, бледнолики и белобрысы… Костюмчики выдают. Я то залитыми зеньками сразу не углядел. Визитки годные, в виндзорскую клетку, процентщики в таких красуются по углам улиц с лотками наперевес. Заметил, перешитые: штанины и рукава подторочены, пиджаки без плечиков подложных. В часиках и в нитях шитья жилеток медь местами под позолотой проклюнулась. Евцы этого так не оставляют, в скупку костюмы несут… Стринги на франте в кирзачах сподобили к вашему одеянию приглядеться. А глаз у меня, после как разгружусь, остёр, как у орла. Близорук, эт да, но дальнозоркость, я вам скажу — гиперметропия — что надо. Что за объект в космической дали виднеется, безошибочно определяю: «город в полёте» точкой заметил. И среагировал скоро: успел приказ отдать орудийным батареям. В порту два амбала-пенсионера работают, одного зовут Степаном Никаноровичем, имени второго не помню. Алкаши конченные, по их вине не раз госгвардия в пересменку на вышках пулемётный огонь открывала, хорошо, очередями выше голов. У меня на флагмане заряжающими носовой орудийной башни состояли — не дадут соврать. Трибунал вердикт вынес, будто по «воробью» стволы раскалил, снаряды потратил. Эх, расстарался на свою корму, с адмирала в боцманы скатился, тваюмать… Евцев не терплю. Мне, знатному по происхождению толлюду, с положением в социуме, контачить с этим народишком особо не доводилось. На Флоте их даже среди вольнонаёмных в помине нет. Кто, где, когда видел евца, заключившего с министерством ВС СЦА контракт со стремлением послужить отечеству, потребуется, грудью стать на защиту Акиана. Ага, щас. Лотками они вооружены, процент сшибают — мамоне служат. Не терплю с того дня как на судебном разбирательстве, узнал и увидел, что тройка военных заседателей трибунала сплошь из евцев, иху мать. Одеты в форму комсостава общевойсковых сухопутных, матьмою, войск. Полковники, мать их. Да и пусть бы, полковники-пехотинцы, так эти сидели в мундирах каких-то смесовых — галифе, толи пехотного офицера, толи кавалериста, толи лётчика. А обувка — прогары флотские. К тому ещё, красовались в мундирах «лощёных», надушенных, как платья у баб. Пейсы под фуражкой прятали. Пороха и во сне не нюхали… В стольном Акияне, выперли в отставку, гонял я лотошников по улицам из угла в угол, даже не по пьяне, потрезвухе, да. Здесь на Кагоре, только завидят меня, враз разбегаются… Так, кто вы, в тройках в виндзорскую клетку, есть, белёсонькие?
Во, пират чешет! Вано с Павло за пояс заткнёт, поразился я словопотоку Боцмана.
— Не видите разве, — ответил Лука, — на нас нет ермолок, коротко без пейсов на висках стрижены, белобрысые опять же. Рождены — в метриках отмечено — толлюдами. Низенькие, так это потому, что флотским трибуналом приговорены к усекновению в росте. В карлики определены и в кловуны списаны. Служим в Доме Наместника Кагора. И тоже, тройка заседателей трибунала вся из евцев состояла… у нас подполковник и два майора. Дело судебное рассматривали не вице-адмирала, наше желторотых лейтенантиков, четверых скопом в одно судебное производство объединили. Иху мать.
И этот туда же, подивился я тираде Луки, обычно немногословного.
— Я был командиром диверсионной команды минёров, авианосцы и другую боевую посудину противника топили. Я ни какой, ни военный преступник, обвинили меня в том, что подрыв судна противника осуществлялся по первой ноте моей скрипки. Моральным уродом в пропагандистских целях назначили, иху мать. А я скрипач не любитель, профессионал. Кстати, до службы на Флоте часто бывал здесь на Кагоре, на гастролях, и участвовал — не раз даже лауреатом становился — в международных музыкальных конкурсах. А однажды пригласили в Букингемский дворец, английской королеве на скрипке музицировал. «Вано» — королева первая так меня назвала. Христсс не даст соврать. А взрывал я только корабли, не команду с морскими пехотинцами. За сутки до подрыва предупреждал. Накладывая смычок на струны скрипки, матросов и десантуру по «громкой» связи предупреждал: «Кто не спрятался, я не виноват».
Ну, этому сам Христсс при родах пуповину резал и язык подвязывал — не удивлялся, любовался я Ваней.
— Ваня, заткнись, не то твоим же кубком по твоей недалёкой башке огрею, — пригрозил Гера.
* * *
— О как!.. Кловуны!.. Знавал таких. На Акияне их, пруд пруди, что собак резаных было. Всю столицу пленными солдатами заполонили, через год, в годовщину поступления в Акиян победной реляции с фронта, рассекретили кто они, откуда они. Проходу от них не было, пока в скоморошьи наряды не нарядили, по кольцу с попугаем не всучили и по Домам не распределили. Хозяева пропротен расходуют, антинекротиком жизнь кловуну продлевают, тогда как многие фронтовики, ветераны осады Новой Земли, старятся и мрут… Как мухи, тваюмать.
Ага, промелькнула у меня мысль, «в прошлом журналист», как же... евец ты, не румын. И явно не охранником Каргофлота работаешь, а в каком нить департаменте КГБ крысячишь, а хоть бы под крылом того же генерала КГБ, румына. Вон, какой весь узкий, с подкладными плечиками в куртке. Головного убора и за столом не снял, пейсы под фуражкой прячешь.
— Фейерверки фейерверками, фейки фейками, но надо — надо! — верить средствам массовой информации. И только офи-циа-льным! Как же без этого, куда идём, к чему придём.
На этом высокопарном умозаключении прапорщик заткнулся: боцман взял и поднял незадачливого племянника за грудки. И под извечную песню пьяниц «Шумел камыш, деревья гнулись, а ночка тёмная была…», задушевно с придыханием им начатую ещё под столом, тряс явного комитетчика. Бедняга, теперь лицом не смуглый, не белый, не бледный — красный, висел за шкирку смиренно, ноги поджав под себя и набок. Руки держал — видно, что опытом умудрённый провокатор — разведёнными в стороны и пальцами врастопырку. Показывал тем самым, что нет у него при себе табельного оружия.
Амбал пропел припев и отпустил милиционера. Опускал на пол — обул в кирзачи. Сапоги на пару-тройку единиц прапорщику велики в размере, потому от тряски за грудки соскользнули с ног.
Под аплодисменты от столиков, благодушно, по-боцмански, вернул франту на нос пенсне, поправил на галстуке зажим, булавку в апаше, одёрнул китель по курткой, и по-отцовски шумно и мокро поцеловал в лоб. Заплетаясь языком, вымолвил:
— Фигню несусветную баешь ты, малец... Клянусь честью адмирала в отставке, самолично отдал приказ... смолянуть по такому… как ты сказал? Земираж? Приказал бабахнуть из всех стволов. Залпом, когда один из моих патрульных эсминцев пи... это, как его?.. звезданулся об «город» с концами. Ни один из всей эскадры не упомнит, как ноги унесли. Сам я пришёл в себя только на пороге собственного дома. Моя супружница — калоша этакая — встретила меня под ручку с… таким как ты, сопляком в погонах мичмана… Матьмаю, моряка! Даже не океанского или морского флота, речной флотилии! По речке — нет, не на судне, в посудине — плавал! Пригласили в дом: «Заходите, желанным гостем будете». Ага, желанным, как же… Мичман стоял в одних брюках и майке без кителя, курил — не сигарету, трубку. Жена куталась в его рубашку — навыпуск по колени. Блядь... Что, из-за штучек твоего — тваюмать! — дядюшки эскадру расформировали и меня из дальпатрулей турнули? По его милости уволен с Флота, теперь баржи в порту гружу?.. Эй! Кто-нибудь — вашумать! — даст, чем закусить! Здесь заведут, в конце-то концов, кухню с поварами! Или по-прежнему вместо них только половые в буфетной стряпают! Креветок и ежей не несите, поперёк желудка стали, кишки и анус порвали. Беретта не только эль с водой бодяжила бы, но и на рынок, зачем съестным сходила. Сала с цибулей хочу, тваюмать!
Незадачливый племянник вылез из кирзачей, снял и засунул носки в карманы галифе, достал новые не раскреплённые с торговой биркой-прищепкой.
— А ты, паренёк, случаем не евец, — потянул носом боцман. — Специфично благоухаешь, да и сложением, ростом за евца вполне сходишь. Случается лицом, вот как ты сейчас, краснеют — когда стыд проявляют. В блондина — видно — перекрасился.
— Отстань, дядя. Парик на мне, лысый я.
— А-а-а. Ну, коль так, ступай с Христссом.
Прапорщик поспешно сменил носки в разноцветную полоску на обыденно-серые.
Прыгал на одной ноге, другую совал в сапог… галифе зауженные по бёдрам на заду — аккурат меж «булками» — лопнули. Ни как на это не среагировав, сорвал с рукава куртки шеврон, с плеч съёмные погоны-муфты (с погонами) и, разомкнув булавку, выпростал из-под апаша на плечо петлицу младшего лейтенанта-советника КГБ. Боцману, я заметил (похоже, и Лука тоже: бровью мне повёл), торопливо прищепил к манжете боцманской рубахи бирку-прищепку от носков. Отставной адмирал, то ли не заметил этого, то ли не подал виду, скорее второе, предположил я.
Боцман сказал, как мне показалось не своим, не прежним у пьянчуги голосом:
— Не тушуйся, сынок. Плыви от беды к выходу. И галифе на заду подсобери — трусы жёлтые видны… Тваюмать, не будь я адмиралом в отставке, нет на тебе трусов — стринги женские, розовые… Фуражку с париком сними, лысину люду покажи, докажи тем, что не евец. А пейсы увидим, не обессудь, дружок, считай, не повезло. Бетоноукладчики на крыльце встретят радушно — на балкон забросят. Дверь в лоджию на запоре, а ключ есть только у Беретты с «береттой».
Зал заволновался. Бойцы скота поднялись с мест. Гопники тоже встали, похоже с намерением стеной стать на защиту — своей «законной» — добычи. Ватага пацанов с близнецами не определилась «с кем» и ретировалась на эстраду к музыкантам, к старшим коллегам под крыло — схорониться. Поняли, дело шло к нешуточной — не просто дворовой — потасовке. Да не тут-то было. Наряд милиции приступил к своим обязанностям, и из-за ширмы на сцену вышла к микрофону Беретта с кобурой на животе.
— Выбирайте, морды! Спою… или рассядетесь по местам с миром, — прокричала и демонстративно отстегнула перекидку на кобуре.
Расселись. Пацаны оттеснили старших от микрофона и один из близнецов спросил зал какой фолк сбацать. Но джазовые музыканты — дядьки, пожившие, тяжеловесы — праведно возмутились и сбросили пацанов со сцены. Те, утеревшись, вернулись к своему столику.
Советник, управившись наконец с носками и сапогами, наложил руки с париком себе на «булки» и под треск разбиваемых об стол гитар, так же стремительно, как и появился, исчез по направлению к выходу. Его встретил Захар, пинком под зад выставил за дверь. И впустил в паб бригаду бетоноукладчиков, рассесться пригласил за барной стойкой. Те дружно отозвались: опрометью бросились к табуретам. Милиционеров потеснили.
А боцман под бурные аплодисменты посетителей кабака, восторги половых и за подношения от пацанвы развлекал публику: перекусывал басовые струны банджо, благо на Кагоре их делают из воловьих жил. Грифы гитар ломал об колено, пальцем кузова дырявил.
* * *
Я так понял, пить отставному адмиралу было не за что, потому, недолго думая, пригласил с нами разделить бочонок.
Разглядев меня и всех нас коротышек, отставник согласился. Нас удивило и порадовало то, что повёл себя бывший адмирал без толики надменного великодушия — не по-толлюдски. Конечно, вряд ли он принял нас за соплеменников. Мы, толлюды карликовые, одного роста с людоидами. Но мы, замечу, толлюды по рождению, а карлики — по судьбе нашей клятущей. По вердикту Трибунала Флота за воинские преступления наказаны усекновением в росте. За аборигенов Кагора — людоидов — предположил я, боцман нас и принял.
Руки не подал, имён не справился и сам не представился. Взгромоздился на сооружение из четырёх сбитых табуретов и тут заметил (как бы, на самом деле, прикидывался, не сомневался я) висевшую на манжете рубахи бирку-прищепку. Отщепил, развернул этикетку, прочёл и спросил:
— Кто из вас Иван?
— Вано, — представился задиристо Ваня.
— Хватит выпендривался, клаксоном огрею, — пригрозил я.
— Ну, я Иван. Ваня.
— Иван и Ваня — одно и то же? — Боцман отнёс руку с биркой далеко от себя, долго близоруко сравнивал, должно быть фото с оригиналом.
— А так похож? — снял Ваня тюбетейку и напустил на лоб чуб, средним и указательным пальцами закрыл под носом губной желобок.
— Похож… Иван, Лука, Гера, Матей… Матей… Ты румын?
— Я Матвей. В метриках в графе «расовая принадлежность» прочерк. Сирота я, детдомовский. Оформляли на меня документы в трибунале, писарь в имени «в» пропустил, так и в вынесении приговора зачитали, с ошибкой же и удостоверение личности выдали. Не парюсь.
— Моль Феоктист Кириллович. Но зовите меня Боцманом, кликуха у меня такая. Хотя я и взаправду сейчас боцман каргофлота. Ну как боцман, не на судне каком, бригадир амбалов в порту. Разжалован в старшину второй статьи, а был кадровым линейным вице-адмиралом, командовал штурмовым Конусом «Крепости», сейчас в отставке, на пенсии. «Отец расы» — этого почётного звания не лишён. Оставлено и право ношения адмиральского мундира с погонами по случаю торжеств. Правда, не с двумя на боку кортиками, с одним «наградным». Оба изъяли. Оно и к лучшему, пьяным я тихий-тихий, но по трезвяку могу и порезать кого, а то — упаси Христсс — и прирезать. Наместник знает, вместе на Флоте служили, ветераны осады Новой Земли, да… Потому ментов настропалил, те ещё в порту Т-портала на трапе космолёта разоружили, раздели и в позорном смокинге с цилиндром на голове на приём Наместнику везли. Обращайтесь ко мне на «ты», и я не буду вы?кать — людоидам… Похоже, вы артельные, или цеховики? А то и приказчиками доводитесь у купцов. Как только вас в этот кабак занесло, уже ведь известен на всю округу — тем, тваюмать, что закуски толлюдской, да даже людоидской, к пиву не допросишься… Предупрежу, гражданских не люблю, военных не жалую.
— У нас здесь встреча деловая назначена, — сказал Ваня, и в ухо мне сокрушённо, шёпотом. — Побьёт.
Но на этот раз Ванино предвидение не сбылось: был с нами отставной адмирал дружелюбен. И словоохотлив: рассказал занятную легенду. Я бы привёл её целиком, если бы были тогда на Кагоре портативные записывающие речь устройства, в блокноте стенографическими «козюлями» набросал. Карандашом, шариковые ручки — последние две — презентовал Павло и Захару. Карандашные по бумаге значки с годами выцвели, но программой распознавания в компьютере стенографию мою восстановил. Здесь легенду изложу дословно, как восстановить и вспомнить получилось.
* * *
Боцман, было, приготовился к рассказу, но осёкся и проговорил вкрадчиво:
— Прежде чем приступлю излагать то, во что обязан вас посвятить, хочу дознаться, проверить своё предположение… Вы… случаем не евцы? Вижу, не южане и не северяне Акиана… Возможно кагориане… но не из людоидов, определённо нет. На поморских северян смахиваете, но только чуть. Сказал бы что чуваши, но те в «Синеокую» не едут, не меняют вологские затопи на полесские болота. До евцев, скажу, в росте не дотягиваете, к тому же толсты, бледнолики и белобрысы… Костюмчики выдают. Я то залитыми зеньками сразу не углядел. Визитки годные, в виндзорскую клетку, процентщики в таких красуются по углам улиц с лотками наперевес. Заметил, перешитые: штанины и рукава подторочены, пиджаки без плечиков подложных. В часиках и в нитях шитья жилеток медь местами под позолотой проклюнулась. Евцы этого так не оставляют, в скупку костюмы несут… Стринги на франте в кирзачах сподобили к вашему одеянию приглядеться. А глаз у меня, после как разгружусь, остёр, как у орла. Близорук, эт да, но дальнозоркость, я вам скажу — гиперметропия — что надо. Что за объект в космической дали виднеется, безошибочно определяю: «город в полёте» точкой заметил. И среагировал скоро: успел приказ отдать орудийным батареям. В порту два амбала-пенсионера работают, одного зовут Степаном Никаноровичем, имени второго не помню. Алкаши конченные, по их вине не раз госгвардия в пересменку на вышках пулемётный огонь открывала, хорошо, очередями выше голов. У меня на флагмане заряжающими носовой орудийной башни состояли — не дадут соврать. Трибунал вердикт вынес, будто по «воробью» стволы раскалил, снаряды потратил. Эх, расстарался на свою корму, с адмирала в боцманы скатился, тваюмать… Евцев не терплю. Мне, знатному по происхождению толлюду, с положением в социуме, контачить с этим народишком особо не доводилось. На Флоте их даже среди вольнонаёмных в помине нет. Кто, где, когда видел евца, заключившего с министерством ВС СЦА контракт со стремлением послужить отечеству, потребуется, грудью стать на защиту Акиана. Ага, щас. Лотками они вооружены, процент сшибают — мамоне служат. Не терплю с того дня как на судебном разбирательстве, узнал и увидел, что тройка военных заседателей трибунала сплошь из евцев, иху мать. Одеты в форму комсостава общевойсковых сухопутных, матьмою, войск. Полковники, мать их. Да и пусть бы, полковники-пехотинцы, так эти сидели в мундирах каких-то смесовых — галифе, толи пехотного офицера, толи кавалериста, толи лётчика. А обувка — прогары флотские. К тому ещё, красовались в мундирах «лощёных», надушенных, как платья у баб. Пейсы под фуражкой прятали. Пороха и во сне не нюхали… В стольном Акияне, выперли в отставку, гонял я лотошников по улицам из угла в угол, даже не по пьяне, потрезвухе, да. Здесь на Кагоре, только завидят меня, враз разбегаются… Так, кто вы, в тройках в виндзорскую клетку, есть, белёсонькие?
Во, пират чешет! Вано с Павло за пояс заткнёт, поразился я словопотоку Боцмана.
— Не видите разве, — ответил Лука, — на нас нет ермолок, коротко без пейсов на висках стрижены, белобрысые опять же. Рождены — в метриках отмечено — толлюдами. Низенькие, так это потому, что флотским трибуналом приговорены к усекновению в росте. В карлики определены и в кловуны списаны. Служим в Доме Наместника Кагора. И тоже, тройка заседателей трибунала вся из евцев состояла… у нас подполковник и два майора. Дело судебное рассматривали не вице-адмирала, наше желторотых лейтенантиков, четверых скопом в одно судебное производство объединили. Иху мать.
И этот туда же, подивился я тираде Луки, обычно немногословного.
— Я был командиром диверсионной команды минёров, авианосцы и другую боевую посудину противника топили. Я ни какой, ни военный преступник, обвинили меня в том, что подрыв судна противника осуществлялся по первой ноте моей скрипки. Моральным уродом в пропагандистских целях назначили, иху мать. А я скрипач не любитель, профессионал. Кстати, до службы на Флоте часто бывал здесь на Кагоре, на гастролях, и участвовал — не раз даже лауреатом становился — в международных музыкальных конкурсах. А однажды пригласили в Букингемский дворец, английской королеве на скрипке музицировал. «Вано» — королева первая так меня назвала. Христсс не даст соврать. А взрывал я только корабли, не команду с морскими пехотинцами. За сутки до подрыва предупреждал. Накладывая смычок на струны скрипки, матросов и десантуру по «громкой» связи предупреждал: «Кто не спрятался, я не виноват».
Ну, этому сам Христсс при родах пуповину резал и язык подвязывал — не удивлялся, любовался я Ваней.
— Ваня, заткнись, не то твоим же кубком по твоей недалёкой башке огрею, — пригрозил Гера.
* * *
— О как!.. Кловуны!.. Знавал таких. На Акияне их, пруд пруди, что собак резаных было. Всю столицу пленными солдатами заполонили, через год, в годовщину поступления в Акиян победной реляции с фронта, рассекретили кто они, откуда они. Проходу от них не было, пока в скоморошьи наряды не нарядили, по кольцу с попугаем не всучили и по Домам не распределили. Хозяева пропротен расходуют, антинекротиком жизнь кловуну продлевают, тогда как многие фронтовики, ветераны осады Новой Земли, старятся и мрут… Как мухи, тваюмать.
