А самое главное — у неё свои интересы на таком уровне, куда мне просто не заглянуть. Если даже они сочтут меня достойным внимания, то я, в лучшем случае, стану пешкой в игре с неясными целями, причём выйти из неё уже не смогу. Вот и соображай.
— В полицию нельзя, в Стражу тоже. Что ж теперь делать?
Тут он наконец улыбнулся:
— Был бы я мистиком, ответил бы — нам поможет только сильное колдовство. Но я, как ты знаешь, человек рационального склада и привык надеяться на себя. Если в данный момент я не вижу подходящего выхода, то это ещё не значит, что он отсутствует в принципе. Надо только хорошенько подумать, задействовать голову, как положено. Чем я и собираюсь заняться.
— Ладно, — киваю, — я тоже пораскину мозгами. Если чего надумаю — сообщу.
— Весьма на это надеюсь! — он уже смеётся вовсю. — Хорошо, что сын у меня уже такой взрослый. Сколько тебе, напомни? Двенадцать?
Это он так подначивает — я привык и не обижаюсь.
— Четырнадцать, — говорю, — ты запиши себе где-нибудь на бумажке. Чтобы впросак не попасть в случае чего.
На этом наше совещание и закончилось. Отец пошёл в дом, а я ещё побродил по саду, сорвал пару слив на пробу. Ранние сорта уже отошли, а поздние как раз дозревают, но пока ещё кисловатые.
Мысли всё так же крутятся вокруг сволочных гостей. То и дело вспоминается взгляд, которым меня гадёныш пугал, и сердце поневоле сжимается, холодеет как камень. Стыдно, а ничего не могу поделать.
Сам не заметил, как за ворота вышел и до поля добрёл. Оно вообще-то не наше, а деревенское, но отец договорился со старостой и ульи выставил на краю, в тени. Пчелиный сезон, правда, уже кончается. Подсолнухи отяжелели, склонили головы, подсыхают. Над ними носятся приручённые соколы — отгоняют мелких птиц-ворюг, которые клюют семечки.
Постоял я, посмотрел. Странно, пчеловод из меня — вообще никакой, а всё равно будет жалко, если пасеку отберут. И ещё очень хочется прищучить уродов, которые сегодня к нам приходили. Вопрос только — как? Отец хоть и хорохорится, но я очень сомневаюсь, что против усача и телохранителя сработают «рациональные» способы.
Одна мыслишка у меня есть, вот только отцу она не понравится.
Дом наш стоит слегка на отшибе, почти за городской чертой, но числится по Бобровой улице. Только не спрашивайте меня, при чём тут бобры, — я их поблизости вообще ни разу не видел. Подозреваю, что тот чиновник, который утверждает названия, просто открыл книжку про зверушек и списал оттуда, чтобы не мучиться. Или, может, охоту очень любил. Потому как у нас тут по соседству есть и Кунья, и Беличья, и Лосиная, и даже, представьте себе, Кабанья.
Хотя я его, чиновника, понимаю — город большой, красивых названий не напасёшься. Имена всяких знаменитых правителей и героев вроде Лавра Объединителя или Ореста Хмурого — это для улиц, где живут богачи и аристократы, а мы тут, на окраине, перетопчемся, обойдёмся и кабанами.
Короче, ушёл я с поля, обогнул наш дом и поплёлся по улице вдоль заборов. Утро уже не то чтобы раннее, народ шастает по своим делам. Тётка бидон с керосином тащит, малышня щенка дразнит, таратайка проехала с какой-то парочкой незнакомой — господинчик и барышня в соломенной шляпке. На пикник, похоже, намылились, чтобы пыль в городе не глотать.
Ну а я добрался до хаты, где живёт мой одногодок Тимоха, приятель с самого детства. Калитку толкнул — открыто. Пёс из конуры выглянул, гавкнул для приличия и обратно заполз. Тут же во дворе Тимохина сестра крутится — пигалица конопатая, Устя. Увидела меня и говорит с важным видом:
— Здравствуй, Митяй. Чего бродишь? Заняться нечем?
— Тебя забыл спросить, — говорю. — Брательник где, мелюзга?
Она хихикает:
— Его мать припахала на огороде. Тяпает, злой как бобик.
Отец у Тимохи с Устей — подёнщик-чернорабочий, пьянь. Что заработал, то и пропил. Мать — прачка, стирает с утра до вечера. Ну и с огорода кормятся кое-как, он у них здоровенный, позади дома. Хотя «дом» — это громко сказано, если честно. Халупа саманная с маленькими окошками, штукатурка со стен осыпается потихоньку. Бедно люди живут, чего уж там, мы по сравнению с ними — баре.
Конопатая спрашивает:
— А зачем тебе Тимоха, Митяй? Куда это вы собрались?
— Много будешь знать, — отвечаю, — мозги из ушей полезут.
— Мозги? Они у меня хотя бы имеются, не то что у некоторых.
И смотрит нахально, лыбится. Я только рукой махнул — не хватало ещё мне с ней препираться. Протопал на огород. Там приятель мой тяпкой машет и всякие слова нехорошие бормочет себе под нос. Я ему:
— Здорово, труженик. Тебе ещё долго?
— Только начал, ёшки-говёшки. Матери обещал, что все грядки с бураками пройду. А чего ты хотел?
— Да так. Ледышку не потерял ещё?
— Нет, конечно. Но проку с неё — как с мухи мёду, сам знаешь.
— Знаю, но всё равно ещё раз попробую. Одолжишь?
— Чего тебя так припёрло?
Я уже рот открыл, чтобы рассказать про сегодняшних незваных гостей, но почему-то вдруг передумал. Будто в голову тюкнуло — помолчи, придержи язык. Чем меньше народу знает, тем лучше…
Отбрехался:
— Хочу кое-что проверить. Если получится, расскажу.
— Ладно, погодь минуту.
Бросил он тяпку и пошёл в хату, а вернулся с маленьким свёртком.
— Держи, — говорит, — развлекайся. Как надоест — отдашь.
Разворачиваю тряпицу, достаю прозрачный камень вроде слюды. Занятная штука — пластина с ладонь размером, чуть голубоватая, гладкая, только по краям сколы. Мы её с Тимохой с месяц назад нашли, когда с рыбалки возвращались мимо буковой рощи. Он первый заметил, поэтому хранит у себя.
Такие камешки попадаются редко. Есть легенда, что они — кусочки реки, только застывшие, как будто замёрзшие. Поэтому и название такое — ледышки. И если, сидя на берегу, посмотреть сквозь эту пластину, то река может открыть свою подлинную, колдовскую натуру.
Мы тогда, помню, полдня возле воды проторчали — таращились, пока не зарябило в глазах. Так и не увидели ничего. Решили — легенда врёт, и больше не заморачивались. А сегодня я вот подумал — может, попытаться ещё раз? Вдруг на этот раз повезёт?
Тут, понимаете, дело вот в чём. Река, по преданию, открывает свои секреты только тому, кто в них позарез нуждается. Тому, для кого волшба — последнее средство, и надеяться больше не на что. А мы в тот раз просто от любопытства маялись, развлекались. То есть Тимоха мечтал, конечно, что ему денег привалит на новый дом и вообще на жизнь, чтобы мать больше не надрывалась. Но, видно, сам до конца не верил. Или, может, река решила, что не всё у него так плохо, сам как-нибудь разберётся. Про меня и говорить нечего — я тогда, по большому счёту, забот не знал.
Сегодня — дело другое.
Нет, я понимаю, конечно, что не настолько у меня всё хреново. Пусть даже отец перестанет быть хозяином пасеки, без хлеба мы не останемся, просто будем работать не на себя, а на чужого дядю. Что здесь такого страшного? Большинство всю жизнь так живёт и ни о чём больше не помышляет.
Но очень уж скверно у меня на душе после сегодняшнего знакомства с гадом-телохранителем. Бьюсь об заклад, ему только повод дай, и он нас всех прирежет с улыбочкой, не поморщившись. Да и отец, похоже, всерьёз напуган — не зря же обмолвился, хоть и в шутку, что нам поможет только сильное колдовство.
В общем, надо попробовать. Что я теряю, в конце концов? Не получится — буду дальше соображать.
Вот с такими мыслями я вышел к Медвянке. Есть у меня любимое место на берегу — бугорок, поросший травой, и старая ива рядом, которая ветки почти окунает в воду. Чужих тут не встретишь — городские пижоны, которые на пикник приезжают, останавливаются дальше, напротив замка. А с моего бугорка замок толком не разглядишь, потому что ива мешает, загораживает обзор.
Сел на траву, посидел минут пять, расслабился. Река катится мягко, степенно, а на воде золотые блики играют. Ветерок появился слабенький, еле-еле ветки колышет. В зарослях птицы цвиркают иногда, но негромко — имеют совесть. Да, хорошее место, тихое.
Ладно, думаю, хватит сидеть как пень.
И достаю ледышку.
Припомнил ещё раз, что в легендах на этот счёт говорится. Надо, мол, все мысли к реке направить, вроде как раствориться в ней, а о прочих вещах забыть, отгородиться напрочь. Чтобы река почувствовала, что ты тут не просто так, а пришёл по делу.
Ледышку к глазам поднёс — она мутноватая, но всё-таки видно сквозь неё и волны, и берег. Вытаращился, стараюсь не шевелиться, дышу через раз. Шепчу про себя: «Откройся, река, откройся…»
Хрен там.
Никак не идёт из головы разговор, который я сегодня подслушал. Отвлекает, а в результате получается пшик.
Отложил пластину, потёр глаза. Говорю себе — хватит дёргаться, успокойся. Как отец в таких случаях выражается: «Сосредоточься на текущей задаче». Он со мной давно уже не сюсюкает, общается как со взрослым.
Ладно, сосредоточился. Льдинку — в руки.
И тут, как назло, пароход припёрся, от порта вверх по течению. Шлёпает колёсами, воду пенит, небо коптит из обеих труб — они у него тонкие, длинные, стоят рядышком ближе к носу. На прогулочной палубе зеваки толпятся, какая-то дама с зонтиком даже мне помахала. Издеваются, одним словом.
Угрёб наконец, вода опять успокоилась, дым немного рассеялся.
Не успел я порадоваться — сзади ветка хрустнула. Идёт кто-то.
Блин горелый! Да сколько ж можно?
Оборачиваюсь — из-за кустов выходит девчонка. На вид — примерно моего возраста или, может, чуть-чуть постарше. Тонкая, светловолосая, косу не заплела. Платье короткое, белое, взгляд прямой — барынька, а то и аристократка.
— Ой, — говорит, — моё место занято?
Думаю про себя: «С каких это пор оно твоим стало?», а вслух говорю:
— Угу.
— Очень жаль, — вздыхает, — а я надеялась тут посидеть немного. Или, может, ты мне позволишь составить тебе компанию?
В общем, даёт понять, что хочет общаться запросто, без всяких там: «Не соблаговолите ли сдрыснуть отсюда нахрен?» Я решил пока что не удивляться, а посмотреть, что дальше будет. Отвечаю:
— Садись, чего уж. Место не куплено.
— Благодарю.
У неё на плече висел холщовый мешочек с лямкой — так вот она его сняла и достала оттуда тонкое покрывальце. Расстелила и поясняет:
— Это чтобы платье не запачкать.
— Я понял.
— А ты тут часто бываешь? Я тебя ни разу не видела.
— Прихожу иногда. Живу недалеко.
— Правда? Ну и я тоже.
Я на неё с сомнением посмотрел. Говорить ничего не стал, но она заметила.
— Что тебя, — спрашивает, — смутило?
— Я всех соседей, которые поблизости, знаю. Да и не похожа ты на здешнюю — у нас тут народ попроще. Разве что в деревню приехала, к помещику Загуляеву в гости.
— Быстро соображаешь. Но я вообще-то с другого берега.
— Да? А что ты здесь…
— Хотел спросить, что я здесь забыла? Да так. Хочется иногда сменить обстановку.
— И не лень было перевозчика нанимать, через реку плыть? Просто ради того, чтобы посидеть с другой стороны?
Она плечиком дёрнула — долго, мол, объяснять. Я, само собой, допытываться не стал. Оно мне надо, в её проблемах копаться? Своих хватает. Вспомнил, кстати, что до сих пор сижу с ледышкой в ладони. Повернулся, чтобы её обратно в карман засунуть, а девчонка мне:
— Ух ты, надо же! У тебя стынь-капля?
— Вроде того.
— Завидую! Всегда о такой мечтала. Жаль, купить нельзя.
Это да. Ледышку, если верить легендам, за деньги покупать бесполезно — сразу теряет всю колдовскую силу. Действует, если только сам случайно найдёшь или кто-нибудь вдруг подарит в припадке щедрости, без всякого принуждения. Хотя, опять же, мы с Тимохой нашли по-честному, а толку всё равно нет.
Барышня тем временем жадно на меня смотрит:
— Тебе открылась истинная река?
— Нет, — отвечаю с досадой, — не открылось мне ничего. Отвлекают всё время.
— Прости, — говорит она, но, по-моему, не особо раскаивается. — Слушай, а можно мне посмотреть хоть одним глазком? А? Ну пожалуйста, пожалуйста! Буквально на полминутки!
Смешная. Ей-то чего не хватает в жизни, интересно узнать? Серёжек каких-нибудь с бриллиантами или жениха-принца, который специально за ней приедет с материка? Что она хочет за «полминутки» наколдовать?
— Держи, — и ледышку ей протянул.
Она на меня недоверчиво поглядела — думала, наверно, что я зажилю или буду кочевряжиться до обеда. Ледышку приняла осторожненько, а сама всё косится, подвоха ждёт. Потом поняла, что я ничего такого не замышляю, и выдала эдак с чувством:
— Спасибо тебе огромное! Я этого не забуду!
Тут я уже заржал в голос:
— Пользуйся на здоровье! Но не забывай, что река капризы не исполняет. Только настоящие желания, от которых вся жизнь зависит.
Она нахмурилась:
— То есть ты полагаешь, что я — взбалмошная дурочка, у которой не может быть серьёзных желаний? Что я использую колдовскую стынь-каплю ради исполнения неких, как ты говоришь, капризов?
Вижу — проняло красотулю, причём не в шутку. Сейчас ещё, чего доброго, развопится. А если рядом, к примеру, бродят её подружки, а то и слуги-охранники? Сбегутся — и кто окажется виноват, угадайте с одного раза? В общем, ничего я ей не стал отвечать, только пожал плечами. Мне, дескать, побоку, дура ты или умная, а с рекой сама разбирайся.
К счастью, до крика у неё не дошло. Посопела обиженно, помолчала, а потом, вы не поверите, выдаёт:
— Извини. Ты проявил доверие, дал мне каплю, а я на тебя набросилась. Понимаю — ты не хотел меня оскорбить. Ты совершенно меня не знаешь, поэтому и судишь предвзято, по первому впечатлению. Это вполне понятно и объяснимо.
«Ого», — думаю, а она продолжает:
— Предлагаю забыть этот эпизод, как будто его и не было. И давай уже, кстати, познакомимся толком. Тебя как зовут?
— Митяй.
— Очень приятно, я — Елизавета. Для тебя — Лиза.
— Ага, — говорю. Поддерживаю, значит, беседу.
— И поверь, пожалуйста, Митяй. Дело, ради которого я взяла у тебя стынь-каплю, — очень-очень серьёзное! Мне прекрасно известно, что пустое желание река не исполнит. И я точно знаю, о чём её попросить.
— Да мне-то что? Просто заранее губу не… э-э-э… в смысле, не надейся на многое. У меня, как видишь, не получилось.
— Помню, помню, я тебе помешала, — говорит Лиза и улыбается. — Можешь теперь меня поругать, если тебе от этого легче.
— Тут дело не в тебе. Меня, пока на реку смотрю, мысли всякие отвлекают, не могу их из башки выбросить. Ну и вот.
— На этот счёт не волнуйся. Я владею приёмами концентрации, меня обучали.
Я про себя прикидываю — забавно, это что ж у неё за уроки были? Таких девиц, насколько я представляю, должны учить манерам и танцам. Ну, ещё, может, игре на пианино и рисованию, чтобы женихов очаровывать. А «концентрация» — как-то вроде не с того бока…
Лиза уже ледышку держит перед собой и смотрит через неё. И лицо при этом такое… Даже слов не подберу с ходу… Как будто она повзрослела разом на десять лет, и у неё за все эти годы никаких радостей в жизни не было. Даже морщины, кажется, легли вокруг глаз.
Минута проходит, другая, третья. Она сидит, не шевелится.
А потом я замечаю — ледышка уже не такая мутная. Как будто слегка очистилась, чтобы через неё можно было увидеть больше.
Я от азарта чуть не подпрыгнул, но удержался. Сижу тихо, как мышь под веником, и с ледышки глаз не свожу. Пробую угадать, как это будет выглядеть, когда река нам откроется. Расступятся волны? Или, может, со дна всплывёт какой-нибудь клад? Легенды говорят разное, и каждый рассказчик от себя привирает по мере сил. Но ничего, сейчас сам увижу…
— В полицию нельзя, в Стражу тоже. Что ж теперь делать?
Тут он наконец улыбнулся:
— Был бы я мистиком, ответил бы — нам поможет только сильное колдовство. Но я, как ты знаешь, человек рационального склада и привык надеяться на себя. Если в данный момент я не вижу подходящего выхода, то это ещё не значит, что он отсутствует в принципе. Надо только хорошенько подумать, задействовать голову, как положено. Чем я и собираюсь заняться.
— Ладно, — киваю, — я тоже пораскину мозгами. Если чего надумаю — сообщу.
— Весьма на это надеюсь! — он уже смеётся вовсю. — Хорошо, что сын у меня уже такой взрослый. Сколько тебе, напомни? Двенадцать?
Это он так подначивает — я привык и не обижаюсь.
— Четырнадцать, — говорю, — ты запиши себе где-нибудь на бумажке. Чтобы впросак не попасть в случае чего.
На этом наше совещание и закончилось. Отец пошёл в дом, а я ещё побродил по саду, сорвал пару слив на пробу. Ранние сорта уже отошли, а поздние как раз дозревают, но пока ещё кисловатые.
Мысли всё так же крутятся вокруг сволочных гостей. То и дело вспоминается взгляд, которым меня гадёныш пугал, и сердце поневоле сжимается, холодеет как камень. Стыдно, а ничего не могу поделать.
Сам не заметил, как за ворота вышел и до поля добрёл. Оно вообще-то не наше, а деревенское, но отец договорился со старостой и ульи выставил на краю, в тени. Пчелиный сезон, правда, уже кончается. Подсолнухи отяжелели, склонили головы, подсыхают. Над ними носятся приручённые соколы — отгоняют мелких птиц-ворюг, которые клюют семечки.
Постоял я, посмотрел. Странно, пчеловод из меня — вообще никакой, а всё равно будет жалко, если пасеку отберут. И ещё очень хочется прищучить уродов, которые сегодня к нам приходили. Вопрос только — как? Отец хоть и хорохорится, но я очень сомневаюсь, что против усача и телохранителя сработают «рациональные» способы.
Одна мыслишка у меня есть, вот только отцу она не понравится.
Глава 2
Дом наш стоит слегка на отшибе, почти за городской чертой, но числится по Бобровой улице. Только не спрашивайте меня, при чём тут бобры, — я их поблизости вообще ни разу не видел. Подозреваю, что тот чиновник, который утверждает названия, просто открыл книжку про зверушек и списал оттуда, чтобы не мучиться. Или, может, охоту очень любил. Потому как у нас тут по соседству есть и Кунья, и Беличья, и Лосиная, и даже, представьте себе, Кабанья.
Хотя я его, чиновника, понимаю — город большой, красивых названий не напасёшься. Имена всяких знаменитых правителей и героев вроде Лавра Объединителя или Ореста Хмурого — это для улиц, где живут богачи и аристократы, а мы тут, на окраине, перетопчемся, обойдёмся и кабанами.
Короче, ушёл я с поля, обогнул наш дом и поплёлся по улице вдоль заборов. Утро уже не то чтобы раннее, народ шастает по своим делам. Тётка бидон с керосином тащит, малышня щенка дразнит, таратайка проехала с какой-то парочкой незнакомой — господинчик и барышня в соломенной шляпке. На пикник, похоже, намылились, чтобы пыль в городе не глотать.
Ну а я добрался до хаты, где живёт мой одногодок Тимоха, приятель с самого детства. Калитку толкнул — открыто. Пёс из конуры выглянул, гавкнул для приличия и обратно заполз. Тут же во дворе Тимохина сестра крутится — пигалица конопатая, Устя. Увидела меня и говорит с важным видом:
— Здравствуй, Митяй. Чего бродишь? Заняться нечем?
— Тебя забыл спросить, — говорю. — Брательник где, мелюзга?
Она хихикает:
— Его мать припахала на огороде. Тяпает, злой как бобик.
Отец у Тимохи с Устей — подёнщик-чернорабочий, пьянь. Что заработал, то и пропил. Мать — прачка, стирает с утра до вечера. Ну и с огорода кормятся кое-как, он у них здоровенный, позади дома. Хотя «дом» — это громко сказано, если честно. Халупа саманная с маленькими окошками, штукатурка со стен осыпается потихоньку. Бедно люди живут, чего уж там, мы по сравнению с ними — баре.
Конопатая спрашивает:
— А зачем тебе Тимоха, Митяй? Куда это вы собрались?
— Много будешь знать, — отвечаю, — мозги из ушей полезут.
— Мозги? Они у меня хотя бы имеются, не то что у некоторых.
И смотрит нахально, лыбится. Я только рукой махнул — не хватало ещё мне с ней препираться. Протопал на огород. Там приятель мой тяпкой машет и всякие слова нехорошие бормочет себе под нос. Я ему:
— Здорово, труженик. Тебе ещё долго?
— Только начал, ёшки-говёшки. Матери обещал, что все грядки с бураками пройду. А чего ты хотел?
— Да так. Ледышку не потерял ещё?
— Нет, конечно. Но проку с неё — как с мухи мёду, сам знаешь.
— Знаю, но всё равно ещё раз попробую. Одолжишь?
— Чего тебя так припёрло?
Я уже рот открыл, чтобы рассказать про сегодняшних незваных гостей, но почему-то вдруг передумал. Будто в голову тюкнуло — помолчи, придержи язык. Чем меньше народу знает, тем лучше…
Отбрехался:
— Хочу кое-что проверить. Если получится, расскажу.
— Ладно, погодь минуту.
Бросил он тяпку и пошёл в хату, а вернулся с маленьким свёртком.
— Держи, — говорит, — развлекайся. Как надоест — отдашь.
Разворачиваю тряпицу, достаю прозрачный камень вроде слюды. Занятная штука — пластина с ладонь размером, чуть голубоватая, гладкая, только по краям сколы. Мы её с Тимохой с месяц назад нашли, когда с рыбалки возвращались мимо буковой рощи. Он первый заметил, поэтому хранит у себя.
Такие камешки попадаются редко. Есть легенда, что они — кусочки реки, только застывшие, как будто замёрзшие. Поэтому и название такое — ледышки. И если, сидя на берегу, посмотреть сквозь эту пластину, то река может открыть свою подлинную, колдовскую натуру.
Мы тогда, помню, полдня возле воды проторчали — таращились, пока не зарябило в глазах. Так и не увидели ничего. Решили — легенда врёт, и больше не заморачивались. А сегодня я вот подумал — может, попытаться ещё раз? Вдруг на этот раз повезёт?
Тут, понимаете, дело вот в чём. Река, по преданию, открывает свои секреты только тому, кто в них позарез нуждается. Тому, для кого волшба — последнее средство, и надеяться больше не на что. А мы в тот раз просто от любопытства маялись, развлекались. То есть Тимоха мечтал, конечно, что ему денег привалит на новый дом и вообще на жизнь, чтобы мать больше не надрывалась. Но, видно, сам до конца не верил. Или, может, река решила, что не всё у него так плохо, сам как-нибудь разберётся. Про меня и говорить нечего — я тогда, по большому счёту, забот не знал.
Сегодня — дело другое.
Нет, я понимаю, конечно, что не настолько у меня всё хреново. Пусть даже отец перестанет быть хозяином пасеки, без хлеба мы не останемся, просто будем работать не на себя, а на чужого дядю. Что здесь такого страшного? Большинство всю жизнь так живёт и ни о чём больше не помышляет.
Но очень уж скверно у меня на душе после сегодняшнего знакомства с гадом-телохранителем. Бьюсь об заклад, ему только повод дай, и он нас всех прирежет с улыбочкой, не поморщившись. Да и отец, похоже, всерьёз напуган — не зря же обмолвился, хоть и в шутку, что нам поможет только сильное колдовство.
В общем, надо попробовать. Что я теряю, в конце концов? Не получится — буду дальше соображать.
Вот с такими мыслями я вышел к Медвянке. Есть у меня любимое место на берегу — бугорок, поросший травой, и старая ива рядом, которая ветки почти окунает в воду. Чужих тут не встретишь — городские пижоны, которые на пикник приезжают, останавливаются дальше, напротив замка. А с моего бугорка замок толком не разглядишь, потому что ива мешает, загораживает обзор.
Сел на траву, посидел минут пять, расслабился. Река катится мягко, степенно, а на воде золотые блики играют. Ветерок появился слабенький, еле-еле ветки колышет. В зарослях птицы цвиркают иногда, но негромко — имеют совесть. Да, хорошее место, тихое.
Ладно, думаю, хватит сидеть как пень.
И достаю ледышку.
Припомнил ещё раз, что в легендах на этот счёт говорится. Надо, мол, все мысли к реке направить, вроде как раствориться в ней, а о прочих вещах забыть, отгородиться напрочь. Чтобы река почувствовала, что ты тут не просто так, а пришёл по делу.
Ледышку к глазам поднёс — она мутноватая, но всё-таки видно сквозь неё и волны, и берег. Вытаращился, стараюсь не шевелиться, дышу через раз. Шепчу про себя: «Откройся, река, откройся…»
Хрен там.
Никак не идёт из головы разговор, который я сегодня подслушал. Отвлекает, а в результате получается пшик.
Отложил пластину, потёр глаза. Говорю себе — хватит дёргаться, успокойся. Как отец в таких случаях выражается: «Сосредоточься на текущей задаче». Он со мной давно уже не сюсюкает, общается как со взрослым.
Ладно, сосредоточился. Льдинку — в руки.
И тут, как назло, пароход припёрся, от порта вверх по течению. Шлёпает колёсами, воду пенит, небо коптит из обеих труб — они у него тонкие, длинные, стоят рядышком ближе к носу. На прогулочной палубе зеваки толпятся, какая-то дама с зонтиком даже мне помахала. Издеваются, одним словом.
Угрёб наконец, вода опять успокоилась, дым немного рассеялся.
Не успел я порадоваться — сзади ветка хрустнула. Идёт кто-то.
Блин горелый! Да сколько ж можно?
Оборачиваюсь — из-за кустов выходит девчонка. На вид — примерно моего возраста или, может, чуть-чуть постарше. Тонкая, светловолосая, косу не заплела. Платье короткое, белое, взгляд прямой — барынька, а то и аристократка.
— Ой, — говорит, — моё место занято?
Думаю про себя: «С каких это пор оно твоим стало?», а вслух говорю:
— Угу.
— Очень жаль, — вздыхает, — а я надеялась тут посидеть немного. Или, может, ты мне позволишь составить тебе компанию?
В общем, даёт понять, что хочет общаться запросто, без всяких там: «Не соблаговолите ли сдрыснуть отсюда нахрен?» Я решил пока что не удивляться, а посмотреть, что дальше будет. Отвечаю:
— Садись, чего уж. Место не куплено.
— Благодарю.
У неё на плече висел холщовый мешочек с лямкой — так вот она его сняла и достала оттуда тонкое покрывальце. Расстелила и поясняет:
— Это чтобы платье не запачкать.
— Я понял.
— А ты тут часто бываешь? Я тебя ни разу не видела.
— Прихожу иногда. Живу недалеко.
— Правда? Ну и я тоже.
Я на неё с сомнением посмотрел. Говорить ничего не стал, но она заметила.
— Что тебя, — спрашивает, — смутило?
— Я всех соседей, которые поблизости, знаю. Да и не похожа ты на здешнюю — у нас тут народ попроще. Разве что в деревню приехала, к помещику Загуляеву в гости.
— Быстро соображаешь. Но я вообще-то с другого берега.
— Да? А что ты здесь…
— Хотел спросить, что я здесь забыла? Да так. Хочется иногда сменить обстановку.
— И не лень было перевозчика нанимать, через реку плыть? Просто ради того, чтобы посидеть с другой стороны?
Она плечиком дёрнула — долго, мол, объяснять. Я, само собой, допытываться не стал. Оно мне надо, в её проблемах копаться? Своих хватает. Вспомнил, кстати, что до сих пор сижу с ледышкой в ладони. Повернулся, чтобы её обратно в карман засунуть, а девчонка мне:
— Ух ты, надо же! У тебя стынь-капля?
— Вроде того.
— Завидую! Всегда о такой мечтала. Жаль, купить нельзя.
Это да. Ледышку, если верить легендам, за деньги покупать бесполезно — сразу теряет всю колдовскую силу. Действует, если только сам случайно найдёшь или кто-нибудь вдруг подарит в припадке щедрости, без всякого принуждения. Хотя, опять же, мы с Тимохой нашли по-честному, а толку всё равно нет.
Барышня тем временем жадно на меня смотрит:
— Тебе открылась истинная река?
— Нет, — отвечаю с досадой, — не открылось мне ничего. Отвлекают всё время.
— Прости, — говорит она, но, по-моему, не особо раскаивается. — Слушай, а можно мне посмотреть хоть одним глазком? А? Ну пожалуйста, пожалуйста! Буквально на полминутки!
Смешная. Ей-то чего не хватает в жизни, интересно узнать? Серёжек каких-нибудь с бриллиантами или жениха-принца, который специально за ней приедет с материка? Что она хочет за «полминутки» наколдовать?
— Держи, — и ледышку ей протянул.
Она на меня недоверчиво поглядела — думала, наверно, что я зажилю или буду кочевряжиться до обеда. Ледышку приняла осторожненько, а сама всё косится, подвоха ждёт. Потом поняла, что я ничего такого не замышляю, и выдала эдак с чувством:
— Спасибо тебе огромное! Я этого не забуду!
Тут я уже заржал в голос:
— Пользуйся на здоровье! Но не забывай, что река капризы не исполняет. Только настоящие желания, от которых вся жизнь зависит.
Она нахмурилась:
— То есть ты полагаешь, что я — взбалмошная дурочка, у которой не может быть серьёзных желаний? Что я использую колдовскую стынь-каплю ради исполнения неких, как ты говоришь, капризов?
Вижу — проняло красотулю, причём не в шутку. Сейчас ещё, чего доброго, развопится. А если рядом, к примеру, бродят её подружки, а то и слуги-охранники? Сбегутся — и кто окажется виноват, угадайте с одного раза? В общем, ничего я ей не стал отвечать, только пожал плечами. Мне, дескать, побоку, дура ты или умная, а с рекой сама разбирайся.
К счастью, до крика у неё не дошло. Посопела обиженно, помолчала, а потом, вы не поверите, выдаёт:
— Извини. Ты проявил доверие, дал мне каплю, а я на тебя набросилась. Понимаю — ты не хотел меня оскорбить. Ты совершенно меня не знаешь, поэтому и судишь предвзято, по первому впечатлению. Это вполне понятно и объяснимо.
«Ого», — думаю, а она продолжает:
— Предлагаю забыть этот эпизод, как будто его и не было. И давай уже, кстати, познакомимся толком. Тебя как зовут?
— Митяй.
— Очень приятно, я — Елизавета. Для тебя — Лиза.
— Ага, — говорю. Поддерживаю, значит, беседу.
— И поверь, пожалуйста, Митяй. Дело, ради которого я взяла у тебя стынь-каплю, — очень-очень серьёзное! Мне прекрасно известно, что пустое желание река не исполнит. И я точно знаю, о чём её попросить.
— Да мне-то что? Просто заранее губу не… э-э-э… в смысле, не надейся на многое. У меня, как видишь, не получилось.
— Помню, помню, я тебе помешала, — говорит Лиза и улыбается. — Можешь теперь меня поругать, если тебе от этого легче.
— Тут дело не в тебе. Меня, пока на реку смотрю, мысли всякие отвлекают, не могу их из башки выбросить. Ну и вот.
— На этот счёт не волнуйся. Я владею приёмами концентрации, меня обучали.
Я про себя прикидываю — забавно, это что ж у неё за уроки были? Таких девиц, насколько я представляю, должны учить манерам и танцам. Ну, ещё, может, игре на пианино и рисованию, чтобы женихов очаровывать. А «концентрация» — как-то вроде не с того бока…
Лиза уже ледышку держит перед собой и смотрит через неё. И лицо при этом такое… Даже слов не подберу с ходу… Как будто она повзрослела разом на десять лет, и у неё за все эти годы никаких радостей в жизни не было. Даже морщины, кажется, легли вокруг глаз.
Минута проходит, другая, третья. Она сидит, не шевелится.
А потом я замечаю — ледышка уже не такая мутная. Как будто слегка очистилась, чтобы через неё можно было увидеть больше.
Глава 3
Я от азарта чуть не подпрыгнул, но удержался. Сижу тихо, как мышь под веником, и с ледышки глаз не свожу. Пробую угадать, как это будет выглядеть, когда река нам откроется. Расступятся волны? Или, может, со дна всплывёт какой-нибудь клад? Легенды говорят разное, и каждый рассказчик от себя привирает по мере сил. Но ничего, сейчас сам увижу…
