Но ректор всегда всё узнавал первым. В этом состояло его главное (а по утверждению тех же злых языков — единственное) достоинство.
— Видите ли, — пояснил Генрих, — я помогаю следствию в качестве консультанта…
— Похвально, весьма похвально. И что же удалось выяснить? — Ректор уставился на него жадным взглядом.
— Пока ничего, ведётся работа. В связи с этим я и хотел поинтересоваться, с кем профессор контактировал в последние дни. Возможно, было что-нибудь необычное?
— Увы, мой мальчик, увы. Коллега Штрангль отличался некоторой… э-э-э… нелюдимостью. Две недели назад я звонил ему, просил написать статью по поводу юбилея. Вы же помните, Генрих, что наша колыбель знаний, славная Фрида, скоро отметит своё четырёхсотлетие? Вы непременно должны присутствовать, и даже не пытайтесь отговориться. Я вас приглашаю, слышите?
— Благодарю, герр ректор. Так что же вам ответил профессор?
— Профессор? Ах да, он довольно желчно заметил, что-де о нём вспоминают только по круглым датам, а в остальное время начисто игнорируют. Совершеннейшая неправда! Мы его в высшей степени уважали, но, к сожалению, коллега сам сузил круг своего общения до минимума…
— Но хоть с кем-то здесь он поддерживал отношения?
— Разве что с Анной, с фройляйн Майреген. Милейшая барышня, наша недавняя выпускница. Ей даже прочили академическую карьеру, и я, поверьте, был бы этому рад, но есть устоявшиеся традиции. Учебное заведение с четырёхсотлетней историей подразумевает определённый консерватизм, пусть даже оно служит прогрессу. И женщина-преподаватель, боюсь, излишне бы смутила умы, вы ведь понимаете, Генрих?
— Вам виднее, герр ректор. Так где же я могу найти Анну?
— Она помогает в библиотеке. И, заметьте, великолепно справляется, студенты в ней просто души не чают. Пойдёмте, я познакомлю вас…
— Ну что вы, это совершенно излишне. Я сам прекрасно найду дорогу. Не хочу вас отвлекать от работы.
Вырвавшись от ректора, он зашагал по гулкому коридору, вспоминая местную планировку. Да, вот большой лекционный зал с настенными фресками и звездчатым сводом, вот помещение, где заседает университетский совет, вот шеренга учебных аудиторий. А библиотека в другом крыле — её-то он знает лучше всего, не раз приезжал за нужной литературой. Правда, никакие барышни там прежде не обитали.
Генрих отворил дверь. Сквозняк всколыхнул сладковатый воздух между высокими стеллажами; книжная пыль приятно пощекотала ноздри. Девушка, сидевшая за стойкой в углу, оторвалась от чтения и посмотрела на визитёра.
Слово «красивая» к ней, пожалуй, не подходило — скорее уж, «миловидная». Курносая, с мелкими чертами лица и русыми волосами, собранными в пучок на затылке. Глаза зелёные, но не сказочно-изумрудные, а оттенка выцветшей на солнце травы. Очень худенькая, с тонкими запястьями и изящными пальцами.
— Здравствуйте, — сказал Генрих. — Фройляйн Майреген?
— Да. — Она отложила книгу.
— Простите за беспокойство. Меня к вам направил ректор. Он говорит, вы знали профессора Штрангля…
— Почему «знала»? Что-то случилось?
— Сожалею. Профессор умер сегодня утром. Точнее, его убили.
Она сдавленно охнула, прижав ладошку ко рту. Глаза испуганно распахнулись.
— Убили? Зачем?
Это вышло у неё настолько по-детски, что у Генриха сжалось сердце. Он сказал как можно мягче:
— Мы пытаемся выяснить. И я надеюсь, вы сможете нам помочь. Кстати, меня зовут Генрих. Генрих фон Рау.
— Но как я вам помогу?
Теперь в её голосе звучал не столько испуг, сколько удивление. И в обморок падать она, похоже, не собиралась. Поэтому Генрих решил продолжить.
— Я хотел бы кое-что уточнить. Вы позволите?
И, дождавшись её неуверенного кивка, спросил:
— Вы были близки с профессором?
— Что вы! — Она даже слегка улыбнулась. — Я ему выдавала книги. И, по правде сказать, немного его боялась. Он был очень строгий и ворчал каждый раз…
— То есть, вы общались с ним здесь, в библиотеке?
— Конечно. Но это было давно. Потом он заболел и перестал приезжать. В этом семестре мы уже ни разу не виделись, только говорили по телефону. Он объяснял, какие книги для него подготовить. А потом их отвозили ему домой.
— Когда он звонил в последний раз?
— Вчера вечером.
Любая ищейка на месте Генриха сейчас бы сделала стойку и затявкала от азарта. Но он ощутил лишь нечто вроде досады. Если до этой минуты ещё тлела слабая надежда на то, что, не найдя зацепок, он отвертится от участия в деле, то теперь надеяться было глупо. И ещё было стыдно перед зеленоглазой барышней, которую придётся втягивать в эту мерзость — пусть и всего лишь косвенно.
— О чём вы с ним говорили?
— Профессор просил отыскать одну рукопись. Сказал, это очень срочно.
— Как звучал его голос? Профессор был спокоен? Взволнован?
— Да, он волновался. Я ещё удивилась — обычно он всё объяснял так сухо, чуть ли не по слогам диктовал. Я даже обижалась порой — ну почему он так, будто с какой-нибудь первокурсницей? А тут он спешил, горячился даже — прямо на себя не похож.
— И что за рукопись его так заинтересовала?
— Очень редкая. То есть вообще в единственном экземпляре — в печать она не пошла. Автор — коллега профессора, тоже историк, давний и яростный оппонент. Они друг друга терпеть не могли, хоть и признавали заслуги.
— Ага. Так о чём писал этот яростный? — спрашивая, Генрих уже догадывался, каким будет ответ.
— О последних годах правления Старого короля. Причём рукопись — не научный труд в строгом понимании, а, скорее, беллетризованные отрывки из биографий.
— Чьих биографий?
— Тогдашних деятелей — министров, советников короля и кронпринца. Автор, насколько я поняла, выбрал ключевые моменты их жизни и пересказал в вольной форме. Профессор, кстати, очень не любил такой стиль. Всегда требовал только факты — и чтобы никакой отсебятины.
— Ясно. Значит, вы отправили рукопись герру Штранглю. Как она выглядела? — Генрих ещё раз припомнил обстановку в кабинете убитого. Вроде бы там на виду лежал только фолиант, да ещё хозяйский блокнот. А рукопись, наверно, забрал преступник.
— Я не отправляла, — сказала зеленоглазка.
— В смысле? — Он не сразу переварил информацию.
— Когда позвонил профессор, я уже уходила — и так засиделась тут допоздна. Искать стала только сегодня утром. Нашла, хоть и не сразу. После занятий кто-нибудь из первокурсников должен был её отвезти.
— Она до сих пор у вас?
— Да, конечно. — Барышня выдвинула ящик стола, чтобы извлечь оттуда прошнурованную стопку бумаги.
— Разрешите?
На титульном листе значилось имя автора — Вернер Хирт. Сама рукопись называлась: «Стеклянные сумерки. Люди и судьбы». Автор явно давал понять, что без художественных изысков дело не обойдётся.
— Так почему же текст не издали?
— Не знаю. — Она развела руками. — Я до вчерашнего дня вообще не подозревала, что такая рукопись существует.
— Вы успели её прочесть?
— Нет, только пролистала. Мне та эпоха не столь близка.
«Ну да, ты ведь тогда, наверно, в колыбели лежала», — с грустью подумал Генрих, а вслух сказал:
— Это и к лучшему. Мой вам совет — не говорите никому, что эти бумаги были у вас в руках. Даже ректору. Если он спросит про наш разговор (а он непременно спросит), отвечайте, что ничего конкретного вы мне рассказать не смогли. А бумаги я забираю.
— Как это — забираете? — возмущённо пискнула барышня и сразу очень похорошела. — Они принадлежат университету, занесены в каталог! И я за них отвечаю!
Он мог бы напомнить ей, что как минимум один человек, знавший о существовании рукописи, уже распрощался с жизнью. Но лишний раз пугать библиотекаршу не хотелось. Поэтому Генрих со вздохом достал жетон.
— Взгляните, фройляйн Майреген. Я сотрудник Третьего департамента. Вот моя должность, видите? Можете её записать. Или, если угодно, позвоните прямо в контору, генералу цу Нидерхаузену. Он подтвердит мои полномочия. Но я ещё раз прошу — никому больше ни слова о рукописи. Поверьте, так будет лучше.
Сказал — и сразу подумал, что выбрал неверный тон. Люди из «тройки» не просят, они приказывают. А он размяк за прошедшие годы, потерял хватку. Надо исправляться, пока не поздно. Взять с девицы подписку, чтобы молчала. Припугнуть ужасными карами. Пусть лучше она его ненавидит, чем…
— Я вам верю. — Она посмотрела ему в глаза, потом покосилась на жетон — с недовольством, но всё же без отвращения. — Да, верю. Но у меня есть одно условие.
«Да чтоб тебя», — подумал Генрих.
— Какое условие?
Девушка встала, выбралась из-за стойки. Подошла почти вплотную к нему, задрала голову — маленькая и взъерошенная, как птичка.
— Я хочу и дальше вам помогать. Нет-нет, погодите. Я не требую делиться со мной секретами. Но если убийство связано с книгами — или, хотя бы, с рукописями — то мастеру-эксперту не помешает библиотекарь. Ну, признайтесь, разве я не права?
Генрих улыбнулся помимо воли.
— Да, фройляйн. Пожалуй, правы.
— Вот видите! Итак, что вам подсказать?
Он хотел отшутиться, но тут его посетила неожиданная идея. И Генрих спросил:
— Скажите, что у вас есть о чертополохе?
— О чертополохе? — «Птичка» удивлённо моргнула.
— Да. Где могут упоминаться эти колючки? Ну, за исключением ботанических справочников?
— А это тоже связано с делом? — подозрительно спросила она.
— Самым непосредственным образом. Подробности я, простите, сообщить не могу. Вы же сами пообещали не выпытывать никакие секреты.
Барышня фыркнула:
— И не собиралась я ничего выпытывать! Просто уточнила на всякий случай. Что ж, если это действительно важно, давайте попробуем через световой поиск.
Она подвела Генриха к небольшой конторке. Взяла с полочки чистый лист, вставила его в рамку на наклонной доске. Обмакнула перо в закреплённую тут же чернильницу и вывела крупными округлыми буквами: «Чертополох».
Если бы Генрих надел свои очки с линзами, то увидел бы, как бумага наливается изнутри темным светом, набухает, словно под ней открылась вдруг чернильная рана. Но без очков все выглядело банальнее. На листе проступили ровные строчки — каллиграфически-безликие, с нумерацией. Столешница была предварительно обработана, чтобы приручённый свет сразу выдавал результат в читаемой форме.
— Итак, — сказала зеленоглазка. — Ну, первый — это понятно. «Растительный мир Девятиморья», академическое издание. Второй — «Медоносы. Свойства и применение», далее в том же духе…
— Девятый пункт любопытный, геральдический справочник, — Генрих скользил глазами по списку. — И вот этот ещё, семнадцатый: «Жжёный Лог. Протоколы и свидетельства очевидцев»… Стоп, а здесь что?
Последняя строчка никак не могла проявиться чётко. Буквы то становились ярче, то выцветали и почти сходили на нет. Так продолжалось ещё секунд десять, пока надпись всё же не закрепилась. Генрих прочёл: «Династические хроники. Том 26».
Наверно, что-то отразилось у него на лице, потому что зеленоглазка с жадным любопытством спросила:
— Вам ведь эта книга знакома, да?
— Да, в некотором смысле.
Именно такое издание лежало у профессора на столе — тот самый фолиант с загадочной иллюстрацией. Мысли опять запрыгали. Генрих поморщился, ещё раз глянул на список:
— А почему поиск выдал её не сразу? Из-за чего строчка так мигала?
— Даже не знаю, никогда раньше такого не видела. Свет как будто засомневался…
— Засомневался, есть ли там слово «чертополох»?
— Вроде того. Я понимаю, как глупо это звучит.
— Что ж, давайте проверим. Посмотрим эти самые «Хроники». И заодно про геральдику и про Жжёный Лог.
— Да-да, сейчас принесу.
Она убежала, а Генрих остался ждать, вспоминая незнакомку на фото, которая выглядела слишком живой. И насмешливый взгляд, пришедший прямо из прошлого.
— Вот, пожалуйста. Все отыскала, — доложила библиотекарша.
Генрих взял у неё фолиант и положил на конторку. Провёл ладонью по прохладному переплёту из гладкой телячьей кожи. Открыл, быстро пролистал. Страницы шуршали, как опахало. Мелькнула бледная искорка — приручённый свет подсказывал, что где-то там, в тексте, встретилось искомое слово.
С некоторым волнением Генрих вернулся к нужной странице. Предчувствие не обмануло — искорка-подсказка мерцала рядом с фотографией, сделанной на балу. Вот только сам снимок выглядел на этот раз вполне заурядно. Дама, не сводящая глаз с кронпринца, уже не казалась ярче, «живее», чем остальные гости. Словно за пару часов, прошедших с момента обыска в профессорском доме, время всё-таки настигло её, обволокло, затянуло в свой блеклый, линялый омут.
Генрих понятия не имел, как это понимать. Да, конечно, в прошлый раз ему могло померещиться — засветка в доме повлияла на восприятие. Но, опять же, возникает вопрос — почему именно таким образом? Почему морок «оживил» незнакомку? В любом случае, про эту «фаворитку» надо выяснить всё, что только возможно.
Но для начала разобраться с колючками.
В отрывке с подсвеченным словом значилось: «Раскованность, по мнению консерваторов, граничила с дерзостью и откровенным вызовом. Так, одна из дам явилась на приём с брошью в форме скорпиона, другая же вместо розы прикрепила на платье цветок чертополоха с шипами…»
Короче говоря, речь в этом абзаце шла о взбрыках придворной моды. Конкретных имён, однако, не называлось, да и вообще автор не углублялся в тему. Что было вполне объяснимо: хроники династии — это всё-таки не дамский роман. Наряды описывались лишь в качестве иллюстрации того факта, что этикет в те годы стал чуть менее строгим, а при дворе появилось множество новых лиц.
Ладно, с чертополохом — пока пустышка. Ничего интересного.
Да, но почему засбоил свет-поиск? Почему вдруг «засомневался»? Вот, пожалуйста, слово «чертополох» напечатано в тексте, чёрным по белому.
Загадка.
И с «фавориткой» тоже ясности не прибавилось — ни на этой, ни на соседних страницах она не упоминалась. То есть, конечно, Генрих и не надеялся, что в парадном издании будут перечисляться любовницы наследника трона. Но здесь и намёка не было, что это за брюнетка на фото.
Библиотекарша, которая тоже прочла абзац, спросила немного разочарованно:
— Вы что-нибудь поняли, герр фон Рау?
— Пока нет. Давайте посмотрим другие книги. Вот хотя бы геральдику.
Он убрал фолиант с конторки, а на его место положил справочник. Снова зашелестели страницы. Книга пестрела картинками — здесь были гербы дворянских фамилий Девятиморья, от самых известных и приближённых к трону до захирелых и полунищих. Мелькали щиты всевозможных форм и расцветок, клинки и звёзды, зверюги с когтями и красными языками, птицы с тяжёлым взглядом.
Чертополох попался несколько раз — девять, если быть точным. Символ был довольно распространённый и означал что-то вроде: «К нам лучше не лезь, уколем». Генрих, взяв перо и листок бумаги, сделал для себя памятку — перечислил всех, у кого такой элемент нашёлся. Практического смысла в этом пока не просматривалось. Ну разве что явиться к каждому в замок и поинтересоваться — а не вы ли, часом, загубили профессора? Но на всякий случай пусть будет.
На очереди была третья книжка, однако едва Генрих её открыл, раздался звонок — лекционный час завершился, началась перемена. Не дожидаясь, пока в библиотеку потянутся посетители, Генрих сказал:
— Фройляйн, книгу про Жжёный Лог я тоже возьму. Можете даже записать её на меня. Я, между прочим, ваш абонент.
— Вот как? — Она изогнула бровь. — Сотрудники Третьего департамента испытывают тягу к печатному слову?
— Видите ли, — пояснил Генрих, — я помогаю следствию в качестве консультанта…
— Похвально, весьма похвально. И что же удалось выяснить? — Ректор уставился на него жадным взглядом.
— Пока ничего, ведётся работа. В связи с этим я и хотел поинтересоваться, с кем профессор контактировал в последние дни. Возможно, было что-нибудь необычное?
— Увы, мой мальчик, увы. Коллега Штрангль отличался некоторой… э-э-э… нелюдимостью. Две недели назад я звонил ему, просил написать статью по поводу юбилея. Вы же помните, Генрих, что наша колыбель знаний, славная Фрида, скоро отметит своё четырёхсотлетие? Вы непременно должны присутствовать, и даже не пытайтесь отговориться. Я вас приглашаю, слышите?
— Благодарю, герр ректор. Так что же вам ответил профессор?
— Профессор? Ах да, он довольно желчно заметил, что-де о нём вспоминают только по круглым датам, а в остальное время начисто игнорируют. Совершеннейшая неправда! Мы его в высшей степени уважали, но, к сожалению, коллега сам сузил круг своего общения до минимума…
— Но хоть с кем-то здесь он поддерживал отношения?
— Разве что с Анной, с фройляйн Майреген. Милейшая барышня, наша недавняя выпускница. Ей даже прочили академическую карьеру, и я, поверьте, был бы этому рад, но есть устоявшиеся традиции. Учебное заведение с четырёхсотлетней историей подразумевает определённый консерватизм, пусть даже оно служит прогрессу. И женщина-преподаватель, боюсь, излишне бы смутила умы, вы ведь понимаете, Генрих?
— Вам виднее, герр ректор. Так где же я могу найти Анну?
— Она помогает в библиотеке. И, заметьте, великолепно справляется, студенты в ней просто души не чают. Пойдёмте, я познакомлю вас…
— Ну что вы, это совершенно излишне. Я сам прекрасно найду дорогу. Не хочу вас отвлекать от работы.
Вырвавшись от ректора, он зашагал по гулкому коридору, вспоминая местную планировку. Да, вот большой лекционный зал с настенными фресками и звездчатым сводом, вот помещение, где заседает университетский совет, вот шеренга учебных аудиторий. А библиотека в другом крыле — её-то он знает лучше всего, не раз приезжал за нужной литературой. Правда, никакие барышни там прежде не обитали.
Генрих отворил дверь. Сквозняк всколыхнул сладковатый воздух между высокими стеллажами; книжная пыль приятно пощекотала ноздри. Девушка, сидевшая за стойкой в углу, оторвалась от чтения и посмотрела на визитёра.
Слово «красивая» к ней, пожалуй, не подходило — скорее уж, «миловидная». Курносая, с мелкими чертами лица и русыми волосами, собранными в пучок на затылке. Глаза зелёные, но не сказочно-изумрудные, а оттенка выцветшей на солнце травы. Очень худенькая, с тонкими запястьями и изящными пальцами.
— Здравствуйте, — сказал Генрих. — Фройляйн Майреген?
— Да. — Она отложила книгу.
— Простите за беспокойство. Меня к вам направил ректор. Он говорит, вы знали профессора Штрангля…
— Почему «знала»? Что-то случилось?
— Сожалею. Профессор умер сегодня утром. Точнее, его убили.
Она сдавленно охнула, прижав ладошку ко рту. Глаза испуганно распахнулись.
— Убили? Зачем?
Это вышло у неё настолько по-детски, что у Генриха сжалось сердце. Он сказал как можно мягче:
— Мы пытаемся выяснить. И я надеюсь, вы сможете нам помочь. Кстати, меня зовут Генрих. Генрих фон Рау.
— Но как я вам помогу?
Теперь в её голосе звучал не столько испуг, сколько удивление. И в обморок падать она, похоже, не собиралась. Поэтому Генрих решил продолжить.
— Я хотел бы кое-что уточнить. Вы позволите?
И, дождавшись её неуверенного кивка, спросил:
— Вы были близки с профессором?
— Что вы! — Она даже слегка улыбнулась. — Я ему выдавала книги. И, по правде сказать, немного его боялась. Он был очень строгий и ворчал каждый раз…
— То есть, вы общались с ним здесь, в библиотеке?
— Конечно. Но это было давно. Потом он заболел и перестал приезжать. В этом семестре мы уже ни разу не виделись, только говорили по телефону. Он объяснял, какие книги для него подготовить. А потом их отвозили ему домой.
— Когда он звонил в последний раз?
— Вчера вечером.
Любая ищейка на месте Генриха сейчас бы сделала стойку и затявкала от азарта. Но он ощутил лишь нечто вроде досады. Если до этой минуты ещё тлела слабая надежда на то, что, не найдя зацепок, он отвертится от участия в деле, то теперь надеяться было глупо. И ещё было стыдно перед зеленоглазой барышней, которую придётся втягивать в эту мерзость — пусть и всего лишь косвенно.
— О чём вы с ним говорили?
— Профессор просил отыскать одну рукопись. Сказал, это очень срочно.
— Как звучал его голос? Профессор был спокоен? Взволнован?
— Да, он волновался. Я ещё удивилась — обычно он всё объяснял так сухо, чуть ли не по слогам диктовал. Я даже обижалась порой — ну почему он так, будто с какой-нибудь первокурсницей? А тут он спешил, горячился даже — прямо на себя не похож.
— И что за рукопись его так заинтересовала?
— Очень редкая. То есть вообще в единственном экземпляре — в печать она не пошла. Автор — коллега профессора, тоже историк, давний и яростный оппонент. Они друг друга терпеть не могли, хоть и признавали заслуги.
— Ага. Так о чём писал этот яростный? — спрашивая, Генрих уже догадывался, каким будет ответ.
— О последних годах правления Старого короля. Причём рукопись — не научный труд в строгом понимании, а, скорее, беллетризованные отрывки из биографий.
— Чьих биографий?
— Тогдашних деятелей — министров, советников короля и кронпринца. Автор, насколько я поняла, выбрал ключевые моменты их жизни и пересказал в вольной форме. Профессор, кстати, очень не любил такой стиль. Всегда требовал только факты — и чтобы никакой отсебятины.
— Ясно. Значит, вы отправили рукопись герру Штранглю. Как она выглядела? — Генрих ещё раз припомнил обстановку в кабинете убитого. Вроде бы там на виду лежал только фолиант, да ещё хозяйский блокнот. А рукопись, наверно, забрал преступник.
— Я не отправляла, — сказала зеленоглазка.
— В смысле? — Он не сразу переварил информацию.
— Когда позвонил профессор, я уже уходила — и так засиделась тут допоздна. Искать стала только сегодня утром. Нашла, хоть и не сразу. После занятий кто-нибудь из первокурсников должен был её отвезти.
— Она до сих пор у вас?
— Да, конечно. — Барышня выдвинула ящик стола, чтобы извлечь оттуда прошнурованную стопку бумаги.
— Разрешите?
На титульном листе значилось имя автора — Вернер Хирт. Сама рукопись называлась: «Стеклянные сумерки. Люди и судьбы». Автор явно давал понять, что без художественных изысков дело не обойдётся.
— Так почему же текст не издали?
— Не знаю. — Она развела руками. — Я до вчерашнего дня вообще не подозревала, что такая рукопись существует.
— Вы успели её прочесть?
— Нет, только пролистала. Мне та эпоха не столь близка.
«Ну да, ты ведь тогда, наверно, в колыбели лежала», — с грустью подумал Генрих, а вслух сказал:
— Это и к лучшему. Мой вам совет — не говорите никому, что эти бумаги были у вас в руках. Даже ректору. Если он спросит про наш разговор (а он непременно спросит), отвечайте, что ничего конкретного вы мне рассказать не смогли. А бумаги я забираю.
— Как это — забираете? — возмущённо пискнула барышня и сразу очень похорошела. — Они принадлежат университету, занесены в каталог! И я за них отвечаю!
Он мог бы напомнить ей, что как минимум один человек, знавший о существовании рукописи, уже распрощался с жизнью. Но лишний раз пугать библиотекаршу не хотелось. Поэтому Генрих со вздохом достал жетон.
— Взгляните, фройляйн Майреген. Я сотрудник Третьего департамента. Вот моя должность, видите? Можете её записать. Или, если угодно, позвоните прямо в контору, генералу цу Нидерхаузену. Он подтвердит мои полномочия. Но я ещё раз прошу — никому больше ни слова о рукописи. Поверьте, так будет лучше.
Сказал — и сразу подумал, что выбрал неверный тон. Люди из «тройки» не просят, они приказывают. А он размяк за прошедшие годы, потерял хватку. Надо исправляться, пока не поздно. Взять с девицы подписку, чтобы молчала. Припугнуть ужасными карами. Пусть лучше она его ненавидит, чем…
— Я вам верю. — Она посмотрела ему в глаза, потом покосилась на жетон — с недовольством, но всё же без отвращения. — Да, верю. Но у меня есть одно условие.
«Да чтоб тебя», — подумал Генрих.
— Какое условие?
Девушка встала, выбралась из-за стойки. Подошла почти вплотную к нему, задрала голову — маленькая и взъерошенная, как птичка.
— Я хочу и дальше вам помогать. Нет-нет, погодите. Я не требую делиться со мной секретами. Но если убийство связано с книгами — или, хотя бы, с рукописями — то мастеру-эксперту не помешает библиотекарь. Ну, признайтесь, разве я не права?
Генрих улыбнулся помимо воли.
— Да, фройляйн. Пожалуй, правы.
— Вот видите! Итак, что вам подсказать?
Он хотел отшутиться, но тут его посетила неожиданная идея. И Генрих спросил:
— Скажите, что у вас есть о чертополохе?
Глава 5
— О чертополохе? — «Птичка» удивлённо моргнула.
— Да. Где могут упоминаться эти колючки? Ну, за исключением ботанических справочников?
— А это тоже связано с делом? — подозрительно спросила она.
— Самым непосредственным образом. Подробности я, простите, сообщить не могу. Вы же сами пообещали не выпытывать никакие секреты.
Барышня фыркнула:
— И не собиралась я ничего выпытывать! Просто уточнила на всякий случай. Что ж, если это действительно важно, давайте попробуем через световой поиск.
Она подвела Генриха к небольшой конторке. Взяла с полочки чистый лист, вставила его в рамку на наклонной доске. Обмакнула перо в закреплённую тут же чернильницу и вывела крупными округлыми буквами: «Чертополох».
Если бы Генрих надел свои очки с линзами, то увидел бы, как бумага наливается изнутри темным светом, набухает, словно под ней открылась вдруг чернильная рана. Но без очков все выглядело банальнее. На листе проступили ровные строчки — каллиграфически-безликие, с нумерацией. Столешница была предварительно обработана, чтобы приручённый свет сразу выдавал результат в читаемой форме.
— Итак, — сказала зеленоглазка. — Ну, первый — это понятно. «Растительный мир Девятиморья», академическое издание. Второй — «Медоносы. Свойства и применение», далее в том же духе…
— Девятый пункт любопытный, геральдический справочник, — Генрих скользил глазами по списку. — И вот этот ещё, семнадцатый: «Жжёный Лог. Протоколы и свидетельства очевидцев»… Стоп, а здесь что?
Последняя строчка никак не могла проявиться чётко. Буквы то становились ярче, то выцветали и почти сходили на нет. Так продолжалось ещё секунд десять, пока надпись всё же не закрепилась. Генрих прочёл: «Династические хроники. Том 26».
Наверно, что-то отразилось у него на лице, потому что зеленоглазка с жадным любопытством спросила:
— Вам ведь эта книга знакома, да?
— Да, в некотором смысле.
Именно такое издание лежало у профессора на столе — тот самый фолиант с загадочной иллюстрацией. Мысли опять запрыгали. Генрих поморщился, ещё раз глянул на список:
— А почему поиск выдал её не сразу? Из-за чего строчка так мигала?
— Даже не знаю, никогда раньше такого не видела. Свет как будто засомневался…
— Засомневался, есть ли там слово «чертополох»?
— Вроде того. Я понимаю, как глупо это звучит.
— Что ж, давайте проверим. Посмотрим эти самые «Хроники». И заодно про геральдику и про Жжёный Лог.
— Да-да, сейчас принесу.
Она убежала, а Генрих остался ждать, вспоминая незнакомку на фото, которая выглядела слишком живой. И насмешливый взгляд, пришедший прямо из прошлого.
— Вот, пожалуйста. Все отыскала, — доложила библиотекарша.
Генрих взял у неё фолиант и положил на конторку. Провёл ладонью по прохладному переплёту из гладкой телячьей кожи. Открыл, быстро пролистал. Страницы шуршали, как опахало. Мелькнула бледная искорка — приручённый свет подсказывал, что где-то там, в тексте, встретилось искомое слово.
С некоторым волнением Генрих вернулся к нужной странице. Предчувствие не обмануло — искорка-подсказка мерцала рядом с фотографией, сделанной на балу. Вот только сам снимок выглядел на этот раз вполне заурядно. Дама, не сводящая глаз с кронпринца, уже не казалась ярче, «живее», чем остальные гости. Словно за пару часов, прошедших с момента обыска в профессорском доме, время всё-таки настигло её, обволокло, затянуло в свой блеклый, линялый омут.
Генрих понятия не имел, как это понимать. Да, конечно, в прошлый раз ему могло померещиться — засветка в доме повлияла на восприятие. Но, опять же, возникает вопрос — почему именно таким образом? Почему морок «оживил» незнакомку? В любом случае, про эту «фаворитку» надо выяснить всё, что только возможно.
Но для начала разобраться с колючками.
В отрывке с подсвеченным словом значилось: «Раскованность, по мнению консерваторов, граничила с дерзостью и откровенным вызовом. Так, одна из дам явилась на приём с брошью в форме скорпиона, другая же вместо розы прикрепила на платье цветок чертополоха с шипами…»
Короче говоря, речь в этом абзаце шла о взбрыках придворной моды. Конкретных имён, однако, не называлось, да и вообще автор не углублялся в тему. Что было вполне объяснимо: хроники династии — это всё-таки не дамский роман. Наряды описывались лишь в качестве иллюстрации того факта, что этикет в те годы стал чуть менее строгим, а при дворе появилось множество новых лиц.
Ладно, с чертополохом — пока пустышка. Ничего интересного.
Да, но почему засбоил свет-поиск? Почему вдруг «засомневался»? Вот, пожалуйста, слово «чертополох» напечатано в тексте, чёрным по белому.
Загадка.
И с «фавориткой» тоже ясности не прибавилось — ни на этой, ни на соседних страницах она не упоминалась. То есть, конечно, Генрих и не надеялся, что в парадном издании будут перечисляться любовницы наследника трона. Но здесь и намёка не было, что это за брюнетка на фото.
Библиотекарша, которая тоже прочла абзац, спросила немного разочарованно:
— Вы что-нибудь поняли, герр фон Рау?
— Пока нет. Давайте посмотрим другие книги. Вот хотя бы геральдику.
Он убрал фолиант с конторки, а на его место положил справочник. Снова зашелестели страницы. Книга пестрела картинками — здесь были гербы дворянских фамилий Девятиморья, от самых известных и приближённых к трону до захирелых и полунищих. Мелькали щиты всевозможных форм и расцветок, клинки и звёзды, зверюги с когтями и красными языками, птицы с тяжёлым взглядом.
Чертополох попался несколько раз — девять, если быть точным. Символ был довольно распространённый и означал что-то вроде: «К нам лучше не лезь, уколем». Генрих, взяв перо и листок бумаги, сделал для себя памятку — перечислил всех, у кого такой элемент нашёлся. Практического смысла в этом пока не просматривалось. Ну разве что явиться к каждому в замок и поинтересоваться — а не вы ли, часом, загубили профессора? Но на всякий случай пусть будет.
На очереди была третья книжка, однако едва Генрих её открыл, раздался звонок — лекционный час завершился, началась перемена. Не дожидаясь, пока в библиотеку потянутся посетители, Генрих сказал:
— Фройляйн, книгу про Жжёный Лог я тоже возьму. Можете даже записать её на меня. Я, между прочим, ваш абонент.
— Вот как? — Она изогнула бровь. — Сотрудники Третьего департамента испытывают тягу к печатному слову?
