Пока Гуго отмечал в Вероне победу над врагами, а его племянник Манассия устраивал чистку рядов в возвращенной ему епархии, подоспела новая беда. В пределы вассального герцогства Сполето, где всем заправлял другой племянник короля, вторглись лихие банды южноитальянских князей. У Гуго пошла кругом голова.
— Такое ощущение, что все силы ада сговорились между собой, — в сердцах заявил он как-то раз среди приближенных.
— А вы не думаете, мой король, что это и в самом деле так, что без сговора тут не обошлось? — ответил ему Манассия, и слова верного племянника заставили короля крепко задуматься.
Действительно, целых восемь лет на границах его королевства было спокойно, так что даже венгры обходили его владения стороной. А тут за три месяца сразу три военных кампании! С другой стороны, если в союз арабов и южных князей он гипотетически еще мог поверить, то со вторжением Арнульфа Баварского логической связи никак не просматривалось.
— Ну, полноте, мой король. Ни Беренгарий Иврейский, ни ваш сосед Рудольф, ни даже Генрих не способны организовать в кратчайший срок сразу три вторжения на ваши земли. Такое под силу только тому, кто имеет постоянных послов при всех королевских дворах. Тому, кто может мутить воду, не рискуя при этом жизнью своих подданных и обещая вашим врагам земли друг друга.
— И призывая неверных?
— Для этого ему вовсе не обязательно действовать самому. Те же капуанцы охотно торгуют с пунами и не видят в этом оскорбления веры Христовой.
— И конечно, это не могло обойтись без интересов в Сполето! Ведь этот щенок все никак не может забыть, что он когда-то имел на него право!
— Вот видите, государь. Силы ада порой могут быть призваны из мест, претендующих на святость.
Да, но как противостоять им? Король не мог бросить едва повиновавшуюся Верону и ринуться усмирять юг страны, на это не было ни сил, ни средств. Однако помог его величество случай. Южноитальянских князей подвела их собственная жадность и горделивая глупость. Не встречая препятствий, они установили власть почти во всем Сполето, за исключением крупных крепостей, где укрылись сторонники короля и герцога Теобальда. Но этого капуанцам и беневентцам показалось мало, и они устремили свой алчный взгляд на Калабрию и Апулию. Гуго поспешил воспользоваться ошибкой врагов, и его константинопольское посольство во главе с Лиутфридом Кремонским и его пасынком получило исчерпывающие инструкции.
В мае 935 года в порту Бари бросила якорь целая эскадра греческих кораблей во главе с протоспафарием Епифанием. Это стоило Гуго целой россыпи подарков как семьям базилевсов, так и шести архиереям ромейских церквей. Но в данном случае Гуго абсолютно не прогадал, и даром не пропало ни одного милиарисия. Все лето этого года греки успешно гоняли по Южной Италии своих строптивых вассалов, в том числе заставив их уйти и со сполетских земель.
Гуго очень хотел удержать византийскую эскадру в Бари до следующего года, чтобы по весне с помощью греков раз и навсегда покончить с Альберихом, но все, как всегда, упиралось в деньги. Впрочем, он понимал, что не сможет заставить базилевса пойти войском на Рим, но хотел использовать присутствие византийцев для дополнительного давления и устрашения Рима, а также для защиты от новых атак союзников Альбериха. Изменяя самому себе, он даже предложил Епифанию совместный поход на Фраксинет, осыпая того пригоршнями цветистых слов о долге каждого христианина защищать своих единоверцев, испытывающих притеснения со стороны неверных. Епифаний был немногословен, сославшись на волю божественного базилевса и усталость своих людей. И осенью 935 года его корабли подняли паруса в направлении Босфора.
Тем не менее Гуго уже знал, что надо делать. Успешно отразив все наскоки противников, он сам теперь решил перейти в контратаку. Беренгарий Иврейский оказался под бдительным оком Бозона, которому Гуго вновь доверился, помня, как славно тот в свое время расправился с тосканскими маркизами. Мило Веронский покаялся и, в качестве искупления вины, прекрасно исполнил миссию ко двору венецианского дожа Кандиани, где последний дал гарантии предоставления займа для королевского войска на следующий год. Братцы Атенульф и Ландульф, получив по ушам от греков, попрятались по своим пещерам в Капуе и Беневенте, и были достаточные основания полагать, что в следующий раз на божий свет они выползут не скоро. Дипломаты Гуго на Рождество побывали даже в Кведлинбурге, где Генрих Птицелов, не удосужившись извиниться за своего вассала, поспешил выставить все как одно большое недоразумение и личную авантюру Арнульфа Баварского. Посольство в Саксонию, быть может, трудно было бы назвать успешным и оправданным, если бы его не осуществлял епископ Манассия. Зоркий глаз королевского племянника подметил резко ухудшившееся состояние здоровья грозного Генриха. Дополнительные осторожные расспросы слуг только подтвердили первоначальные наблюдения: король саксонцев и тевтонцев болен, серьезно болен, а значит, Гуго может спать спокойно, с севера беды ждать в ближайшее время не придется.
Итак, Гуго вновь был готов бросить вызов Альбериху. Но не одними мечами готовился он проложить себе дорогу к императорскому трону. Нет, на сей раз он будет действовать хитрее, главной задачей теперь стало просто попасть в Рим, а уж там, не беспокойтесь, его высочество найдет возможность вытрясти из ублюдков Мароции все, что ему требуется.
Угасал очередной день, незаметно пролетевший за безостановочной круговертью рутинных забот. Наконец-то появилась возможность перевести дух и дать оценку своим сегодняшним свершениям. С одной стороны, человеку трудолюбивому и амбициозному исполнение колоссального объема дел могло доставить немалый повод гордиться собой. С другой стороны, в душе человека впечатлительного непременно могло найтись место отчаянию от одной только мысли, что завтра весь этот бесконечный марафон неумолимо возобновится и за этой гонкой так мало останется места и времени, чтобы подумать о себе. Меланхолик и пессимист, что и говорить, в таких рассуждениях мог бы зайти еще дальше и признать завершающий день абсолютно никчемным, ведь он, по его мнению, был прожит исключительно в суете. Твоя душа, сказал бы он, ни на йоту не стала чище, а значит этот день преступным образом тобой потерян, ты лишь сделал очередной шаг к тому печальному моменту, наступление которого неотвратимо, а о сроках его ведает лишь Создатель мира сего.
Натура Альбериха предполагала порой к подобным философски-печальным размышлениям, с которыми он, правда, никогда ни с кем не делился, боясь обнародования своих слабостей. Но сегодня он просто устал, смертельно устал. Груз усталости неимоверно вырос за предыдущие дни и за время краткого сна не давал принцепсу набраться новых сил. Сегодня он почувствовал себя обессиленным и вымотанным едва только открыл глаза после пробуждения, а после обеда наивно молил Господа ускорить наступление заката. Однако вечером предстоял еще один торжественный ужин, на котором собралась вся знать Рима и несколько десятков важных гостей Вечного города, прибывших в Рим по случаю Рождества.
Но разве мог он кому-нибудь доверить свои дела, пускай всего на пару дней? Разве есть кто-нибудь в мире, способный справиться со всеми этими волнами просьб, жалоб, доносов, кляуз и склок лучше, быстрее и справедливее его? Разве может он, даже на краткое мгновение, отнять свою руку от пульса Рима, перестать ощущать все явные и скрытые мысли, интриги и соблазны этого хитрого города? Нет, однажды придя к власти с помощью интриг, ты лучше прочих будешь знать, как легко это власть теряется, стоит лишь довериться кому-то больше, чем нужно, и расслабиться чуть дольше, чем следовало.
С первых же дней своего воцарения в Риме Альберих пытался сконцентрировать в своих руках все нити управления городом. Он фактически ликвидировал Сенат, посчитав его существование в прежнем виде ненужным и опасным для своей власти. В то же время сами звания сенаторов еще сохранялись за ним самим, Кресченцием и Теодорой. Это лишний раз подчеркивало характер новой власти, установившейся в Риме, по большому счету это была диктатура одной фамилии. Городское управление Рима осуществлялось теперь Альберихом через декархов римских округов, а чтобы среди декархов не оказалось посторонних лиц, принцепс Рима реформировал границы округов, сократив их количество с четырнадцати до тринадцати. Видимых причин, кроме вышеупомянутых, для подобных преобразований не было, зато теперь во главе каждого округа стояли люди полностью зависевшие от воли принцепса и во всем ему обязанные.
Таким образом, знаменитый Сенат, ненадолго реанимированный в начале этого века папой Бенедиктом Четвертым и Людовиком Слепым, вновь начал растворяться в тумане римских холмов. Зато усилилась роль декархов милиции, а также городских судей, отбор которых Альберих осуществил не менее ревностно. Кроме того, судебная система при Альберихе стала двухпалатной, то есть была приведена в соответствии с франкским судопроизводством, введенным Карлом Великим. Помимо судей из состава канцелярии принцепса, отвечавших за собственно судебный процесс, Альберихом был сформирован институт скабинов , куда вошли представители городской знати, что, по мысли принцепса, должно было стать для последних компенсацией за потерю значимости сенаторского титула. Надо сказать, что ответная благодарность со стороны римских фамилий была весьма кислой, многие наследники Пробов и Симмахов находили судейские обязанности для себя весьма обременительными и пускали в ход всю свою фантазию, чтобы от их исполнения увильнуть. Но до прямых возражений решениям принцепса ни у кого из бывших сенаторов мужества не хватило.
Однако в Риме оставалась еще одна сила, самая упорная, самая могучая, которую еще никому на свете не удавалось себе надолго подчинить. Сила, которая уже несколько веков составляла собой саму суть существования Рима, его силу и значение. Церковь!
Почти тысяча лет миновала в истории Римско-католической церкви к моменту описываемых событий и больше тысячи лет прошли с тех самых пор. Рим видел разных иерархов - некоторые из них стали гордостью Человечества, многие, безотносительно их нравственных принципов, были выдающимися личностями своего времени. Как применительно к любому чину и званию, посредственности здесь также находилось место, но нередки были случаи, когда персонаж с тиарой на голове представлялся, напротив, чрезмерно уникальным для надлежащего исполнения своей миссии. Тиаре за это время довелось опуститься и на голову женщины, и на голову двенадцатилетнего ребенка (догадайтесь, чьим потомком он был?), и даже на просоленную голову морского пирата .
Да, среди верховных иерархов было немало лиц, для этой роли абсолютно неподходящих, либо по причине несоответствия своей биографии нравственным критериям христианства, либо по причине отсутствия необходимых личностных качеств, способных вести за собой многомиллионную паству. Эти отцы принимали ключи Петра в результате каких-то невероятных изворотов истории или же по воле своих могущественных покровителей. Но даже на фоне таковых персона Иоанна Одиннадцатого в истории Церкви стоит особняком.
Удивительные сюрпризы все-таки иногда преподносит генетика, развитие потомства порой идет по каким-то своим замысловатым и неподдающейся логике извилинам. Ведь по всем параметрам характер Иоанна должен был представлять собой исключительно гремучую и ядовитую для окружающих смесь, соединив в себе гены великой Мароции Теофилакт и хитрющего лиса Сергия Третьего. Остается только предположить, что в яростной борьбе между собой хромосомы этих двух незаурядных личностей уничтожили друг друга. Минус на минус в итоге дал плюс, если, конечно, кто-то может увидеть в характере папы Иоанна какие-то положительные моменты.
Нет, папе, конечно, нельзя было отказать в мягкости и доброте, но достоинства эти были абсолютно бесполезными для всех и в первую очередь для него самого. Никто и никогда, занимая такое положение в мире, не позволял помыкать собой как несчастный Иоанн Теофилакт, по сути он был самой настоящей домашней болонкой в руках своего младшего брата. Но даже комнатной собачонке оставляют право на собственное пространство и иногда оставляют наедине с собой. Папа Иоанн не имел даже этого. В его покоях во время сна, трапезы и даже отправления естественных нужд всегда находились слуги, как минимум трое, ибо Альберих здраво рассудил, что на одного слугу целиком полагаться нельзя, двое всегда смогут договориться, а вот среди троих непременно найдется желающий выслужиться стукач. Папа, по негласному распоряжению Альбериха, не имел возможности встречаться с кем-либо с глазу на глаз. Даже во время исповеди возле папы, как в раннехристианские времена, присутствовала на небольшом расстоянии стража, а грехи самого понтифика выслушивал исключительно отец Лев, священник церкви Святого Сикста. Прошлым летом Лев долго отсутствовал, исполняя поручение Альбериха в германских землях, но даже ради такого случая жестокий принцепс не сделал для своего брата исключение и последний несколько месяцев копил грехи без всякой надежды на заступничество и прощение.
Не будет удивительным сказать, что фактический арест папы римского его брат на людях объяснял заботой о жизни и здоровье преемника Святого Петра, напоминая всем сомневающимся о судьбах нескольких предшественников Иоанна. Доводы были слишком убедительны, чтобы не поверить в искренность Альбериха, если бы не одно «но». Вещая о своем беспокойстве за состояние здоровья понтифика, Альберих одновременно поощрял Иоанна в его единственной свободе и единственном грехе, которому тот отдавался со всем нерастраченным азартом и энергией. Папа Иоанн предавался греху чревоугодия столь самозабвенно, регулярно и с такой страстью, что рано или поздно даже очень здоровый человек надорвался бы. К своим двадцати пяти годам понтифик помимо обильных размеров уже приобрел одышку, сердечную аритмию и даже подагру.
Можно было только посочувствовать слугам носившим паланкин понтифика в эти рождественские дни. А ведь Иоанн непременно должен был побывать во всех титульных церквях Рима и благословить тысячи горожан и гостей города, прибывавших на торжественные службы. Ко всему прочему, должно было также найтись время для приветствия важных делегаций из других городов и стран. Вот и сегодня слуги весь день попеременно меняли друг друга, новая смена со стоном опускала на свои плечи носилки, тогда как временно освободившиеся занимались растиранием заслуженных за день кровоподтеков. Папские же носилки всю первую половину дня колесили по Трастевере, а к вечеру вернулись в Город Льва для приема гостей из франкских и фризских земель.
Гостей братья Теофилакты принимали вместе. Папа произносил выученное наизусть короткое приветственное слово, после чего послы или глашатаи переходили к сути дела. В делах светских папа Иоанн, как правило, участия не принимал, молча и с долей восхищения поглядывая на своего брата, ловко расправлявшегося с очередным гостем, давая ход его прошению или, напротив, разоблачая корыстные замыслы.
— Такое ощущение, что все силы ада сговорились между собой, — в сердцах заявил он как-то раз среди приближенных.
— А вы не думаете, мой король, что это и в самом деле так, что без сговора тут не обошлось? — ответил ему Манассия, и слова верного племянника заставили короля крепко задуматься.
Действительно, целых восемь лет на границах его королевства было спокойно, так что даже венгры обходили его владения стороной. А тут за три месяца сразу три военных кампании! С другой стороны, если в союз арабов и южных князей он гипотетически еще мог поверить, то со вторжением Арнульфа Баварского логической связи никак не просматривалось.
— Ну, полноте, мой король. Ни Беренгарий Иврейский, ни ваш сосед Рудольф, ни даже Генрих не способны организовать в кратчайший срок сразу три вторжения на ваши земли. Такое под силу только тому, кто имеет постоянных послов при всех королевских дворах. Тому, кто может мутить воду, не рискуя при этом жизнью своих подданных и обещая вашим врагам земли друг друга.
— И призывая неверных?
— Для этого ему вовсе не обязательно действовать самому. Те же капуанцы охотно торгуют с пунами и не видят в этом оскорбления веры Христовой.
— И конечно, это не могло обойтись без интересов в Сполето! Ведь этот щенок все никак не может забыть, что он когда-то имел на него право!
— Вот видите, государь. Силы ада порой могут быть призваны из мест, претендующих на святость.
Да, но как противостоять им? Король не мог бросить едва повиновавшуюся Верону и ринуться усмирять юг страны, на это не было ни сил, ни средств. Однако помог его величество случай. Южноитальянских князей подвела их собственная жадность и горделивая глупость. Не встречая препятствий, они установили власть почти во всем Сполето, за исключением крупных крепостей, где укрылись сторонники короля и герцога Теобальда. Но этого капуанцам и беневентцам показалось мало, и они устремили свой алчный взгляд на Калабрию и Апулию. Гуго поспешил воспользоваться ошибкой врагов, и его константинопольское посольство во главе с Лиутфридом Кремонским и его пасынком получило исчерпывающие инструкции.
В мае 935 года в порту Бари бросила якорь целая эскадра греческих кораблей во главе с протоспафарием Епифанием. Это стоило Гуго целой россыпи подарков как семьям базилевсов, так и шести архиереям ромейских церквей. Но в данном случае Гуго абсолютно не прогадал, и даром не пропало ни одного милиарисия. Все лето этого года греки успешно гоняли по Южной Италии своих строптивых вассалов, в том числе заставив их уйти и со сполетских земель.
Гуго очень хотел удержать византийскую эскадру в Бари до следующего года, чтобы по весне с помощью греков раз и навсегда покончить с Альберихом, но все, как всегда, упиралось в деньги. Впрочем, он понимал, что не сможет заставить базилевса пойти войском на Рим, но хотел использовать присутствие византийцев для дополнительного давления и устрашения Рима, а также для защиты от новых атак союзников Альбериха. Изменяя самому себе, он даже предложил Епифанию совместный поход на Фраксинет, осыпая того пригоршнями цветистых слов о долге каждого христианина защищать своих единоверцев, испытывающих притеснения со стороны неверных. Епифаний был немногословен, сославшись на волю божественного базилевса и усталость своих людей. И осенью 935 года его корабли подняли паруса в направлении Босфора.
Тем не менее Гуго уже знал, что надо делать. Успешно отразив все наскоки противников, он сам теперь решил перейти в контратаку. Беренгарий Иврейский оказался под бдительным оком Бозона, которому Гуго вновь доверился, помня, как славно тот в свое время расправился с тосканскими маркизами. Мило Веронский покаялся и, в качестве искупления вины, прекрасно исполнил миссию ко двору венецианского дожа Кандиани, где последний дал гарантии предоставления займа для королевского войска на следующий год. Братцы Атенульф и Ландульф, получив по ушам от греков, попрятались по своим пещерам в Капуе и Беневенте, и были достаточные основания полагать, что в следующий раз на божий свет они выползут не скоро. Дипломаты Гуго на Рождество побывали даже в Кведлинбурге, где Генрих Птицелов, не удосужившись извиниться за своего вассала, поспешил выставить все как одно большое недоразумение и личную авантюру Арнульфа Баварского. Посольство в Саксонию, быть может, трудно было бы назвать успешным и оправданным, если бы его не осуществлял епископ Манассия. Зоркий глаз королевского племянника подметил резко ухудшившееся состояние здоровья грозного Генриха. Дополнительные осторожные расспросы слуг только подтвердили первоначальные наблюдения: король саксонцев и тевтонцев болен, серьезно болен, а значит, Гуго может спать спокойно, с севера беды ждать в ближайшее время не придется.
Итак, Гуго вновь был готов бросить вызов Альбериху. Но не одними мечами готовился он проложить себе дорогу к императорскому трону. Нет, на сей раз он будет действовать хитрее, главной задачей теперь стало просто попасть в Рим, а уж там, не беспокойтесь, его высочество найдет возможность вытрясти из ублюдков Мароции все, что ему требуется.
Глава 4 - Эпизод 4. 1689-й год с даты основания Рима, 16-й год правления базилевса Романа Лакапина ( 27-29 декабря 935 года от Рождества Христова)
Угасал очередной день, незаметно пролетевший за безостановочной круговертью рутинных забот. Наконец-то появилась возможность перевести дух и дать оценку своим сегодняшним свершениям. С одной стороны, человеку трудолюбивому и амбициозному исполнение колоссального объема дел могло доставить немалый повод гордиться собой. С другой стороны, в душе человека впечатлительного непременно могло найтись место отчаянию от одной только мысли, что завтра весь этот бесконечный марафон неумолимо возобновится и за этой гонкой так мало останется места и времени, чтобы подумать о себе. Меланхолик и пессимист, что и говорить, в таких рассуждениях мог бы зайти еще дальше и признать завершающий день абсолютно никчемным, ведь он, по его мнению, был прожит исключительно в суете. Твоя душа, сказал бы он, ни на йоту не стала чище, а значит этот день преступным образом тобой потерян, ты лишь сделал очередной шаг к тому печальному моменту, наступление которого неотвратимо, а о сроках его ведает лишь Создатель мира сего.
Натура Альбериха предполагала порой к подобным философски-печальным размышлениям, с которыми он, правда, никогда ни с кем не делился, боясь обнародования своих слабостей. Но сегодня он просто устал, смертельно устал. Груз усталости неимоверно вырос за предыдущие дни и за время краткого сна не давал принцепсу набраться новых сил. Сегодня он почувствовал себя обессиленным и вымотанным едва только открыл глаза после пробуждения, а после обеда наивно молил Господа ускорить наступление заката. Однако вечером предстоял еще один торжественный ужин, на котором собралась вся знать Рима и несколько десятков важных гостей Вечного города, прибывших в Рим по случаю Рождества.
Но разве мог он кому-нибудь доверить свои дела, пускай всего на пару дней? Разве есть кто-нибудь в мире, способный справиться со всеми этими волнами просьб, жалоб, доносов, кляуз и склок лучше, быстрее и справедливее его? Разве может он, даже на краткое мгновение, отнять свою руку от пульса Рима, перестать ощущать все явные и скрытые мысли, интриги и соблазны этого хитрого города? Нет, однажды придя к власти с помощью интриг, ты лучше прочих будешь знать, как легко это власть теряется, стоит лишь довериться кому-то больше, чем нужно, и расслабиться чуть дольше, чем следовало.
С первых же дней своего воцарения в Риме Альберих пытался сконцентрировать в своих руках все нити управления городом. Он фактически ликвидировал Сенат, посчитав его существование в прежнем виде ненужным и опасным для своей власти. В то же время сами звания сенаторов еще сохранялись за ним самим, Кресченцием и Теодорой. Это лишний раз подчеркивало характер новой власти, установившейся в Риме, по большому счету это была диктатура одной фамилии. Городское управление Рима осуществлялось теперь Альберихом через декархов римских округов, а чтобы среди декархов не оказалось посторонних лиц, принцепс Рима реформировал границы округов, сократив их количество с четырнадцати до тринадцати. Видимых причин, кроме вышеупомянутых, для подобных преобразований не было, зато теперь во главе каждого округа стояли люди полностью зависевшие от воли принцепса и во всем ему обязанные.
Таким образом, знаменитый Сенат, ненадолго реанимированный в начале этого века папой Бенедиктом Четвертым и Людовиком Слепым, вновь начал растворяться в тумане римских холмов. Зато усилилась роль декархов милиции, а также городских судей, отбор которых Альберих осуществил не менее ревностно. Кроме того, судебная система при Альберихе стала двухпалатной, то есть была приведена в соответствии с франкским судопроизводством, введенным Карлом Великим. Помимо судей из состава канцелярии принцепса, отвечавших за собственно судебный процесс, Альберихом был сформирован институт скабинов , куда вошли представители городской знати, что, по мысли принцепса, должно было стать для последних компенсацией за потерю значимости сенаторского титула. Надо сказать, что ответная благодарность со стороны римских фамилий была весьма кислой, многие наследники Пробов и Симмахов находили судейские обязанности для себя весьма обременительными и пускали в ход всю свою фантазию, чтобы от их исполнения увильнуть. Но до прямых возражений решениям принцепса ни у кого из бывших сенаторов мужества не хватило.
Однако в Риме оставалась еще одна сила, самая упорная, самая могучая, которую еще никому на свете не удавалось себе надолго подчинить. Сила, которая уже несколько веков составляла собой саму суть существования Рима, его силу и значение. Церковь!
Почти тысяча лет миновала в истории Римско-католической церкви к моменту описываемых событий и больше тысячи лет прошли с тех самых пор. Рим видел разных иерархов - некоторые из них стали гордостью Человечества, многие, безотносительно их нравственных принципов, были выдающимися личностями своего времени. Как применительно к любому чину и званию, посредственности здесь также находилось место, но нередки были случаи, когда персонаж с тиарой на голове представлялся, напротив, чрезмерно уникальным для надлежащего исполнения своей миссии. Тиаре за это время довелось опуститься и на голову женщины, и на голову двенадцатилетнего ребенка (догадайтесь, чьим потомком он был?), и даже на просоленную голову морского пирата .
Да, среди верховных иерархов было немало лиц, для этой роли абсолютно неподходящих, либо по причине несоответствия своей биографии нравственным критериям христианства, либо по причине отсутствия необходимых личностных качеств, способных вести за собой многомиллионную паству. Эти отцы принимали ключи Петра в результате каких-то невероятных изворотов истории или же по воле своих могущественных покровителей. Но даже на фоне таковых персона Иоанна Одиннадцатого в истории Церкви стоит особняком.
Удивительные сюрпризы все-таки иногда преподносит генетика, развитие потомства порой идет по каким-то своим замысловатым и неподдающейся логике извилинам. Ведь по всем параметрам характер Иоанна должен был представлять собой исключительно гремучую и ядовитую для окружающих смесь, соединив в себе гены великой Мароции Теофилакт и хитрющего лиса Сергия Третьего. Остается только предположить, что в яростной борьбе между собой хромосомы этих двух незаурядных личностей уничтожили друг друга. Минус на минус в итоге дал плюс, если, конечно, кто-то может увидеть в характере папы Иоанна какие-то положительные моменты.
Нет, папе, конечно, нельзя было отказать в мягкости и доброте, но достоинства эти были абсолютно бесполезными для всех и в первую очередь для него самого. Никто и никогда, занимая такое положение в мире, не позволял помыкать собой как несчастный Иоанн Теофилакт, по сути он был самой настоящей домашней болонкой в руках своего младшего брата. Но даже комнатной собачонке оставляют право на собственное пространство и иногда оставляют наедине с собой. Папа Иоанн не имел даже этого. В его покоях во время сна, трапезы и даже отправления естественных нужд всегда находились слуги, как минимум трое, ибо Альберих здраво рассудил, что на одного слугу целиком полагаться нельзя, двое всегда смогут договориться, а вот среди троих непременно найдется желающий выслужиться стукач. Папа, по негласному распоряжению Альбериха, не имел возможности встречаться с кем-либо с глазу на глаз. Даже во время исповеди возле папы, как в раннехристианские времена, присутствовала на небольшом расстоянии стража, а грехи самого понтифика выслушивал исключительно отец Лев, священник церкви Святого Сикста. Прошлым летом Лев долго отсутствовал, исполняя поручение Альбериха в германских землях, но даже ради такого случая жестокий принцепс не сделал для своего брата исключение и последний несколько месяцев копил грехи без всякой надежды на заступничество и прощение.
Не будет удивительным сказать, что фактический арест папы римского его брат на людях объяснял заботой о жизни и здоровье преемника Святого Петра, напоминая всем сомневающимся о судьбах нескольких предшественников Иоанна. Доводы были слишком убедительны, чтобы не поверить в искренность Альбериха, если бы не одно «но». Вещая о своем беспокойстве за состояние здоровья понтифика, Альберих одновременно поощрял Иоанна в его единственной свободе и единственном грехе, которому тот отдавался со всем нерастраченным азартом и энергией. Папа Иоанн предавался греху чревоугодия столь самозабвенно, регулярно и с такой страстью, что рано или поздно даже очень здоровый человек надорвался бы. К своим двадцати пяти годам понтифик помимо обильных размеров уже приобрел одышку, сердечную аритмию и даже подагру.
Можно было только посочувствовать слугам носившим паланкин понтифика в эти рождественские дни. А ведь Иоанн непременно должен был побывать во всех титульных церквях Рима и благословить тысячи горожан и гостей города, прибывавших на торжественные службы. Ко всему прочему, должно было также найтись время для приветствия важных делегаций из других городов и стран. Вот и сегодня слуги весь день попеременно меняли друг друга, новая смена со стоном опускала на свои плечи носилки, тогда как временно освободившиеся занимались растиранием заслуженных за день кровоподтеков. Папские же носилки всю первую половину дня колесили по Трастевере, а к вечеру вернулись в Город Льва для приема гостей из франкских и фризских земель.
Гостей братья Теофилакты принимали вместе. Папа произносил выученное наизусть короткое приветственное слово, после чего послы или глашатаи переходили к сути дела. В делах светских папа Иоанн, как правило, участия не принимал, молча и с долей восхищения поглядывая на своего брата, ловко расправлявшегося с очередным гостем, давая ход его прошению или, напротив, разоблачая корыстные замыслы.
