Ему еще удалось передать посредством тех же венгров «пламенный привет» предателю его бургундских интересов Эдмунду Руэргскому, на чьих землях потомки Аттилы собрали богатый урожай. Но очень скоро удача отвернулась от Гуго, и, как оказалось, отвернулась навсегда.
Для начала венгры сполна отплатили королю за обман при денежных расчетах и спалили несколько городов Ломбардии. Затем Гуго, недовольный строптивостью престарелого миланского епископа Ардериха, а если называть вещи своими именами, то запаздыванием последнего в его путешествии на тот свет, вознамерился сделать епископом одного из своих многочисленных бастардов. Однако Милан уже в те годы был Миланом, и ничего, кроме бессмысленного пролития невинной крови, из затеи короля не вышло. За смерть девяноста миланцев Гуго вынужден был расплатиться с местной церковью уступкой аббатства Нонантолы и пожертвованием золотой капеллы с крестом .
Роковой ошибкой короля, вероятно, следует считать его решение о разделе феода своего давнего врага Беренгария Иврейского на три отдельные марки — Турина, Монферрато и Луни. Беренгарий к тому моменту уже два года прятался за пазухой у Оттона, весь доход Ивреи и так направлялся в королевскую столицу, но Гуго посчитал необходимым дать создавшемуся положению надлежащее юридическое оформление. Управление в новых марках, естественно, получило ближайшее окружение Гуго, в частности, оказавший ему немалые услуги в Бургундии Ардуин Глабер. Однако своими действиями Гуго дал Беренгарию повод наглядно доказать Оттону Саксонскому, что все угрозы итальянского короля в отношении маркиза Иврейского были отнюдь не мнимыми. Оттон дал согласие Беренгарию договориться с Германом Швабским, еще одним старым «приятелем» Гуго, о направлении швабской дружины за Альпы.
Поначалу Гуго с иронией отнесся к вести о готовности Беренгария Иврейского отстаивать свои права с оружием в руках. Однако шутки были быстро отложены в сторону, когда стало известно о том, что руку Беренгария принял Мило Веронский. Разумеется, Гуго воспринял эту новость как вторичную измену со стороны веронца, хотя в данном случае можно вспомнить, какие теплые чувства и какую верность граф Мило в былые годы проявлял к деду Беренгария, своему покойному господину и последнему императору Каролингу. В то же время для следующего человека, предавшего Гуго, оправдания придумать было уже невозможно.
Сам Альберих не удержался от злорадства, когда услышал об этой истории. Что говорить о других «друзьях» короля, ведь предал Гуго и открыто выступил на стороне Беренгария не кто иной, как Манассия, королевский племянник и епископ Вероны, Мантуи, Тренто и Арля. Волею судеб епископ оказался в те дни в Веронской епархии. Скорее на беду, чем на счастье. Граф Мило, уже приняв для себя судьбоносное решение, потолковал со святым отцом по душам, и характер этой беседы, видимо, был таков, что стезя Иуды для его преподобия стала прельстительней стези мучеников за идеалы.
После такого удара Гуго оказался в нокауте. Его свита разбежалась в считаные дни, маркиз Тосканы, бастард Умберто, отличавшийся умом и сообразительностью, предпочел отгородиться от всем надоевшего папаши за стенами Лукки. Подле короля остались только его сын Лотарь с очаровательной женой Аделаидой, ставшей единственным ценным трофеем Гуго из его последнего вояжа в Бургундию. Король недолго терзался по поводу расставания с Железной короной лангобардов. Стоически улыбаясь и глядя с высоты павийских стен на приближающиеся колонны вражеского войска, в котором львиную долю занимали его недавние прихлебатели, он принял решение совершенно выйти из игры.
Далее он сделал то, на что никогда не решился бы на пике своего могущества. Он в одиночку, без оружия и без единого слуги, вышел за пределы крепостных стен и с поклоном обратился к ухмыляющемуся Беренгарию, даже не подумавшему спешиться навстречу королю.
Альберих, против желания, восхитился тогда поступком короля. Сейчас же он понимал и ценил последнюю волю Гуго, как, наверное, никто в здешнем мире. Сегодня принцепс Рима постарается сделать то же самое. Ведь, покидая белый свет, человек прежде всего хочет удостовериться в том, что его жизнь имела пусть малый, но смысл, а его деяния не остановятся с его смертью и будут продолжены и развиты.
В тот день короля Гуго не стало, но сам Гуго Арльский еще продолжал жить и бороться. Падая на колени перед лютым врагом, он заявил о своем отречении, но попросил всех учесть права своего сына Лотаря, коронованного еще двенадцать лет назад. Гуго не сдержал бурных слез, когда услышал, что просьба его будет удовлетворена. Да что там Гуго, все войско умилилось великодушию Беренгария. Знать бы наперед, какой актер погиб в маркизе Ивреи!
На следующий день Гуго повторил клятву отречения в базилике Петра в Золотом Небе, а собравшаяся знать провозгласила королем Лотаря. Графом дворца, или по-саксонски пфальцграфом, а также советником или, на бургундский манер, сенешалем при молодом короле стал Беренгарий Иврейский. Гуго же был отпущен домой в Арль, его единственным жгучим желанием перед отъездом было увидеться с племянником. Однако епископ отчего-то не проявил встречного рвения, и король, растерявший за жизнь кучу корон, в итоге отбыл в Арль, где и скончался спустя пару лет, в теплой постели, но забытый и покинутый всеми.
Последовавшие за этим события дали принцепсу Рима еще один наглядный урок, который тот постарался усвоить. Как сделать так, чтобы, даже передав своему отпрыску всю полноту власти, подстраховаться на случай неразумных действий последнего или ослабить козни врагов, которые непременно попробуют воспользоваться неопытностью наследника? Советник, при нем обязательно должен быть советник, сенешаль или пфальцграф — это уже дело десятое, называйте как хотите! Причем только из числа твоих нынешних соратников, проверенных огнем, водой и медными трубами, последними особенно. Хвала Творцу, он есть у нас! Горе Лотарю, что у него такового не оказалось.
Бедняга Лотарь пережил отца всего на пять лет. Он стал свидетелем того, как родственники покойного папаши и его слуги начали хищно выхватывать изо рта друг у друга куски, ошметки и крошки от всего того, что еще недавно называлось Лангобардским королевством. Процесс привычный, но от этого не становится менее подлым. Одним из первых вразнос пошел его двоюродный брат Манассия, устроивший грандиозный скандал в Вероне, где граф Мило сначала вернул митру епископа с головы Манассии опальному Ратхерию, а потом, в минуту раздражения от не в меру языкастого Ратхерия, передал священный епископский атрибут своему тезке и кузену Мило. Но еще более масштабные действия Манассия развернул в Милане, где в 948 году скончался-таки епископ Ардерих. Беренгарий с Лотарем были не против успокоить неистового падре саном архиепископа, однако вздорный Милан вновь встал на дыбы и избрал себе главой церкви отца Адельмана . Выбор вышел не ахти какой, Адельман оказался совершенно не готовым к роли пастора быстро усиливающегося города и спустя пять лет сам стыдливо попросил Рим об отставке. Манассия уже стервятником кружил над престолом Святого Амвросия, а его напор был столь отвратителен, что Альберих испытал особенное удовольствие, когда Милан охотно согласился на кандидатуру, предложенную папой, а точнее, самим Альберихом. Епископом стал Вальперто ди Медичи , а Манассия оказался перед необходимостью покинуть Италию, так как к тому моменту он уже лишился своей последней епархии в Тренто.
С воцарением Лотаря Святой престол на недолгое время вернул себе земли Равенны и Пентаполиса, которые двенадцать лет находились под властью Гуго. Таковым было одно из условий, предъявленных Гуго Беренгарием. В итоге в Рим обильно потекли рентные доходы, заметно оживилась торговля, возросла качеством и количеством римская милиция, а многие городские дома и церкви получили возможность обновить свое убранство. Надо отметить, что Римская Церковь тут же попробовала заявить свои монопольные права на доходы с равеннских земель, но была пристыжена принцепсом за непомерную жадность и забывчивость, ибо все последние годы получала от города дотации. За первой атакой со стороны Города Льва вскоре последовала вторая. Предшественник нынешнего понтифика, папа Марин, заикнулся о необходимости взыскать с возвращенцев долги за весь период их отсутствия, однако мудрый принцепс на корню пресек эту глупость, грозившую поднять Равенну и Пентаполис на мятеж, ведь все эти годы города Пентаполиса исправно платили ренту, пусть не Риму, но королю. Шесть следующих лет Рим наслаждался давно забытыми сытыми днями и на какое-то время оставил ностальгию по временам Мароции. Альберих из «сына Маруччи» в устах вечно недовольных римлян наконец превратился в «достославного принцепса и правителя города». Альберих в ответ вовремя подлил масла в зардевшиеся угли народной любви и снизил пошлины для въезжающих в город и негоциантов, а также для римских школ. Увы, но период взаимной приязни оказался не слишком долгим.
В отличие от своего отца Гуго, с легкостью и грацией марала перемахивавшего через альпийские хребты и объездившего всю Северную Италию, король Лотарь оказался домоседом и почти не покидал пределов Павии. Большие полномочия были предоставлены Беренгарию Иврейскому, и тот все это время потратил на низложение с ключевых постов, санов и тронов креатур прежнего короля. Самым громким успехом дипломатии Беренгария стал добровольный отказ Умберто от Сполетского герцогства. Хитрый и умный бастард, по всей видимости, понимал, что на двух стульях ему сидеть никто не даст, и без сожаления расстался со Сполето в пользу полюбившейся ему богатой Тосканы. Беренгарий в этой теме тоже проявил определенную гибкость, и герцогом Сполето стал тесть Умберто, болонский граф Бонифаций, герой славной и давней битвы при Фьоренцуоле. Но даже с успехом провернув всю эту масштабную операцию, сам Беренгарий по-прежнему оставался маркизом маленькой Ивреи, и его самолюбие не могло не кровоточить.
В середине ноября 950 года, поддавшись уговорам своего советника, король Лотарь решился на визит в Турин. Его супруга, златокудрая королева Аделаида, перед лицом суетных искушений оказалась более стойкой и ехать отказалась наотрез, одно присутствие маркиза Ивреи отчего-то вселяло в ее душу смятение и страх. К тому же в Турине намечались в честь короля масштабные пиры и грандиозные охоты, а Аделаида не была поклонницей ни одного из этих мероприятий, ей претило как убийство животных, так и превращение людей в них ближе к полуночи. Король кое-как пытался оправдать ее отсутствие перед Беренгарием и был несказанно рад тому, что маркиз Ивреи ни капельки не обиделся.
— Зато никто не помешает нам вновь повеселиться так, как это было аж двенадцать лет назад, — ответил Беренгарий, намекая на время, когда Лотарь находился у него в качестве почетного заложника.
Пир, устроенный Беренгарием 22 ноября, оказался на славу. А вот охоту, назначенную на следующий день, пришлось отменить. Все попытки королевских слуг разбудить своего господина оказались тщетны. Двадцатичетырехлетний монарх, накануне нисколечко не жаловавшийся на здоровье, скончался во сне.
Не надо было быть оракулом, чтобы угадать, какие именно слухи зашелестели по всей Италии и в германских землях. Первой обвинение в отравлении бросила, естественно, Аделаида, вслед за ней забеспокоились в Риме и в Магдебурге, по мнению последних Беренгарий явно нарушил баланс сил, и возникла угроза срыва прежних договоренностей. Альберих же, глядя на все это, лишь язвительно усмехался. Королю Оттону никто и никогда не отказывал в уме и наблюдательности, а стало быть, за то немалое время, что Беренгарий провел у него в гостях, скрываясь от гнева Гуго, саксонец мог составить исчерпывающее представление о маркизе Ивреи. Скорее всего, рассуждал принцепс, Оттон сознательно сделал ставку на Беренгария, понимая, что рано или поздно шакалья натура последнего обязательно даст себя знать и предоставит повод вмешаться. Но король Оттон оказался еще и терпеливым, он подождал, пока Беренгарий еще раз выкажет звериный оскал.
12 декабря 950 года короля Лотаря похоронили в Милане, на территории монастыря Святого Амвросия, а уже через три дня в Павии, в церкви Святого Михаила, состоялась коронация Беренгария Иврейского Железной короной лангобардов. Вместе с ним был коронован его старший сын, четырнадцатилетний Адальберт. Во время коронации Беренгарий в речах своих то и дело обращался к имени деда, последнего Каролинга, будучи уверенным, что тот сейчас гордится им. Не поручимся за деда, ибо тот в течение жизни своей придерживался несколько иных принципов, но самодовольной гордостью в тот день светились лица всех баронов Ивреи, а одной из главных звезд торжества являлась новоиспеченная королева Вилла. В то же время на всех процессиях отсутствовала Аделаида, Беренгарий поостерегся выводить ее в свет, поскольку их первая встреча после смерти мужа вылилась в сплошной поток обвинений и проклятий юной вдовы, по истечении которых Аделаида упала в обморок. С тех пор вдовая королева находилась фактически под арестом, который окончательно оформился в апреле следующего года. К этому моменту Беренгарию пришла в голову идея женить на Аделаиде своего Адальберта и тем самым заткнуть недовольные рты по обе стороны Альп. Однако красавица-вдова и слышать ничего не хотела о браке с сыном убийцы ее мужа, а потому, как в банальном средневековом романе, была заключена в башню на живописном озере Гарда. Ее освободитель явился к ней не в образе прекрасного рыцаря в латах и с мечом в руках, но в образе смиренного капеллана, и мы уже знаем, как им чудом удалось спастись от погони. Мессер Аццо, граф Каноссы, приютил прелестную беглянку и надоумил ее написать письмо о помощи могущественному саксонскому королю.
Альберих, узнав об этой переписке, предполагал, что Оттон вполне может выслать своего рода карательный отряд весной следующего года для усмирения зарвавшегося вассала. Однако ни он, ни кто-либо другой в Италии, включая самого Беренгария, не ожидал, что Оттон явится лично. Приход грозного короля, да еще и окруженного цветом своей знати и многочисленным войском, произвел контузящий эффект по всей Италии. Каждый правитель, не исключая самого Альбериха, мобилизовал свои дружины и молил Господа отвести от их земель глаза непрошеного гостя. Страх бежал впереди Оттона. Этот страх парализовал волю и смелость короля Беренгария. Не принимая боя, тот укрылся от возмездия в неприступном замке Сан-Леон . А Оттон и не искал с ним встречи. Степенной поступью царя зверей, с высоко поднятой головой и не обращая внимания на скулящих по углам испуганных шакалов, он вошел в Павию, где его уже поджидал один из главных трофеев всей его жизни. 9 октября 951 года в той же церкви Святого Михаила, где менее года тому назад короновался Беренгарий, повелитель саксов Оттон Первый, сын Генриха Птицелова и Матильды Вестфальской, обвенчался с Аделаидой, дочерью Рудольфа Бургундского и Берты Швабской.
Из Павии Оттон направил два примечательных письма, весьма разных по тону и содержанию. Первое предназначалось Беренгарию, в нем ледяным тоном вассалу саксонского короля предписывалось явиться следующим летом в Аугсбург, где господин объявит ему свою волю.
Для начала венгры сполна отплатили королю за обман при денежных расчетах и спалили несколько городов Ломбардии. Затем Гуго, недовольный строптивостью престарелого миланского епископа Ардериха, а если называть вещи своими именами, то запаздыванием последнего в его путешествии на тот свет, вознамерился сделать епископом одного из своих многочисленных бастардов. Однако Милан уже в те годы был Миланом, и ничего, кроме бессмысленного пролития невинной крови, из затеи короля не вышло. За смерть девяноста миланцев Гуго вынужден был расплатиться с местной церковью уступкой аббатства Нонантолы и пожертвованием золотой капеллы с крестом .
Роковой ошибкой короля, вероятно, следует считать его решение о разделе феода своего давнего врага Беренгария Иврейского на три отдельные марки — Турина, Монферрато и Луни. Беренгарий к тому моменту уже два года прятался за пазухой у Оттона, весь доход Ивреи и так направлялся в королевскую столицу, но Гуго посчитал необходимым дать создавшемуся положению надлежащее юридическое оформление. Управление в новых марках, естественно, получило ближайшее окружение Гуго, в частности, оказавший ему немалые услуги в Бургундии Ардуин Глабер. Однако своими действиями Гуго дал Беренгарию повод наглядно доказать Оттону Саксонскому, что все угрозы итальянского короля в отношении маркиза Иврейского были отнюдь не мнимыми. Оттон дал согласие Беренгарию договориться с Германом Швабским, еще одним старым «приятелем» Гуго, о направлении швабской дружины за Альпы.
Поначалу Гуго с иронией отнесся к вести о готовности Беренгария Иврейского отстаивать свои права с оружием в руках. Однако шутки были быстро отложены в сторону, когда стало известно о том, что руку Беренгария принял Мило Веронский. Разумеется, Гуго воспринял эту новость как вторичную измену со стороны веронца, хотя в данном случае можно вспомнить, какие теплые чувства и какую верность граф Мило в былые годы проявлял к деду Беренгария, своему покойному господину и последнему императору Каролингу. В то же время для следующего человека, предавшего Гуго, оправдания придумать было уже невозможно.
Сам Альберих не удержался от злорадства, когда услышал об этой истории. Что говорить о других «друзьях» короля, ведь предал Гуго и открыто выступил на стороне Беренгария не кто иной, как Манассия, королевский племянник и епископ Вероны, Мантуи, Тренто и Арля. Волею судеб епископ оказался в те дни в Веронской епархии. Скорее на беду, чем на счастье. Граф Мило, уже приняв для себя судьбоносное решение, потолковал со святым отцом по душам, и характер этой беседы, видимо, был таков, что стезя Иуды для его преподобия стала прельстительней стези мучеников за идеалы.
После такого удара Гуго оказался в нокауте. Его свита разбежалась в считаные дни, маркиз Тосканы, бастард Умберто, отличавшийся умом и сообразительностью, предпочел отгородиться от всем надоевшего папаши за стенами Лукки. Подле короля остались только его сын Лотарь с очаровательной женой Аделаидой, ставшей единственным ценным трофеем Гуго из его последнего вояжа в Бургундию. Король недолго терзался по поводу расставания с Железной короной лангобардов. Стоически улыбаясь и глядя с высоты павийских стен на приближающиеся колонны вражеского войска, в котором львиную долю занимали его недавние прихлебатели, он принял решение совершенно выйти из игры.
Далее он сделал то, на что никогда не решился бы на пике своего могущества. Он в одиночку, без оружия и без единого слуги, вышел за пределы крепостных стен и с поклоном обратился к ухмыляющемуся Беренгарию, даже не подумавшему спешиться навстречу королю.
Альберих, против желания, восхитился тогда поступком короля. Сейчас же он понимал и ценил последнюю волю Гуго, как, наверное, никто в здешнем мире. Сегодня принцепс Рима постарается сделать то же самое. Ведь, покидая белый свет, человек прежде всего хочет удостовериться в том, что его жизнь имела пусть малый, но смысл, а его деяния не остановятся с его смертью и будут продолжены и развиты.
В тот день короля Гуго не стало, но сам Гуго Арльский еще продолжал жить и бороться. Падая на колени перед лютым врагом, он заявил о своем отречении, но попросил всех учесть права своего сына Лотаря, коронованного еще двенадцать лет назад. Гуго не сдержал бурных слез, когда услышал, что просьба его будет удовлетворена. Да что там Гуго, все войско умилилось великодушию Беренгария. Знать бы наперед, какой актер погиб в маркизе Ивреи!
На следующий день Гуго повторил клятву отречения в базилике Петра в Золотом Небе, а собравшаяся знать провозгласила королем Лотаря. Графом дворца, или по-саксонски пфальцграфом, а также советником или, на бургундский манер, сенешалем при молодом короле стал Беренгарий Иврейский. Гуго же был отпущен домой в Арль, его единственным жгучим желанием перед отъездом было увидеться с племянником. Однако епископ отчего-то не проявил встречного рвения, и король, растерявший за жизнь кучу корон, в итоге отбыл в Арль, где и скончался спустя пару лет, в теплой постели, но забытый и покинутый всеми.
Последовавшие за этим события дали принцепсу Рима еще один наглядный урок, который тот постарался усвоить. Как сделать так, чтобы, даже передав своему отпрыску всю полноту власти, подстраховаться на случай неразумных действий последнего или ослабить козни врагов, которые непременно попробуют воспользоваться неопытностью наследника? Советник, при нем обязательно должен быть советник, сенешаль или пфальцграф — это уже дело десятое, называйте как хотите! Причем только из числа твоих нынешних соратников, проверенных огнем, водой и медными трубами, последними особенно. Хвала Творцу, он есть у нас! Горе Лотарю, что у него такового не оказалось.
Бедняга Лотарь пережил отца всего на пять лет. Он стал свидетелем того, как родственники покойного папаши и его слуги начали хищно выхватывать изо рта друг у друга куски, ошметки и крошки от всего того, что еще недавно называлось Лангобардским королевством. Процесс привычный, но от этого не становится менее подлым. Одним из первых вразнос пошел его двоюродный брат Манассия, устроивший грандиозный скандал в Вероне, где граф Мило сначала вернул митру епископа с головы Манассии опальному Ратхерию, а потом, в минуту раздражения от не в меру языкастого Ратхерия, передал священный епископский атрибут своему тезке и кузену Мило. Но еще более масштабные действия Манассия развернул в Милане, где в 948 году скончался-таки епископ Ардерих. Беренгарий с Лотарем были не против успокоить неистового падре саном архиепископа, однако вздорный Милан вновь встал на дыбы и избрал себе главой церкви отца Адельмана . Выбор вышел не ахти какой, Адельман оказался совершенно не готовым к роли пастора быстро усиливающегося города и спустя пять лет сам стыдливо попросил Рим об отставке. Манассия уже стервятником кружил над престолом Святого Амвросия, а его напор был столь отвратителен, что Альберих испытал особенное удовольствие, когда Милан охотно согласился на кандидатуру, предложенную папой, а точнее, самим Альберихом. Епископом стал Вальперто ди Медичи , а Манассия оказался перед необходимостью покинуть Италию, так как к тому моменту он уже лишился своей последней епархии в Тренто.
С воцарением Лотаря Святой престол на недолгое время вернул себе земли Равенны и Пентаполиса, которые двенадцать лет находились под властью Гуго. Таковым было одно из условий, предъявленных Гуго Беренгарием. В итоге в Рим обильно потекли рентные доходы, заметно оживилась торговля, возросла качеством и количеством римская милиция, а многие городские дома и церкви получили возможность обновить свое убранство. Надо отметить, что Римская Церковь тут же попробовала заявить свои монопольные права на доходы с равеннских земель, но была пристыжена принцепсом за непомерную жадность и забывчивость, ибо все последние годы получала от города дотации. За первой атакой со стороны Города Льва вскоре последовала вторая. Предшественник нынешнего понтифика, папа Марин, заикнулся о необходимости взыскать с возвращенцев долги за весь период их отсутствия, однако мудрый принцепс на корню пресек эту глупость, грозившую поднять Равенну и Пентаполис на мятеж, ведь все эти годы города Пентаполиса исправно платили ренту, пусть не Риму, но королю. Шесть следующих лет Рим наслаждался давно забытыми сытыми днями и на какое-то время оставил ностальгию по временам Мароции. Альберих из «сына Маруччи» в устах вечно недовольных римлян наконец превратился в «достославного принцепса и правителя города». Альберих в ответ вовремя подлил масла в зардевшиеся угли народной любви и снизил пошлины для въезжающих в город и негоциантов, а также для римских школ. Увы, но период взаимной приязни оказался не слишком долгим.
В отличие от своего отца Гуго, с легкостью и грацией марала перемахивавшего через альпийские хребты и объездившего всю Северную Италию, король Лотарь оказался домоседом и почти не покидал пределов Павии. Большие полномочия были предоставлены Беренгарию Иврейскому, и тот все это время потратил на низложение с ключевых постов, санов и тронов креатур прежнего короля. Самым громким успехом дипломатии Беренгария стал добровольный отказ Умберто от Сполетского герцогства. Хитрый и умный бастард, по всей видимости, понимал, что на двух стульях ему сидеть никто не даст, и без сожаления расстался со Сполето в пользу полюбившейся ему богатой Тосканы. Беренгарий в этой теме тоже проявил определенную гибкость, и герцогом Сполето стал тесть Умберто, болонский граф Бонифаций, герой славной и давней битвы при Фьоренцуоле. Но даже с успехом провернув всю эту масштабную операцию, сам Беренгарий по-прежнему оставался маркизом маленькой Ивреи, и его самолюбие не могло не кровоточить.
В середине ноября 950 года, поддавшись уговорам своего советника, король Лотарь решился на визит в Турин. Его супруга, златокудрая королева Аделаида, перед лицом суетных искушений оказалась более стойкой и ехать отказалась наотрез, одно присутствие маркиза Ивреи отчего-то вселяло в ее душу смятение и страх. К тому же в Турине намечались в честь короля масштабные пиры и грандиозные охоты, а Аделаида не была поклонницей ни одного из этих мероприятий, ей претило как убийство животных, так и превращение людей в них ближе к полуночи. Король кое-как пытался оправдать ее отсутствие перед Беренгарием и был несказанно рад тому, что маркиз Ивреи ни капельки не обиделся.
— Зато никто не помешает нам вновь повеселиться так, как это было аж двенадцать лет назад, — ответил Беренгарий, намекая на время, когда Лотарь находился у него в качестве почетного заложника.
Пир, устроенный Беренгарием 22 ноября, оказался на славу. А вот охоту, назначенную на следующий день, пришлось отменить. Все попытки королевских слуг разбудить своего господина оказались тщетны. Двадцатичетырехлетний монарх, накануне нисколечко не жаловавшийся на здоровье, скончался во сне.
Не надо было быть оракулом, чтобы угадать, какие именно слухи зашелестели по всей Италии и в германских землях. Первой обвинение в отравлении бросила, естественно, Аделаида, вслед за ней забеспокоились в Риме и в Магдебурге, по мнению последних Беренгарий явно нарушил баланс сил, и возникла угроза срыва прежних договоренностей. Альберих же, глядя на все это, лишь язвительно усмехался. Королю Оттону никто и никогда не отказывал в уме и наблюдательности, а стало быть, за то немалое время, что Беренгарий провел у него в гостях, скрываясь от гнева Гуго, саксонец мог составить исчерпывающее представление о маркизе Ивреи. Скорее всего, рассуждал принцепс, Оттон сознательно сделал ставку на Беренгария, понимая, что рано или поздно шакалья натура последнего обязательно даст себя знать и предоставит повод вмешаться. Но король Оттон оказался еще и терпеливым, он подождал, пока Беренгарий еще раз выкажет звериный оскал.
12 декабря 950 года короля Лотаря похоронили в Милане, на территории монастыря Святого Амвросия, а уже через три дня в Павии, в церкви Святого Михаила, состоялась коронация Беренгария Иврейского Железной короной лангобардов. Вместе с ним был коронован его старший сын, четырнадцатилетний Адальберт. Во время коронации Беренгарий в речах своих то и дело обращался к имени деда, последнего Каролинга, будучи уверенным, что тот сейчас гордится им. Не поручимся за деда, ибо тот в течение жизни своей придерживался несколько иных принципов, но самодовольной гордостью в тот день светились лица всех баронов Ивреи, а одной из главных звезд торжества являлась новоиспеченная королева Вилла. В то же время на всех процессиях отсутствовала Аделаида, Беренгарий поостерегся выводить ее в свет, поскольку их первая встреча после смерти мужа вылилась в сплошной поток обвинений и проклятий юной вдовы, по истечении которых Аделаида упала в обморок. С тех пор вдовая королева находилась фактически под арестом, который окончательно оформился в апреле следующего года. К этому моменту Беренгарию пришла в голову идея женить на Аделаиде своего Адальберта и тем самым заткнуть недовольные рты по обе стороны Альп. Однако красавица-вдова и слышать ничего не хотела о браке с сыном убийцы ее мужа, а потому, как в банальном средневековом романе, была заключена в башню на живописном озере Гарда. Ее освободитель явился к ней не в образе прекрасного рыцаря в латах и с мечом в руках, но в образе смиренного капеллана, и мы уже знаем, как им чудом удалось спастись от погони. Мессер Аццо, граф Каноссы, приютил прелестную беглянку и надоумил ее написать письмо о помощи могущественному саксонскому королю.
Альберих, узнав об этой переписке, предполагал, что Оттон вполне может выслать своего рода карательный отряд весной следующего года для усмирения зарвавшегося вассала. Однако ни он, ни кто-либо другой в Италии, включая самого Беренгария, не ожидал, что Оттон явится лично. Приход грозного короля, да еще и окруженного цветом своей знати и многочисленным войском, произвел контузящий эффект по всей Италии. Каждый правитель, не исключая самого Альбериха, мобилизовал свои дружины и молил Господа отвести от их земель глаза непрошеного гостя. Страх бежал впереди Оттона. Этот страх парализовал волю и смелость короля Беренгария. Не принимая боя, тот укрылся от возмездия в неприступном замке Сан-Леон . А Оттон и не искал с ним встречи. Степенной поступью царя зверей, с высоко поднятой головой и не обращая внимания на скулящих по углам испуганных шакалов, он вошел в Павию, где его уже поджидал один из главных трофеев всей его жизни. 9 октября 951 года в той же церкви Святого Михаила, где менее года тому назад короновался Беренгарий, повелитель саксов Оттон Первый, сын Генриха Птицелова и Матильды Вестфальской, обвенчался с Аделаидой, дочерью Рудольфа Бургундского и Берты Швабской.
Из Павии Оттон направил два примечательных письма, весьма разных по тону и содержанию. Первое предназначалось Беренгарию, в нем ледяным тоном вассалу саксонского короля предписывалось явиться следующим летом в Аугсбург, где господин объявит ему свою волю.
