Хотелось бы на это надеяться, но в любом случае прелестная фигурка этой женщины с сего дня навсегда исчезает с шахматной доски европейских королевств. Её судьба была предопределена с момента приезда Гуго в монастырь, а решение оставить признание у себя на руках только укоротило Ирменгарде дни, ибо у короля на тот момент не было в мыслях устранять её. Была ли она столь наивна, подписывая лжесвидетельство против своей матери? Или она сознательно пошла на риск и уступила своему брату-подлецу, прекрасно понимая, что тот из себя представляет, но не видя иного способа изменить свою попавшую в паутину обстоятельств судьбу? В любом случае её счастье, что она так и не узнала, кому ещё, не считая короля, в этот день она оказала труднопереоценимую услугу.
Доставленный Мароции локон Ирменгарды не вызвал в душе сенатриссы ни одной искры злорадства. Задумчиво глядела она на эти несколько светлых волосков, в то время как гонец Беренгария изощрялся в красочном описании падения её вечной соперницы. «Вот и всё, что осталось от тебя, моя дорогая», — с налётом философской печали подумала Мароция и развеяла локон по ветру. Развязный же гонец к концу своего монолога вызвал у Мароции приступ раздражения. Если бы не Беренгарий, с которым надлежало дружить, этот мерзавец ещё до заката солнца изучал бы содержимое дна Тибра; вместо этого слугу пришлось отпустить со словами благодарности и несколькими солидами награды.
Но это было много позднее, а уже на следующий день после сделки Сансона с Беренгарием король Гуго с широченной улыбкой приветствовал своего верного графа дворца, который с почтительным поклоном передал ему шкатулку сестры. Гуго ещё раз, для верности, пробежал глазами манускрипт, обернулся на стоявшего позади него графа Бозона и торжествующей гримасой дал понять своему брату о полном успехе их предприятия. Граф Бозон придвинулся к королю:
— Ваше высочество, брат мой, вот это триумф! Всем триумфам триумф. Осмелюсь только спросить, учли ли вы и мои скромные пожелания?
Гуго с улыбкой оглядел брата и потрепал того по плечу.
— Брат мой, вы отчего-то плохого мнения о своём короле. Приёмными бастардами Ирменгарда объявила всех детей нашей матери от её второго брака. Включая и вашего друга Ламберта.
— Могущественного короля христиан Лангобардии, Бургундии и Прованса, милосерднейшего владыку живота моего, моей семьи, моих слуг и моего имущества приветствую и преклоняю колено в знак своей верности и покорности, как по закону это должен делать добросовестный вассал!
Перед королём Гуго предстал его римский апокрисиарий, граф Эверард, прибывший сегодня утром в Павию и получивший разрешение на аудиенцию лишь незадолго до вечерней мессы. Гуго принял своего посла в числе прочих дожидавшихся аналогичной милости от короля и много позже после того, как побеседовал с послами кесаря и франкского короля Рауля. Греческий комит Захарий, с горделивым огнём в глазах, цветастым слогом поведал королю об успешном походе анфипата Куркуаса в Армению. Франкский рыцарь также не ударил в грязь лицом и сообщил, что его сюзерен вновь пленил своего незадачливого конкурента в борьбе за трон, Карла Простоватого, и заточил последнего в замок Перонн. Таким образом, графу Эверарду не повезло с самого начала, бравурные доклады иностранных послов о воинских успехах их повелителей успели изрядно подпортить королю настроение. Король сполз в своём кресле вниз, выпятив живот, и, хмуря брови, барабанил пальцами по подлокотнику, пока граф Эверард рассыпался в предписываемых этикетом комплиментах.
— Мы рады приветствовать нашего верного слугу, благородного мессера Эверарда, рады видеть вас в добром здравии, однако недоумеваем о причине вашего появления здесь и оставления вашей службы в Риме без нашего на то дозволения.
Если бы отец Гвидолин, прятавшийся на хорах королевского дворца, в те времена мог бы делать ставки на успех своего предприятия, он пожалел бы сейчас расстаться даже с одним денарием. Однако видимый гнев короля нисколечко не тронул графа Эверарда, тот выпрямился и глядел в глаза Гуго дерзко и непочтительно.
— Моё своеволие объясняется тем, что до меня дошли слухи о появлении при вашем дворе графа Вальперта, о том, что сей достойнейший муж был ранен, и я посчитал своим долгом оказаться сей же час подле него.
— Ваш первейший долг, согласно совершённому вами гоминиуму, служить своему сюзерену. Вам была оказана честь быть королевским апокрисиарием при дворе Его Святейшества, вы же отнеслись к нашему благоволению к вам крайне непочтительно.
— Я готов понести наказание, мой господин. Прошу только о встрече с мессером Вальпертом. Что касается моего долга, то со мной для вашего высочества несколько писем от Его Святейшества и от почтенных римских сенаторов.
— Откуда такая забота о мессере Вальперте? — Король изобразил на своём лице простодушное изумление. — Разве он родственник вам?
— Я молил Господа о такой чести и молю до сих пор. Граф Вальперт — отец девицы Розы, которая должна была стать моей женой.
— А, это та бедняжка, которая пропала из Новалезского монастыря? — Лицо короля перешло из состояния удивления в состояние, близкое к сострадальческому.
— Да, это та, следы которой затерялись по дороге в Павию, — снова сдерзил Эверард. Отец Гвидолин чуть ли не рвал на своей голове последние волосы, видя такую горячность.
«Ну, погоди, мой милый, ответишь ты у меня за каждое своё теперешнее слово!» — Король заставил себя сохранить на лице маску сострадания и даже тяжело вздохнул.
— Желаю успеха вашим поискам, мессер Эверард. Графа Вальперта вы без труда отыщете среди моих гостей сегодня вечером. Ваше горе мне слишком известно, чтобы я мог безучастно относиться к вам. А посему ваше своеволие вам прощается. Оставайтесь в Павии, буду рад видеть вас подле себя в ближайшие три дня. Однако, на четвёртый день прошу вас вернуться в Рим и продолжить выполнение возложенной на вас миссии.
— Благодарю вас, мой господин. Примите же сейчас послания из Рима.
Слуга Эверарда принёс своему господину небольшой сундучок. Эверард открыл его и достал несколько свитков.
— Письма Его Святейшества папы Стефана, — со значением произнёс Эверард, однако, к его удивлению, король небрежно отложил эти свитки в сторону и махнул ему рукой.
— Далее, — приказал король.
— Письма пресвитеров кардинальских церквей. — Взмах королевской руки, и эти свитки постигла та же участь.
— Далее.
— Письма римского сената.
Новые свитки, числом около десятка, перекочевали в руки короля. На сей раз король удержал их подле себя, начав торопливо осматривать висящие на письмах печати. К нему на помощь пришёл его брат, граф Бозон, и указал на один из пергаментов. Король отложил прочие свитки в сторону.
— Это письмо сенатриссы Мароции, — немного удивлённо заметил Эверард.
— Спасибо, что подсказали, — ответил король и перевёл взгляд на манускрипт. Письмо было крайне коротко и не содержало вступительных велеречий.
«Надеюсь, вы помните, что означает это письмо. Не оставьте без вашей благодарности лицо, его вам передавшее».
Король остался разочарован, он ожидал прочесть нечто большее. Впрочем, поразмыслил он, Мароция слишком осторожна, чтобы доверять свои откровенные мысли столь ненадёжному гонцу. И в этом она, дьявол её забери, тысячекратно права!
— Благодарю вас, граф Эверард, за верную службу, которую отметили в самом Риме, надеюсь видеть вас сегодня вечером. Благодарю вас, благородные мессеры, за то, что своими разумными советами всё это время помогали мне принимать исключительно верные решения. Граф Сансон, распорядитесь известить моих подданных об окончании приёма. Ваше преподобие отец Манассия и вы, любезный брат мой, прошу вас оставаться со мной.
Дождавшись ухода посторонних, король прежде всего заставил своего асикрита прочесть ему письма папы и сенаторов. Письма показались королю чрезвычайно обыденными и не заслуживающими сиюминутного ответа. Папа сетовал на павийские нравы и пенял королю за праздный образ жизни и недостаточное усердие в молитвах, хотя откуда насчёт последнего ему было знать? Сенаторы и священники за густым слоем буквенного мёда и елея исподволь выпрашивали у короля различного рода блага для себя или своих родственников, хлопоча за земли, приходы и прочее. Король, едва сдерживая зевоту, выслушал все эти мольбы, выпроводил асикрита вон и поручил графу Сансону пригласить музыкантов, которые цепочкой начали подниматься к хорам. Отец Гвидолин был вскорости обнаружен и не слишком любезно изгнан прочь, а музыканты дружно грянули какую-то лишённую мелодичности, но зато достаточно громкую здравицу.
Бозон удивлённо пожал плечами. Король усмехнулся.
— Видите ли, брат мой, это лучшее средство не быть подслушанным. Можно было, конечно, уединиться в моих покоях, но для этого необходимо было бы заранее обшарить все прилегающие коридоры и комнаты, выставить уйму слуг охранять наш покой и верить, что среди них нет сынов Иуды. Здесь же видно всё как на ладони, но высокие потолки сохраняют даже лёгкий шёпот, поэтому приходится устраивать этот допотопный ужас, который я называю «Казнью Орфея».
— Ужасная смерть, — подыграл королю Бозон.
— Ужасную смерть я приготовлю всем этим змеям, копошащимся сейчас подле меня, и прежде всего этому нахалу Эверарду. Надеюсь, граф Сансон не спускает с него глаз?
— У них личные счёты, — обнадёжил короля Манассия.
— Итак, брат мой, вы сегодня дали три дня сроку вашим заговорщикам. Рискнут ли они проявить себя? — спросил Бозон.
— Мы сделаем всё, чтобы они рискнули. Прежде всего, вы, брат мой, должны завтра покинуть Павию. Скачите к его высокопреподобию епископу Фламберту Миланскому, пусть отрядит мне полсотни катафрактов, и через три дня перед полуденной мессой ждите меня на миланской дороге. В этот день мы с отцом Манассией и графом Сансоном с утра поедем на прогулку, о чём двору будет объявлено заранее.
— Вы собираетесь выманить их, брат мой? А себя использовать в качестве приманки? Не слишком ли это опасно, Гуго? Не проще ли добиться навета одного из заговорщиков на всех прочих и под пытками добиться признаний в заговоре, а потом судить?
— Опасно, брат мой. Эта гиена Гвидолин наверняка вынюхал, где находится Роза. Ход суда может пойти по непредсказуемому сценарию, и кто тогда даст гарантию, что наших слуг не охватит приступ внезапного сердоболия к невинно осуждённым, к невинно падшей, к невинно истязаемым? Другое дело — обнажить свой меч против короля, в таком случае я здесь буду единственный судия, строгий и беспощадный, а их вина будет априори доказанной.
— Единственный судия для нас всех — Господь наш! — возвёл глаза к небу Манассия.
— Благодарю вас, мой мудрый племянник, что вы мне это напомнили! Раскаиваюсь в своих гордых словах не менее искренне, чем иудейский царь-идолопоклонник, в честь которого вы получили своё имя . Другое дело, мои дорогие родственники, что я не хочу серьёзного столкновения в городе и напрасной гибели моих людей. Уверен, что смерть Эверарда, Вальперта и ещё нескольких, ослеплённых ненавистью ко мне, отрезвляюще подействует на прочих, и они бросят свои мечи. Ведь что-то удерживало их долгое время от заговора! А что это, как не малодушие и покорность?
— Надо попытаться разделить их, — заметил Бозон.
— И для этого мне завтра утром понадобится Кресченций. Прошу вас, брат мой, не уезжать из Павии прежде, чем мы не поговорим с ним.
На следующий день впечатляющая «Казнь Орфея» снова разразилась под сводами королевского дворца, и Гуго снова пришлось, на этот раз оторопевшему Кресченцию, объяснять причину своего странного музыкального вкуса.
— Мессер Кресченций, — после этого продолжил король, — не так давно, во время лошадиных скачек, вы обратились ко мне с одной странной, но весьма важной для вас просьбой.
— Да, ваше высочество.
— Полагаю, что страсть, ради которой вы просили меня об этом, за прошедшее время не улетучилась, а напротив, разгорелась сильнее.
— Истинно так, ваше высочество.
— Это прекрасно, господин апокрисиарий. Я готов исполнить вашу просьбу.
Удивление, радость и недоверие аккордно отобразились на лице Кресченция.
— С вашей стороны, государь, вероятно, есть условие?
— Да, конечно, господин апокрисиарий. Подобные просьбы всегда исполняются за счёт каких-то встречных условий. Готовы ли вы их выполнить?
— Я хочу узнать эти условия, государь.
Гуго с присущим ему ехидством оглядел Кресченция.
— Признаться, я полагал, что вы, исполненные страстью, безоглядно согласитесь на сделку. Выходит, ваша страсть не так сильна, а ваш разум не столь горяч.
— В страстях телесных не следует забывать о бессмертии души.
— Ну, душу у вас взамен я не потребую. Я попрошу вас об услуге, которая явилась бы священным долгом для любого из моих вассалов. Мне известно, что не так давно к вам обращались некие люди, призывая вас к участию в заговоре против меня.
Король сделал паузу, внимательно всматриваясь в заблестевшие глаза Кресченция.
— Я крайне признателен вам, что вы отвергли это предложение, даже несмотря на то, что, вероятно, затаили обиду на меня. К сожалению, вы не уведомили меня об этом!
— Я не доносчик, государь. И я не участвую в интригах вашего двора, моя миссия здесь не располагает к этому.
— Ценю вашу щепетильность, мессер Кресченций. Однако эта щепетильность едва не нанесла ущерб мне, вы предпочли смолчать, и это на руку моим врагам, а не мне. Но я не держу зла на вас и, напротив, ещё раз обещаю исполнить вашу просьбу в обмен на то, что вы сегодня же дадите заговорщикам своё согласие на участие в заговоре.
— С последующим… предательством?
— Нет, даже этого я не прошу у вас, мессер Кресченций! Вам надо будет в день, когда они решатся, всего лишь задержать себя, своих людей и основную процессию, следующую к городским воротам, и дать возможность благородным мессерам Эверарду, Вальперту и их наиболее горячим соратникам выйти за пределы стен с минимальной свитой и встретить меня так, как они об этом мечтают.
— Это всё равно будет предательством, государь.
Гуго начал заметно раздражаться.
— Предательством? То есть умолчать о заговоре против короля, при дворе которого вы служите послом, это не предательство? А предательством является помощь королю —миропомазаннику Божьему против врагов его, нарушивших свои клятвы верности? Что тогда есть предательство, мессер Кресченций? Верно ли вы понимаете значение этого слова?
Кресченций заколебался.
— Почему вы, государь, зная о заговоре, не устроите над вашими вассалами справедливый суд?
— Потому что я ценю жизнь своих подданных и не хочу лишней и безвинной крови. Потому что я не знаю имён всех заговорщиков, а только некоторых. Потому что вину свою они будут отрицать, и что, кроме наветов их друг на друга, я смогу предъявить? Не буду ли я тогда выглядеть более постыдно, чем если встречу их с мечом в руке?
Кресченций был, казалось, близок к сдаче своих позиций.
— Государь, ещё один вопрос!
Гуго, хмурясь, махнул рукой.
— Вы готовы оплатить мою скромную помощь такой невероятной ценой? Ценой лишения всех ваших надежд?
Доставленный Мароции локон Ирменгарды не вызвал в душе сенатриссы ни одной искры злорадства. Задумчиво глядела она на эти несколько светлых волосков, в то время как гонец Беренгария изощрялся в красочном описании падения её вечной соперницы. «Вот и всё, что осталось от тебя, моя дорогая», — с налётом философской печали подумала Мароция и развеяла локон по ветру. Развязный же гонец к концу своего монолога вызвал у Мароции приступ раздражения. Если бы не Беренгарий, с которым надлежало дружить, этот мерзавец ещё до заката солнца изучал бы содержимое дна Тибра; вместо этого слугу пришлось отпустить со словами благодарности и несколькими солидами награды.
Но это было много позднее, а уже на следующий день после сделки Сансона с Беренгарием король Гуго с широченной улыбкой приветствовал своего верного графа дворца, который с почтительным поклоном передал ему шкатулку сестры. Гуго ещё раз, для верности, пробежал глазами манускрипт, обернулся на стоявшего позади него графа Бозона и торжествующей гримасой дал понять своему брату о полном успехе их предприятия. Граф Бозон придвинулся к королю:
— Ваше высочество, брат мой, вот это триумф! Всем триумфам триумф. Осмелюсь только спросить, учли ли вы и мои скромные пожелания?
Гуго с улыбкой оглядел брата и потрепал того по плечу.
— Брат мой, вы отчего-то плохого мнения о своём короле. Приёмными бастардами Ирменгарда объявила всех детей нашей матери от её второго брака. Включая и вашего друга Ламберта.
Глава 22 - Эпизод 22. 1684-й год с даты основания Рима, 10-й год правления базилевса Романа Лакапина (сентябрь 930 года от Рождества Христова).
— Могущественного короля христиан Лангобардии, Бургундии и Прованса, милосерднейшего владыку живота моего, моей семьи, моих слуг и моего имущества приветствую и преклоняю колено в знак своей верности и покорности, как по закону это должен делать добросовестный вассал!
Перед королём Гуго предстал его римский апокрисиарий, граф Эверард, прибывший сегодня утром в Павию и получивший разрешение на аудиенцию лишь незадолго до вечерней мессы. Гуго принял своего посла в числе прочих дожидавшихся аналогичной милости от короля и много позже после того, как побеседовал с послами кесаря и франкского короля Рауля. Греческий комит Захарий, с горделивым огнём в глазах, цветастым слогом поведал королю об успешном походе анфипата Куркуаса в Армению. Франкский рыцарь также не ударил в грязь лицом и сообщил, что его сюзерен вновь пленил своего незадачливого конкурента в борьбе за трон, Карла Простоватого, и заточил последнего в замок Перонн. Таким образом, графу Эверарду не повезло с самого начала, бравурные доклады иностранных послов о воинских успехах их повелителей успели изрядно подпортить королю настроение. Король сполз в своём кресле вниз, выпятив живот, и, хмуря брови, барабанил пальцами по подлокотнику, пока граф Эверард рассыпался в предписываемых этикетом комплиментах.
— Мы рады приветствовать нашего верного слугу, благородного мессера Эверарда, рады видеть вас в добром здравии, однако недоумеваем о причине вашего появления здесь и оставления вашей службы в Риме без нашего на то дозволения.
Если бы отец Гвидолин, прятавшийся на хорах королевского дворца, в те времена мог бы делать ставки на успех своего предприятия, он пожалел бы сейчас расстаться даже с одним денарием. Однако видимый гнев короля нисколечко не тронул графа Эверарда, тот выпрямился и глядел в глаза Гуго дерзко и непочтительно.
— Моё своеволие объясняется тем, что до меня дошли слухи о появлении при вашем дворе графа Вальперта, о том, что сей достойнейший муж был ранен, и я посчитал своим долгом оказаться сей же час подле него.
— Ваш первейший долг, согласно совершённому вами гоминиуму, служить своему сюзерену. Вам была оказана честь быть королевским апокрисиарием при дворе Его Святейшества, вы же отнеслись к нашему благоволению к вам крайне непочтительно.
— Я готов понести наказание, мой господин. Прошу только о встрече с мессером Вальпертом. Что касается моего долга, то со мной для вашего высочества несколько писем от Его Святейшества и от почтенных римских сенаторов.
— Откуда такая забота о мессере Вальперте? — Король изобразил на своём лице простодушное изумление. — Разве он родственник вам?
— Я молил Господа о такой чести и молю до сих пор. Граф Вальперт — отец девицы Розы, которая должна была стать моей женой.
— А, это та бедняжка, которая пропала из Новалезского монастыря? — Лицо короля перешло из состояния удивления в состояние, близкое к сострадальческому.
— Да, это та, следы которой затерялись по дороге в Павию, — снова сдерзил Эверард. Отец Гвидолин чуть ли не рвал на своей голове последние волосы, видя такую горячность.
«Ну, погоди, мой милый, ответишь ты у меня за каждое своё теперешнее слово!» — Король заставил себя сохранить на лице маску сострадания и даже тяжело вздохнул.
— Желаю успеха вашим поискам, мессер Эверард. Графа Вальперта вы без труда отыщете среди моих гостей сегодня вечером. Ваше горе мне слишком известно, чтобы я мог безучастно относиться к вам. А посему ваше своеволие вам прощается. Оставайтесь в Павии, буду рад видеть вас подле себя в ближайшие три дня. Однако, на четвёртый день прошу вас вернуться в Рим и продолжить выполнение возложенной на вас миссии.
— Благодарю вас, мой господин. Примите же сейчас послания из Рима.
Слуга Эверарда принёс своему господину небольшой сундучок. Эверард открыл его и достал несколько свитков.
— Письма Его Святейшества папы Стефана, — со значением произнёс Эверард, однако, к его удивлению, король небрежно отложил эти свитки в сторону и махнул ему рукой.
— Далее, — приказал король.
— Письма пресвитеров кардинальских церквей. — Взмах королевской руки, и эти свитки постигла та же участь.
— Далее.
— Письма римского сената.
Новые свитки, числом около десятка, перекочевали в руки короля. На сей раз король удержал их подле себя, начав торопливо осматривать висящие на письмах печати. К нему на помощь пришёл его брат, граф Бозон, и указал на один из пергаментов. Король отложил прочие свитки в сторону.
— Это письмо сенатриссы Мароции, — немного удивлённо заметил Эверард.
— Спасибо, что подсказали, — ответил король и перевёл взгляд на манускрипт. Письмо было крайне коротко и не содержало вступительных велеречий.
«Надеюсь, вы помните, что означает это письмо. Не оставьте без вашей благодарности лицо, его вам передавшее».
Король остался разочарован, он ожидал прочесть нечто большее. Впрочем, поразмыслил он, Мароция слишком осторожна, чтобы доверять свои откровенные мысли столь ненадёжному гонцу. И в этом она, дьявол её забери, тысячекратно права!
— Благодарю вас, граф Эверард, за верную службу, которую отметили в самом Риме, надеюсь видеть вас сегодня вечером. Благодарю вас, благородные мессеры, за то, что своими разумными советами всё это время помогали мне принимать исключительно верные решения. Граф Сансон, распорядитесь известить моих подданных об окончании приёма. Ваше преподобие отец Манассия и вы, любезный брат мой, прошу вас оставаться со мной.
Дождавшись ухода посторонних, король прежде всего заставил своего асикрита прочесть ему письма папы и сенаторов. Письма показались королю чрезвычайно обыденными и не заслуживающими сиюминутного ответа. Папа сетовал на павийские нравы и пенял королю за праздный образ жизни и недостаточное усердие в молитвах, хотя откуда насчёт последнего ему было знать? Сенаторы и священники за густым слоем буквенного мёда и елея исподволь выпрашивали у короля различного рода блага для себя или своих родственников, хлопоча за земли, приходы и прочее. Король, едва сдерживая зевоту, выслушал все эти мольбы, выпроводил асикрита вон и поручил графу Сансону пригласить музыкантов, которые цепочкой начали подниматься к хорам. Отец Гвидолин был вскорости обнаружен и не слишком любезно изгнан прочь, а музыканты дружно грянули какую-то лишённую мелодичности, но зато достаточно громкую здравицу.
Бозон удивлённо пожал плечами. Король усмехнулся.
— Видите ли, брат мой, это лучшее средство не быть подслушанным. Можно было, конечно, уединиться в моих покоях, но для этого необходимо было бы заранее обшарить все прилегающие коридоры и комнаты, выставить уйму слуг охранять наш покой и верить, что среди них нет сынов Иуды. Здесь же видно всё как на ладони, но высокие потолки сохраняют даже лёгкий шёпот, поэтому приходится устраивать этот допотопный ужас, который я называю «Казнью Орфея».
— Ужасная смерть, — подыграл королю Бозон.
— Ужасную смерть я приготовлю всем этим змеям, копошащимся сейчас подле меня, и прежде всего этому нахалу Эверарду. Надеюсь, граф Сансон не спускает с него глаз?
— У них личные счёты, — обнадёжил короля Манассия.
— Итак, брат мой, вы сегодня дали три дня сроку вашим заговорщикам. Рискнут ли они проявить себя? — спросил Бозон.
— Мы сделаем всё, чтобы они рискнули. Прежде всего, вы, брат мой, должны завтра покинуть Павию. Скачите к его высокопреподобию епископу Фламберту Миланскому, пусть отрядит мне полсотни катафрактов, и через три дня перед полуденной мессой ждите меня на миланской дороге. В этот день мы с отцом Манассией и графом Сансоном с утра поедем на прогулку, о чём двору будет объявлено заранее.
— Вы собираетесь выманить их, брат мой? А себя использовать в качестве приманки? Не слишком ли это опасно, Гуго? Не проще ли добиться навета одного из заговорщиков на всех прочих и под пытками добиться признаний в заговоре, а потом судить?
— Опасно, брат мой. Эта гиена Гвидолин наверняка вынюхал, где находится Роза. Ход суда может пойти по непредсказуемому сценарию, и кто тогда даст гарантию, что наших слуг не охватит приступ внезапного сердоболия к невинно осуждённым, к невинно падшей, к невинно истязаемым? Другое дело — обнажить свой меч против короля, в таком случае я здесь буду единственный судия, строгий и беспощадный, а их вина будет априори доказанной.
— Единственный судия для нас всех — Господь наш! — возвёл глаза к небу Манассия.
— Благодарю вас, мой мудрый племянник, что вы мне это напомнили! Раскаиваюсь в своих гордых словах не менее искренне, чем иудейский царь-идолопоклонник, в честь которого вы получили своё имя . Другое дело, мои дорогие родственники, что я не хочу серьёзного столкновения в городе и напрасной гибели моих людей. Уверен, что смерть Эверарда, Вальперта и ещё нескольких, ослеплённых ненавистью ко мне, отрезвляюще подействует на прочих, и они бросят свои мечи. Ведь что-то удерживало их долгое время от заговора! А что это, как не малодушие и покорность?
— Надо попытаться разделить их, — заметил Бозон.
— И для этого мне завтра утром понадобится Кресченций. Прошу вас, брат мой, не уезжать из Павии прежде, чем мы не поговорим с ним.
На следующий день впечатляющая «Казнь Орфея» снова разразилась под сводами королевского дворца, и Гуго снова пришлось, на этот раз оторопевшему Кресченцию, объяснять причину своего странного музыкального вкуса.
— Мессер Кресченций, — после этого продолжил король, — не так давно, во время лошадиных скачек, вы обратились ко мне с одной странной, но весьма важной для вас просьбой.
— Да, ваше высочество.
— Полагаю, что страсть, ради которой вы просили меня об этом, за прошедшее время не улетучилась, а напротив, разгорелась сильнее.
— Истинно так, ваше высочество.
— Это прекрасно, господин апокрисиарий. Я готов исполнить вашу просьбу.
Удивление, радость и недоверие аккордно отобразились на лице Кресченция.
— С вашей стороны, государь, вероятно, есть условие?
— Да, конечно, господин апокрисиарий. Подобные просьбы всегда исполняются за счёт каких-то встречных условий. Готовы ли вы их выполнить?
— Я хочу узнать эти условия, государь.
Гуго с присущим ему ехидством оглядел Кресченция.
— Признаться, я полагал, что вы, исполненные страстью, безоглядно согласитесь на сделку. Выходит, ваша страсть не так сильна, а ваш разум не столь горяч.
— В страстях телесных не следует забывать о бессмертии души.
— Ну, душу у вас взамен я не потребую. Я попрошу вас об услуге, которая явилась бы священным долгом для любого из моих вассалов. Мне известно, что не так давно к вам обращались некие люди, призывая вас к участию в заговоре против меня.
Король сделал паузу, внимательно всматриваясь в заблестевшие глаза Кресченция.
— Я крайне признателен вам, что вы отвергли это предложение, даже несмотря на то, что, вероятно, затаили обиду на меня. К сожалению, вы не уведомили меня об этом!
— Я не доносчик, государь. И я не участвую в интригах вашего двора, моя миссия здесь не располагает к этому.
— Ценю вашу щепетильность, мессер Кресченций. Однако эта щепетильность едва не нанесла ущерб мне, вы предпочли смолчать, и это на руку моим врагам, а не мне. Но я не держу зла на вас и, напротив, ещё раз обещаю исполнить вашу просьбу в обмен на то, что вы сегодня же дадите заговорщикам своё согласие на участие в заговоре.
— С последующим… предательством?
— Нет, даже этого я не прошу у вас, мессер Кресченций! Вам надо будет в день, когда они решатся, всего лишь задержать себя, своих людей и основную процессию, следующую к городским воротам, и дать возможность благородным мессерам Эверарду, Вальперту и их наиболее горячим соратникам выйти за пределы стен с минимальной свитой и встретить меня так, как они об этом мечтают.
— Это всё равно будет предательством, государь.
Гуго начал заметно раздражаться.
— Предательством? То есть умолчать о заговоре против короля, при дворе которого вы служите послом, это не предательство? А предательством является помощь королю —миропомазаннику Божьему против врагов его, нарушивших свои клятвы верности? Что тогда есть предательство, мессер Кресченций? Верно ли вы понимаете значение этого слова?
Кресченций заколебался.
— Почему вы, государь, зная о заговоре, не устроите над вашими вассалами справедливый суд?
— Потому что я ценю жизнь своих подданных и не хочу лишней и безвинной крови. Потому что я не знаю имён всех заговорщиков, а только некоторых. Потому что вину свою они будут отрицать, и что, кроме наветов их друг на друга, я смогу предъявить? Не буду ли я тогда выглядеть более постыдно, чем если встречу их с мечом в руке?
Кресченций был, казалось, близок к сдаче своих позиций.
— Государь, ещё один вопрос!
Гуго, хмурясь, махнул рукой.
— Вы готовы оплатить мою скромную помощь такой невероятной ценой? Ценой лишения всех ваших надежд?
