В этом готов сей же час свидетельствовать перед Богом и вами. — И чтобы не быть голословным, Кресченций тут же поцеловал распятие, которое всё ещё продолжал держать в руке.
Теодора горько вздохнула.
— Я тяжело наказана за свою глупость и излишнюю доверчивость. Я обманывала вас, будучи обманутой сама. Я была слишком горда, считая себя заслуживающей короны. Всё тайное стало явным, и посреди этой яви я выгляжу наиболее нелепой и ничтожной. — Она закрыла лицо руками, и плечи её начало сотрясать рыдание.
Сердце Кресченция растаяло. Он подошёл к Теодоре и ласково обнял её.
— Друг мой, игра ещё далеко не закончена. Наберитесь сил и терпения, окружите себя действительно верными друзьями. Если ваша сестра ведёт свою игру, не считаясь с вами, ответьте ей тем же. В Риме немало тех, кто не принимает руку Мароции, начиная с Его Святейшества. Поймите, только избавившись от зависимости от неё, у вас действительно появится шанс добиться в своей жизни великих высот. Сейчас же всё принадлежит ей, а вам разрешено подбирать только то, что падает с её стола, и большего она вам не позволит.
Теодора выпрямилась.
— Вы будете со мной, друг мой?
— Как вы можете во мне сомневаться? Я весь ваш, до последнего своего вздоха.
— Благодарю вас, Кресченций, ваши слова возвращают мне силы.
— Начните прямо сегодня, закатите Мароции скандал из-за того, что она с королём вас обманула.
— Зачем?
— Видишь ли, солнце моё, я уверен, что среди твоих слуг почти наверняка есть доносчики и о твоём визите ко мне Мароция узнает незамедлительно. Будет странным и подозрительным для неё, если ты молча и со спокойной душой вернёшься к себе. Она знает, что нам сегодня было что сказать друг другу, и в этой связи твой гнев будет выглядеть вполне уместным и естественным. Извини, но для тебя было бы привычным, если бы ты сей же час заявилась в Замок Ангела и засыпала бы сестру упрёками в обмане.
— Да, наверное. Но… я её боюсь. — В этот момент Теодора выглядела настолько трогательно, что Кресченций расхохотался.
— Чтобы ты не боялась, я поеду с тобой. Возьмёшь меня свидетелем твоего обвинения, — весело объявил он Теодоре, и та немного приободрилась.
Спустя час двое влюблённых уже поднимались на верхний ярус башни Ангела, откуда Мароция скучающим взором наблюдала за суетящимися внизу строителями. Некоторое время назад сенатрисса вспомнила об идее, озвученной ещё ненавистным Тоссиньяно, и задалась целью исполнить проект, которому впоследствии будут обязаны жизнью многие понтифики Позднего Средневековья. Она выписала из Византии полсотни искусных строителей, имевших большой опыт работ по устройству крипт и каменоломен в Малой Азии, и приказала им вырыть подземный ход от главной башни Замка Ангела до папского дворца в Ватикане. Работы начались три месяца назад, несколько раз прерывались на ликвидацию последствий обвала грунта, но, по словам грека-архитектора, должны были закончиться до наступления холодов.
Всю дорогу до замка Теодора с Кресченцием репетировали предстоящий разговор. Теодора постаралась произвести своим появлением в покоях сестры эффект ворвавшегося метеора. Отчаянно жестикулируя, она выпалила в лицо сестре не очень складный, зато темпераментный монолог о вскрывшемся обмане, о коварстве Мароции, о лживости короля, о своей наивной доверчивости, а также о невероятной услуге, однажды оказанной сестре.
— Какой услуге? — И метеор Теодоры на всём ходу вонзился в колоссальный айсберг Мароции и мгновенно погас в нём.
— Какой услуге, сестра? Поведайте же нам. И мне, и, уверена, мессеру Кресченцию будет жутко интересно услышать о ней.
Теодора готова была тотчас убежать прочь из замка, сигануть в Тибр, провалиться сквозь землю, до такой степени её одним словом опрокинула Мароция. Сенатрисса усмехнулась со своим обычным презрением.
— До чего вы скрытны и скромны, Теодора. Ну да пусть ваша услуга останется неизвестной и мне, и Кресченцию. Ваши упрёки мне понятны, сестра, но что поделать, если король сам сделал такой выбор и о своём выборе заявил мессеру Кресченцию? Ведь так всё произошло, мессер? Вы ведь слышали это сами из уст короля?
— Да, сенатрисса.
— Как видите, даже это я знаю. Но и вы излишне скрытны, мессер Кресченций, на давешнем докладе мне два дня назад вы ни словом не обмолвились об этом.
— Я полагал, это не имеет отношение к моей миссии.
— И вы ошиблись, мессер Кресченций, было бы лучше, если бы вы сказали мне только об этом, а умолчали бы обо всём прочем. Но в целом Его Святейшество и Сенат Рима довольны вашим посольством, пусть вы и вызвали в итоге раздражение у короля. Рим отблагодарит вас, мессер, но прежде я хотела бы наградить вас лично. А также вас, моя дорогая сестра. В свете последних событий я не имею оснований препятствовать вам в ваших желаниях и настоящим даю своё согласие на ваш брак. Я угадала?
Мароция оглядела непрошеных гостей, любуясь произведённым эффектом. Пусть у этой парочки роились какие-то интриги, тлели неудовлетворённые амбиции, пусть они едва сдерживали свой гнев и неудовольствие ею, в этот момент и на такое предложение у них не было ни малейших поводов возразить. Одним взмахом своих длинных ресниц Мароция погасила назревающий конфликт.
— Я буду просить Его Святейшество, чтобы он лично освятил ваш брак, — добавила она и протянула гостям руку, к которой они не без запинки и смущения по очереди вынужденно приложились.
Граф Бозон, сеньор Арля и Авиньона, в своих неизменных белоснежных одеждах с вышитыми на ней золотыми бургундскими крестами, уютно устроился в старинном кресле и, потягивая янтарное вин санто , успешно совмещал приятное с полезным, стараясь не упустить ни малейшего оттенка потрясающего вина, ни самой незначительной мимики на лице Ламберта Тосканского. Королевский наместник раз за разом перечитывал письмо от своего сюзерена, и постепенно лёгкие облака недоумения, поначалу отразившиеся на его мужественном лице, превратились в одну гигантскую грозовую тучу.
— Что за чушь? Что за поклёп? — полетели из тучи первые молнии. — Кто из них сошёл с ума, король, Ирменгарда или оба вместе? Вы лично видели свидетельство моей сестры, Бозон?
— Так же ясно, как вижу вас сейчас, брат мой. В том готов присягнуть на распятии.
— Почему король направил это письмо мне?
— Три дня назад герольды объявили о признании вашей сестры на всех улицах Павии, после чего король направил извещения своим вассалам и викариям. Заметьте, в письме нет ни слова об освобождении вас от должности викария, но боюсь, это только вопрос времени. Король отныне не считает вас своим братом, равно как не считает таковым покойного Гвидо, а Ирменгарду, возможно ещё здравствующую, своей сестрой.
— А вы? Вы, Бозон? — Ламберт с подозрительным прищуром воззрился на Бозона. Тот сделал ещё один глоток из своего кубка, причмокнув при этом от удовольствия — возможно, доставленного вином.
— Вы, Ламберт, для меня по-прежнему мой сводный брат, и я глубоко сожалею, что король, предав огласке признание Ирменгарды, бросил тень на доброе имя нашей с вами матери.
— Именно так! Но что заставило его это сделать? Ведь это выглядит сколь позорно, столь и абсурдно.
— Только на первый взгляд, мой дорогой Ламберт. Только на первый взгляд. Я стараюсь много наблюдать и мало говорить, но последнее свидетельство чёрной неблагодарности короля, вкупе с вашим превосходным вином, против воли развязывает мне сегодня язык. Вы, конечно, уже в подробностях знаете обстоятельства заговора против нашего короля, который Гуго расстроил не без моей помощи. Приход моего отряда из Милана решил окончательно исход сражения в пользу Гуго. Все участвующие в этом деле получили прекрасные дары, все до последнего катафракта. Все, кроме меня. Вероятно, наш брат посчитал, что наше родство достаточный аргумент для того, чтобы я по умолчанию принял его сторону.
Бозон говорил неторопливо, заранее подготавливая своим будущим словам и своему поведению железобетонное основание. Гуго легко сеял обиды среди своих ближайших слуг, но на сей раз король, видимо, допустил серьёзный промах, настроив против себя родного брата, ведавшего обо всех его секретах и желаниях.
— За абсурдностью действий короля скрываются далеко идущие намерения и открываются поистине необъятные перспективы. Отказав вам в законном родстве, он получает теперь возможность просить руки сенатриссы Мароции, которой вполне по силам украсить чело Гуго венцом Августа.
— А Мароция обменяет этот венец и своё тело на…
— Совершенно верно, мой несчастный брат. На Тосканскую марку. Причём ей будет совершенно не обязательно просить её для себя, она вполне может заставить Гуго признать викарием Тосканы, ну, скажем, своего Альбериха или родившуюся от Гвидо дочь.
— Проклятье! А ведь так и будет! Но, клянусь всеми Апостолами, этой шлюхе будет непросто вновь пройти через ворота Лукки!
— Да, конечно, никто не запретит вам с мечом в руке отстаивать свои права. Ваши таланты воина хорошо известны даже к северу от Альп. Но будьте готовы, что ряд ваших баронов отвернётся от вас в поисках более сильной или более щедрой руки, на стороне Мароции будет Рим, а точнее Римская церковь, и против вас будут действовать не только силой оружия. Прикиньте свои силы, навряд ли они простираются далее стен Лукки. Вы будете заперты в своём городе, а ваши враги приберут к рукам всю марку и устроят столицу свою, скажем, во Флоренции.
— И вы не видите выхода из тупика, мой дорогой брат? Вы, чья мудрость известна много более, чем слух о моих воинских доблестях?
— Благодарю вас, Ламберт, ваши слова будят во мне излишнюю гордость, тем более что вы изрядно преувеличиваете. Я полагаю, что ваше молчание будет играть против вас, а посему вам, по моему скромному мнению, стоит незамедлительно отправиться в Павию и постараться опровергнуть это лживое свидетельство вашей сестры.
— Как мне это сделать? Какие с моей стороны могут быть доказательства? Все члены моей семьи уже покоятся с миром, казнён граф Вальперт, который свидетельствовал в пользу Ирменгарды, самой Ирменгарды уже тоже, скорее всего, нет. Кстати, вам это не кажется странным?
— Конечно, кажется. Признание Ирменгарды могло быть вырвано если не силой, то обманом, король ведь может быть невероятно хитрым и обаятельным.
— И какие же свидетельства в свою пользу я смогу предъявить? Даже повивальных бабок и кормилиц, бывших при наших родах, уже более нет, да и что они смогли бы подтвердить, если были бы живы?
— На вашей стороне правда, а значит, на вашей стороне Господь Бог. Другого свидетеля и защитника вам и не надо.
— Слава вам, брат мой! Слава за мудрость вашу! Ордалия ! Я обвиню короля в лжесвидетельстве и вызову его на поединок!
— Да, но учтите, что король не будет сражаться с вами лично, а выставит лучшего своего воина. Возможно, графа Сансона, но скорее всего барона Теодена, победителя трёх последних королевских турниров.
— Пусть! В таких поединках искусство владения мечом меркнет перед необоримой силой Истины, которую будет направлять Рука Господа!
— И всё же в свободную минуту не поленитесь утрудить своё тело дополнительными упражнениями.
— Я сделаю всё, что посоветует мне мой брат и отныне лучший друг. Вы будете моим свидетелем на поединке?
— Почту за честь, мессер Ламберт. Победив в бою, вы отстоите доброе имя нашей прекрасной матери Берты, спасёте свои интересы и полностью разрушите хищные планы римской блудницы.
— О да! Тысячу раз да!
— Надеюсь, это послужит хорошим уроком и неблагодарному королю, измыслившему такое чёрное дело для того, чтобы завладеть короной Карла Великого. Подумать только, покрыть позором имя нашей матери, честь всей нашей семьи!
— Не премину изобличить Гуго в его открывшихся миру пороках, ведь исход судебного поединка есть свидетельство Воли Господа и потому обжалован и опровергнут быть не может. Пусть народ Павии увидит истинное лицо своего повелителя!
— В таком случае, брат, по дороге в Павию я расскажу вам ещё одну занимательную историю о короле Гуго, о том из-за чего на самом деле были казнены судья Вальперт и милес Эверард, а покамест велите седлать коней и готовить снаряжение в дорогу!
В этот же день, презрев опасности ночного путешествия, братья отправились на север, в Павию, подгоняемые словами Бозона, что чем скорее будет опровергнута чудовищная ложь, тем больше сторонников будет у них, тем скорее расстроятся планы короля, который, быть может, уже направил посольство к папе за разрешением на брак с Мароцией. Всю дорогу обладавший живым воображением граф Бозон рисовал для Ламберта картины одна мрачнее другой и в итоге к моменту приезда в Павию, что называется, здорово накрутил своего сводного брата.
Братья прибыли во дворец к королю аккурат в тот момент, когда его высочество чинил строгий суд над негоциантами из Вероны, обнаружив, что на рынке в Павии последние пытались расплатиться монетами собственной, то есть веронской, чеканки. В отношении самих негоциантов особых раздумий у короля не возникало, весь их товар, бесспорно, конфисковывался в королевскую казну, обсуждению подлежал лишь вопрос о наказании графа Мило Веронского, уже не в первый раз проявлявшего неблагодарность и своеволие.
Гуго ревниво относился к подобным вопросам, а потому живо принимал участие в судебном процессе. Однако в этот день ему пришлось отложить своё решение относительно веронцев, поскольку в зал, в нарушение всех правил приличий, смерчем ворвался Ламберт, сбросив сонное оцепенение со стражи короля.
— Защиты и справедливости! — завопил с порога Ламберт, и десятки копий устремились в его сторону.
— Защиты и справедливости! — повторил за Ламбертом едва поспевавший за ним Бозон.
— Рад приветствовать вас, брат мой. — Король старался ничем не выдать своего беспокойства и подал знак Сансону успокоить стражу. — Доброго дня и благополучия и вам, мессер викарий, — Гуго подчёркнуто не назвал Ламберта братом.
— Жизнь и победа тебе, мой король, — ответил Бозон и поклонился. За ним смущённо пробормотал приветствие и Ламберт.
— Вы прервали мои дела, друзья, но я на вас не сержусь, ибо вижу, что ваш визит связан с крайне важными обстоятельствами. Я слушаю вас, говорите.
Ламберт гордо выпрямился. Король, взглянув на него, немедленно нахмурился, уж слишком отчётливо в этот момент его разгневанный сводный брат напоминал их общую мать Берту Тосканскую. Ноздри Ламберта при первых же словах викария начали раздуваться как кузнечные мехи, в глазах вновь заплясал яростный огонь.
— Ваше высочество, сим опровергаю и считаю грязной ложью объявленное на улицах Павии признание моей сестры Ирменгарды, в котором утверждается, что я, она и наш покойный брат Гвидо, граф Тосканский, якобы являемся приёмными детьми нашей с вами общей матери Берты. Я утверждаю и настаиваю, что я сам, мой брат Гвидо, моя сестра Ирменгарда рождены от отца, графа Адальберта Богатого, и матери, Берты Лотарингской, находившихся в законном браке, освящённом Господом и отцами кафолической церкви. Каждого, кто будет утверждать обратное, я призываю на судебный поединок, в котором Господь будет нашим судьёй и исходом которого будет установлена непреложная истина!
Теодора горько вздохнула.
— Я тяжело наказана за свою глупость и излишнюю доверчивость. Я обманывала вас, будучи обманутой сама. Я была слишком горда, считая себя заслуживающей короны. Всё тайное стало явным, и посреди этой яви я выгляжу наиболее нелепой и ничтожной. — Она закрыла лицо руками, и плечи её начало сотрясать рыдание.
Сердце Кресченция растаяло. Он подошёл к Теодоре и ласково обнял её.
— Друг мой, игра ещё далеко не закончена. Наберитесь сил и терпения, окружите себя действительно верными друзьями. Если ваша сестра ведёт свою игру, не считаясь с вами, ответьте ей тем же. В Риме немало тех, кто не принимает руку Мароции, начиная с Его Святейшества. Поймите, только избавившись от зависимости от неё, у вас действительно появится шанс добиться в своей жизни великих высот. Сейчас же всё принадлежит ей, а вам разрешено подбирать только то, что падает с её стола, и большего она вам не позволит.
Теодора выпрямилась.
— Вы будете со мной, друг мой?
— Как вы можете во мне сомневаться? Я весь ваш, до последнего своего вздоха.
— Благодарю вас, Кресченций, ваши слова возвращают мне силы.
— Начните прямо сегодня, закатите Мароции скандал из-за того, что она с королём вас обманула.
— Зачем?
— Видишь ли, солнце моё, я уверен, что среди твоих слуг почти наверняка есть доносчики и о твоём визите ко мне Мароция узнает незамедлительно. Будет странным и подозрительным для неё, если ты молча и со спокойной душой вернёшься к себе. Она знает, что нам сегодня было что сказать друг другу, и в этой связи твой гнев будет выглядеть вполне уместным и естественным. Извини, но для тебя было бы привычным, если бы ты сей же час заявилась в Замок Ангела и засыпала бы сестру упрёками в обмане.
— Да, наверное. Но… я её боюсь. — В этот момент Теодора выглядела настолько трогательно, что Кресченций расхохотался.
— Чтобы ты не боялась, я поеду с тобой. Возьмёшь меня свидетелем твоего обвинения, — весело объявил он Теодоре, и та немного приободрилась.
Спустя час двое влюблённых уже поднимались на верхний ярус башни Ангела, откуда Мароция скучающим взором наблюдала за суетящимися внизу строителями. Некоторое время назад сенатрисса вспомнила об идее, озвученной ещё ненавистным Тоссиньяно, и задалась целью исполнить проект, которому впоследствии будут обязаны жизнью многие понтифики Позднего Средневековья. Она выписала из Византии полсотни искусных строителей, имевших большой опыт работ по устройству крипт и каменоломен в Малой Азии, и приказала им вырыть подземный ход от главной башни Замка Ангела до папского дворца в Ватикане. Работы начались три месяца назад, несколько раз прерывались на ликвидацию последствий обвала грунта, но, по словам грека-архитектора, должны были закончиться до наступления холодов.
Всю дорогу до замка Теодора с Кресченцием репетировали предстоящий разговор. Теодора постаралась произвести своим появлением в покоях сестры эффект ворвавшегося метеора. Отчаянно жестикулируя, она выпалила в лицо сестре не очень складный, зато темпераментный монолог о вскрывшемся обмане, о коварстве Мароции, о лживости короля, о своей наивной доверчивости, а также о невероятной услуге, однажды оказанной сестре.
— Какой услуге? — И метеор Теодоры на всём ходу вонзился в колоссальный айсберг Мароции и мгновенно погас в нём.
— Какой услуге, сестра? Поведайте же нам. И мне, и, уверена, мессеру Кресченцию будет жутко интересно услышать о ней.
Теодора готова была тотчас убежать прочь из замка, сигануть в Тибр, провалиться сквозь землю, до такой степени её одним словом опрокинула Мароция. Сенатрисса усмехнулась со своим обычным презрением.
— До чего вы скрытны и скромны, Теодора. Ну да пусть ваша услуга останется неизвестной и мне, и Кресченцию. Ваши упрёки мне понятны, сестра, но что поделать, если король сам сделал такой выбор и о своём выборе заявил мессеру Кресченцию? Ведь так всё произошло, мессер? Вы ведь слышали это сами из уст короля?
— Да, сенатрисса.
— Как видите, даже это я знаю. Но и вы излишне скрытны, мессер Кресченций, на давешнем докладе мне два дня назад вы ни словом не обмолвились об этом.
— Я полагал, это не имеет отношение к моей миссии.
— И вы ошиблись, мессер Кресченций, было бы лучше, если бы вы сказали мне только об этом, а умолчали бы обо всём прочем. Но в целом Его Святейшество и Сенат Рима довольны вашим посольством, пусть вы и вызвали в итоге раздражение у короля. Рим отблагодарит вас, мессер, но прежде я хотела бы наградить вас лично. А также вас, моя дорогая сестра. В свете последних событий я не имею оснований препятствовать вам в ваших желаниях и настоящим даю своё согласие на ваш брак. Я угадала?
Мароция оглядела непрошеных гостей, любуясь произведённым эффектом. Пусть у этой парочки роились какие-то интриги, тлели неудовлетворённые амбиции, пусть они едва сдерживали свой гнев и неудовольствие ею, в этот момент и на такое предложение у них не было ни малейших поводов возразить. Одним взмахом своих длинных ресниц Мароция погасила назревающий конфликт.
— Я буду просить Его Святейшество, чтобы он лично освятил ваш брак, — добавила она и протянула гостям руку, к которой они не без запинки и смущения по очереди вынужденно приложились.
Глава 27 - Эпизод 27. 1684-й год с даты основания Рима, 10-й год правления базилевса Романа Лакапина (октябрь 930 года от Рождества Христова).
Граф Бозон, сеньор Арля и Авиньона, в своих неизменных белоснежных одеждах с вышитыми на ней золотыми бургундскими крестами, уютно устроился в старинном кресле и, потягивая янтарное вин санто , успешно совмещал приятное с полезным, стараясь не упустить ни малейшего оттенка потрясающего вина, ни самой незначительной мимики на лице Ламберта Тосканского. Королевский наместник раз за разом перечитывал письмо от своего сюзерена, и постепенно лёгкие облака недоумения, поначалу отразившиеся на его мужественном лице, превратились в одну гигантскую грозовую тучу.
— Что за чушь? Что за поклёп? — полетели из тучи первые молнии. — Кто из них сошёл с ума, король, Ирменгарда или оба вместе? Вы лично видели свидетельство моей сестры, Бозон?
— Так же ясно, как вижу вас сейчас, брат мой. В том готов присягнуть на распятии.
— Почему король направил это письмо мне?
— Три дня назад герольды объявили о признании вашей сестры на всех улицах Павии, после чего король направил извещения своим вассалам и викариям. Заметьте, в письме нет ни слова об освобождении вас от должности викария, но боюсь, это только вопрос времени. Король отныне не считает вас своим братом, равно как не считает таковым покойного Гвидо, а Ирменгарду, возможно ещё здравствующую, своей сестрой.
— А вы? Вы, Бозон? — Ламберт с подозрительным прищуром воззрился на Бозона. Тот сделал ещё один глоток из своего кубка, причмокнув при этом от удовольствия — возможно, доставленного вином.
— Вы, Ламберт, для меня по-прежнему мой сводный брат, и я глубоко сожалею, что король, предав огласке признание Ирменгарды, бросил тень на доброе имя нашей с вами матери.
— Именно так! Но что заставило его это сделать? Ведь это выглядит сколь позорно, столь и абсурдно.
— Только на первый взгляд, мой дорогой Ламберт. Только на первый взгляд. Я стараюсь много наблюдать и мало говорить, но последнее свидетельство чёрной неблагодарности короля, вкупе с вашим превосходным вином, против воли развязывает мне сегодня язык. Вы, конечно, уже в подробностях знаете обстоятельства заговора против нашего короля, который Гуго расстроил не без моей помощи. Приход моего отряда из Милана решил окончательно исход сражения в пользу Гуго. Все участвующие в этом деле получили прекрасные дары, все до последнего катафракта. Все, кроме меня. Вероятно, наш брат посчитал, что наше родство достаточный аргумент для того, чтобы я по умолчанию принял его сторону.
Бозон говорил неторопливо, заранее подготавливая своим будущим словам и своему поведению железобетонное основание. Гуго легко сеял обиды среди своих ближайших слуг, но на сей раз король, видимо, допустил серьёзный промах, настроив против себя родного брата, ведавшего обо всех его секретах и желаниях.
— За абсурдностью действий короля скрываются далеко идущие намерения и открываются поистине необъятные перспективы. Отказав вам в законном родстве, он получает теперь возможность просить руки сенатриссы Мароции, которой вполне по силам украсить чело Гуго венцом Августа.
— А Мароция обменяет этот венец и своё тело на…
— Совершенно верно, мой несчастный брат. На Тосканскую марку. Причём ей будет совершенно не обязательно просить её для себя, она вполне может заставить Гуго признать викарием Тосканы, ну, скажем, своего Альбериха или родившуюся от Гвидо дочь.
— Проклятье! А ведь так и будет! Но, клянусь всеми Апостолами, этой шлюхе будет непросто вновь пройти через ворота Лукки!
— Да, конечно, никто не запретит вам с мечом в руке отстаивать свои права. Ваши таланты воина хорошо известны даже к северу от Альп. Но будьте готовы, что ряд ваших баронов отвернётся от вас в поисках более сильной или более щедрой руки, на стороне Мароции будет Рим, а точнее Римская церковь, и против вас будут действовать не только силой оружия. Прикиньте свои силы, навряд ли они простираются далее стен Лукки. Вы будете заперты в своём городе, а ваши враги приберут к рукам всю марку и устроят столицу свою, скажем, во Флоренции.
— И вы не видите выхода из тупика, мой дорогой брат? Вы, чья мудрость известна много более, чем слух о моих воинских доблестях?
— Благодарю вас, Ламберт, ваши слова будят во мне излишнюю гордость, тем более что вы изрядно преувеличиваете. Я полагаю, что ваше молчание будет играть против вас, а посему вам, по моему скромному мнению, стоит незамедлительно отправиться в Павию и постараться опровергнуть это лживое свидетельство вашей сестры.
— Как мне это сделать? Какие с моей стороны могут быть доказательства? Все члены моей семьи уже покоятся с миром, казнён граф Вальперт, который свидетельствовал в пользу Ирменгарды, самой Ирменгарды уже тоже, скорее всего, нет. Кстати, вам это не кажется странным?
— Конечно, кажется. Признание Ирменгарды могло быть вырвано если не силой, то обманом, король ведь может быть невероятно хитрым и обаятельным.
— И какие же свидетельства в свою пользу я смогу предъявить? Даже повивальных бабок и кормилиц, бывших при наших родах, уже более нет, да и что они смогли бы подтвердить, если были бы живы?
— На вашей стороне правда, а значит, на вашей стороне Господь Бог. Другого свидетеля и защитника вам и не надо.
— Слава вам, брат мой! Слава за мудрость вашу! Ордалия ! Я обвиню короля в лжесвидетельстве и вызову его на поединок!
— Да, но учтите, что король не будет сражаться с вами лично, а выставит лучшего своего воина. Возможно, графа Сансона, но скорее всего барона Теодена, победителя трёх последних королевских турниров.
— Пусть! В таких поединках искусство владения мечом меркнет перед необоримой силой Истины, которую будет направлять Рука Господа!
— И всё же в свободную минуту не поленитесь утрудить своё тело дополнительными упражнениями.
— Я сделаю всё, что посоветует мне мой брат и отныне лучший друг. Вы будете моим свидетелем на поединке?
— Почту за честь, мессер Ламберт. Победив в бою, вы отстоите доброе имя нашей прекрасной матери Берты, спасёте свои интересы и полностью разрушите хищные планы римской блудницы.
— О да! Тысячу раз да!
— Надеюсь, это послужит хорошим уроком и неблагодарному королю, измыслившему такое чёрное дело для того, чтобы завладеть короной Карла Великого. Подумать только, покрыть позором имя нашей матери, честь всей нашей семьи!
— Не премину изобличить Гуго в его открывшихся миру пороках, ведь исход судебного поединка есть свидетельство Воли Господа и потому обжалован и опровергнут быть не может. Пусть народ Павии увидит истинное лицо своего повелителя!
— В таком случае, брат, по дороге в Павию я расскажу вам ещё одну занимательную историю о короле Гуго, о том из-за чего на самом деле были казнены судья Вальперт и милес Эверард, а покамест велите седлать коней и готовить снаряжение в дорогу!
В этот же день, презрев опасности ночного путешествия, братья отправились на север, в Павию, подгоняемые словами Бозона, что чем скорее будет опровергнута чудовищная ложь, тем больше сторонников будет у них, тем скорее расстроятся планы короля, который, быть может, уже направил посольство к папе за разрешением на брак с Мароцией. Всю дорогу обладавший живым воображением граф Бозон рисовал для Ламберта картины одна мрачнее другой и в итоге к моменту приезда в Павию, что называется, здорово накрутил своего сводного брата.
Братья прибыли во дворец к королю аккурат в тот момент, когда его высочество чинил строгий суд над негоциантами из Вероны, обнаружив, что на рынке в Павии последние пытались расплатиться монетами собственной, то есть веронской, чеканки. В отношении самих негоциантов особых раздумий у короля не возникало, весь их товар, бесспорно, конфисковывался в королевскую казну, обсуждению подлежал лишь вопрос о наказании графа Мило Веронского, уже не в первый раз проявлявшего неблагодарность и своеволие.
Гуго ревниво относился к подобным вопросам, а потому живо принимал участие в судебном процессе. Однако в этот день ему пришлось отложить своё решение относительно веронцев, поскольку в зал, в нарушение всех правил приличий, смерчем ворвался Ламберт, сбросив сонное оцепенение со стражи короля.
— Защиты и справедливости! — завопил с порога Ламберт, и десятки копий устремились в его сторону.
— Защиты и справедливости! — повторил за Ламбертом едва поспевавший за ним Бозон.
— Рад приветствовать вас, брат мой. — Король старался ничем не выдать своего беспокойства и подал знак Сансону успокоить стражу. — Доброго дня и благополучия и вам, мессер викарий, — Гуго подчёркнуто не назвал Ламберта братом.
— Жизнь и победа тебе, мой король, — ответил Бозон и поклонился. За ним смущённо пробормотал приветствие и Ламберт.
— Вы прервали мои дела, друзья, но я на вас не сержусь, ибо вижу, что ваш визит связан с крайне важными обстоятельствами. Я слушаю вас, говорите.
Ламберт гордо выпрямился. Король, взглянув на него, немедленно нахмурился, уж слишком отчётливо в этот момент его разгневанный сводный брат напоминал их общую мать Берту Тосканскую. Ноздри Ламберта при первых же словах викария начали раздуваться как кузнечные мехи, в глазах вновь заплясал яростный огонь.
— Ваше высочество, сим опровергаю и считаю грязной ложью объявленное на улицах Павии признание моей сестры Ирменгарды, в котором утверждается, что я, она и наш покойный брат Гвидо, граф Тосканский, якобы являемся приёмными детьми нашей с вами общей матери Берты. Я утверждаю и настаиваю, что я сам, мой брат Гвидо, моя сестра Ирменгарда рождены от отца, графа Адальберта Богатого, и матери, Берты Лотарингской, находившихся в законном браке, освящённом Господом и отцами кафолической церкви. Каждого, кто будет утверждать обратное, я призываю на судебный поединок, в котором Господь будет нашим судьёй и исходом которого будет установлена непреложная истина!
