Я вам очень многое могу наговорить, но Бог вам судья, как и мне. Вы, должно быть, удивитесь, но я это делаю для вас. И именно для вас сейчас взял на свою душу смертный грех.
— Не скажу, что увиденное мне понравилось.
— Тогда вам непременно понравятся слова, которые вы сейчас услышите от собственного сына.
Своими словами Кресченций выдвинул Альбериха на передний план. Сын подошёл к матери и, стараясь выглядеть спокойным и уверенным под взглядом её скорбно насмешливых и полных упрёка тёмных глаз, зачитал приговор.
— За ваши грехи и деяния Великий Рим приговаривает вас к лишению сана сенатора, лишению всех ваших бенефиций и патримоний, всего имущества, включая скотину и рабов. Вы будет сосланы на остров Искья под надзор мессера Фузулуса, графа Амальфи, где будете находиться в ограничении своей свободы, в покаянии и строгости, пока Господь не призовёт вашу душу над суд Свой. Прощайте, прощайте навсегда.
Они стояли друг против друга, а подле них суетились Кресченций со своей супругой, спешно переодевая труп Розы в одежды сенатриссы. Лицо Мароции нервно дёрнулось, задрожал изменнически подбородок, губы сложились в печальную, ироническую улыбку. Она шагнула вперёд, наклонила к себе голову сына и неожиданно для всех поцеловала его в лоб.
— Не думай ни о чём. Ты мой настоящий сын, и ты всё правильно сделал. Да покорится Рим твоей воле! Из тебя выйдет великий правитель!
Никогда доселе Альберих не слышал из уст матери такой похвалы. Он вздрогнул, отступил от неё и, пряча от всех заблестевшие глаза, чуть ли не бегом вышел прочь.
— Прощай, — бросил он матери напоследок. Кресченций, с тревогой следя за этой сценой, выдохнул с явным облегчением и отпустил на волю эфес своего меча.
Теодора позвала себе в помощь двух верных слуг-мавров. Кресченций распорядился очистить от посторонних людей первый ярус башни Ангела и снять охрану с подземного хода в Ватикан. Закрыв кляпом рот, завязав Мароции глаза и руки (Теодора сделала это собственноручно и с превеликим удовольствием), накинув на неё длинный плащ, они вывели поверженную сенатриссу из пределов Замка Святого Ангела, который столько лет был для Мароции родным домом, став свидетелем как её невиданного взлёта, так и её сокрушительного падения.
Что же касается Альбериха, то он спустя время вернулся в покои матери, взял на руки обезображенный труп Розы и начал спускаться с ним во двор башни. Там, внизу, к нему успел вновь присоединиться Кресченций.
Плач и возмущение охватили Рим, когда ему предъявили свидетельство неслыханного преступления бургундцев. Альберих шёл к римлянам, продолжая нести на руках труп своей матери, и воины, стоявшие рядом, обнажали головы, слуги падали на колени, воздевая вверх руки и пытаясь коснуться в последний раз одежд своей обожаемой хозяйки. Гневные децибелы достигли апогея, когда страшная весть донеслась до ушей горожан, находившихся за пределами Замка Ангела, и счастье бургундцев, что никого из них более не осталось в живых, а тех немногих из слуг, кто заблаговременно успел сдаться, надёжно охраняла римская милиция.
— Смотрите, смотрите, что сотворили те, кого мы так доверчиво впустили в свой город! Не найдя в себя силы и мужества огнём и мечом сопротивляться нам, они отомстили моей матери, верной дочери Великого Рима. Да не отпустит Господь всемилостивый злодеяния им! Их король позорно бежал из нашего города, но за стенами Рима собралось его сильное войско, и долг каждого римлянина оказать сопротивление коварному врагу, собирающемуся напасть на нас!
Слова Альбериха, как и накануне, нашли горячую и единогласную поддержку в рядах римлян. Многие из черни готовы были тотчас атаковать бургундское войско, расположившееся на Нероновом поле. Звук многочисленных труб заставил ревущую толпу расступиться, к Альбериху на ватных ногах и с посеревшим лицом подходил его старший брат, папа Иоанн.
— Как такое могло произойти, брат мой? О горе, горе нам всем, — застонал понтифик и упал на землю, содрогаясь в рыданиях.
Кресченций поднял Иоанна с земли, а Альберих придвинулся к нему так, чтобы их не могли слышать иные.
— Брат мой, ведите себя подобающе вашему сану, — жёстко сказал Альберих, и Иоанн удивлённо и обиженно взглянул на него.
Альберих опустил труп на расстеленное на земле римское знамя и отошёл от него. Толпа замолчала, с ужасом разглядывая деяния вероломного бургундского короля. Папу, которого сознание готово было вот-вот покинуть, за руку крепко держал и периодически встряхивал Кресченций.
Новый истошный крик раздался позади Альбериха. К трупу кинулась Ксения, престарелая служанка и кормилица Мароции. Подняв тело с земли, она прижала его к себе, покрывая поцелуями и сопровождая всё это воем, похожим на предсмертные стоны раненого животного. Ксения целовала обезображенное лицо, волосы, руки и плечи убитой и не давала себя оттащить от своей любимой хозяйки. У многих при виде этой картины навернулись на глаза слёзы, а некоторые присоединились к возобновившемуся хору стенаний, в котором голос Ксении, безусловно, солировал.
Внезапно причитания Ксении оборвались. Кормилица, в свои немалые годы значительно потерявшая зрение, поднесла близко к глазам лицо убитой и внимательно рассматривала её рот. Куда девалась та маленькая родинка под нижней губой? Как могла она пропасть, ведь она у неё была с рождения? Первым встрепенулся Альберих.
— Немедленно убери её, — прошипел он на ухо Кресченцию.
Кресченций отогнал всех склонившихся вместе с Ксенией над трупом, резким рывком поднял кормилицу с земли и оттащил в сторону. Она удивлённо шепнула ему:
— Это не она!
— Тише, добрая христианка, тише! Вы погубите свою госпожу, если скажете ещё хоть слово. Ваша госпожа жива и ждёт вас. Но ни звука, вы же не желаете причинить своей госпоже зло?
— Нет-нет, — испуганно зашептала Ксения, а Кресченций силой повёл её внутрь башни.
— Господи, прости меня, какую невинную душу приходится лишать жизни, — прошептал Альберих, глядя вслед удаляющимся Кресченцию и Ксении.
Через десять минут мрачный как декабрьская ночь Кресченций вновь был подле Альбериха.
— Там наверху осталось ещё четыре наложницы короля. Мы совсем забыли про них, а они знают всё, — шепнул Кресченций на ухо другу. Тот только покачал головой.
— Грехами, тяжкими смертными грехами начинается наш путь, сенатор! Да разве может быть иной путь у того, кто жаждет власти? Иди, мой друг, иди, я разделю с тобой все грехи наши, распорядись, чтобы эти несчастные поскорее увидели светлый лик Божий!
В кронах деревьев по-кошачьи мягко зашелестел слабый ветер, и небо, разбуженное им, на мгновение как будто задумавшись: а стоит ли? — вновь, в который уже раз за сегодняшний день, начало, как безумный транжира, без спроса одаривать землю запасами своей влаги. Колючие мелкие капли осеннего дождя уныло застучали по деревянной крыше двухэтажного дома, по его открытой веранде, обычно шумной и людной, а ныне безжалостно всеми покинутой, по раскисшей и взрытой телегами территории двора, огороженной невысоким и раскосым частоколом. За оградой вдалеке виднелось посеревшее, с белыми кудрями, неспокойное море, где-то там волны вели шумную, но безуспешную борьбу с береговыми скалами. До вечера ещё было далеко, но небо панцирем своих туч не давало ни малейшей надежды сегодня увидеть солнце.
На пороге дома показалась красивая, чуточку полная женщина с белокурыми длинными волосами. Постояв пару минут на веранде и зябко передёрнув плечами, она со вздохом вернулась в дом, ибо погода не оставляла ей другого выбора. Находившиеся во дворе слуги, а точнее стражники знатной дамы, с почти угольным цветом лиц, обменялись между собой парой реплик на непонятном языке, их осторожные ухмылки не оставляли сомнений, кто именно был главной темой их разговора. Один из слуг, молодой и высокий африканец, все перипетии своей судьбы встречающий с белоснежной улыбкой, затянул негромкую песню, и прочие охотно подхватили её. Убедившись, что их скучающая госпожа ничего не имеет против, африканец осмелился перейти на мотив более звучный и радостный, и его голос недолго звучал в одиночестве. Солнечная карамель зазвучавших песен, заставляющая забыть о всей боли и тягостной одинаковости серых будней, необычной почти осязаемой радугой расцветила печальный облик одинокого постоялого двора.
Теодора с удовольствием прислушивалась к песням своих слуг, сидя в одиночестве посередине столовых рядов на первом этаже пустой таверны. Уже пятый день они находились здесь, неподалёку от берега Амальфитанского залива, в трёх милях от Путеолы . За особую плату хозяин таверны закрыл своё заведение от всех прочих лиц, кроме Теодоры и её свиты, покуда Кресченций не уладит все вопросы с господином здешних земель. Пятый день Теодора изнывала от скуки, находя мало удовольствия во взятой на себя роли сторожевой собаки. Все эти дни она не решалась подняться на второй этаж таверны, но одуряющий гнёт абсолютного бездействия сегодня стал совершенно невыносим.
Она взяла свечу и стала подниматься по немедленно заскрипевшей и зашатавшейся, будто ожившей лестнице. На втором этаже её встретили ещё двое слуг-африканцев, которые, сбросив с себя сонное оцепенение, встретили свою госпожу поклонами. С такой чуткой лестницей присутствие стражи на втором этаже выглядело излишним, но осторожный и предусмотрительный Кресченций решил лишний раз подстраховаться.
Теодора хозяйским ключом отворила дверь одной из комнат. В комнате стояли лишь кровать и стол, на столе горела свеча, от порыва свежего воздуха она едва не погасла. Теодора долго стояла на пороге, разглядывая фигуру своей сестры, свернувшуюся калачиком на грубой кровати. Мароция не шевелилась, а её накинутый на глаза плащ не позволял Теодоре понять, спит ли её сестра или внимательно следит за ней. Но оставаться на пороге не было никакого смысла, сзади её поджидала всё та же обволакивающая скука, и она сделала шаг вперёд.
Подойдя к небольшому окну, Теодора убедилась в добросовестности своих слуг: двое мавров, невзирая на дождь, неустанно дежурили под окном пленницы. Теодора приблизилась к постели.
— Чего тебе надо? — Мароция приподняла голову. Теодора, несмотря на полумрак комнаты, увидела осунувшееся, с провалившимися глазами, лицо сестры. Вид Мароции целиком соответствовал облику побеждённого и смирившегося со своей участью, а потому Теодора поспешила обозначить своё превосходство.
— Напрасно ты столь невежлива с той, от которой немало зависит сейчас твоя судьба.
— Мою судьбу решает сейчас кто угодно, но только не ты.
— Как знать, как знать! Мы здесь одни, кругом мои слуги, и по моей воле они могут сделать всё, что задумается мне.
— И что тебе «задумывается», позволь спросить?
Теодора постаралась опустить на своё лицо тень загадочности.
— Быть может, сохранив, несмотря ни на что, любовь к тебе, к своей старшей сестре, с которой меня связывает столь многое, я пришла, чтобы освободить тебя?
Мароция, приподнявшись с постели, изучающим взглядом заскользила по лицу сестры.
— Если бы это было так, ты бы сразу сказала мне об этом, а не начала бы упиваться своим положением. К тому же не сомневаюсь, что твой расчётливый и бдительный муж предусмотрел такой вариант событий и слуги твои, а точнее его, получили на сей счёт дополнительные указания.
— Ты думаешь, что я не хозяйка своим собственным слугам?
— Я полагаю, что Кресченций им и тебе настоящий хозяин.
Теодора поджала губки и заговорила с обидой и ожесточением.
— Ты всегда считала себя выше меня. Ты всегда считала меня недалёкой.
— Не льсти себе, я всегда считала тебя дурой.
Теодора от таких слов подскочила с постели.
— Да-а-а?! Наконец-то ты заявила мне об этом в лицо! А я, наверное, действительно дура, потому что всегда верила тебе, любила тебя и даже не допускала мысли, что ты можешь что-то сделать мне во зло.
— Видимо, во зло ты стала сенатрисой Рима и получила в дар от меня дом наших родителей.
— Ты всё всегда делала, в первую очередь преследуя собственные интересы.
— Покажи мне того, кто действует иначе.
— Ты заставила меня пойти на неслыханное злодейство. Ты погубила мою душу. Ты приказала мне убить нашу мать!
— Не ори и не неси чушь, Теодора. Ты прекрасно знаешь, как всё было на самом деле, и, если бы ты не была непроходимой дурой, наша мать и по сей день здравствовала бы. Господь один знает, но, быть может, тогда многих бед удалось бы избежать. Яд предназначался для Тоссиньяно.
— Для папы римского!
— Давай продолжай, теперь я жду упрёков, что я толкнула тебя на путь блуда.
— А разве нет?
— Что-то не помню, чтобы ты сопротивлялась. Зато отлично помню, как я тебе советовала не опускаться до связей с плебеями, к которым тебя так отчаянно тянуло. Не удивлюсь, если среди людей, находящихся здесь, есть удалец, который скрашивает тебе часы ожидания твоего мужа.
— А хочешь, я им прикажу развлечься с тобой?
Мароция вновь внимательно осмотрела сестру. На сей раз, зная её неуёмную похоть, Мароция посчитала такую угрозу вполне осуществимой.
— Что же ты замолчала? Ты не представляешь, насколько эти мавры сильны и выносливы!
— Стало быть, моя догадка относительно того, что ты здесь не сильно скучаешь, начала подтверждаться. Не боишься, что об этом узнает твой муж? Впрочем, если бы он был столь разборчив, то десятой доли слухов о тебе, разносившихся по Риму, хватило бы, чтобы он побрезговал вести тебя под венец.
— Твои мужья также не отличались разборчивостью.
— Мои мужья носили разного достоинства короны, а ты, если бы я вовремя не поправляла тебя, наверняка стала бы блудливой женой какого-нибудь нотария или в лучшем случае начальника сторожевой башни.
— Ну что же, — взяв себя в руки и издевательски заулыбавшись, произнесла Теодора, — сейчас не важно, что бы было, важно, что будет. Кто останется сенатрисой Рима, а кто сгинет в гнилых стенах тюремной камеры, а может быть, и вовсе в придорожной канаве.
Мароция подняла глаза на сестру.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Только то, что если бы не твой Альберих, ты не вышла бы за пределы Замка Ангела. Кресченций изначально был против того, чтобы тебе оставили жизнь. Оставаясь в этом мире, пусть и в заключении, ты всегда будешь таить угрозу для нас.
— А если уничтожат меня, между Кресченцием и Римом останутся только мои дети. А по сути, только Альберих.
— И только дружба с Альберихом заставила моего мужа согласиться на твоё заточение.
— Не слишком надёжный залог, раз ты вновь поднимаешь эту тему. Значит, вы на самом деле обсуждаете такой вариант. Зачем же твой супруг уехал договариваться об условиях и оплате моего содержания к графу Амальфи?
— В легенду о попытке твоего побега Альберих вряд ли бы поверил. Аренда тюрьмы на острове Искья, заключенная между Римом и графом Амальфи, снимет все подозрения. А вместо тебя можно отправить любую беднягу, попавшуюся нам по дороге, которая спустя год-другой благополучно испустит дух, тем более что твой сын не горит желанием регулярно навещать тебя.
— Не скажу, что увиденное мне понравилось.
— Тогда вам непременно понравятся слова, которые вы сейчас услышите от собственного сына.
Своими словами Кресченций выдвинул Альбериха на передний план. Сын подошёл к матери и, стараясь выглядеть спокойным и уверенным под взглядом её скорбно насмешливых и полных упрёка тёмных глаз, зачитал приговор.
— За ваши грехи и деяния Великий Рим приговаривает вас к лишению сана сенатора, лишению всех ваших бенефиций и патримоний, всего имущества, включая скотину и рабов. Вы будет сосланы на остров Искья под надзор мессера Фузулуса, графа Амальфи, где будете находиться в ограничении своей свободы, в покаянии и строгости, пока Господь не призовёт вашу душу над суд Свой. Прощайте, прощайте навсегда.
Они стояли друг против друга, а подле них суетились Кресченций со своей супругой, спешно переодевая труп Розы в одежды сенатриссы. Лицо Мароции нервно дёрнулось, задрожал изменнически подбородок, губы сложились в печальную, ироническую улыбку. Она шагнула вперёд, наклонила к себе голову сына и неожиданно для всех поцеловала его в лоб.
— Не думай ни о чём. Ты мой настоящий сын, и ты всё правильно сделал. Да покорится Рим твоей воле! Из тебя выйдет великий правитель!
Никогда доселе Альберих не слышал из уст матери такой похвалы. Он вздрогнул, отступил от неё и, пряча от всех заблестевшие глаза, чуть ли не бегом вышел прочь.
— Прощай, — бросил он матери напоследок. Кресченций, с тревогой следя за этой сценой, выдохнул с явным облегчением и отпустил на волю эфес своего меча.
Теодора позвала себе в помощь двух верных слуг-мавров. Кресченций распорядился очистить от посторонних людей первый ярус башни Ангела и снять охрану с подземного хода в Ватикан. Закрыв кляпом рот, завязав Мароции глаза и руки (Теодора сделала это собственноручно и с превеликим удовольствием), накинув на неё длинный плащ, они вывели поверженную сенатриссу из пределов Замка Святого Ангела, который столько лет был для Мароции родным домом, став свидетелем как её невиданного взлёта, так и её сокрушительного падения.
Что же касается Альбериха, то он спустя время вернулся в покои матери, взял на руки обезображенный труп Розы и начал спускаться с ним во двор башни. Там, внизу, к нему успел вновь присоединиться Кресченций.
Плач и возмущение охватили Рим, когда ему предъявили свидетельство неслыханного преступления бургундцев. Альберих шёл к римлянам, продолжая нести на руках труп своей матери, и воины, стоявшие рядом, обнажали головы, слуги падали на колени, воздевая вверх руки и пытаясь коснуться в последний раз одежд своей обожаемой хозяйки. Гневные децибелы достигли апогея, когда страшная весть донеслась до ушей горожан, находившихся за пределами Замка Ангела, и счастье бургундцев, что никого из них более не осталось в живых, а тех немногих из слуг, кто заблаговременно успел сдаться, надёжно охраняла римская милиция.
— Смотрите, смотрите, что сотворили те, кого мы так доверчиво впустили в свой город! Не найдя в себя силы и мужества огнём и мечом сопротивляться нам, они отомстили моей матери, верной дочери Великого Рима. Да не отпустит Господь всемилостивый злодеяния им! Их король позорно бежал из нашего города, но за стенами Рима собралось его сильное войско, и долг каждого римлянина оказать сопротивление коварному врагу, собирающемуся напасть на нас!
Слова Альбериха, как и накануне, нашли горячую и единогласную поддержку в рядах римлян. Многие из черни готовы были тотчас атаковать бургундское войско, расположившееся на Нероновом поле. Звук многочисленных труб заставил ревущую толпу расступиться, к Альбериху на ватных ногах и с посеревшим лицом подходил его старший брат, папа Иоанн.
— Как такое могло произойти, брат мой? О горе, горе нам всем, — застонал понтифик и упал на землю, содрогаясь в рыданиях.
Кресченций поднял Иоанна с земли, а Альберих придвинулся к нему так, чтобы их не могли слышать иные.
— Брат мой, ведите себя подобающе вашему сану, — жёстко сказал Альберих, и Иоанн удивлённо и обиженно взглянул на него.
Альберих опустил труп на расстеленное на земле римское знамя и отошёл от него. Толпа замолчала, с ужасом разглядывая деяния вероломного бургундского короля. Папу, которого сознание готово было вот-вот покинуть, за руку крепко держал и периодически встряхивал Кресченций.
Новый истошный крик раздался позади Альбериха. К трупу кинулась Ксения, престарелая служанка и кормилица Мароции. Подняв тело с земли, она прижала его к себе, покрывая поцелуями и сопровождая всё это воем, похожим на предсмертные стоны раненого животного. Ксения целовала обезображенное лицо, волосы, руки и плечи убитой и не давала себя оттащить от своей любимой хозяйки. У многих при виде этой картины навернулись на глаза слёзы, а некоторые присоединились к возобновившемуся хору стенаний, в котором голос Ксении, безусловно, солировал.
Внезапно причитания Ксении оборвались. Кормилица, в свои немалые годы значительно потерявшая зрение, поднесла близко к глазам лицо убитой и внимательно рассматривала её рот. Куда девалась та маленькая родинка под нижней губой? Как могла она пропасть, ведь она у неё была с рождения? Первым встрепенулся Альберих.
— Немедленно убери её, — прошипел он на ухо Кресченцию.
Кресченций отогнал всех склонившихся вместе с Ксенией над трупом, резким рывком поднял кормилицу с земли и оттащил в сторону. Она удивлённо шепнула ему:
— Это не она!
— Тише, добрая христианка, тише! Вы погубите свою госпожу, если скажете ещё хоть слово. Ваша госпожа жива и ждёт вас. Но ни звука, вы же не желаете причинить своей госпоже зло?
— Нет-нет, — испуганно зашептала Ксения, а Кресченций силой повёл её внутрь башни.
— Господи, прости меня, какую невинную душу приходится лишать жизни, — прошептал Альберих, глядя вслед удаляющимся Кресченцию и Ксении.
Через десять минут мрачный как декабрьская ночь Кресченций вновь был подле Альбериха.
— Там наверху осталось ещё четыре наложницы короля. Мы совсем забыли про них, а они знают всё, — шепнул Кресченций на ухо другу. Тот только покачал головой.
— Грехами, тяжкими смертными грехами начинается наш путь, сенатор! Да разве может быть иной путь у того, кто жаждет власти? Иди, мой друг, иди, я разделю с тобой все грехи наши, распорядись, чтобы эти несчастные поскорее увидели светлый лик Божий!
Глава 50 - Эпизод 50. 1686-й год с даты основания Рима, 13-й год правления базилевса Романа Лакапина (21–22 декабря 932 года от Рождества Христова)
В кронах деревьев по-кошачьи мягко зашелестел слабый ветер, и небо, разбуженное им, на мгновение как будто задумавшись: а стоит ли? — вновь, в который уже раз за сегодняшний день, начало, как безумный транжира, без спроса одаривать землю запасами своей влаги. Колючие мелкие капли осеннего дождя уныло застучали по деревянной крыше двухэтажного дома, по его открытой веранде, обычно шумной и людной, а ныне безжалостно всеми покинутой, по раскисшей и взрытой телегами территории двора, огороженной невысоким и раскосым частоколом. За оградой вдалеке виднелось посеревшее, с белыми кудрями, неспокойное море, где-то там волны вели шумную, но безуспешную борьбу с береговыми скалами. До вечера ещё было далеко, но небо панцирем своих туч не давало ни малейшей надежды сегодня увидеть солнце.
На пороге дома показалась красивая, чуточку полная женщина с белокурыми длинными волосами. Постояв пару минут на веранде и зябко передёрнув плечами, она со вздохом вернулась в дом, ибо погода не оставляла ей другого выбора. Находившиеся во дворе слуги, а точнее стражники знатной дамы, с почти угольным цветом лиц, обменялись между собой парой реплик на непонятном языке, их осторожные ухмылки не оставляли сомнений, кто именно был главной темой их разговора. Один из слуг, молодой и высокий африканец, все перипетии своей судьбы встречающий с белоснежной улыбкой, затянул негромкую песню, и прочие охотно подхватили её. Убедившись, что их скучающая госпожа ничего не имеет против, африканец осмелился перейти на мотив более звучный и радостный, и его голос недолго звучал в одиночестве. Солнечная карамель зазвучавших песен, заставляющая забыть о всей боли и тягостной одинаковости серых будней, необычной почти осязаемой радугой расцветила печальный облик одинокого постоялого двора.
Теодора с удовольствием прислушивалась к песням своих слуг, сидя в одиночестве посередине столовых рядов на первом этаже пустой таверны. Уже пятый день они находились здесь, неподалёку от берега Амальфитанского залива, в трёх милях от Путеолы . За особую плату хозяин таверны закрыл своё заведение от всех прочих лиц, кроме Теодоры и её свиты, покуда Кресченций не уладит все вопросы с господином здешних земель. Пятый день Теодора изнывала от скуки, находя мало удовольствия во взятой на себя роли сторожевой собаки. Все эти дни она не решалась подняться на второй этаж таверны, но одуряющий гнёт абсолютного бездействия сегодня стал совершенно невыносим.
Она взяла свечу и стала подниматься по немедленно заскрипевшей и зашатавшейся, будто ожившей лестнице. На втором этаже её встретили ещё двое слуг-африканцев, которые, сбросив с себя сонное оцепенение, встретили свою госпожу поклонами. С такой чуткой лестницей присутствие стражи на втором этаже выглядело излишним, но осторожный и предусмотрительный Кресченций решил лишний раз подстраховаться.
Теодора хозяйским ключом отворила дверь одной из комнат. В комнате стояли лишь кровать и стол, на столе горела свеча, от порыва свежего воздуха она едва не погасла. Теодора долго стояла на пороге, разглядывая фигуру своей сестры, свернувшуюся калачиком на грубой кровати. Мароция не шевелилась, а её накинутый на глаза плащ не позволял Теодоре понять, спит ли её сестра или внимательно следит за ней. Но оставаться на пороге не было никакого смысла, сзади её поджидала всё та же обволакивающая скука, и она сделала шаг вперёд.
Подойдя к небольшому окну, Теодора убедилась в добросовестности своих слуг: двое мавров, невзирая на дождь, неустанно дежурили под окном пленницы. Теодора приблизилась к постели.
— Чего тебе надо? — Мароция приподняла голову. Теодора, несмотря на полумрак комнаты, увидела осунувшееся, с провалившимися глазами, лицо сестры. Вид Мароции целиком соответствовал облику побеждённого и смирившегося со своей участью, а потому Теодора поспешила обозначить своё превосходство.
— Напрасно ты столь невежлива с той, от которой немало зависит сейчас твоя судьба.
— Мою судьбу решает сейчас кто угодно, но только не ты.
— Как знать, как знать! Мы здесь одни, кругом мои слуги, и по моей воле они могут сделать всё, что задумается мне.
— И что тебе «задумывается», позволь спросить?
Теодора постаралась опустить на своё лицо тень загадочности.
— Быть может, сохранив, несмотря ни на что, любовь к тебе, к своей старшей сестре, с которой меня связывает столь многое, я пришла, чтобы освободить тебя?
Мароция, приподнявшись с постели, изучающим взглядом заскользила по лицу сестры.
— Если бы это было так, ты бы сразу сказала мне об этом, а не начала бы упиваться своим положением. К тому же не сомневаюсь, что твой расчётливый и бдительный муж предусмотрел такой вариант событий и слуги твои, а точнее его, получили на сей счёт дополнительные указания.
— Ты думаешь, что я не хозяйка своим собственным слугам?
— Я полагаю, что Кресченций им и тебе настоящий хозяин.
Теодора поджала губки и заговорила с обидой и ожесточением.
— Ты всегда считала себя выше меня. Ты всегда считала меня недалёкой.
— Не льсти себе, я всегда считала тебя дурой.
Теодора от таких слов подскочила с постели.
— Да-а-а?! Наконец-то ты заявила мне об этом в лицо! А я, наверное, действительно дура, потому что всегда верила тебе, любила тебя и даже не допускала мысли, что ты можешь что-то сделать мне во зло.
— Видимо, во зло ты стала сенатрисой Рима и получила в дар от меня дом наших родителей.
— Ты всё всегда делала, в первую очередь преследуя собственные интересы.
— Покажи мне того, кто действует иначе.
— Ты заставила меня пойти на неслыханное злодейство. Ты погубила мою душу. Ты приказала мне убить нашу мать!
— Не ори и не неси чушь, Теодора. Ты прекрасно знаешь, как всё было на самом деле, и, если бы ты не была непроходимой дурой, наша мать и по сей день здравствовала бы. Господь один знает, но, быть может, тогда многих бед удалось бы избежать. Яд предназначался для Тоссиньяно.
— Для папы римского!
— Давай продолжай, теперь я жду упрёков, что я толкнула тебя на путь блуда.
— А разве нет?
— Что-то не помню, чтобы ты сопротивлялась. Зато отлично помню, как я тебе советовала не опускаться до связей с плебеями, к которым тебя так отчаянно тянуло. Не удивлюсь, если среди людей, находящихся здесь, есть удалец, который скрашивает тебе часы ожидания твоего мужа.
— А хочешь, я им прикажу развлечься с тобой?
Мароция вновь внимательно осмотрела сестру. На сей раз, зная её неуёмную похоть, Мароция посчитала такую угрозу вполне осуществимой.
— Что же ты замолчала? Ты не представляешь, насколько эти мавры сильны и выносливы!
— Стало быть, моя догадка относительно того, что ты здесь не сильно скучаешь, начала подтверждаться. Не боишься, что об этом узнает твой муж? Впрочем, если бы он был столь разборчив, то десятой доли слухов о тебе, разносившихся по Риму, хватило бы, чтобы он побрезговал вести тебя под венец.
— Твои мужья также не отличались разборчивостью.
— Мои мужья носили разного достоинства короны, а ты, если бы я вовремя не поправляла тебя, наверняка стала бы блудливой женой какого-нибудь нотария или в лучшем случае начальника сторожевой башни.
— Ну что же, — взяв себя в руки и издевательски заулыбавшись, произнесла Теодора, — сейчас не важно, что бы было, важно, что будет. Кто останется сенатрисой Рима, а кто сгинет в гнилых стенах тюремной камеры, а может быть, и вовсе в придорожной канаве.
Мароция подняла глаза на сестру.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Только то, что если бы не твой Альберих, ты не вышла бы за пределы Замка Ангела. Кресченций изначально был против того, чтобы тебе оставили жизнь. Оставаясь в этом мире, пусть и в заключении, ты всегда будешь таить угрозу для нас.
— А если уничтожат меня, между Кресченцием и Римом останутся только мои дети. А по сути, только Альберих.
— И только дружба с Альберихом заставила моего мужа согласиться на твоё заточение.
— Не слишком надёжный залог, раз ты вновь поднимаешь эту тему. Значит, вы на самом деле обсуждаете такой вариант. Зачем же твой супруг уехал договариваться об условиях и оплате моего содержания к графу Амальфи?
— В легенду о попытке твоего побега Альберих вряд ли бы поверил. Аренда тюрьмы на острове Искья, заключенная между Римом и графом Амальфи, снимет все подозрения. А вместо тебя можно отправить любую беднягу, попавшуюся нам по дороге, которая спустя год-другой благополучно испустит дух, тем более что твой сын не горит желанием регулярно навещать тебя.
