– Благочестивая сестра, о чем ты говорила? Я ничего не поняла. Что за тьма с юга и с севера? И о каком священном камне речь?
О потомке узурпатора вслух сказать не рискнула: очень уж опасна эта тема. Запретна. Даже в мыслях, даже наедине с собой нельзя ее касаться.
– О чем ты, Айлин? – искренне удивилась Беттина. – Какая тьма? Какой камень? Создатели с тобой, да мне подобная ерунда и в голову бы не пришла. Ты, должно быть, перегрелась на солнце и задремала на миг, вот тебе и пригрезилось.
Говорила она с убежденностью в собственной правоте, и я бы усомнилась в том, что слышала своими ушами ее слова, вот только запястье до сих пор пятнали алые следы вишневого сока. Такие же, как и на пальцах сестры Беттины.
***
К уже имеющимся загадкам добавилась новая: что случилось в тот теплый летний день в саду? Помутился ли на краткий миг рассудок сестры Беттины или же мне довелось услышать настоящее пророчество, одно из тех, что изрекают наделенные Зрением? Впору поверить, что правы сплетницы, утверждавшие, что сестра Беттина не чужда колдовству. Да и внезапная гроза, разразившаяся безоблачным днем, внезапно налетевший ураган, с корнем выкорчевавший ту самую дикую яблоню, под которой я пряталась от Дерека, наводили на размышления. Чем дольше я обдумывала случившееся, тем сильнее утверждалась в мысли, что никакое это не совпадение. И по не совсем понятным даже для самой себя причинам никому не рассказала о том, чему стала свидетельницей. Так у меня появилась уже вторая тайна.
Ответов на мои вопросы сестра Беттина мне дать не смогла. Сокрушенно качая головой, она призналась, что ничего не знает о том, где мать-настоятельница подобрала найденыша – меня. Помнила только, что мать Романа тогда отсутствовала несколько дней, уезжала по какой-то надобности в Глоусберри… или в Дернишир? Словом, в какой-то крупный город. По каким делам? Ах, да разве упомнишь за давностью лет! Что-то, связанное с пожертвованиями, кажется. Да-да, точно с пожертвованиями. У Обители появился благодетель, и после той поездки прохудившуюся крышу наконец-то перекрыли. Жаль только, что добрый человек, давший на это благое дело значительную сумму, больше не объявлялся. Хотя вот алтарный покров тоже обновили – уж не помог ли он снова? Нет, теперь не вспомнить, никак не вспомнить. Девочка? Конечно, была девочка, а как же. Глупышка Хильда все ревновала к новой воспитаннице и не желала собирать травы для целебного настоя. Мать Романа тогда еще сурово наказала ее. Откуда взялась? Так приехала из города с матерью Романой, разумеется. Ах, где жила до того? Да кто же знает. Разве что ты сама вспомнишь, Айлин, если память к тебе все же вернется.
Ничего не добившись от старушки Беттины, я начала подумывать о том, как бы осторожно заговорить о своем прошлом с матерью-настоятельницей, но решиться никак не могла. Боязнь боролась во мне с любопытством, и ни одна из сторон не одерживала верх надолго. Несколько дней сомнения раздирали меня, а потом мне приснился сон. Необычный, яркий, странный сон, оставивший меня к утру разбитой и с сильной головной болью.
***
Женщина с рыжими волосами стоит у высокого стрельчатого окна. Солнечные лучи, проникающие сквозь разноцветные стекла витражей, окрашивают ее светлое платье яркими пятнами. В правой руке она держит книгу в потертом переплете. Вспыхивает искорками камень в перстне на тонком пальце.
Женщина волнуется. Она неподвижна, но грудь ее высоко вздымается, а дыхание неровное, прерывистое. И я знаю – она ждет известий. Важных известий, что должны определить ее дальнейшую судьбу.
Она юна, совсем юна, моложе меня. И хороша собой так, что глаз не отвести. Безупречно белая кожа, огромные карие глаза под высокими дугами бровей, изящный нос, пухлые розовые губы, которые она то и дело покусывает от беспокойства.
Где-то вдалеке слышится шум, крики. Незнакомка вздрагивает и роняет книгу, та падает на пол и раскрывается. И я вижу странный рисунок…
Картинка меняется. Все та же рыжеволосая красавица, только уже в темно-зеленом расшитом золотом и жемчугом платье стоит под старым кряжистым дубом. Волосы ее свободно падают на спину и плечи, ноги босы, на лице – счастливая улыбка. Перед ней на колени опускается мужчина и обувает сначала правую ногу, затем левую. Я догадываюсь, что вижу какой-то ритуал, и даже подозреваю о его назначении, но видение тает в туманной дымке, сменяясь следующим. Я успеваю только заметить вырезанный на коре дерева символ – тот же, что и на книжной странице…
Женщина выглядит старше. Под карими глазами залегли тени, запали щеки, резче выступили скулы. В густых рыжих волосах серебрится седая прядка. Незнакомка все еще прекрасна, хотя юной и счастливой ее больше никто не назовет. Она опять стоит у окна и чутко прислушивается, но на лице ее уже не терпеливое радостное возбуждение, а откровенный испуг. К груди она прижимает сверток со спящим младенцем. На белоснежном покрывале вышит все тот же странный символ…
И последнее видение. В нем нет ни женщины, ни мужчины, ни ребенка. Только объятый пламенем замок на фоне чернеющего неба. Языки огня вырываются из оконных проемов, я чувствую опаляющий кожу жар, слышу отчаянные вопли. Трескаются и осыпаются камни, а в ночной вышине разворачивает огромные крылья невиданное чудовище…
***
Я проснулась в холодном поту. Дрожащей рукой сотворила охранный знак и быстро-быстро зашептала молитву создателям. На соседней койке беспокойно заворочалась сестра Анна.
– Айлин? – сонно произнесла она. – Уже пора вставать?
– Нет, – ответила я, и сама поразилась тому, как сипло прозвучал мой голос, будто я сорвала горло от крика. – Мне просто дурное привиделось.
– А-а-а, – протянула благочестивая сестра и вскоре опять засопела.
Я же больше так и не смогла уснуть. Стоило закрыть глаза, и мне вновь и вновь чудился пожар, нос забивал смрад копоти, а в ушах звенели жуткие крики. Так я и пролежала, рассматривая крохотное пятно лунного света на полу и боясь отвести от него взгляд, до самых предрассветных сумерек.
Объяснение странному сну я так и не нашла, но, к счастью, подобные видения больше не посещали меня. Во всяком случае, несколько дней прошли спокойно, без странностей, а по ночам мне снились привычные места и знакомые люди: Обитель и сестры, вересковые пустоши, жители маленькой деревушки за холмами. Терзавшие меня вопросы и тревоги я постаралась загнать поглубже и даже почти не вспоминала о них некоторое время. Все шло заведенным чередом, словно встреча с Дереком из Карнвея всколыхнула застоявшуюся гладь пруда, пошли по воде круги – и успокоились. Мое существование опять стало тихим и монотонным.
А потом произошло событие, напугавшее меня сильнее, чем непонятные слова сестры Беттины в саду под вишней, сильнее, чем необычные сны. Случилось вот что.
После разбушевавшейся в день моего разговора с Беттиной грозы солнце вернулось на небосклон ненадолго, а вскоре зарядили дожди. От старых стен Обители тянуло сыростью и холодом, сестры плотнее кутались в шерстяные плащи. В кабинете матери Романы разжигали камин, чтобы хранящиеся там книги и ценные вещи не отсырели. На сей раз возиться с дровами выпало мне, вот только огонь никак не желал разгораться. Тонкая лучина коптила и чадила, а полена никак не желали вспыхивать. Раздосадованная, я сунула руку прямо в камин и щелкнула пальцами. Сама не знаю, почему так поступила, вот только по деревяшкам побежали веселые искры, затрещал огонь. В испуге я отшатнулась, оглянулась затравленно – и встретилась взглядом с внимательными темными глазами.
– Подойди ко мне, Айлин, – спокойным тоном велела мне мать Романа.
И впервые за все проведенное в Обители время я ослушалась ее. Так и осталась сидеть перед пылающим камином, молча качая головой и рассматривая собственную ладонь. На мгновение мне показалось, будто на запястье проступил тот самый увиденный во сне знак. Я моргнула и поняла, что мне примерещилось: кожа оставалась чистой и гладкой.
– Айлин! – голос матери-настоятельницы стал строже.
Но мое потрясение было так велико, что я даже не поднялась на ноги. И тогда случилось нечто невероятное: мать Романа сама подошла ко мне и со вздохом опустила ладонь мне на голову, ласково погладила по волосам.
– Бедное дитя, – едва слышно произнесла она.
Меня била крупная дрожь. Кончики пальцев горели, будто обожженные, и я подула на них, чтобы остудить.
– Это пройдет, – ласково сказала мать Романа, – пройдет само спустя некоторое время.
– Что со мной, матушка? – жалобно спросила я. – Ты знаешь, что со мной?
Ответила она не сразу. Молча помогла мне подняться, подвела к своему креслу – ей единственной в Обители позволялась такая роскошь – и усадила в него. Я дернулась, пытаясь встать, но она с силой надавила мне на плечи.
– Сядь! Сядь, Айлин, я сказала!
В ее голосе прозвучали привычные властные нотки, и я не осмелилась ослушаться. Мать-настоятельница опять тяжко вздохнула и медленно заговорила:
– Надеялась я, что этот день никогда не настанет. Знаешь ли ты, для чего птицам подрезают крылья, Айлин?
– Конечно, знаю, – с удивлением ответила я. – Чтобы они не смогли улететь.
Боль в пальцах, как и обещала мать Романа, утихла и теперь давала о себе знать лишь едва ощутимым покалыванием, а на смену испугу пришло любопытство. Неужели сейчас прояснится хоть одна из тайн, что окружают меня?
– Чтобы они не смогли улететь, – эхом повторила за мной настоятельница. – Вот только с тобой так не получилось. Родовая сила взяла верх над заклятиями.
Я поспешно сотворила охранный знак.
– Заклятия? Но ведь это…
– Магия, – подтвердила мать Романа мои догадки. – Как и тот огонь, что ты сумела разжечь.
– Но я не хотела… не собиралась… не ожидала…
– Что не собиралась и не ожидала – верю. А вот хотеть – точно хотела, иначе он бы не вспыхнул. О чем ты думала в тот момент, Айлин?
Я зажмурилась и сказала правду:
– О том, как было бы хорошо, загорись эти дрова без всякой лучины.
– И они загорелись. Потому что ты того пожелала.
Меня снова затрясло в ознобе, хотя пламя в камине горело ярко и уже успело немного прогреть кабинет. Я не могла, не могла, не могла владеть магией! Я не имела ничего общего с теми чудовищами, о которых рассказывала стылыми зимними вечерами страшные байки сестра Анна!
Отец короля Магнуса, покойный король Максимус, да будут благосклонны к нему за чертой создатели, почти под корень извел проклятое племя. И за это богоугодное деяние его поныне прославляли во всех храмах страны, раскинувшейся от моря до моря, пели осанну от побережья Ларреншира и до суровых Северных гор. Те немногие, в чьих жилах все еще текла отравленная колдовством кровь, верно служили королю – вот как Дерек из Карнвея, например. Он не сказал мне о том, но я и сама разглядела на его рукаве нашивку – вепря с золотыми клыками, знак королевского дома. Согласно указу Максимуса, любого ребенка, в котором проявились магические способности, должно немедленно отдать гончим – особой страже его величества. Гончие забирали таких детей из семей, невзирая на происхождение. Если малышам везло, то они спустя годы возвращались в родные дома, а если нет… О том, что с ними происходило, оставалось только догадываться, но даже догадки сестра Анна держала при себе, а в конце рассказа не забывала произнести краткую молитву о душе покойного короля, избавившего страну от гнета магов-нечестивцев. Правда, Максимус избавил ее не только от магов, но даже мысли о том опасны и могут привести на плаху.
– Этого не может быть! – хватаясь за призрачную надежду, возразила я. – Магия… магия просыпается в детях, а я уже взрослая!
– И я надеялась, что ты навсегда останешься обычным человеком, – с неожиданной горечью ответила мать Романа. – Но, увы, твоя сила слишком велика, чтобы ее можно было удержать.
Мне стало страшно, так страшно, как никогда до этого. Даже в тот жуткий день в саду я не испугалась так сильно.
– И что теперь? – прошептала едва слышно. – Меня отдадут гончим?
Мать Романа крепко сжала мое плечо ледяными пальцами – ее тоже не согрел весело пляшущий в камине огонь.
– Нет! – страстно воскликнула она. – Нет, этого не будет, пока я жива!
Этот горячечный тон, эта убежденность, эти уверенно сказанные слова немного успокоили меня. Если настоятельница не сообщит обо мне гончим, то они ничего и не узнают. Обитель благочестивой Марты невелика, затеряна среди вересковых пустошей. Сюда не завернет усталый странник в поисках приюта и не прибудут на покаяние знатные дамы, сюда не отправят на учебу дочерей знатных родов – стало быть, слухи о необычной воспитаннице не разойдутся по окрестностям и привлекут ненужного внимания.
– Жаль, что я сама не смогу тебе помочь обуздать свою силу, – продолжала между тем мать Романа, – поскольку даром не наделена. Та крохотная искорка, с которой я родилась, оказалась слишком незначительной, чтобы заинтересовать королевских гончих.
Я встрепенулась.
– Значит, ты тоже маг, матушка?
Она грустно улыбнулась.
– Слишком слабый, как уже сказала. И не смогу ни обучить тебя, ни запечатать твою магию заново. Впрочем, кое-чем попытаюсь помочь. Но об этом после, после… Пока же о главном: Айлин, ты же понимаешь, что твои новые способности тебя погубят? Никто никогда не должен узнать о том, какими силами ты обладаешь. И дело здесь не столько в твоем даре, сколько в том, кто ты такая.
Как часто в последние дни я желала узнать тайну своего происхождения! И вот теперь, вплотную приблизившись к ее разгадке, уже не была уверена в том, что так уж жажду ее услышать.
– Я надеялась, что этот день не придет, – слабым голосом повторила мать Романа сказанное несколько долгих мгновений назад, – но надежды мои не оправдались. Ты не готова пока узнать всю правду, но часть ее я тебе открою.
Она подошла к нише, где стояла невысокая статуя, изображавшая Мать. Создательница прижимала к груди сложенные вместе ладони и чуть подавалась вперед, словно внимая тому, кто пришел, чтобы обратиться к ней с молитвой. Но настоятельница не произнесла привычных слов и не сотворила охранного знака, она склонилась и с силой нажала на выступ у постамента. Послышался щелчок, статуя повернулась и чуть сдвинулась в сторону, открывая выемку в стене. Оттуда мать Романа и достала сверток, обвязанный простой бечевкой.
– Эти вещи некогда принадлежали твоей матери. Сейчас они твои, но будет лучше, если они останутся храниться в тайнике, где никто их не увидит. Посмотри, а потом мы спрячем их обратно.
И она положила сверток на стол передо мной. Я хотела запротестовать, но вспомнила любопытную сестру Анну, зловредную Хильду, скромную обстановку общей спальни и согласилась, что здесь гораздо безопаснее хранить то, что не предназначено для чужих глаз. Негнущимися пальцами принялась распутывать узлы на бечевке, а мать Романа отошла к окну и сделала вид, будто увлеченно рассматривает что-то во дворе, хотя за пеленой дождя ничего разглядеть не представлялось возможным.
Мне казалось, что я целую вечность пытаюсь справиться с нехитрой задачей. Бечева никак не желала поддаваться, скользила между пальцами, путалась снова и снова. Наконец, разделаться с узлами все-таки удалось, и я, словно завороженная, уставилась на свое небогатое наследство.
О потомке узурпатора вслух сказать не рискнула: очень уж опасна эта тема. Запретна. Даже в мыслях, даже наедине с собой нельзя ее касаться.
– О чем ты, Айлин? – искренне удивилась Беттина. – Какая тьма? Какой камень? Создатели с тобой, да мне подобная ерунда и в голову бы не пришла. Ты, должно быть, перегрелась на солнце и задремала на миг, вот тебе и пригрезилось.
Говорила она с убежденностью в собственной правоте, и я бы усомнилась в том, что слышала своими ушами ее слова, вот только запястье до сих пор пятнали алые следы вишневого сока. Такие же, как и на пальцах сестры Беттины.
***
К уже имеющимся загадкам добавилась новая: что случилось в тот теплый летний день в саду? Помутился ли на краткий миг рассудок сестры Беттины или же мне довелось услышать настоящее пророчество, одно из тех, что изрекают наделенные Зрением? Впору поверить, что правы сплетницы, утверждавшие, что сестра Беттина не чужда колдовству. Да и внезапная гроза, разразившаяся безоблачным днем, внезапно налетевший ураган, с корнем выкорчевавший ту самую дикую яблоню, под которой я пряталась от Дерека, наводили на размышления. Чем дольше я обдумывала случившееся, тем сильнее утверждалась в мысли, что никакое это не совпадение. И по не совсем понятным даже для самой себя причинам никому не рассказала о том, чему стала свидетельницей. Так у меня появилась уже вторая тайна.
Ответов на мои вопросы сестра Беттина мне дать не смогла. Сокрушенно качая головой, она призналась, что ничего не знает о том, где мать-настоятельница подобрала найденыша – меня. Помнила только, что мать Романа тогда отсутствовала несколько дней, уезжала по какой-то надобности в Глоусберри… или в Дернишир? Словом, в какой-то крупный город. По каким делам? Ах, да разве упомнишь за давностью лет! Что-то, связанное с пожертвованиями, кажется. Да-да, точно с пожертвованиями. У Обители появился благодетель, и после той поездки прохудившуюся крышу наконец-то перекрыли. Жаль только, что добрый человек, давший на это благое дело значительную сумму, больше не объявлялся. Хотя вот алтарный покров тоже обновили – уж не помог ли он снова? Нет, теперь не вспомнить, никак не вспомнить. Девочка? Конечно, была девочка, а как же. Глупышка Хильда все ревновала к новой воспитаннице и не желала собирать травы для целебного настоя. Мать Романа тогда еще сурово наказала ее. Откуда взялась? Так приехала из города с матерью Романой, разумеется. Ах, где жила до того? Да кто же знает. Разве что ты сама вспомнишь, Айлин, если память к тебе все же вернется.
Ничего не добившись от старушки Беттины, я начала подумывать о том, как бы осторожно заговорить о своем прошлом с матерью-настоятельницей, но решиться никак не могла. Боязнь боролась во мне с любопытством, и ни одна из сторон не одерживала верх надолго. Несколько дней сомнения раздирали меня, а потом мне приснился сон. Необычный, яркий, странный сон, оставивший меня к утру разбитой и с сильной головной болью.
***
Женщина с рыжими волосами стоит у высокого стрельчатого окна. Солнечные лучи, проникающие сквозь разноцветные стекла витражей, окрашивают ее светлое платье яркими пятнами. В правой руке она держит книгу в потертом переплете. Вспыхивает искорками камень в перстне на тонком пальце.
Женщина волнуется. Она неподвижна, но грудь ее высоко вздымается, а дыхание неровное, прерывистое. И я знаю – она ждет известий. Важных известий, что должны определить ее дальнейшую судьбу.
Она юна, совсем юна, моложе меня. И хороша собой так, что глаз не отвести. Безупречно белая кожа, огромные карие глаза под высокими дугами бровей, изящный нос, пухлые розовые губы, которые она то и дело покусывает от беспокойства.
Где-то вдалеке слышится шум, крики. Незнакомка вздрагивает и роняет книгу, та падает на пол и раскрывается. И я вижу странный рисунок…
Картинка меняется. Все та же рыжеволосая красавица, только уже в темно-зеленом расшитом золотом и жемчугом платье стоит под старым кряжистым дубом. Волосы ее свободно падают на спину и плечи, ноги босы, на лице – счастливая улыбка. Перед ней на колени опускается мужчина и обувает сначала правую ногу, затем левую. Я догадываюсь, что вижу какой-то ритуал, и даже подозреваю о его назначении, но видение тает в туманной дымке, сменяясь следующим. Я успеваю только заметить вырезанный на коре дерева символ – тот же, что и на книжной странице…
Женщина выглядит старше. Под карими глазами залегли тени, запали щеки, резче выступили скулы. В густых рыжих волосах серебрится седая прядка. Незнакомка все еще прекрасна, хотя юной и счастливой ее больше никто не назовет. Она опять стоит у окна и чутко прислушивается, но на лице ее уже не терпеливое радостное возбуждение, а откровенный испуг. К груди она прижимает сверток со спящим младенцем. На белоснежном покрывале вышит все тот же странный символ…
И последнее видение. В нем нет ни женщины, ни мужчины, ни ребенка. Только объятый пламенем замок на фоне чернеющего неба. Языки огня вырываются из оконных проемов, я чувствую опаляющий кожу жар, слышу отчаянные вопли. Трескаются и осыпаются камни, а в ночной вышине разворачивает огромные крылья невиданное чудовище…
***
Я проснулась в холодном поту. Дрожащей рукой сотворила охранный знак и быстро-быстро зашептала молитву создателям. На соседней койке беспокойно заворочалась сестра Анна.
– Айлин? – сонно произнесла она. – Уже пора вставать?
– Нет, – ответила я, и сама поразилась тому, как сипло прозвучал мой голос, будто я сорвала горло от крика. – Мне просто дурное привиделось.
– А-а-а, – протянула благочестивая сестра и вскоре опять засопела.
Я же больше так и не смогла уснуть. Стоило закрыть глаза, и мне вновь и вновь чудился пожар, нос забивал смрад копоти, а в ушах звенели жуткие крики. Так я и пролежала, рассматривая крохотное пятно лунного света на полу и боясь отвести от него взгляд, до самых предрассветных сумерек.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Объяснение странному сну я так и не нашла, но, к счастью, подобные видения больше не посещали меня. Во всяком случае, несколько дней прошли спокойно, без странностей, а по ночам мне снились привычные места и знакомые люди: Обитель и сестры, вересковые пустоши, жители маленькой деревушки за холмами. Терзавшие меня вопросы и тревоги я постаралась загнать поглубже и даже почти не вспоминала о них некоторое время. Все шло заведенным чередом, словно встреча с Дереком из Карнвея всколыхнула застоявшуюся гладь пруда, пошли по воде круги – и успокоились. Мое существование опять стало тихим и монотонным.
А потом произошло событие, напугавшее меня сильнее, чем непонятные слова сестры Беттины в саду под вишней, сильнее, чем необычные сны. Случилось вот что.
После разбушевавшейся в день моего разговора с Беттиной грозы солнце вернулось на небосклон ненадолго, а вскоре зарядили дожди. От старых стен Обители тянуло сыростью и холодом, сестры плотнее кутались в шерстяные плащи. В кабинете матери Романы разжигали камин, чтобы хранящиеся там книги и ценные вещи не отсырели. На сей раз возиться с дровами выпало мне, вот только огонь никак не желал разгораться. Тонкая лучина коптила и чадила, а полена никак не желали вспыхивать. Раздосадованная, я сунула руку прямо в камин и щелкнула пальцами. Сама не знаю, почему так поступила, вот только по деревяшкам побежали веселые искры, затрещал огонь. В испуге я отшатнулась, оглянулась затравленно – и встретилась взглядом с внимательными темными глазами.
– Подойди ко мне, Айлин, – спокойным тоном велела мне мать Романа.
И впервые за все проведенное в Обители время я ослушалась ее. Так и осталась сидеть перед пылающим камином, молча качая головой и рассматривая собственную ладонь. На мгновение мне показалось, будто на запястье проступил тот самый увиденный во сне знак. Я моргнула и поняла, что мне примерещилось: кожа оставалась чистой и гладкой.
– Айлин! – голос матери-настоятельницы стал строже.
Но мое потрясение было так велико, что я даже не поднялась на ноги. И тогда случилось нечто невероятное: мать Романа сама подошла ко мне и со вздохом опустила ладонь мне на голову, ласково погладила по волосам.
– Бедное дитя, – едва слышно произнесла она.
Меня била крупная дрожь. Кончики пальцев горели, будто обожженные, и я подула на них, чтобы остудить.
– Это пройдет, – ласково сказала мать Романа, – пройдет само спустя некоторое время.
– Что со мной, матушка? – жалобно спросила я. – Ты знаешь, что со мной?
Ответила она не сразу. Молча помогла мне подняться, подвела к своему креслу – ей единственной в Обители позволялась такая роскошь – и усадила в него. Я дернулась, пытаясь встать, но она с силой надавила мне на плечи.
– Сядь! Сядь, Айлин, я сказала!
В ее голосе прозвучали привычные властные нотки, и я не осмелилась ослушаться. Мать-настоятельница опять тяжко вздохнула и медленно заговорила:
– Надеялась я, что этот день никогда не настанет. Знаешь ли ты, для чего птицам подрезают крылья, Айлин?
– Конечно, знаю, – с удивлением ответила я. – Чтобы они не смогли улететь.
Боль в пальцах, как и обещала мать Романа, утихла и теперь давала о себе знать лишь едва ощутимым покалыванием, а на смену испугу пришло любопытство. Неужели сейчас прояснится хоть одна из тайн, что окружают меня?
– Чтобы они не смогли улететь, – эхом повторила за мной настоятельница. – Вот только с тобой так не получилось. Родовая сила взяла верх над заклятиями.
Я поспешно сотворила охранный знак.
– Заклятия? Но ведь это…
– Магия, – подтвердила мать Романа мои догадки. – Как и тот огонь, что ты сумела разжечь.
– Но я не хотела… не собиралась… не ожидала…
– Что не собиралась и не ожидала – верю. А вот хотеть – точно хотела, иначе он бы не вспыхнул. О чем ты думала в тот момент, Айлин?
Я зажмурилась и сказала правду:
– О том, как было бы хорошо, загорись эти дрова без всякой лучины.
– И они загорелись. Потому что ты того пожелала.
Меня снова затрясло в ознобе, хотя пламя в камине горело ярко и уже успело немного прогреть кабинет. Я не могла, не могла, не могла владеть магией! Я не имела ничего общего с теми чудовищами, о которых рассказывала стылыми зимними вечерами страшные байки сестра Анна!
Отец короля Магнуса, покойный король Максимус, да будут благосклонны к нему за чертой создатели, почти под корень извел проклятое племя. И за это богоугодное деяние его поныне прославляли во всех храмах страны, раскинувшейся от моря до моря, пели осанну от побережья Ларреншира и до суровых Северных гор. Те немногие, в чьих жилах все еще текла отравленная колдовством кровь, верно служили королю – вот как Дерек из Карнвея, например. Он не сказал мне о том, но я и сама разглядела на его рукаве нашивку – вепря с золотыми клыками, знак королевского дома. Согласно указу Максимуса, любого ребенка, в котором проявились магические способности, должно немедленно отдать гончим – особой страже его величества. Гончие забирали таких детей из семей, невзирая на происхождение. Если малышам везло, то они спустя годы возвращались в родные дома, а если нет… О том, что с ними происходило, оставалось только догадываться, но даже догадки сестра Анна держала при себе, а в конце рассказа не забывала произнести краткую молитву о душе покойного короля, избавившего страну от гнета магов-нечестивцев. Правда, Максимус избавил ее не только от магов, но даже мысли о том опасны и могут привести на плаху.
– Этого не может быть! – хватаясь за призрачную надежду, возразила я. – Магия… магия просыпается в детях, а я уже взрослая!
– И я надеялась, что ты навсегда останешься обычным человеком, – с неожиданной горечью ответила мать Романа. – Но, увы, твоя сила слишком велика, чтобы ее можно было удержать.
Мне стало страшно, так страшно, как никогда до этого. Даже в тот жуткий день в саду я не испугалась так сильно.
– И что теперь? – прошептала едва слышно. – Меня отдадут гончим?
Мать Романа крепко сжала мое плечо ледяными пальцами – ее тоже не согрел весело пляшущий в камине огонь.
– Нет! – страстно воскликнула она. – Нет, этого не будет, пока я жива!
Этот горячечный тон, эта убежденность, эти уверенно сказанные слова немного успокоили меня. Если настоятельница не сообщит обо мне гончим, то они ничего и не узнают. Обитель благочестивой Марты невелика, затеряна среди вересковых пустошей. Сюда не завернет усталый странник в поисках приюта и не прибудут на покаяние знатные дамы, сюда не отправят на учебу дочерей знатных родов – стало быть, слухи о необычной воспитаннице не разойдутся по окрестностям и привлекут ненужного внимания.
– Жаль, что я сама не смогу тебе помочь обуздать свою силу, – продолжала между тем мать Романа, – поскольку даром не наделена. Та крохотная искорка, с которой я родилась, оказалась слишком незначительной, чтобы заинтересовать королевских гончих.
Я встрепенулась.
– Значит, ты тоже маг, матушка?
Она грустно улыбнулась.
– Слишком слабый, как уже сказала. И не смогу ни обучить тебя, ни запечатать твою магию заново. Впрочем, кое-чем попытаюсь помочь. Но об этом после, после… Пока же о главном: Айлин, ты же понимаешь, что твои новые способности тебя погубят? Никто никогда не должен узнать о том, какими силами ты обладаешь. И дело здесь не столько в твоем даре, сколько в том, кто ты такая.
Как часто в последние дни я желала узнать тайну своего происхождения! И вот теперь, вплотную приблизившись к ее разгадке, уже не была уверена в том, что так уж жажду ее услышать.
– Я надеялась, что этот день не придет, – слабым голосом повторила мать Романа сказанное несколько долгих мгновений назад, – но надежды мои не оправдались. Ты не готова пока узнать всю правду, но часть ее я тебе открою.
Она подошла к нише, где стояла невысокая статуя, изображавшая Мать. Создательница прижимала к груди сложенные вместе ладони и чуть подавалась вперед, словно внимая тому, кто пришел, чтобы обратиться к ней с молитвой. Но настоятельница не произнесла привычных слов и не сотворила охранного знака, она склонилась и с силой нажала на выступ у постамента. Послышался щелчок, статуя повернулась и чуть сдвинулась в сторону, открывая выемку в стене. Оттуда мать Романа и достала сверток, обвязанный простой бечевкой.
– Эти вещи некогда принадлежали твоей матери. Сейчас они твои, но будет лучше, если они останутся храниться в тайнике, где никто их не увидит. Посмотри, а потом мы спрячем их обратно.
И она положила сверток на стол передо мной. Я хотела запротестовать, но вспомнила любопытную сестру Анну, зловредную Хильду, скромную обстановку общей спальни и согласилась, что здесь гораздо безопаснее хранить то, что не предназначено для чужих глаз. Негнущимися пальцами принялась распутывать узлы на бечевке, а мать Романа отошла к окну и сделала вид, будто увлеченно рассматривает что-то во дворе, хотя за пеленой дождя ничего разглядеть не представлялось возможным.
Мне казалось, что я целую вечность пытаюсь справиться с нехитрой задачей. Бечева никак не желала поддаваться, скользила между пальцами, путалась снова и снова. Наконец, разделаться с узлами все-таки удалось, и я, словно завороженная, уставилась на свое небогатое наследство.
