Гори, гори ясно,
Чтобы не погасло!
Чтобы не забыли
Тех, кого любили.
Чтобы покороче
Были наши ночи,
Счастье всем сплетаем
Из воспоминаний.
Гори, гори ярко,
Чтобы было жарко.
Каждому — по нити,
Солнышко сплетите.
(детская песенка, найденная в архиве матушки дир-вах Нарайи Инкер-Табус)
Когда день не задается с самого утра, логично предположить, что неправильное творится именно с днем, а не с тобой.
Сломался будильник, хотя Бен в последний раз клялся, что все с ним “иде-аль-но, сестренка”? Так проблема в будильнике, ну, или в Бене. Тот с малолетства был обалденным умельцем: техника в его руках преображалась как по волшебству, но, видно, чтобы уравновесить талант, природа ему отмерила столько же, если не больше, отменного раздолбайства.
По неизвестной причине слетели настройки “Умной комнаты”, так что не только свет и кондиционер отрубились, но даже подачу воды заблокировало? Значит, Академия опять пыталась сэкономить на студентах и установила в общаге барахло вместо нормального оборудования. Опять же — при чем здесь ты?
Заболела Аделька, староста группы, и улетучилась отличная возможность прикрыться ею от праведного гнева профессора Старски? Этот, по мнению всего потока, “чудовищный монстр” на полевых зачетах гонял так — хоть заранее бронируй койку в лазарете! Аделька единственная могла его утихомирить — лучший пилот курса, тоже носительница незаурядного таланта, а еще дочка ректора. Так это снова — вопросы к Адельке и к дурацкому дню.
Но ко мне, студентке третьего курса Лее Амсборо, все это никакого отношения не имеет. Правильно? Правильно.
Поэтому проблемы решались по очереди. Первую пару — прогулять по уважительной причине: технические неполадки в комнате, за которую я несу полную моральную и материальную ответственность. Вызвать мастера, дождаться мастера. Мучительного часового ожидания я не вынесла и, каюсь, пошла на коварный подкуп — заманила толстячка Эда, который брел ко мне из соседнего корпуса очень медленно и печально, останавливаясь поболтать со всеми страждущими, печеньками. Между прочим, собственного приготовления, в столовке такого не попробуешь.
Оставалась последняя (из текущих, но кто бы сомневался, что будут еще, раз уж день такой), но крайне глобальная проблема — профессор Старски. На печеньки тот не приманивался, действий в любой неясной ситуации требовал четких, быстрых и — что самое ужасное! — только прописанных в жутком талмуде с убийственным названием “Теория полетной практики”.
Никто еще на моей памяти — кроме Адельки, конечно, но она особенное, внесистемное создание, так что и упоминать не стоит — не вышел целым и невредимым из неравной схватки с убийственным талмудом. И не менее убийственным Старски, который знал собственную (ну да, кто бы сомневался) монографию, кажется, наизусть. И цитатно вдалбливал ее в головы нерадивых учеников при любом удобном случае. При неудобном, кстати, тоже. Не сдать этот проклятый зачет было никак нельзя: без него о четвертом курсе можно даже не мечтать. А сдать — невозможно. Кто-то получал вожделенную закорючку профессора в зачетку с пятого раза, кто-то — с десятого, но этот кто-то не был мной.
Так уж вышло, что от одного сочетания “теория практики” у меня начинает нервно подергиваться глаз, от фразы “любые действия должны строго регламентироваться инструкциями” стабильно отключаются мозги, а при виде профессора Старски я постигаю высшие уровни просветленности сознания и преисполняюсь прекрасно-вечным. Проще говоря, впадаю в ступор и превращаюсь в полнейшую клиническую идиотку. Потому что профессору сорок. И он самый красивый, самый сексуальный, самый гиперпривлекательный мужик, которого я видела в жизни. У него и боевых, и гражданских вылетов столько, что не снилось некоторым генералам. А еще у него запрет на полеты после тяжелейшего ранения, двухлетняя реабилитация, и теория практики во всю голову.
Но главное — у него хроническая непереносимость одной студентки-третьекурсницы. Догадайтесь, кого.
Надежда — такая удивительная штука, которая есть даже тогда, когда ее нет. Если тебе кажется, что не справишься, просто возьми и сделай. Если кажется, что все потеряно, оглянись, и непременно что-нибудь найдешь. Если родители наградили тебя именем героини из киношки замшелой древности — поверь в судьбу и иди к мечте о звездах, полетах и небе так настырно, будто ты и впрямь дочь королевы, а твой папочка заткнет за пояс любого джедая. Ну, а если все настолько печально, что хуже некуда, выпей кофе в кафешке, как раз успеешь до судьбоносного зачета. И поищи выход. Он, как подсказывает мой насыщенный и нескучный опыт в деле противостояния всяким большим и маленьким сложностям, есть всегда.
Все было бы замечательно. Я бы по-прежнему старательно верила, что в любых гадостях виноват очередной дурацкий день, а не моя врожденная способность притягивать неприятности или даже генерировать их из воздуха. Если бы, не успев взять со стойки свой любимый двойной латте с карамелью, не увидела его. Нет, я знаю, случается всякое. Каких только чудиков и чудовищ не порождает наша вселенная. Но этот… это… существо сидел… сидело прямо посреди моей любимой кафешки, на моем любимом диванчике, за моим любимым столиком у моего любимого окна! И смотрело прямо на меня! В упор, не моргая, так, будто сидело тут всегда, незыблемое, как памятник полковнику Индру в парке у главного корпуса Академии. Но самое страшное — никто, кроме меня, не обращал на него внимания. Спокойно прошел мимо Эдриан Перовский, красавчик с выпускного потока, хихикала за одним из столиков компания задорных первокурсниц, невозмутимо варила кофе Марианна.
— Так и будешь таращиться? — сварливо спросило существо, взирая на меня своими круглыми, инфернально-черными глазищами.
А я мучительно перебирала в памяти все известные мне расы. Наша вселенная велика, каких только планет и обитателей не открыли за последний десяток веков, но вот такого… такое я абсолютно точно видела впервые.
— Хоть с места сойди, дурында. Привлекаешь лишнее внимание.
На дурынду я от потрясения даже не обиделась. Скорее, неожиданно заинтересовалась и заподозрила, что неладное творится сегодня именно со мной. Словечко это приехало в Академию из далекого дома, привилось от бабушки и до сих пор хранилось где-то в закоулках подсознания: вот честное слово, я услышала его впервые за три года! Разве бывают такие странные совпадения? Но если этот… это лупоглазое и слегка рогатое существо явно инопланетного вида, которое, похоже, никто не замечает, внезапно тычет в меня дурындой, то, может, все-таки беды в моей голове, а не где-нибудь еще?
— Беды, определенно, есть, — согласилось рогатое. — Сядь уже. Так и будешь там торчать? Кофе стынет.
Кофе и правда — стыл. И этот печальный факт внезапно вернул мне почти утраченное самообладание. Если беды в голове, то ни сбежать, ни игнорировать все равно не получится. Да и с чего вдруг Лее Амсборо бегать от собственных глюков? А если все-таки оно не глюк, то тем более надо сосредоточиться и выяснить, что за безумие здесь творится.
— Вслух не разговаривай, — предупредило существо, когда я послушно устроилась на диванчике напротив, деловито извлекая из ниоткуда (серьезно, оно просто взмахнуло лапками — назвать их руками у меня бы язык не повернулся — и достало прямо из воздуха) туго свернутый свиток. Не планшет, не папку, не обычный лист обычной бумаги, в конце концов, а самый настоящий свиток. — Рот не открывай, — уточнило, будто с первого раза было непонятно. — Я тебя и так прекрасно слышу, как и ты меня.
И, конечно, только теперь я вдруг озарилась прекрасным осознанием: ведь и правда — отлично слышу, хотя рот это чудилище напротив держит закрытым.
— Сама такая, — отозвалось существо. — Прекращай с существом и чудилищами, мне не нравится. Я мужского рода. И у меня имя есть, вот тут читай.
Он проворно развернул свиток и ткнул крошечным пальчиком в красивое и завитушечное — в лучших традициях старинной каллиграфии — “Теввитуарий Инкер-Табус, дир-вах второй степени, урожденный дир-вах клана Пертен-3”.
— Что из этого имя? — растерянно подумала я, разглядывая набор непонятных слов. — Тубус? В смысле Табус. Или Тевви… и так далее? Ты серьезно считаешь, что это проще “существа”?
— Не проще, зато правильнее. Можешь называть Тевром, раз уж вежливости не обучена.
— Да ты и сам не очень-то… — я фыркнула, вспомнив дурынду. Хотя его то деловой, то сварливо-недовольный, то покровительственный тон отчего-то не обижал, не раздражал, а забавлял. Самое удивительное, что я слышала именно голос, интонации до мельчайших подробностей, будто общались мы вполне привычно — словами, а не мыслями.
Я отпила кофе и едва удержалась, чтобы не зажмуриться от удовольствия — все-таки первый глоток за день, да еще любимого карамельного латте поистине творил чудеса: настроение не просто выравнивалось, а заметно улучшалось. Даже подозрительные Тевры ничему не мешали. Но все же стоило сосредоточиться на важном. Если тебе под нос суют крайне необычные свитки, значит, ты должна их хотя бы прочесть. Контактам с обитателями далеких планет нас учили с первого курса, и, раз уж такой контакт внезапно случился у меня, надо не ударить в грязь лицом и применить все полученные знания на практике.
— Можешь не стараться, — ехидно заметил Тевр, — свое “отлично” ты уже получила. А контракт позже прочтешь. До твоего судьбоносного зачета осталось меньше часа, полчаса ты уже потратила на бесцельное топтание на одном месте и непродуктивную мыслительную активность. Так что я буду быстро объяснять, а ты быстро спрашивать.
— О чем? — Какой еще контракт? При чем тут мой зачет? Где находится клан Пертен-3? И главное — что какой-то загадочный дир-вах (что это, хотелось бы понять, означает?!) забыл в моей кафешке? Вопросов на самом деле оказалось невообразимо много, но не задавать же в самом деле…
— Контракт на оказание услуг между человеческой женской особью, которая осознает себя под именем Лея Амсборо, то есть тобой, и дир-вахом Инкер-Табусом, то есть мной. Услуги оказываю я. Список услуг прописан в контракте, — он снова ткнул пальчиком в свиток. — Стабилизация информационно-ментального поля, гармонизация хаотического пространства и систематизация вероятностей в рамках векторной реальности, которую некоторые необученные особи называют судьбой.
Наверное, после встречи с инопланетянином, которого не видит никто, кроме тебя, я уже не должна была удивляться ничему, но я удивилась. Даже, пожалуй, потряслась до глубин естества! И не векторным реальностям и ментальным полям, что было бы вполне объяснимо — попробуй не удивиться таким зубодробительным формулировкам. А самому факту наличия услуг по исправлению судьбы. Такое правда бывает? Я точно не сплю?
— Бывает. Бодрствуешь, — коротко прокомментировал Тевр и быстро продолжил: — Твой зачет при том, что ты его не сдашь. Без моей помощи. Ни сегодня, ни завтра, ни… — он вдруг на секунду будто погрузился в некий странный транс: из взгляда исчезла осознанность, дрогнули морщинистые, как у рептилии, веки, я зачарованно уставилась на это одновременно пугающее и завораживающее зрелище и едва не вздрогнула от резкого: — Никогда. Все проверил. Без моего вмешательства — ни одной возможной зацепки. Он не пустит тебя в небо.
Многозначительное “он” заставило меня понять две вещи: кофе, который я торопливо пригубила, уже совсем остыл, а профессор Старски на самом деле считает меня безмозглой идиоткой, которую нельзя пускать ни за штурвал, ни за приборную панель. Может, будь его воля, он бы и за обычный руль меня не пустил — там, по его мнению, тоже наверняка требуется повсеместная теория практики. Почему я вдруг так безоговорочно поверила Тевру — не знаю, но поверила. Бывает, на меня находит такое сиюминутное наитие, когда точно знаешь — вот этот врет, а этот — честен. Интуиция? Возможно. Или я все-таки не настолько безмозглая, как хочется думать одному профессору. У меня, между прочим, сплошные “отлично” в зачетке, а еще я наблюдательна, в меру предприимчива и умею быстро реагировать. Не по правилам, а по обстоятельствам, которые эти проклятущие правила могут переписать и подстроить под себя в любой момент! Он хочет оставить меня без неба?! Да как бы не так, профессор. Что там нужно подписать? Хотя нет. Тевр сказал — будет время прочитать. Но я готова всерьез рассмотреть условия этой сделки. Это ведь сделка?
— Сделка, — согласился Тевр. — Слушай дальше. Клан Пертен-3 находится на планете Лалуга. Ты о ней не знаешь. Это долгая история, не на пять минут. Раса кармиков обитает только там. Другие планеты — место работы, они не могут стать для нас домом. В этой… — он многозначительно поводил глазами, — “кафешке” я ждал тебя. Со стопроцентной вероятностью моя будущая заказчица, то есть ты, должна была появиться здесь до своего узла.
— Узла? — нахмурилась я.
— Узел — клубок намерений и возможностей, вероятностей, условий, потоковых эмоций, самое плотное переплетение нитей векторной реальности на определенном этапе развития сознательной личности. Проще говоря…
— Поворотный момент жизни? Судьбоносный? — подсказала я, чудесным образом трансформируя эту непонятную абракадабру в нечто предельно ясное.
— Именно, — поморщился Тевр. На его крошечном личике выразительная, абсолютно человеческая мимика смотрелась одновременно чудовищно и мило. Никогда бы не подумала, что так вообще бывает! — В твоей реальности слишком много узлов. Непоследовательные действия, эмоциональные решения, непрогнозируемые связи, неосознанные выборы порождают все больше и больше нитей. Твоя “невезучесть” — следствие этого. Ты не магнит для неприятностей, ты резонатор векторных потоков. Реальность дает тебе больше возможностей, чем другим. Нет, ты не одна такая, — опережая мою мысль ответил Тевр. — Именно таким, как ты, чаще всего нужны мы, дир-вахи — “плетущие нить”. Или “расплетающие”, в зависимости от ситуации. Развязать твои узлы, отрезать ненужное, соединить нужное, чтобы потоки остались равнонаправленными — моя работа. Смотри.
Он обхватил своей крошечной ладошкой мое запястье, нажал на пульс и, похоже, я впала в такой же транс, как он недавно. Перед глазами потемнело, меня окутала плотная непроницаемая тишина, а потом на фоне бесконечно-черного я вдруг увидела огромную сеть. Или… паутину? Множество тончайших, переплетающихся нитей, кое-где пульсирующих или натянутых, кое-где оборванных, провисших и истончившихся. Я потянулась к одной, которая прямо у меня на глазах наливалась силой и цветом, и… очнулась.
— Так вижу реальность я. — Тевр, разжав пальцы, взглянул на меня задумчиво. — Твои вопросы закончились. Есть еще?
— Ты поможешь развязать мой узел. Почему?
— Это моя работа. Слишком много колебаний — угроза жизни. Иногда не только жизни резонатора. Угроза покою. Судьба дир-ваха плести и расплетать. Одна нить порвется — не беда, много нитей порвется — дир-вах не справился. Не исполнил долг хранителя.
— Хранителя…
— Время, Лея. Спрашивай о важном. Остальное — подождет.
— Что взамен? Ведь… любой труд должен быть оплачен. — Я изо всех сил давила в себе дурацкие ассоциации с демонами перекрестков, продажей души и подобной чушью. Дир-вах Тевр совсем не напоминал демона, да и зачем ему сдалась моя душа?
Чтобы не погасло!
Чтобы не забыли
Тех, кого любили.
Чтобы покороче
Были наши ночи,
Счастье всем сплетаем
Из воспоминаний.
Гори, гори ярко,
Чтобы было жарко.
Каждому — по нити,
Солнышко сплетите.
(детская песенка, найденная в архиве матушки дир-вах Нарайи Инкер-Табус)
Когда день не задается с самого утра, логично предположить, что неправильное творится именно с днем, а не с тобой.
Сломался будильник, хотя Бен в последний раз клялся, что все с ним “иде-аль-но, сестренка”? Так проблема в будильнике, ну, или в Бене. Тот с малолетства был обалденным умельцем: техника в его руках преображалась как по волшебству, но, видно, чтобы уравновесить талант, природа ему отмерила столько же, если не больше, отменного раздолбайства.
По неизвестной причине слетели настройки “Умной комнаты”, так что не только свет и кондиционер отрубились, но даже подачу воды заблокировало? Значит, Академия опять пыталась сэкономить на студентах и установила в общаге барахло вместо нормального оборудования. Опять же — при чем здесь ты?
Заболела Аделька, староста группы, и улетучилась отличная возможность прикрыться ею от праведного гнева профессора Старски? Этот, по мнению всего потока, “чудовищный монстр” на полевых зачетах гонял так — хоть заранее бронируй койку в лазарете! Аделька единственная могла его утихомирить — лучший пилот курса, тоже носительница незаурядного таланта, а еще дочка ректора. Так это снова — вопросы к Адельке и к дурацкому дню.
Но ко мне, студентке третьего курса Лее Амсборо, все это никакого отношения не имеет. Правильно? Правильно.
Поэтому проблемы решались по очереди. Первую пару — прогулять по уважительной причине: технические неполадки в комнате, за которую я несу полную моральную и материальную ответственность. Вызвать мастера, дождаться мастера. Мучительного часового ожидания я не вынесла и, каюсь, пошла на коварный подкуп — заманила толстячка Эда, который брел ко мне из соседнего корпуса очень медленно и печально, останавливаясь поболтать со всеми страждущими, печеньками. Между прочим, собственного приготовления, в столовке такого не попробуешь.
Оставалась последняя (из текущих, но кто бы сомневался, что будут еще, раз уж день такой), но крайне глобальная проблема — профессор Старски. На печеньки тот не приманивался, действий в любой неясной ситуации требовал четких, быстрых и — что самое ужасное! — только прописанных в жутком талмуде с убийственным названием “Теория полетной практики”.
Никто еще на моей памяти — кроме Адельки, конечно, но она особенное, внесистемное создание, так что и упоминать не стоит — не вышел целым и невредимым из неравной схватки с убийственным талмудом. И не менее убийственным Старски, который знал собственную (ну да, кто бы сомневался) монографию, кажется, наизусть. И цитатно вдалбливал ее в головы нерадивых учеников при любом удобном случае. При неудобном, кстати, тоже. Не сдать этот проклятый зачет было никак нельзя: без него о четвертом курсе можно даже не мечтать. А сдать — невозможно. Кто-то получал вожделенную закорючку профессора в зачетку с пятого раза, кто-то — с десятого, но этот кто-то не был мной.
Так уж вышло, что от одного сочетания “теория практики” у меня начинает нервно подергиваться глаз, от фразы “любые действия должны строго регламентироваться инструкциями” стабильно отключаются мозги, а при виде профессора Старски я постигаю высшие уровни просветленности сознания и преисполняюсь прекрасно-вечным. Проще говоря, впадаю в ступор и превращаюсь в полнейшую клиническую идиотку. Потому что профессору сорок. И он самый красивый, самый сексуальный, самый гиперпривлекательный мужик, которого я видела в жизни. У него и боевых, и гражданских вылетов столько, что не снилось некоторым генералам. А еще у него запрет на полеты после тяжелейшего ранения, двухлетняя реабилитация, и теория практики во всю голову.
Но главное — у него хроническая непереносимость одной студентки-третьекурсницы. Догадайтесь, кого.
Надежда — такая удивительная штука, которая есть даже тогда, когда ее нет. Если тебе кажется, что не справишься, просто возьми и сделай. Если кажется, что все потеряно, оглянись, и непременно что-нибудь найдешь. Если родители наградили тебя именем героини из киношки замшелой древности — поверь в судьбу и иди к мечте о звездах, полетах и небе так настырно, будто ты и впрямь дочь королевы, а твой папочка заткнет за пояс любого джедая. Ну, а если все настолько печально, что хуже некуда, выпей кофе в кафешке, как раз успеешь до судьбоносного зачета. И поищи выход. Он, как подсказывает мой насыщенный и нескучный опыт в деле противостояния всяким большим и маленьким сложностям, есть всегда.
Все было бы замечательно. Я бы по-прежнему старательно верила, что в любых гадостях виноват очередной дурацкий день, а не моя врожденная способность притягивать неприятности или даже генерировать их из воздуха. Если бы, не успев взять со стойки свой любимый двойной латте с карамелью, не увидела его. Нет, я знаю, случается всякое. Каких только чудиков и чудовищ не порождает наша вселенная. Но этот… это… существо сидел… сидело прямо посреди моей любимой кафешки, на моем любимом диванчике, за моим любимым столиком у моего любимого окна! И смотрело прямо на меня! В упор, не моргая, так, будто сидело тут всегда, незыблемое, как памятник полковнику Индру в парке у главного корпуса Академии. Но самое страшное — никто, кроме меня, не обращал на него внимания. Спокойно прошел мимо Эдриан Перовский, красавчик с выпускного потока, хихикала за одним из столиков компания задорных первокурсниц, невозмутимо варила кофе Марианна.
— Так и будешь таращиться? — сварливо спросило существо, взирая на меня своими круглыми, инфернально-черными глазищами.
А я мучительно перебирала в памяти все известные мне расы. Наша вселенная велика, каких только планет и обитателей не открыли за последний десяток веков, но вот такого… такое я абсолютно точно видела впервые.
— Хоть с места сойди, дурында. Привлекаешь лишнее внимание.
На дурынду я от потрясения даже не обиделась. Скорее, неожиданно заинтересовалась и заподозрила, что неладное творится сегодня именно со мной. Словечко это приехало в Академию из далекого дома, привилось от бабушки и до сих пор хранилось где-то в закоулках подсознания: вот честное слово, я услышала его впервые за три года! Разве бывают такие странные совпадения? Но если этот… это лупоглазое и слегка рогатое существо явно инопланетного вида, которое, похоже, никто не замечает, внезапно тычет в меня дурындой, то, может, все-таки беды в моей голове, а не где-нибудь еще?
— Беды, определенно, есть, — согласилось рогатое. — Сядь уже. Так и будешь там торчать? Кофе стынет.
Кофе и правда — стыл. И этот печальный факт внезапно вернул мне почти утраченное самообладание. Если беды в голове, то ни сбежать, ни игнорировать все равно не получится. Да и с чего вдруг Лее Амсборо бегать от собственных глюков? А если все-таки оно не глюк, то тем более надо сосредоточиться и выяснить, что за безумие здесь творится.
— Вслух не разговаривай, — предупредило существо, когда я послушно устроилась на диванчике напротив, деловито извлекая из ниоткуда (серьезно, оно просто взмахнуло лапками — назвать их руками у меня бы язык не повернулся — и достало прямо из воздуха) туго свернутый свиток. Не планшет, не папку, не обычный лист обычной бумаги, в конце концов, а самый настоящий свиток. — Рот не открывай, — уточнило, будто с первого раза было непонятно. — Я тебя и так прекрасно слышу, как и ты меня.
И, конечно, только теперь я вдруг озарилась прекрасным осознанием: ведь и правда — отлично слышу, хотя рот это чудилище напротив держит закрытым.
— Сама такая, — отозвалось существо. — Прекращай с существом и чудилищами, мне не нравится. Я мужского рода. И у меня имя есть, вот тут читай.
Он проворно развернул свиток и ткнул крошечным пальчиком в красивое и завитушечное — в лучших традициях старинной каллиграфии — “Теввитуарий Инкер-Табус, дир-вах второй степени, урожденный дир-вах клана Пертен-3”.
— Что из этого имя? — растерянно подумала я, разглядывая набор непонятных слов. — Тубус? В смысле Табус. Или Тевви… и так далее? Ты серьезно считаешь, что это проще “существа”?
— Не проще, зато правильнее. Можешь называть Тевром, раз уж вежливости не обучена.
— Да ты и сам не очень-то… — я фыркнула, вспомнив дурынду. Хотя его то деловой, то сварливо-недовольный, то покровительственный тон отчего-то не обижал, не раздражал, а забавлял. Самое удивительное, что я слышала именно голос, интонации до мельчайших подробностей, будто общались мы вполне привычно — словами, а не мыслями.
Я отпила кофе и едва удержалась, чтобы не зажмуриться от удовольствия — все-таки первый глоток за день, да еще любимого карамельного латте поистине творил чудеса: настроение не просто выравнивалось, а заметно улучшалось. Даже подозрительные Тевры ничему не мешали. Но все же стоило сосредоточиться на важном. Если тебе под нос суют крайне необычные свитки, значит, ты должна их хотя бы прочесть. Контактам с обитателями далеких планет нас учили с первого курса, и, раз уж такой контакт внезапно случился у меня, надо не ударить в грязь лицом и применить все полученные знания на практике.
— Можешь не стараться, — ехидно заметил Тевр, — свое “отлично” ты уже получила. А контракт позже прочтешь. До твоего судьбоносного зачета осталось меньше часа, полчаса ты уже потратила на бесцельное топтание на одном месте и непродуктивную мыслительную активность. Так что я буду быстро объяснять, а ты быстро спрашивать.
— О чем? — Какой еще контракт? При чем тут мой зачет? Где находится клан Пертен-3? И главное — что какой-то загадочный дир-вах (что это, хотелось бы понять, означает?!) забыл в моей кафешке? Вопросов на самом деле оказалось невообразимо много, но не задавать же в самом деле…
— Контракт на оказание услуг между человеческой женской особью, которая осознает себя под именем Лея Амсборо, то есть тобой, и дир-вахом Инкер-Табусом, то есть мной. Услуги оказываю я. Список услуг прописан в контракте, — он снова ткнул пальчиком в свиток. — Стабилизация информационно-ментального поля, гармонизация хаотического пространства и систематизация вероятностей в рамках векторной реальности, которую некоторые необученные особи называют судьбой.
Наверное, после встречи с инопланетянином, которого не видит никто, кроме тебя, я уже не должна была удивляться ничему, но я удивилась. Даже, пожалуй, потряслась до глубин естества! И не векторным реальностям и ментальным полям, что было бы вполне объяснимо — попробуй не удивиться таким зубодробительным формулировкам. А самому факту наличия услуг по исправлению судьбы. Такое правда бывает? Я точно не сплю?
— Бывает. Бодрствуешь, — коротко прокомментировал Тевр и быстро продолжил: — Твой зачет при том, что ты его не сдашь. Без моей помощи. Ни сегодня, ни завтра, ни… — он вдруг на секунду будто погрузился в некий странный транс: из взгляда исчезла осознанность, дрогнули морщинистые, как у рептилии, веки, я зачарованно уставилась на это одновременно пугающее и завораживающее зрелище и едва не вздрогнула от резкого: — Никогда. Все проверил. Без моего вмешательства — ни одной возможной зацепки. Он не пустит тебя в небо.
Многозначительное “он” заставило меня понять две вещи: кофе, который я торопливо пригубила, уже совсем остыл, а профессор Старски на самом деле считает меня безмозглой идиоткой, которую нельзя пускать ни за штурвал, ни за приборную панель. Может, будь его воля, он бы и за обычный руль меня не пустил — там, по его мнению, тоже наверняка требуется повсеместная теория практики. Почему я вдруг так безоговорочно поверила Тевру — не знаю, но поверила. Бывает, на меня находит такое сиюминутное наитие, когда точно знаешь — вот этот врет, а этот — честен. Интуиция? Возможно. Или я все-таки не настолько безмозглая, как хочется думать одному профессору. У меня, между прочим, сплошные “отлично” в зачетке, а еще я наблюдательна, в меру предприимчива и умею быстро реагировать. Не по правилам, а по обстоятельствам, которые эти проклятущие правила могут переписать и подстроить под себя в любой момент! Он хочет оставить меня без неба?! Да как бы не так, профессор. Что там нужно подписать? Хотя нет. Тевр сказал — будет время прочитать. Но я готова всерьез рассмотреть условия этой сделки. Это ведь сделка?
— Сделка, — согласился Тевр. — Слушай дальше. Клан Пертен-3 находится на планете Лалуга. Ты о ней не знаешь. Это долгая история, не на пять минут. Раса кармиков обитает только там. Другие планеты — место работы, они не могут стать для нас домом. В этой… — он многозначительно поводил глазами, — “кафешке” я ждал тебя. Со стопроцентной вероятностью моя будущая заказчица, то есть ты, должна была появиться здесь до своего узла.
— Узла? — нахмурилась я.
— Узел — клубок намерений и возможностей, вероятностей, условий, потоковых эмоций, самое плотное переплетение нитей векторной реальности на определенном этапе развития сознательной личности. Проще говоря…
— Поворотный момент жизни? Судьбоносный? — подсказала я, чудесным образом трансформируя эту непонятную абракадабру в нечто предельно ясное.
— Именно, — поморщился Тевр. На его крошечном личике выразительная, абсолютно человеческая мимика смотрелась одновременно чудовищно и мило. Никогда бы не подумала, что так вообще бывает! — В твоей реальности слишком много узлов. Непоследовательные действия, эмоциональные решения, непрогнозируемые связи, неосознанные выборы порождают все больше и больше нитей. Твоя “невезучесть” — следствие этого. Ты не магнит для неприятностей, ты резонатор векторных потоков. Реальность дает тебе больше возможностей, чем другим. Нет, ты не одна такая, — опережая мою мысль ответил Тевр. — Именно таким, как ты, чаще всего нужны мы, дир-вахи — “плетущие нить”. Или “расплетающие”, в зависимости от ситуации. Развязать твои узлы, отрезать ненужное, соединить нужное, чтобы потоки остались равнонаправленными — моя работа. Смотри.
Он обхватил своей крошечной ладошкой мое запястье, нажал на пульс и, похоже, я впала в такой же транс, как он недавно. Перед глазами потемнело, меня окутала плотная непроницаемая тишина, а потом на фоне бесконечно-черного я вдруг увидела огромную сеть. Или… паутину? Множество тончайших, переплетающихся нитей, кое-где пульсирующих или натянутых, кое-где оборванных, провисших и истончившихся. Я потянулась к одной, которая прямо у меня на глазах наливалась силой и цветом, и… очнулась.
— Так вижу реальность я. — Тевр, разжав пальцы, взглянул на меня задумчиво. — Твои вопросы закончились. Есть еще?
— Ты поможешь развязать мой узел. Почему?
— Это моя работа. Слишком много колебаний — угроза жизни. Иногда не только жизни резонатора. Угроза покою. Судьба дир-ваха плести и расплетать. Одна нить порвется — не беда, много нитей порвется — дир-вах не справился. Не исполнил долг хранителя.
— Хранителя…
— Время, Лея. Спрашивай о важном. Остальное — подождет.
— Что взамен? Ведь… любой труд должен быть оплачен. — Я изо всех сил давила в себе дурацкие ассоциации с демонами перекрестков, продажей души и подобной чушью. Дир-вах Тевр совсем не напоминал демона, да и зачем ему сдалась моя душа?
