«Все у вас долгожителей не как у людей», — говорили соседи. Хорошо еще в Городе глухих к долгожителям относились совсем не так, как в других местах. Там-то у молчаливой, «не такой как все» Мари просто не было бы шансов выжить.
Ворон допил пиво и, оставив на стойке бара два винтовочных патрона, вышел на улицу. Пора домой.
Погода испортилась. Набежавший ветер мощными рывками пытался лишить остатков кровли здание, в котором когда-то располагалась администрация клиники. Грохот кусков проржавевшего металла, наверное, был слышен и у северных ворот. По небу на перегонки неслись серые, как и глаза у Ворона, облака, на которые еще час назад не было и намека.
Когда показались первые хижины жилого квартала, Эзоп прибавил ходу, еще издалека учуяв родное стойло.
Мари, закутавшись в теплую шаль из козьей шерсти, стояла на пороге. Каждый раз она словно чувствовала, что он вот-вот появится.
У меня научилась.
Ворон спрыгнул с Эзопа и поймал пытающуюся увернуться от него жену. Когда, наконец он поставил ее на землю, Мари тихонько подталкивая его зашла за Вороном в маленькую уютную комнатку. На столе, дымясь, словно жерло вулкана, стоял чугунок с рагу из баранины, с одной стороны от которого притулилась краюха свежеиспеченного хлеба, а с другой в отблесках пламени камина переливалось теплым рубиновым светом настоящее франкское вино, наполнявшее собой настоящий стеклянный кувшин.
— В честь чего гуляем? — Ворон положил ладони на плечи жены.
Мари показала два пальца и тут же ткнула ими Ворона в живот.
— Два года, — он стукнул себя ладонью по лбу, — а ведь я помнил об этом! Помнил, помнил, да забыл, — Ворон засунул руку за пазуху и извлек оттуда блестящий металлический кругляш.
Мари тут же выхватила подарок из его рук и, взяв за тоненькую цепочку, пристроила кругляш к уху.
— Нет глупая, это не серьга, а часы, — Ворон взял подарок и, повертев его, на что-то нажал. Глядя на приоткрывшуюся крышечку, Мари захлопала в ладоши.
— Они, правда, не работают, но мне говорили, что должна играть какая-то веселая мелодия.
Мари закивала.
— А вообще часы нужны были Прежним, чтобы считать время. Сам я не умею, но вот одна девочка по имени Маша, не помню где, и когда говорила мне… Что с тобой?
Мари изменилась в лице.
— Рууд, — прошептали ее губы.
— Маша, — перед Вороном поплыло неясное видение. Маленькая комнатка в дальнем конце бара-бункера, огромный белый циферблат на стене напротив кровати…
— Боже, — она запустила пальцы в волосы цвета вороного крыла, — что с твоими волосами, Рууд? Они были чернее смоли…
— Маша, — Ворон задыхался, — я так долго тебя искал, Маша. Это я теперь помню.
Они сели прямо на расстеленную на полу козью шкуру. Ворон вдруг, вспомнив еще что-то, засуетился и неловкими движениями извлек из-под нательной рубахи какой-то мешочек на кожаном шнурке. Пальцы его тряслись, и поэтому кожаный узел все никак не поддавался. Мари осторожно взяла у Ворона мешочек, ловко развязала его, и на ее ладонь выкатились две половинки обыкновенного пожелтевшего от времени Байера.
— Ты хранил его эти десять лет?
— Да!
— Дороже подарка у меня никогда не будет, — она взяла одну половинку, а вторую аккуратно положила обратно в мешочек и протянула мужу.
Он взял в свои ладони ее лицо и поцеловал все еще шептавшие что-то губы.
— Но учти! — Мари вскочила. В глазах ее прыгали озорные огоньки, — учти, на этот раз половинкой Байера ты не отделаешься, — она засмеялась и скользнула к балдахину из шкуры огромного белого животного, которого Ворон убил прошлой зимой на берегу пролива Вестер-Эме.
Ворон вскочил и, смеясь, попытался поймать беглянку. Поймав ее, он принялся развязывать многочисленные тесемки. Справился Ворон с ними куда как успешнее, чем минуту назад с кожаным шнурком. Упругая бархатная грудь вмиг оказалась в плену грубой мозолистой ладони.
Рагу придется снова разогревать, — пронеслось в голове, и он завалил сопротивляющуюся Мари на себя.
— Не помню, не помню, не помню, — Ворон опустил тяжелый кулак на столешницу с такой силой, что стоявшая на ней кружка пива подпрыгнула и опрокинулась. Янтарное море разлилось по столу.
— Ничего не помню, — он спрятал лицо в ладонях.
Перед Вороном проплывали какие-то разрозненные картинки. Шипы, проколовшие ткань чьей-то одежды, ослепительно чистые улицы какого-то города, десяток пар волчьих глаз, жадно глядящих на него, комната, стены которой из металлических панелей сплошь усеяны лампочками и светящимися цифрами в черных окнах… И трубы, трубы вокруг. А еще люди, все в одинаковой одежде и говорящие на незнакомом языке. Кажется на русском. Это все, что ему удавалось вырвать из черных глубин сознания.
— Ну не кипятись, — Яап осторожно положил Ворону руку на плече, — вспомнишь.
— Я тоже так думал, а ведь не могу. Вим, Вим… Нет, никак!
— Я постараюсь тебе напомнить, Рууд. Вы с Ван Хогдалемом появились у меня, когда сбежали от «Огненного червя». Он и нас с Мари потом достал. Именно те черные демоны, что он породил, над ней и надругались, а меня вот без ноги оставили. Я расскажу тебе о Виме все, что знаю и немного о тебе и наемниках Роттердама…
— Да бесполезно это. Не помню я никакого «Червя» и Вима не помню. Все, что ты мне рассказываешь, происходило будто не со мной.
— Со временем…
— Со временем все сотрется окончательно. Думаешь, я не пытался вспомнить откуда я родом и как очутился в Дедемсварте? Бесполезно! Помню только старую Катрин, которая ухаживала за мной, как могла, пока господь не призвал ее. А как я ее встретил, не помню.
— Мать, ну хоть ты скажи ему, меня он не слушает, — Яап развел руками.
— Значит так, — Смальда уперла руки в боки, — будешь мне здесь буянить, быстро выволоку за ушко на солнышко. Ишь ты разошелся! — негритянка взяла тряпку и принялась вытирать со стола.
Ворон как-то сразу притих и бочком-бочком стал продвигаться к выходу.
— Гляди у меня, — Смальда погрозила ему вслед тряпкой и отвесила подзатыльник ухмыляющемуся Яапу.
— Так скоро? — Мари отвернулась от окна, в которое все чаще и чаще стучались крупные капли. — Ты же совсем недавно вернулся?
— Понимаешь, Городу нужны боеприпасы. Еще немного и он не устоит под натиском окрестных банд. Я должен идти.
— А почему именно ты? Есть же и другие наемники.
— А потому что именно я помню, где находится одно из неразграбленных до сих пор хранилищ Прежних. Потом я не один пойду, пойдут и другие.
Мари ничего не ответила и вновь отвернулась к окну.
Ворон, конечно, врал своей жене, но себя обмануть он не мог. Ему просто нужно было попасть в те места. Он надеялся, что это ему поможет хоть что-нибудь вспомнить.
— А если тебя сожрет «огненный червь»? — она снова подошла к нему.
— Мы еще посмотрим кто кого! У меня к нему свои счеты, ты же знаешь почему!
— Вим тоже так говорил…
— Вим, Вим! Мне не десять лет…
— Ага, как же! Легенда Фрисландии! Только легенда «Огненного червя» подревнее твоей будет. Сколько народу он загубил? И никто, слышишь, никто не смог с ним справиться!
— А я чувствую, что смогу!
Мари заплакала.
Но женский плач, это безотказное оружие, не трогали его. Гораздо больше его волновал не прекращающийся плач неба. Вымокнет ведь до нитки!
Ворон ехал вдоль бывшего парка развлечений превращенного жителями Города в птицеферму. На ее окраине находился основной продовольственный склад, в котором хранилось выращенные на плантациях зерно, овощи, различные соленья, вяленое мясо и тушки птиц. Под этот склад приспособили так называемую «пещеру ужасов».
Ворон усмехнулся.
Похоже, ужас, вырвавшись из этой рукотворной пещеры, распространился по всему свету, а здесь по иронии судьбы было как раз самое безопасное место. Ведь что главное в этом мире? Еда. А здесь ее было немеряно.
Улыбка постепенно сошла сего лица. Настроение — хуже некуда. Сегодня впервые за все время, когда они были вместе, Мари не поняла его. Обычно они понимали друг друга с полуслова, полувзгляда. Это и не удивительно. Ведь они не могли трепаться часами, как это делают обычные люди. Иногда на кого-нибудь из них накатывало желание пофилосовствовать или излить душу. Тогда они писали друг другу длинные заумные или душещипательные письма. Это было похоже на какую-то игру. Ворон доставал огромный рулон бумаги, принесенный из одной из ходок, и начинал царапать на нем смоченным в самодельных чернилах пером. Мари читала и тут же писала ответ. Он всегда брал с собой в ходку такие свертки, и тогда Мари как будто бы была рядом. Правда она не всегда писала ему в ответ. Когда он спрашивал ее о детстве и о прошлом вообще, Мари бросала перо и бумагу и уходила на кухню или на улицу. Как будто что-то оттуда, из прошлого не давало ей покоя, одновременно запрещая о себе говорить. Даже сейчас ее воспоминания не распространялись дальше того подвальчика, где они познакомились детьми. Ворон иногда тоже прерывал их переписку, но только лишь из-за усталости. В такие минуты он мысленно отчитывал себя за то, что научил эту неуемную Мари, эту разошедшуюся не на шутку «писательницу» грамоте. Конечно, у них были и разногласия. Куда же без этого. Иногда они даже ругались. Выглядело это конечно… Как-то сосед Али-Саид зашел к ним за солью и увидев как они ссорятся, не выдержал и расхохотался. Смотреть на разгневанную Мари, которая отчаянно жестикулируя, носилась за Вороном по всему дому со сковородкой. Сосед тогда подумал, что женушка вознамерилась приложить своего муженька этой кухонной утварью по голове. На самом деле она просто пыталась заставить его помыть посуду, чего тот никак не хотел делать. Он вообще не любил ругаться и поступал во время ссор просто — отворачивался от жены и все. «Ничего не вижу, ничего не слышу, ничего никому не скажу».
Сегодня же Мари расстроила его своим упрямством. Что она там на последок крикнула? Churban besserdechny? Это на каком языке? На своем каком-то восточном?
Ворон вцепился в поводья так, что Эзоп от неожиданности встал на дыбы и, заржав, ударил копытами передних ног в потрескавшийся асфальт.
Чурбан!
— Блин, Чурбан, ты че делаешь? — мичман Митя отвел рукой алюминиевую кружку с медицинским спиртом от лица мальчика. — Он еле дышит, а ты…
— А за чурбана ща по зубам.
— Да я не в том смысле, Реваз, я в смысле дубина.
— За дубину тоже получишь, Митяй. Вон смотри, твой подопечный глаза открыл, оклемался.
— Все равно не хрена ему спиртягу давать. Ему бы сейчас кашки, какой.
— Ага, во и вари сам свою кашку, тебя же капитан к нему приставил.
— Я…
— Центральный пост. Слушать в отсеках, — прохрипело откуда-то сверху.
Оба спорщика шагнули к овальной металлической двери и замерли на месте. Причем тот, которого звали Ревазом, так резко дернулся, что половина содержимого кружки, которую он держал в руках, выплеснулось на пол.
— По местам стоять к погружению, — опять донеслось из-под потолка, и Реваз, сунув кружку Сереге, принялся крутить штурвал. Это небольшое металлическое колесо было похоже на те, что мальчик видел на дверях в подземных хранилищах. Наверное, и сейчас он находится в одном из них. Только какое-то оно странное. Во-первых, здесь очень тесно, во-вторых, стены сплошь металлические.
— Седьмой отсек обе малый вперед. Набор хода до трех узлов. Дифферент три. Носовые рулевые горелки двадцать градусов. Кормовые товсь.
И Реваз и Митя вцепились в ближайшие к ним стойки коек, и в тот же момент сильно тряхнуло, после чего свет в комнатке слегка мигнул, а в голове у Рууда и вовсе погас.
Когда он вновь очнулся, то чувствовал себя гораздо лучше. Голова почти не болела, и совсем не тошнило. Наоборот очень хотелось есть, и дымящаяся тарелка с кашей в руках у какого-то незнакомого парня была очень кстати.
— На, ешь, — парень сунул ему в руки тарелку и уселся на койку, напротив наблюдая как Рууд обжигаясь, уплетает манку из алюминиевой тарелки.
— Меня зовут Митя, а как тебя зовут, — спросил он.
— Не понимаю, — Рууд замотал головой.
Парень всплеснул руками и вышел из комнаты. Через несколько минут он вернулся, но не один. За ним в комнату протиснулся верзила, одетый в ту же синюю одежду, что и первые обитатели этих тесных катакомб, которых Рууд увидел, едва открыв глаза.
— Давай, Гоша. Ты у нас специалист по общению с местным населением.
— Митя, — вновь пришедший показал пальцем на того, кто принес кашу, — Гоша, — ткнул он себя в грудь, — а ты? — палец переместился к груди Рууда, перевязанной какой-то белой тряпицей. Аналогичным образом было укутано и его левое плечо.
— Рууд, — ответил мальчик, поняв, наконец, что от него хотят.
— Что ты делал в лесу? — медленно произнес Гоша, пару раз заглянув в какую-то книжечку.
— Не помню. В каком лесу?
— Там, где мы тебя нашли.
— Не помню.
— Хорошо, а сам то ты откуда?
— Из Роттердама.
— Эка тебя занесло! А что ты здесь-то делал?
— Я наемник! — Рууд гордо выпятил грудь.
— Кто такие наемники? — Митя повернулся к Гоше.
— Бродяги, которые шатаются по стране в поисках всего, что плохо лежит, — ответил своему товарищу Гоша и вновь повернулся к мальчику. — А где твой напарник? Вы ведь по одиночке не ходите. Верно?
Рууд наморщил лоб. Нет, ничего. В этот раз он так и не вспомнил, как выбирался из подземелий базы «Черного крота». Не вспомнил, как брел по колено в воде по темному тоннелю, прогрызенному этим чудовищем в горе, как утопил рюкзак и винтовку и не в силах искать их в темноте под водой, вышел, наконец, наружу. Потом долго тащился, спотыкаясь о корни больших деревьев и, наконец, вышел к каким-то хижинам. А потом, провожаемый взглядами из-под лобья пятился обратно к опушке.
В некоторых местах чужаку и появляться не стоит. Попасться там на глаза местным означает сразу подписать себе смертный приговор с немедленным приведением его к исполнению. Та деревушка, вероятно и была таким местом.
Рууд не вспомнил так же, как вымотавшись и так и не найдя места для ночлега, заночевал в зарослях сухой травы и еще до рассвета был вынужден отправиться в путь из-за начавшегося проливного дождя. Не помнил, как насквозь мокрый шел по лесу, еле переставляя ноги и дрожа от холода, и вдруг среди деревьев замелькали серые загривки, и как он стоял, прижавшись спиной к дереву и выставив перед собой нож — единственное оружие, оставшееся у него. Возможно Рууд и рассказал бы этим непонятным людям, как большущий вожак стаи, стоящий перед выстроившимися полукругом сородичами вдруг прыгнул на него, даже не почувствовав слабенького укола ножом, и принялся рвать его плечо и грудь. Если бы вспомнил. Вспомнил, как сквозь кровавую пелену увидел, как волки вдруг завыли и шарахнулись в сторону, и в это время задрожала земля, и мальчик, сползая по стволу, заметил, как деревья будто бы разъезжаются в сторону…
Так вот они какие — эти черные демоны. На вид — обычные люди, только разговаривают на заковыристом языке. Только Госща и может что-то сказать нормально.
Что они здесь делают?
— Ну, так, где твой напарник? — продолжал настаивать Гоша.
— Что вам тут зоопарк что ли? — Митя посторонился, пропуская вошедшего в комнату Реваза и еще троих в таких же синих костюмах.
— Ну, ну, ты у меня пошуми еще, салага, — отпихнув локтем Митиного соседа, пробасил Дед, как часто называли боцмана Ивана Федоровича Канарейкина, — вмиг шумелку оторву. Докладывай Георгий, что за птица тут у вас попалась. Откуда путь держит, куда и, вообще кто таков.
Ворон допил пиво и, оставив на стойке бара два винтовочных патрона, вышел на улицу. Пора домой.
Погода испортилась. Набежавший ветер мощными рывками пытался лишить остатков кровли здание, в котором когда-то располагалась администрация клиники. Грохот кусков проржавевшего металла, наверное, был слышен и у северных ворот. По небу на перегонки неслись серые, как и глаза у Ворона, облака, на которые еще час назад не было и намека.
Когда показались первые хижины жилого квартала, Эзоп прибавил ходу, еще издалека учуяв родное стойло.
Мари, закутавшись в теплую шаль из козьей шерсти, стояла на пороге. Каждый раз она словно чувствовала, что он вот-вот появится.
У меня научилась.
Ворон спрыгнул с Эзопа и поймал пытающуюся увернуться от него жену. Когда, наконец он поставил ее на землю, Мари тихонько подталкивая его зашла за Вороном в маленькую уютную комнатку. На столе, дымясь, словно жерло вулкана, стоял чугунок с рагу из баранины, с одной стороны от которого притулилась краюха свежеиспеченного хлеба, а с другой в отблесках пламени камина переливалось теплым рубиновым светом настоящее франкское вино, наполнявшее собой настоящий стеклянный кувшин.
— В честь чего гуляем? — Ворон положил ладони на плечи жены.
Мари показала два пальца и тут же ткнула ими Ворона в живот.
— Два года, — он стукнул себя ладонью по лбу, — а ведь я помнил об этом! Помнил, помнил, да забыл, — Ворон засунул руку за пазуху и извлек оттуда блестящий металлический кругляш.
Мари тут же выхватила подарок из его рук и, взяв за тоненькую цепочку, пристроила кругляш к уху.
— Нет глупая, это не серьга, а часы, — Ворон взял подарок и, повертев его, на что-то нажал. Глядя на приоткрывшуюся крышечку, Мари захлопала в ладоши.
— Они, правда, не работают, но мне говорили, что должна играть какая-то веселая мелодия.
Мари закивала.
— А вообще часы нужны были Прежним, чтобы считать время. Сам я не умею, но вот одна девочка по имени Маша, не помню где, и когда говорила мне… Что с тобой?
Мари изменилась в лице.
— Рууд, — прошептали ее губы.
— Маша, — перед Вороном поплыло неясное видение. Маленькая комнатка в дальнем конце бара-бункера, огромный белый циферблат на стене напротив кровати…
— Боже, — она запустила пальцы в волосы цвета вороного крыла, — что с твоими волосами, Рууд? Они были чернее смоли…
— Маша, — Ворон задыхался, — я так долго тебя искал, Маша. Это я теперь помню.
Они сели прямо на расстеленную на полу козью шкуру. Ворон вдруг, вспомнив еще что-то, засуетился и неловкими движениями извлек из-под нательной рубахи какой-то мешочек на кожаном шнурке. Пальцы его тряслись, и поэтому кожаный узел все никак не поддавался. Мари осторожно взяла у Ворона мешочек, ловко развязала его, и на ее ладонь выкатились две половинки обыкновенного пожелтевшего от времени Байера.
— Ты хранил его эти десять лет?
— Да!
— Дороже подарка у меня никогда не будет, — она взяла одну половинку, а вторую аккуратно положила обратно в мешочек и протянула мужу.
Он взял в свои ладони ее лицо и поцеловал все еще шептавшие что-то губы.
— Но учти! — Мари вскочила. В глазах ее прыгали озорные огоньки, — учти, на этот раз половинкой Байера ты не отделаешься, — она засмеялась и скользнула к балдахину из шкуры огромного белого животного, которого Ворон убил прошлой зимой на берегу пролива Вестер-Эме.
Ворон вскочил и, смеясь, попытался поймать беглянку. Поймав ее, он принялся развязывать многочисленные тесемки. Справился Ворон с ними куда как успешнее, чем минуту назад с кожаным шнурком. Упругая бархатная грудь вмиг оказалась в плену грубой мозолистой ладони.
Рагу придется снова разогревать, — пронеслось в голове, и он завалил сопротивляющуюся Мари на себя.
— Не помню, не помню, не помню, — Ворон опустил тяжелый кулак на столешницу с такой силой, что стоявшая на ней кружка пива подпрыгнула и опрокинулась. Янтарное море разлилось по столу.
— Ничего не помню, — он спрятал лицо в ладонях.
Перед Вороном проплывали какие-то разрозненные картинки. Шипы, проколовшие ткань чьей-то одежды, ослепительно чистые улицы какого-то города, десяток пар волчьих глаз, жадно глядящих на него, комната, стены которой из металлических панелей сплошь усеяны лампочками и светящимися цифрами в черных окнах… И трубы, трубы вокруг. А еще люди, все в одинаковой одежде и говорящие на незнакомом языке. Кажется на русском. Это все, что ему удавалось вырвать из черных глубин сознания.
— Ну не кипятись, — Яап осторожно положил Ворону руку на плече, — вспомнишь.
— Я тоже так думал, а ведь не могу. Вим, Вим… Нет, никак!
— Я постараюсь тебе напомнить, Рууд. Вы с Ван Хогдалемом появились у меня, когда сбежали от «Огненного червя». Он и нас с Мари потом достал. Именно те черные демоны, что он породил, над ней и надругались, а меня вот без ноги оставили. Я расскажу тебе о Виме все, что знаю и немного о тебе и наемниках Роттердама…
— Да бесполезно это. Не помню я никакого «Червя» и Вима не помню. Все, что ты мне рассказываешь, происходило будто не со мной.
— Со временем…
— Со временем все сотрется окончательно. Думаешь, я не пытался вспомнить откуда я родом и как очутился в Дедемсварте? Бесполезно! Помню только старую Катрин, которая ухаживала за мной, как могла, пока господь не призвал ее. А как я ее встретил, не помню.
— Мать, ну хоть ты скажи ему, меня он не слушает, — Яап развел руками.
— Значит так, — Смальда уперла руки в боки, — будешь мне здесь буянить, быстро выволоку за ушко на солнышко. Ишь ты разошелся! — негритянка взяла тряпку и принялась вытирать со стола.
Ворон как-то сразу притих и бочком-бочком стал продвигаться к выходу.
— Гляди у меня, — Смальда погрозила ему вслед тряпкой и отвесила подзатыльник ухмыляющемуся Яапу.
— Так скоро? — Мари отвернулась от окна, в которое все чаще и чаще стучались крупные капли. — Ты же совсем недавно вернулся?
— Понимаешь, Городу нужны боеприпасы. Еще немного и он не устоит под натиском окрестных банд. Я должен идти.
— А почему именно ты? Есть же и другие наемники.
— А потому что именно я помню, где находится одно из неразграбленных до сих пор хранилищ Прежних. Потом я не один пойду, пойдут и другие.
Мари ничего не ответила и вновь отвернулась к окну.
Ворон, конечно, врал своей жене, но себя обмануть он не мог. Ему просто нужно было попасть в те места. Он надеялся, что это ему поможет хоть что-нибудь вспомнить.
— А если тебя сожрет «огненный червь»? — она снова подошла к нему.
— Мы еще посмотрим кто кого! У меня к нему свои счеты, ты же знаешь почему!
— Вим тоже так говорил…
— Вим, Вим! Мне не десять лет…
— Ага, как же! Легенда Фрисландии! Только легенда «Огненного червя» подревнее твоей будет. Сколько народу он загубил? И никто, слышишь, никто не смог с ним справиться!
— А я чувствую, что смогу!
Мари заплакала.
Но женский плач, это безотказное оружие, не трогали его. Гораздо больше его волновал не прекращающийся плач неба. Вымокнет ведь до нитки!
Ворон ехал вдоль бывшего парка развлечений превращенного жителями Города в птицеферму. На ее окраине находился основной продовольственный склад, в котором хранилось выращенные на плантациях зерно, овощи, различные соленья, вяленое мясо и тушки птиц. Под этот склад приспособили так называемую «пещеру ужасов».
Ворон усмехнулся.
Похоже, ужас, вырвавшись из этой рукотворной пещеры, распространился по всему свету, а здесь по иронии судьбы было как раз самое безопасное место. Ведь что главное в этом мире? Еда. А здесь ее было немеряно.
Улыбка постепенно сошла сего лица. Настроение — хуже некуда. Сегодня впервые за все время, когда они были вместе, Мари не поняла его. Обычно они понимали друг друга с полуслова, полувзгляда. Это и не удивительно. Ведь они не могли трепаться часами, как это делают обычные люди. Иногда на кого-нибудь из них накатывало желание пофилосовствовать или излить душу. Тогда они писали друг другу длинные заумные или душещипательные письма. Это было похоже на какую-то игру. Ворон доставал огромный рулон бумаги, принесенный из одной из ходок, и начинал царапать на нем смоченным в самодельных чернилах пером. Мари читала и тут же писала ответ. Он всегда брал с собой в ходку такие свертки, и тогда Мари как будто бы была рядом. Правда она не всегда писала ему в ответ. Когда он спрашивал ее о детстве и о прошлом вообще, Мари бросала перо и бумагу и уходила на кухню или на улицу. Как будто что-то оттуда, из прошлого не давало ей покоя, одновременно запрещая о себе говорить. Даже сейчас ее воспоминания не распространялись дальше того подвальчика, где они познакомились детьми. Ворон иногда тоже прерывал их переписку, но только лишь из-за усталости. В такие минуты он мысленно отчитывал себя за то, что научил эту неуемную Мари, эту разошедшуюся не на шутку «писательницу» грамоте. Конечно, у них были и разногласия. Куда же без этого. Иногда они даже ругались. Выглядело это конечно… Как-то сосед Али-Саид зашел к ним за солью и увидев как они ссорятся, не выдержал и расхохотался. Смотреть на разгневанную Мари, которая отчаянно жестикулируя, носилась за Вороном по всему дому со сковородкой. Сосед тогда подумал, что женушка вознамерилась приложить своего муженька этой кухонной утварью по голове. На самом деле она просто пыталась заставить его помыть посуду, чего тот никак не хотел делать. Он вообще не любил ругаться и поступал во время ссор просто — отворачивался от жены и все. «Ничего не вижу, ничего не слышу, ничего никому не скажу».
Сегодня же Мари расстроила его своим упрямством. Что она там на последок крикнула? Churban besserdechny? Это на каком языке? На своем каком-то восточном?
Ворон вцепился в поводья так, что Эзоп от неожиданности встал на дыбы и, заржав, ударил копытами передних ног в потрескавшийся асфальт.
Чурбан!
Глава 23. ВО ЧРЕВЕ
— Блин, Чурбан, ты че делаешь? — мичман Митя отвел рукой алюминиевую кружку с медицинским спиртом от лица мальчика. — Он еле дышит, а ты…
— А за чурбана ща по зубам.
— Да я не в том смысле, Реваз, я в смысле дубина.
— За дубину тоже получишь, Митяй. Вон смотри, твой подопечный глаза открыл, оклемался.
— Все равно не хрена ему спиртягу давать. Ему бы сейчас кашки, какой.
— Ага, во и вари сам свою кашку, тебя же капитан к нему приставил.
— Я…
— Центральный пост. Слушать в отсеках, — прохрипело откуда-то сверху.
Оба спорщика шагнули к овальной металлической двери и замерли на месте. Причем тот, которого звали Ревазом, так резко дернулся, что половина содержимого кружки, которую он держал в руках, выплеснулось на пол.
— По местам стоять к погружению, — опять донеслось из-под потолка, и Реваз, сунув кружку Сереге, принялся крутить штурвал. Это небольшое металлическое колесо было похоже на те, что мальчик видел на дверях в подземных хранилищах. Наверное, и сейчас он находится в одном из них. Только какое-то оно странное. Во-первых, здесь очень тесно, во-вторых, стены сплошь металлические.
— Седьмой отсек обе малый вперед. Набор хода до трех узлов. Дифферент три. Носовые рулевые горелки двадцать градусов. Кормовые товсь.
И Реваз и Митя вцепились в ближайшие к ним стойки коек, и в тот же момент сильно тряхнуло, после чего свет в комнатке слегка мигнул, а в голове у Рууда и вовсе погас.
Когда он вновь очнулся, то чувствовал себя гораздо лучше. Голова почти не болела, и совсем не тошнило. Наоборот очень хотелось есть, и дымящаяся тарелка с кашей в руках у какого-то незнакомого парня была очень кстати.
— На, ешь, — парень сунул ему в руки тарелку и уселся на койку, напротив наблюдая как Рууд обжигаясь, уплетает манку из алюминиевой тарелки.
— Меня зовут Митя, а как тебя зовут, — спросил он.
— Не понимаю, — Рууд замотал головой.
Парень всплеснул руками и вышел из комнаты. Через несколько минут он вернулся, но не один. За ним в комнату протиснулся верзила, одетый в ту же синюю одежду, что и первые обитатели этих тесных катакомб, которых Рууд увидел, едва открыв глаза.
— Давай, Гоша. Ты у нас специалист по общению с местным населением.
— Митя, — вновь пришедший показал пальцем на того, кто принес кашу, — Гоша, — ткнул он себя в грудь, — а ты? — палец переместился к груди Рууда, перевязанной какой-то белой тряпицей. Аналогичным образом было укутано и его левое плечо.
— Рууд, — ответил мальчик, поняв, наконец, что от него хотят.
— Что ты делал в лесу? — медленно произнес Гоша, пару раз заглянув в какую-то книжечку.
— Не помню. В каком лесу?
— Там, где мы тебя нашли.
— Не помню.
— Хорошо, а сам то ты откуда?
— Из Роттердама.
— Эка тебя занесло! А что ты здесь-то делал?
— Я наемник! — Рууд гордо выпятил грудь.
— Кто такие наемники? — Митя повернулся к Гоше.
— Бродяги, которые шатаются по стране в поисках всего, что плохо лежит, — ответил своему товарищу Гоша и вновь повернулся к мальчику. — А где твой напарник? Вы ведь по одиночке не ходите. Верно?
Рууд наморщил лоб. Нет, ничего. В этот раз он так и не вспомнил, как выбирался из подземелий базы «Черного крота». Не вспомнил, как брел по колено в воде по темному тоннелю, прогрызенному этим чудовищем в горе, как утопил рюкзак и винтовку и не в силах искать их в темноте под водой, вышел, наконец, наружу. Потом долго тащился, спотыкаясь о корни больших деревьев и, наконец, вышел к каким-то хижинам. А потом, провожаемый взглядами из-под лобья пятился обратно к опушке.
В некоторых местах чужаку и появляться не стоит. Попасться там на глаза местным означает сразу подписать себе смертный приговор с немедленным приведением его к исполнению. Та деревушка, вероятно и была таким местом.
Рууд не вспомнил так же, как вымотавшись и так и не найдя места для ночлега, заночевал в зарослях сухой травы и еще до рассвета был вынужден отправиться в путь из-за начавшегося проливного дождя. Не помнил, как насквозь мокрый шел по лесу, еле переставляя ноги и дрожа от холода, и вдруг среди деревьев замелькали серые загривки, и как он стоял, прижавшись спиной к дереву и выставив перед собой нож — единственное оружие, оставшееся у него. Возможно Рууд и рассказал бы этим непонятным людям, как большущий вожак стаи, стоящий перед выстроившимися полукругом сородичами вдруг прыгнул на него, даже не почувствовав слабенького укола ножом, и принялся рвать его плечо и грудь. Если бы вспомнил. Вспомнил, как сквозь кровавую пелену увидел, как волки вдруг завыли и шарахнулись в сторону, и в это время задрожала земля, и мальчик, сползая по стволу, заметил, как деревья будто бы разъезжаются в сторону…
Так вот они какие — эти черные демоны. На вид — обычные люди, только разговаривают на заковыристом языке. Только Госща и может что-то сказать нормально.
Что они здесь делают?
— Ну, так, где твой напарник? — продолжал настаивать Гоша.
— Что вам тут зоопарк что ли? — Митя посторонился, пропуская вошедшего в комнату Реваза и еще троих в таких же синих костюмах.
— Ну, ну, ты у меня пошуми еще, салага, — отпихнув локтем Митиного соседа, пробасил Дед, как часто называли боцмана Ивана Федоровича Канарейкина, — вмиг шумелку оторву. Докладывай Георгий, что за птица тут у вас попалась. Откуда путь держит, куда и, вообще кто таков.
