Промозглый туман и какая-то особая утренняя тишина воскресили в памяти Виктора картину начала шахтерского рабочего дня. Вот так же по холодку уходил его отец на первую смену, сжимая в одной руке узелок с завтраком, а другой обнимая его мать. Позже они стали подниматься ни свет ни заря вместе с его старшим братом.
Ну что же, они с Мишиным тоже идут за добычей, но только не угля. А все равно хошь-не-хошь, а надо выдавать на гора трофеи. Тут тоже свой конвейер, который не должен останавливаться ни на минуту.
Покосившиеся кресты Долгопрудненского кладбища, внезапно выныривая из тумана, заставляли вздрагивать ранних путников. И хотя умом они понимали, что боятся здесь надо не мертвых, а совсем даже живых, все равно липкий суеверный страх морозом забирался за шиворот, выгоняя оттуда последнее постельное тепло.
Погост они обошли стороной и, минуя поле, напрямки двинулись к вагоноремонтному заводу.
Шелест верхушек деревьев заглушал их шаги, и неясные тени, мелькающие в чаще Хлебниковского леса не давали расслабиться и погрузиться в тот особый сон на ходу, искусством которого овладели все ходоки. Такой сон позволял здорово экономить силы. Но не в этот раз. Сейчас им нужно быть начеку. И хотя даже до деревянной одноэтажной московской окраины было еще едва ли не с десяток километров, слева за заводом лежало разоренное мародерами Бескудниково, а слева на берегу речки Лихоборки догнивало Дегунино — не самые удачные места для прогулок. А если учесть, что совсем недалеко отсюда деревня Алтуфьево, в которой до войны был один из филиалов Гулага, а сразу после нее немцы приспособили бараки для новых жильцов, то ждать чего либо хорошего от местных обитателей не стоило. А они здесь были. Вон в овражке дымятся не затушенные угли, а ветки кустов поломаны так, будто рядом прошло стадо слонов.
— Тс-с, — Андрей прижал палец к губам, увидев, что Виктор собирается что-то сказать.
За перелеском глухо хлопнула то ли деревянная дверь, то ли окно, а потом загремела колодезная цепь, а потом захлебнулась злобным лаем собака.
Их учуяла, сука.
Надо бы обойти это место от греха подальше, к тому же слишком смелый свет из неприкрытых ставнями окон говорил о том, что хозяева этого дома гостей не боятся, но Мишин решил рискнуть. Интересно же узнать, кто это такой рисковый поселился на границе зоны и почему не маскируется ни от английских патрулей ни от банд мародеров. Это мог быть либо больной на всю голову человек, либо нейтральный скупщик трофеев. Орловский знал пятерых таких.
Одного такого он видел воими глазами в Лосинке. Скупщик жил в бывшей будке путевого обходчика на ярославской железной дороге и раз в две недели на дрезине мотался с трофеями, купленными у хантеров в Сергиев-Посад. Оттуда же он привозил разное нужное охотникам за трофеями барахло.
В сторожке у другого возле разрушенной церкви в деревне Вешняки они с Мишиным прятались от немцев. Правда этого скупщика Виктор не видел. Поговаривали, что он был как-то связан с коммунистическим подпольем, в существование которого Орловский не верил, и в один прекрасный день за нейтралом таки пришли.
Еще о троих Орловский знал со слов Андрея. Об этом же не знал ни Мишин, ни кто из Калязинских хантеров. Хотя казалось бы скупщик промышлял у них под самым носом.
Пес не унимался, и хантеры решили уже не прятаться, хотя Орловский все же для страховки остался в кустах. Мишин же пошел прямо на свет ближнего окна.
— Стой, где стоишь, — заскрипел из ниоткуда старческий голос.
— А то что?
— А то там и ляжешь.
— Напугал ежа голой задницей, — Андрей демонстративно достал пачку Кэмела и закурил. — Сам-то выходь, партизан хренов.
— Только после того, как твой кореш из-под кустов вылезет, — скрипнуло уже из другого места.
— Что-то я не пойму, вас тут целая банда пенсионеров и в доме престарелых день открытых дверей, или это ты такой шустрый по лесу скачешь?
— Зря смеешься. Сам-то я старенький, да винтовка у меня новенькая, американская.
— Вот эта что ли? — Виктор вышел тоже совсем не из того места, где оставил его Мишин. В одной руке он держал М14, а другой держал за шиворот перепуганного деда лет семидесяти пяти. — Гавно ваша винтовка, отсырела и не стрельнет еще.
— Э-э, отпусти Матвея, — из-за ели вышел дед, как две капли воды похожий на обезоруженного. Только у этого в руках был «шмайсер». Дед-близнец передернул затвор и повел стволом автомата.
— Ты машиной-то не балуй, — Андрей на всякий случай прикрылся Матвеем. — Никто вам зла не желает.
— А ты пусти, пусти Матвея, раз благородный такой. А потом и поговорим.
— Да бери свое сокровище. Больно нужен. Мы вообще на минутку заглянули, в зону идем. — Мишин легонько придал ускорения Матвею.
— Пустые значит, — с сожалением констатировал дед. — Тогда мне с вами и не интересно беседы беседовать. Топайте своей дорогой.
— Фу, как не культурно. — наморщил нос Андрей. — В какой тьмутаракани вас манерам обучали? А где же чаек c сухариками. Клиентов надо привечать. Мы нынче не по вашей части, но может быть и закинем что на обратном пути, если в цене сойдемся.
— Жадность фраера погубит, — тихо сказал себе под нос Орловский.
— А ты не учи деда Михея, что и как делать. Дед Михей уже десяток лет в зоне торгует.
— Ха, забавно! Дед Михей и дед Матвей — братья-близнецы. Отчего же я о вас ничего не слышал. Ведь и я не один год зону топчу.
— А от того и не слышал, что проживали мы раньше в Коньково, да только совсем немец озверел нынче. Нейтралов не признает. Вот и решили в Нижние Лихоборы, аглицкий сектор податься.
— Тогда понятно откуда вы такие неприветливые. У нас тут порядки-то совсем другие. Хошь навар иметь и не иметь проблем, людей за мусор не держи. Ладно, дедуля, считай нашел первых клиентов. Только на чай-водку мы к вам на обратном пути зайдем. Сейчас некогда. — Мишин обернулся к Орловскому. — Пошли, Витек.
— Погодите, погодите, — засуетились вдруг близнецы. — Мы тут как раз корову доить собирались, может молочка парного?
— Да не суетись, дед Михей. В следующий раз. — Андрей скрылся в кустах, и только когда они с Виктором отошли подальше, не оборачиваясь к нему, сказал:
— О как! Хозяйством уже обзавелись, и корова есть. И как они радиации не боятся? Молоко-то это пить?
— А чего дедкам боятся-то? Поди свое уже отжили.
Хантеры все дальше углублялись в зону поражения. Живописные, но опасные рощи уступили место одичавшим паркам, все чаще встречалась на дорогах брошенная техника, на которой пытались покинуть город москвичи. Вот у обочины ржавеет грузовик с расплющенной о дерево кабиной. На вспоротой обшивке сидения еще и сейчас можно разглядеть бурые потеки крови. Рейсовый автобус с просевшими колесами стоит в этой застывшей очереди в никуда вслед за молоковозом, чья продырявленная пулеметной очередью цистерна давно растеряла буквы на своем боку.
Недалеко от останкинских прудов с территории заброшенного завода, на котором в самые тяжелые военные годы было налажено производство мин, доносился пронзительный, режущий ухо скрип. Это какая-то подвесная конструкция раскачивалась на ветру. Она была местной достопримечательностью, и говорили, что многие вместо кукушки запрашивали количество отпущенных лет. Виктор не понимал этого. Не года считать надо, а по сторонам смотреть, чтобы было что считать.
На Аргуновской улице начла попадаться первые сгоревшие и разрушенные дома. Немцы ведь и после ядерного удара продолжали бомбить уцелевшие разрозненные части Красной армии. Вон одна здоровенная бомба так и лежит, не разорвавшаяся, пробив асфальт и наполовину утонув в грунте, она ждет своего часа.
Орловский прищурился, уклоняясь от попавшего ему в глаз солнечного зайчика, прыгнувшего с одного из уцелевших стекол в окне четвертого этажа здания, в торце которого была когда-то почта.
Хантерам предстояло пройти вдоль полуобвалившихся траншей, дотов и землянок с просевшими перекрытиями, которыми изобиловала западная сторона улицы. Брошенная линия обороны. И хоть все это давно поросло бурьяном, расползлось, осело, все равно можно было понять, что боев тут не было. Иначе повсюду бы валялись ржавые каски, разбитые винтовки и не захороненные останки нашх. Виктор сам не натыкался на места давно отгремевших сражений, но от других слышал, как это выглядит. Много их, таких вот рубежей на западе бывшей столицы бывшей страны.
Воздух уже разогрелся, и яркие солнечные лучи разогнали последние клочки тумана по подвалам, воронкам и промоинам. В напряженной тишине каждый их шаг отдавался, как поступь пушкинского Командора. И вот где-то на границе слышимости возник клекот турбин вертолетов.
— Давай в подвал, — Андрей толкнул Орловского, — быстро!
Они едва успели сбежать по ступенькам и нырнуть за крашенную в грязно-серый цвет дверь, как патрульные машины пронеслись вдоль улицы на бреющем, едва не задев лысые верхушки тополей.
Чего это они? — Виктор достал платок и высморкался — промозглая ночь на палубе не прошла даром. — Опять кого-то ловят?
_ Может и нас пасут, — Мишин посветил фонариком вглубь подвала. — Опознавательные знаки заметил?
— Да, немецкие.
— Для этого сектора странно. Друзья твоего штурмбанфюрер?
— Хер их знает, — Орловский убрал платок в карман и поморщился. — Воняет-то как.
— Да уж. Не иначе покойничек тут притаился. О, точно! — Андрей поднял луч фонаря, и в круге света возникла оскалившаяся мумия, подвешенная за оголенные ребра к крюку. Даже по этим жалким останкам было видно, что человека пытали, и пытали долго. Раздробленные пальцы, выбитые зубы, обугленные конечности…
— Что же он знал такое? — Виктор достал из сумки противогаз. Его и так пора уже было одевать, а тут он хоть на немного заглушит невыносимый запах.
— Пошли отсюда, все равно мы никогда не узнаем, кто это был, и что за люди его поймали. Да и патруль скоро вернется, надо успеть спрятаться наверху.
Они выскочили из зловонного подвала и, оббежав дом, скрылись в ближайшем парадном.
Все квартиры первого этажа почти полностью выгорели, а на втором были завалены всяким хламом. Забравшись сразу на четвертый, хантеры обнаружили огромный пролом, захвативший половину крыши и все квартиры слева от площадки. Пришлось спускаться на третий. Вот тут-то и обнаружилась почти не тронутая ни временем, ни стихией народных масс квартирка. Конечно ничего ценного в ней уже не было, но радиоактивную мебель никто не жег, и поэтому в гостиной помимо большого круглого стола и стульев, по правую сторону от входа, стоял резной буфет, похожий на замок. Повсюду на стенах висели картины. В кабинете напротив массивного стола из черного ореха возле стены громоздился пухлый кожаный диван и два таких же шикарных кресла. Только на всем этом великолепии лежал толстый, нетронутый слой пыли. Сквозь нее не было видно, кто запечатлен на фотографиях, которые висели плотным рядом на стене над столом. В простенке между окнами притулился написаны маслом портрет мужчины и жокейской одежде и с хлыстом.
— Хозяин, — Андрей смахнул пыль и с другого портрета, на котором женщина в пышном платье сидела на краю обитой плюшем табуретке. — А это жена, наверное. Интересно, где они сейчас?
— Да где угодно. Рисовали-то, похоже, еще до революции.
На столешнице справа от пожелтевшей стопки листов, ставших похожими на папирусы, лежал нож для разрезания бумаг с изящной серебряной ручкой, похожей на ветку, обвитую лозой винограда. Слева на углу стояло несколько фигурок зверей, вырезанных из слоновой кости, с какими-то разноцветными камнями вместо глаз. На стене у окна висело дорогое старинное ружье. Кажется кремневое.
Орловский открыл верхний ящик и взял пыльную продолговатую коробочку. Вытер о рукав, и комната наполнилась теплым золотистым светом, отражаемым благородным металлом. Золотой портсигар!
Вот это уже не понятно. Как мародеры могли пройти мимо такой квартиры?
Единственное объяснение — обычно ищут то, что спрятано и не замечают того, что лежит на поверхности. И все равно не понятно.
Дождавшись, когда вернувшиеся вертолеты скроются за крышами домов на востоке, хантеры спустились вниз и, покинув, наконец, двор загадочного дома, отправились дальше по Аргуновской.
Миновав «железку» и пройдя узким коридором промеж заборов, они выскочили на Огородный проезд. Он и впрямь был огородным. Особенно северная его сторона. Только на огородах вокруг почерневших изб, с провалившимися крышами росли лишь лебеда, да огромные лопухи.
С природой после всего случившегося вообще творилось несусветное. То гигантский плющ обовьет кажущуюся игрушечной в его объятьях водонапорную башню, то наоборот возле дома не найдешь даже мха. Всю растительность как корова языком слизнула.
Споткнувшись о лошадиный череп, Андрей выругался, и его последнее «бля» многократно повторило эхо, поселившееся в четырех этажном доме, от которого остались лишь стены. Целый квартал в сторону Первой Мещанской улицы представлял из себя такие вот коробки. То ли время не пожалело дома, то ли ударная волна. Теперь уже и не поймешь. От деревянных-то в той стороне и вовсе лишь одни выложенные камнями подполы остались. Идешь так вот себе по пустырю и, хлоп, по пояс, а то и по грудь, проваливаешься в бывшее царство квашенной капусты и соленых огурцов. Их запах странным образом сохранился в одной из таких ловушек, в которую угодил Виктор. Хорошо еще ноги не сломал.
Они вышли на Анненскую улицу, хотя эти островки потрескавшегося асфальта, с проросшими сквозь него хвощами, назвать улицей язык не поворачивался. Кругом царили разруха и запустение. Когда-то прямо на светофоре свили себе гнездо вороны, но теперь и они покинули город. Давно лишившиеся стекол витрины магазинов, ржавый каркас будки регулировщика, оборванные афишы, иссеченное пулями цветное панно, сгоревший троллейбус, упавший на проезжую часть фонарный столб, обезглавленный памятник, поваленный забор с ажурной решеткой, тряпки, осколки стекла, обломки мебели, кости людей и животных на мостовой — царство вечного сна и забвения. Скорее всего, ни один из эмигрантов, окажись он сейчас в городе, ни за что не узнал бы Москвы. Да и что им делать в поверженной столице? Эти перелетные птицы ищут, где сытнее кормят, мягше стелют и слаще поют.
И статуя «Рабочий и колхозница, рядом с которой так любили фотографироваться иностранцы, теперь наверняка рассыпалась на мелкие кусочки и лежит никому не нужная.
Был бы жив старик Дарвин, он бы наверное удивился, насколько точно подтверждается его теория естественного отбора здесь, в московских трущобах. Выжить в подвалах осиротевших, лишенных тепла домов, в полузатопленных подземельях метро и городских коммуникаций, конкурируя со стаями крыс и собак, промышляющих в руинах, не замерзнуть зимой, вдыхая радиоактивный дым от горящих обломков мебели, не отравиться мутноватой водой местных родников, на такое способен далеко не каждый Homo Sapiens.
В зоне поражения выживают не просто сильнейшие, вернее не столько сильнейшие, сколько самые жестокие и беспринципные. В эпоху огнестрельного оружия редко когда гора мускулов одерживает верх над коварным, изворотливым умом. Это даже не джунгли с их законами. Кто, скажем, будет соблюдать перемирие у водопоя во время засухи, если засуха здесь — величина постоянная.
Ну что же, они с Мишиным тоже идут за добычей, но только не угля. А все равно хошь-не-хошь, а надо выдавать на гора трофеи. Тут тоже свой конвейер, который не должен останавливаться ни на минуту.
Покосившиеся кресты Долгопрудненского кладбища, внезапно выныривая из тумана, заставляли вздрагивать ранних путников. И хотя умом они понимали, что боятся здесь надо не мертвых, а совсем даже живых, все равно липкий суеверный страх морозом забирался за шиворот, выгоняя оттуда последнее постельное тепло.
Погост они обошли стороной и, минуя поле, напрямки двинулись к вагоноремонтному заводу.
Шелест верхушек деревьев заглушал их шаги, и неясные тени, мелькающие в чаще Хлебниковского леса не давали расслабиться и погрузиться в тот особый сон на ходу, искусством которого овладели все ходоки. Такой сон позволял здорово экономить силы. Но не в этот раз. Сейчас им нужно быть начеку. И хотя даже до деревянной одноэтажной московской окраины было еще едва ли не с десяток километров, слева за заводом лежало разоренное мародерами Бескудниково, а слева на берегу речки Лихоборки догнивало Дегунино — не самые удачные места для прогулок. А если учесть, что совсем недалеко отсюда деревня Алтуфьево, в которой до войны был один из филиалов Гулага, а сразу после нее немцы приспособили бараки для новых жильцов, то ждать чего либо хорошего от местных обитателей не стоило. А они здесь были. Вон в овражке дымятся не затушенные угли, а ветки кустов поломаны так, будто рядом прошло стадо слонов.
— Тс-с, — Андрей прижал палец к губам, увидев, что Виктор собирается что-то сказать.
За перелеском глухо хлопнула то ли деревянная дверь, то ли окно, а потом загремела колодезная цепь, а потом захлебнулась злобным лаем собака.
Их учуяла, сука.
Надо бы обойти это место от греха подальше, к тому же слишком смелый свет из неприкрытых ставнями окон говорил о том, что хозяева этого дома гостей не боятся, но Мишин решил рискнуть. Интересно же узнать, кто это такой рисковый поселился на границе зоны и почему не маскируется ни от английских патрулей ни от банд мародеров. Это мог быть либо больной на всю голову человек, либо нейтральный скупщик трофеев. Орловский знал пятерых таких.
Одного такого он видел воими глазами в Лосинке. Скупщик жил в бывшей будке путевого обходчика на ярославской железной дороге и раз в две недели на дрезине мотался с трофеями, купленными у хантеров в Сергиев-Посад. Оттуда же он привозил разное нужное охотникам за трофеями барахло.
В сторожке у другого возле разрушенной церкви в деревне Вешняки они с Мишиным прятались от немцев. Правда этого скупщика Виктор не видел. Поговаривали, что он был как-то связан с коммунистическим подпольем, в существование которого Орловский не верил, и в один прекрасный день за нейтралом таки пришли.
Еще о троих Орловский знал со слов Андрея. Об этом же не знал ни Мишин, ни кто из Калязинских хантеров. Хотя казалось бы скупщик промышлял у них под самым носом.
Пес не унимался, и хантеры решили уже не прятаться, хотя Орловский все же для страховки остался в кустах. Мишин же пошел прямо на свет ближнего окна.
— Стой, где стоишь, — заскрипел из ниоткуда старческий голос.
— А то что?
— А то там и ляжешь.
— Напугал ежа голой задницей, — Андрей демонстративно достал пачку Кэмела и закурил. — Сам-то выходь, партизан хренов.
— Только после того, как твой кореш из-под кустов вылезет, — скрипнуло уже из другого места.
— Что-то я не пойму, вас тут целая банда пенсионеров и в доме престарелых день открытых дверей, или это ты такой шустрый по лесу скачешь?
— Зря смеешься. Сам-то я старенький, да винтовка у меня новенькая, американская.
— Вот эта что ли? — Виктор вышел тоже совсем не из того места, где оставил его Мишин. В одной руке он держал М14, а другой держал за шиворот перепуганного деда лет семидесяти пяти. — Гавно ваша винтовка, отсырела и не стрельнет еще.
— Э-э, отпусти Матвея, — из-за ели вышел дед, как две капли воды похожий на обезоруженного. Только у этого в руках был «шмайсер». Дед-близнец передернул затвор и повел стволом автомата.
— Ты машиной-то не балуй, — Андрей на всякий случай прикрылся Матвеем. — Никто вам зла не желает.
— А ты пусти, пусти Матвея, раз благородный такой. А потом и поговорим.
— Да бери свое сокровище. Больно нужен. Мы вообще на минутку заглянули, в зону идем. — Мишин легонько придал ускорения Матвею.
— Пустые значит, — с сожалением констатировал дед. — Тогда мне с вами и не интересно беседы беседовать. Топайте своей дорогой.
— Фу, как не культурно. — наморщил нос Андрей. — В какой тьмутаракани вас манерам обучали? А где же чаек c сухариками. Клиентов надо привечать. Мы нынче не по вашей части, но может быть и закинем что на обратном пути, если в цене сойдемся.
— Жадность фраера погубит, — тихо сказал себе под нос Орловский.
— А ты не учи деда Михея, что и как делать. Дед Михей уже десяток лет в зоне торгует.
— Ха, забавно! Дед Михей и дед Матвей — братья-близнецы. Отчего же я о вас ничего не слышал. Ведь и я не один год зону топчу.
— А от того и не слышал, что проживали мы раньше в Коньково, да только совсем немец озверел нынче. Нейтралов не признает. Вот и решили в Нижние Лихоборы, аглицкий сектор податься.
— Тогда понятно откуда вы такие неприветливые. У нас тут порядки-то совсем другие. Хошь навар иметь и не иметь проблем, людей за мусор не держи. Ладно, дедуля, считай нашел первых клиентов. Только на чай-водку мы к вам на обратном пути зайдем. Сейчас некогда. — Мишин обернулся к Орловскому. — Пошли, Витек.
— Погодите, погодите, — засуетились вдруг близнецы. — Мы тут как раз корову доить собирались, может молочка парного?
— Да не суетись, дед Михей. В следующий раз. — Андрей скрылся в кустах, и только когда они с Виктором отошли подальше, не оборачиваясь к нему, сказал:
— О как! Хозяйством уже обзавелись, и корова есть. И как они радиации не боятся? Молоко-то это пить?
— А чего дедкам боятся-то? Поди свое уже отжили.
Хантеры все дальше углублялись в зону поражения. Живописные, но опасные рощи уступили место одичавшим паркам, все чаще встречалась на дорогах брошенная техника, на которой пытались покинуть город москвичи. Вот у обочины ржавеет грузовик с расплющенной о дерево кабиной. На вспоротой обшивке сидения еще и сейчас можно разглядеть бурые потеки крови. Рейсовый автобус с просевшими колесами стоит в этой застывшей очереди в никуда вслед за молоковозом, чья продырявленная пулеметной очередью цистерна давно растеряла буквы на своем боку.
Недалеко от останкинских прудов с территории заброшенного завода, на котором в самые тяжелые военные годы было налажено производство мин, доносился пронзительный, режущий ухо скрип. Это какая-то подвесная конструкция раскачивалась на ветру. Она была местной достопримечательностью, и говорили, что многие вместо кукушки запрашивали количество отпущенных лет. Виктор не понимал этого. Не года считать надо, а по сторонам смотреть, чтобы было что считать.
На Аргуновской улице начла попадаться первые сгоревшие и разрушенные дома. Немцы ведь и после ядерного удара продолжали бомбить уцелевшие разрозненные части Красной армии. Вон одна здоровенная бомба так и лежит, не разорвавшаяся, пробив асфальт и наполовину утонув в грунте, она ждет своего часа.
Орловский прищурился, уклоняясь от попавшего ему в глаз солнечного зайчика, прыгнувшего с одного из уцелевших стекол в окне четвертого этажа здания, в торце которого была когда-то почта.
Хантерам предстояло пройти вдоль полуобвалившихся траншей, дотов и землянок с просевшими перекрытиями, которыми изобиловала западная сторона улицы. Брошенная линия обороны. И хоть все это давно поросло бурьяном, расползлось, осело, все равно можно было понять, что боев тут не было. Иначе повсюду бы валялись ржавые каски, разбитые винтовки и не захороненные останки нашх. Виктор сам не натыкался на места давно отгремевших сражений, но от других слышал, как это выглядит. Много их, таких вот рубежей на западе бывшей столицы бывшей страны.
Воздух уже разогрелся, и яркие солнечные лучи разогнали последние клочки тумана по подвалам, воронкам и промоинам. В напряженной тишине каждый их шаг отдавался, как поступь пушкинского Командора. И вот где-то на границе слышимости возник клекот турбин вертолетов.
— Давай в подвал, — Андрей толкнул Орловского, — быстро!
Они едва успели сбежать по ступенькам и нырнуть за крашенную в грязно-серый цвет дверь, как патрульные машины пронеслись вдоль улицы на бреющем, едва не задев лысые верхушки тополей.
Чего это они? — Виктор достал платок и высморкался — промозглая ночь на палубе не прошла даром. — Опять кого-то ловят?
_ Может и нас пасут, — Мишин посветил фонариком вглубь подвала. — Опознавательные знаки заметил?
— Да, немецкие.
— Для этого сектора странно. Друзья твоего штурмбанфюрер?
— Хер их знает, — Орловский убрал платок в карман и поморщился. — Воняет-то как.
— Да уж. Не иначе покойничек тут притаился. О, точно! — Андрей поднял луч фонаря, и в круге света возникла оскалившаяся мумия, подвешенная за оголенные ребра к крюку. Даже по этим жалким останкам было видно, что человека пытали, и пытали долго. Раздробленные пальцы, выбитые зубы, обугленные конечности…
— Что же он знал такое? — Виктор достал из сумки противогаз. Его и так пора уже было одевать, а тут он хоть на немного заглушит невыносимый запах.
— Пошли отсюда, все равно мы никогда не узнаем, кто это был, и что за люди его поймали. Да и патруль скоро вернется, надо успеть спрятаться наверху.
Они выскочили из зловонного подвала и, оббежав дом, скрылись в ближайшем парадном.
Все квартиры первого этажа почти полностью выгорели, а на втором были завалены всяким хламом. Забравшись сразу на четвертый, хантеры обнаружили огромный пролом, захвативший половину крыши и все квартиры слева от площадки. Пришлось спускаться на третий. Вот тут-то и обнаружилась почти не тронутая ни временем, ни стихией народных масс квартирка. Конечно ничего ценного в ней уже не было, но радиоактивную мебель никто не жег, и поэтому в гостиной помимо большого круглого стола и стульев, по правую сторону от входа, стоял резной буфет, похожий на замок. Повсюду на стенах висели картины. В кабинете напротив массивного стола из черного ореха возле стены громоздился пухлый кожаный диван и два таких же шикарных кресла. Только на всем этом великолепии лежал толстый, нетронутый слой пыли. Сквозь нее не было видно, кто запечатлен на фотографиях, которые висели плотным рядом на стене над столом. В простенке между окнами притулился написаны маслом портрет мужчины и жокейской одежде и с хлыстом.
— Хозяин, — Андрей смахнул пыль и с другого портрета, на котором женщина в пышном платье сидела на краю обитой плюшем табуретке. — А это жена, наверное. Интересно, где они сейчас?
— Да где угодно. Рисовали-то, похоже, еще до революции.
На столешнице справа от пожелтевшей стопки листов, ставших похожими на папирусы, лежал нож для разрезания бумаг с изящной серебряной ручкой, похожей на ветку, обвитую лозой винограда. Слева на углу стояло несколько фигурок зверей, вырезанных из слоновой кости, с какими-то разноцветными камнями вместо глаз. На стене у окна висело дорогое старинное ружье. Кажется кремневое.
Орловский открыл верхний ящик и взял пыльную продолговатую коробочку. Вытер о рукав, и комната наполнилась теплым золотистым светом, отражаемым благородным металлом. Золотой портсигар!
Вот это уже не понятно. Как мародеры могли пройти мимо такой квартиры?
Единственное объяснение — обычно ищут то, что спрятано и не замечают того, что лежит на поверхности. И все равно не понятно.
Дождавшись, когда вернувшиеся вертолеты скроются за крышами домов на востоке, хантеры спустились вниз и, покинув, наконец, двор загадочного дома, отправились дальше по Аргуновской.
Миновав «железку» и пройдя узким коридором промеж заборов, они выскочили на Огородный проезд. Он и впрямь был огородным. Особенно северная его сторона. Только на огородах вокруг почерневших изб, с провалившимися крышами росли лишь лебеда, да огромные лопухи.
С природой после всего случившегося вообще творилось несусветное. То гигантский плющ обовьет кажущуюся игрушечной в его объятьях водонапорную башню, то наоборот возле дома не найдешь даже мха. Всю растительность как корова языком слизнула.
Споткнувшись о лошадиный череп, Андрей выругался, и его последнее «бля» многократно повторило эхо, поселившееся в четырех этажном доме, от которого остались лишь стены. Целый квартал в сторону Первой Мещанской улицы представлял из себя такие вот коробки. То ли время не пожалело дома, то ли ударная волна. Теперь уже и не поймешь. От деревянных-то в той стороне и вовсе лишь одни выложенные камнями подполы остались. Идешь так вот себе по пустырю и, хлоп, по пояс, а то и по грудь, проваливаешься в бывшее царство квашенной капусты и соленых огурцов. Их запах странным образом сохранился в одной из таких ловушек, в которую угодил Виктор. Хорошо еще ноги не сломал.
Они вышли на Анненскую улицу, хотя эти островки потрескавшегося асфальта, с проросшими сквозь него хвощами, назвать улицей язык не поворачивался. Кругом царили разруха и запустение. Когда-то прямо на светофоре свили себе гнездо вороны, но теперь и они покинули город. Давно лишившиеся стекол витрины магазинов, ржавый каркас будки регулировщика, оборванные афишы, иссеченное пулями цветное панно, сгоревший троллейбус, упавший на проезжую часть фонарный столб, обезглавленный памятник, поваленный забор с ажурной решеткой, тряпки, осколки стекла, обломки мебели, кости людей и животных на мостовой — царство вечного сна и забвения. Скорее всего, ни один из эмигрантов, окажись он сейчас в городе, ни за что не узнал бы Москвы. Да и что им делать в поверженной столице? Эти перелетные птицы ищут, где сытнее кормят, мягше стелют и слаще поют.
И статуя «Рабочий и колхозница, рядом с которой так любили фотографироваться иностранцы, теперь наверняка рассыпалась на мелкие кусочки и лежит никому не нужная.
Был бы жив старик Дарвин, он бы наверное удивился, насколько точно подтверждается его теория естественного отбора здесь, в московских трущобах. Выжить в подвалах осиротевших, лишенных тепла домов, в полузатопленных подземельях метро и городских коммуникаций, конкурируя со стаями крыс и собак, промышляющих в руинах, не замерзнуть зимой, вдыхая радиоактивный дым от горящих обломков мебели, не отравиться мутноватой водой местных родников, на такое способен далеко не каждый Homo Sapiens.
В зоне поражения выживают не просто сильнейшие, вернее не столько сильнейшие, сколько самые жестокие и беспринципные. В эпоху огнестрельного оружия редко когда гора мускулов одерживает верх над коварным, изворотливым умом. Это даже не джунгли с их законами. Кто, скажем, будет соблюдать перемирие у водопоя во время засухи, если засуха здесь — величина постоянная.
