— Вот, ничего такого. Я и так там сгладил все углы, которые только можно было. Это уже после вашей правки.
— Завтра с утра почитаю, а потом вместе подумаем, что нам с этим поколением горе-патриотов делать, — повеселевший Сергей Леопольдович соскочил со стола и скрылся в дверном проеме, буркнув на прощание что-то вроде «Бай».
Бенедиктинский взял шляпу и зонт и вышел вслед за главредом. В отличие от Леопольдыча, настроение у него было в конец испорчено. Проведя бейджем по электронному ключу своего кабинета, от расстройства он сначала даже пошел в противоположную от лестницы сторону коридора.
Пожалуй, заеду-ка я еще в «Пять звезд», коньячевского куплю — нервишки подлечить.
Стеклянная дверь-вертушка еще долго крутилась, после того как Алексей в сердцах толкнул ее, так и не ответив на «до свидания» озадаченному вахтеру.
Ни пробка на Ленинградке, ни посещение ювелирного не добавила Алексею настроения. Но окончательно оно было испорчено, когда Бенедиктинский, подъехав к «Пяти звездам», увидел табличку, сообщающую о ремонте. Вовремя! Называется — побаловал себя маленько! Что, ехать к другому такому же через пол города? Нет, конечно. Значит, остается ближайший супермаркет. Он со злостью ткнул окурком в пепельницу и повернул ключ в замке зажигания. Ага, сейчас. Двигатель не завелся. Алексей попробовал еще раз. И еще раз. И еще. Ноль эмоций. Он выскочил из машины и, закурив, принялся расхаживать туда-сюда. Так, техничка, с учетом пробок, будет, самое раннее, через полчаса. Значит, можно пока сходить за коньяком в супермаркет. Кажется, там за углом проезжая, он видел один. Конечно, французский коньяк в нем наверняка подмосковного разлива, но это все же лучше, чем клопомор в бутылках из-под Грузинского, что впаривают вон в той палатке.
Из пяти касс работали только две и все эти полчаcа Бенедиктинскому пришлось провести в обществе очумевшего офисного планктона, почему-то решившего набить свои холодильники именно сегодня.
Выжатый, как лимон, он, наконец выскочил на улицу и едва ли не бегом рванул к машине. Но… На том месте возле «Пяти звезд», где Алексей оставил свой «Лексус» тридцать минут назад, его не было.
Два часа в отделении милиции, сорок минут в метро, и в результате, когда Бенедиктинский вышел из подземного перехода «Речного вокзала», было уже темно. В павильоне остановки, на лавочке сидел невысокий худой старик. На вид ему было далеко за восемьдесят. Воевал, наверное. Может, и сидел даже.
Бенедикинский нетвердой походкой направился к остановке.
— Извиняюсь уважаемый, а автобус скоро будет.
— Нет, не скоро, молодой человек. Через сорок минут, и при том последний!
— А, понятно, — Алексей рухнул на лавку рядом с дедом, — значит, вместе дожидаться будем.
Старик промолчал, но это не остановило Бенедиктинского. Он обнял старика за плечи.
— Что, отец, жизнь тяжелая штука? Да, а кому вообще легко живется в этой стране? Вот ты знаешь, дед? Машину вот у меня угнали, — он всхлипнул. — Линять нужно из этого гадюшника, вот что.
— Вот такие, как вы, страну гадюшником и сделали, — старик снял руку Бенедиктинского со своего плеча и встал.
— Ой, ой, ой. А вы, что в свое время с ней сделали? Пол страны сидело, а другая половина их охраняла, да доносы строчила.
Старик хотел что-то ответить, но только махнул рукой.
— А-а, ответить-то нечего, — Бенедиктинский все больше распалялся.
— Ошибаетесь, мне есть, что сказать. Только мозги у вас, у нынешних напрочь загажены телеящиком. Сами-то думать не умеете. За вас уже все покрасили в черное и белое, разжевали и в рот положили. Такие, как ты, — старик ткнул в сторону Алексея пальцем, — раньше в комсомольских вожаках ходили, а по ночам доносы друг на друга строчили, чтобы себе место расчистить. Вы и сейчас место себе расчищаете — киллера нанял и готово.
Бенедиктинский улыбался. Он уже не чувствовал себя так скверно. Его даже забавлял этот старый хрен. Наверняка какая-нибудь бывшая чекистская мразь.
Два часа в отделении, бесконечные вопросы, звонки, протоколы… Он уже немного отошел от этого и коньяк, остатки которого бултыхались в бутылке за пазухой, помог ему отвлечься от неприятностей сегодняшнего дня.
— Думаешь, я неудачник, да? А я, между прочим, известный журналист, сейчас еду домой к жене. Вот подарок ей везу, гляди, — он начал шарить по карманам. Черт. Сережек или чего он там купил, не было.
— Бля, суки. Менты вытащили. Или в метро? В метро ездит одно это быдло…
Он, кажется, сказал это вслух. Старик не реагировал — лишь повернулся к нему спиной. Бенедиктинский не унимался.
— Не нравиться, да? Мне тоже не нравиться, когда мою статью охаивают всякие хронические неудачники, несостоявшиеся в этой жизни. Потомки вертухаев. Им только и остается лить слезы по этому вашему Сталину. Это ведь вы, ваше поколение носило его на руках, а теперь воспитываете своих внучков.
— Что вы об этом знаете, молодой человек, — похоже, Бенедиктинскому все же удалось вывести деда из себя. — Что вы знаете об этом, чтобы записывать вот так вот в негодяи целое поколение, да и самого Сталина тоже?
— А, вон как запел, сволочь! — Бенедиктинский не мог остановиться. Там, в киберпространстве он мог только печатным словом отхлестать какого-нибудь поклонника Вождя всех народов, а здесь перед ним стоял настоящий живой сталинист.
Что, гнида сталинская, силенки уже не те? — он встал в стойку и начал пританцовывать вокруг деда, — а то, наверное, проучил бы врага народа, а? — Бенедиктинский хохотнул. Он на миг расслабился, и это дорого ему обошлось. Стариковская палка рассекла воздух и по касательной прошлась по правому уху.
Звон в голове заслонил все остальные уличные звуки. Бенедиктинский наклонился за расколотыми очками, а когда он распрямился, то увидел, что старик дрожащими руками выдавливает из пачки таблетку валидола; его сумка, рядом с которой он сидел, валяется под лавкой, и почти все ее содержимое высыпалось на асфальт.
Алексей кое-как надел, оставшиеся без одной дужки очки.
Деду видать было совсем херово. Вон побледнел весь и сполз вниз.
Ладно. Вызову скорую — не изверг ведь.
Бенедиктинский только с третьего раза сумел набрать на своем мобильном «03» и в ожидании машины скорой помощи, зачем-то начал перебирать стариковское барахло. Наконец в руки ему попалась красная книжечка какого-то удостоверения.
Так. Петр Вениаминович Сказочников. Персональный пенсионер. Ага, так он и знал. Небось, пенсию свою заслужил в подвалах Лубянки. Ишь, как его задело. Бенедиктинский потер распухающее ухо и обернулся в сторону приближающегося звука сирены.
Он сделал еще глоток из бутылки и посмотрел на водителя скорой. Тот затянулся сигаретой и, глядя куда-то на далекие огни микрорайона, раскинувшегося по ту сторону МКАД, стряхнул пепел на землю.
В приоткрытой дверце красно-белой «газели» было видно, как врач, вытерев пот с лица, продолжил колдовать над стариком.
Подошел автобус. Последний. Бенедиктинский вскочил на заднюю площадку и, вывернув шею, еще долго смотрел на удаляющуюся остановку, пока та не скрылась за поворотом.
СТЕПАНОВКА
Ворошиловградская обл. Игнатьевский р-н. деревня Степановка. 11.08.1937 г.
Он остановился и, приложив руку к козырьку фуражки, принялся рассматривать белеющие на околице хаты. Вон та, третья слева от водокачки, его.
Мать, наверное, еще в поле, а вот сеструха точно чего-нибудь насчет ужина кумекает. А может, уже наварила борща на мосталыжках.
Петр посмотрел на командирские часы, которые ему вручили в прошлом месяце, как отличнику боевой и политической подготовки. Ну да, время уже. Вон и колхозные телеги с бабьем в Степановку потянулись. Мужиков-то из их деревни всех в гражданскую повыкосило. Вот и его отца тоже. А те, что остались, на шахтах в Усть-Каменском уголек рубают.
Сказочников обернулся. Со стороны поселка к нему на приличной скорости мчался велосипедист, за которым тянулся шлейф пыли.
Ух ты, только коленки сверкают.
Метров за пятьдесят до Петра велосипедист начал сбавлять скорость и, наконец, затормозил возле него.
— Здравия желаю, товарищ командир, — на Сказочникова из-под кепки смотрели серые водянистые глаза, почти полностью растворяющиеся на таком же сером от пыли лице. И вообще, заставь Петра кто-нибудь описать незнакомца на следующий день, ничего особенного он вспомнить бы не смог. Поношенный френч, брюки-галифе — так все сейчас одеваются. Разве что краги…
— Не подскажите, на станцию я правильно еду? — не дожидаясь ответа, велосипедист достал видавший виды планшет и развернул карту, — вот это впереди должна быть Веселогорка, а за ней мост и выезд на дорогу к станции?
— Нет, это Степановка, а не Веселогорка. Не туда свернули, — Петр ткнул пальцем в листок. — Мост вон где, — и, развернувшись, махнул уже в сторону настоящей, а не бумажной Ворошилоград.
— Ах ты, черт. Как же я так оплошал? — незнакомец поспешно свернул карту и, закинув ногу на велосипед, буркнул, — спасибо.
— Да не за что, — Сказочников повернулся и пошел к Степановке.
С борщом он не угадал. Когда на Петре наконец повисели мать, сестра и все племянницы по очереди, перед ним поставили несколько тарелок, наполненных картошкой, квашенной капустой и солеными огурцами. Потом Наташка притащила здоровую корзину с пирожками, а когда сестра торжественно внесла в хату извлеченный из подпола
немаленький шматок сала, Петр не выдержал и спросил. — Никак во всесоюзную лотерею выиграли или может деньги по займу вернули? А, Наташка? — он посмотрел на сестру.
— Нет, — рассмеялась та, — просто нам теперь на трудодни больше долю выдают, да и на базаре кое-чего с огорода наторговали.
— Ого! А что, теперь и это разрешили?
— Ну, говорю же.
— Да ты соврешь — не дорого возьмешь.
— Да ну тебя, — сеструха обиженно засопела. — Ешь вон лучше.
— А вы?
— И мы. Мать вон сейчас от Трындычихи бутылек принесет и сядет, а я уже, — Наташка плюхнулась на лавку.
Петр, повертев фуражку в руках, прищурился и запустил ее в сторону крюка вбитого в стену.
— Попал, — он засмеялся, глядя, как фуражка покачивается на крюке.
— Все еще как мальчишка, — в дверях стояла Мария Семеновна. — Жениться уж давно пора, а он все ребячится. Говорю, давай Нинку соседку за тебя сосватаем.
— Опять ты, мам, за свое. Говорил же тебе, что жениться мне пока рано. Вот окончу командирские курсы, получу назначение…
— Во, во. В глухомань какую-нибудь Сибирскую. И жениться тогда тебе на медведе придется.
— Ничего, мам, все будет нормалек, — Петр встал из-за стола и, схватив огурец и пару картофелин, направился к двери. — И в Сибири поди люди живут.
— Поешь хоть нормально, — крикнула ему вдогонку Мария Семеновна, но Петра же и след простыл.
Егорыч перевернул газетный лист и продолжил водить очками вдоль строчек мелкого текста. Это манера чтения у него была такая. При этом, он еще шевелил губами будто читает вслух. Правильно, он в основном и читал вслух. А кому ж еще, если грамотных в деревне раз, два и обчелся. В смысле политически грамотных. Читать-то умели многие. Особенно молодежь. Но что взять с парней и девчат, у которых в голове одна рыбалка, купание, да лошади. Вот Ленька вроде ничего, смышленый, но тоже только самолетами своими бредит. Нет, в деле политического просвещения масс нужен серьезный подход.
Егорыч снова зашуршал газетой.
Среди верхушек акаций, растущих возле клуба, замелькала белобрысая голова.
Кто это? А Петруха! Ну, наконец-то стоящий собеседник. Будущий командир красной армии.
— Петруха, подь сюды.
— Че Егорыч?
— А вот послушай, что пишут: — «Товарищ Сталин в своем историческом докладе на пленуме ЦК ВКП(б) «О недостатках партийной работы и мерах ликвидации троцкистских и иных двурушников» дал блестящий анализ недостатков в работе партийных органов и органов безопасности и указал практические меры к их устранению.
Товарищ Сталин заострил внимание на вопросах о капиталистическом окружении и о современном троцкизме, превратившемся в оголтелую и беспринципную банду вредителей, диверсантов, шпионов и убийц, действующих по заданиям разведывательных органов иностранных государств».
Петр присел рядом с Егорыч ем и достал папиросы.
— Вот дальше, дальше о главном.
— Да я слушаю, Егорыч, слушаю, — Сказочников дунул в папиросу и закинул ногу на ногу.
Егорыч прокашлялся и продолжил, — «Товарищ Сталин беспощадно вскрыл ошибки тех наших товарищей, которые неправильно представляют себе эти вопросы. Такие товарищи привыкли болтать о капиталистическом окружении, но они не понимают его подлинной природы, его существа, не понимают связи, которая существует между капиталистическим окружением и такими фактами, как шпионаж, диверсия, вредительство и террор, и не умеют сделать отсюда соответствующих выводов.
Эти товарищи забыли, говорил товарищ Сталин, о законе взаимоотношений между буржуазными государствами, в силу которого каждое из этих государств систематически засылает своих разведчиков, шпионов и диверсантов в тылы соседних государств.
Но если отношения капиталистических государств между собою определяются указанным выше законом, то может ли быть иным их отношение к СССР — стране победившего социализма, несущей счастье и освобождение от капиталистического рабства эксплуатируемым и угнетенным народам и трудящимся массам всего мира!
Конечно, нет! Вот почему капиталистические государства засылают в наши тылы, и будут засылать впредь вдвое и втрое больше вредителей, шпионов, диверсантов и убийц, чем в тылы любого буржуазного государства. Этих вредителей, шпионов, диверсантов и убийц иностранные разведки направляют в СССР, как своих агентов, используя их для своих преступных целей достаточно широко и умело. Такими наиболее подходящими для фашизма агентами в осуществлении этих преступных замыслов в настоящее время являются троцкисты, представляющие собой беспринципную банду вредителей, диверсантов, шпионов и убийц из иностранных разведок», — Егорыч перевел дух. Солнце клонилось к закату и его оранжевые лучи, преломляясь в ветвях деревьев, веселой стаей зайчиков плясали на газетных страницах.
— Давеча кум из города приезжал, — дед потер слезящиеся глаза, — говорит там целую банду этих супостатов поймали. Слышал?
— Нет, — Петр встал. — У нас на курсах об этом особо не говорят. Было одно политзанятие, где о Тухачевском, Екире и Уборевиче рассказывали и все.
— Послушай… — Егорыч осекся. По улице, со стороны Усть-Каменского в облаке пыли неслась телега, на которой, во весь рост стоял Витек Стогов. Казалось, телега вот-вот развалится на куски. На такой-то скорости.
— Батьку завалило, — повозку занесло, и самый младший из Стоговых едва удержался на ногах. — «Диктатуру» взорвали.
Он кричал еще что-то, но сквозь грохот колес доносились лишь непонятные обрывки фраз.
Одновременно вскочив, и Петр и Егорыч, рванули туда, откуда примчалась телега. Из других дворов тоже выскакивали люди, и вскоре по дороге, ведущей к шахтам, уже бежала почти вся Степановка. Петр с Егорычем, пробежав метров двести, вскочили в кузов громыхавшей по колдобинам полуторки, в котором уже сидели кузнец Михей, поселковый фельдшер Мамрюков с медсестрой и еще два каких-то мужика из района — то ли по почтовому делу, то ли землемеры какие.
— Завтра с утра почитаю, а потом вместе подумаем, что нам с этим поколением горе-патриотов делать, — повеселевший Сергей Леопольдович соскочил со стола и скрылся в дверном проеме, буркнув на прощание что-то вроде «Бай».
Бенедиктинский взял шляпу и зонт и вышел вслед за главредом. В отличие от Леопольдыча, настроение у него было в конец испорчено. Проведя бейджем по электронному ключу своего кабинета, от расстройства он сначала даже пошел в противоположную от лестницы сторону коридора.
Пожалуй, заеду-ка я еще в «Пять звезд», коньячевского куплю — нервишки подлечить.
Стеклянная дверь-вертушка еще долго крутилась, после того как Алексей в сердцах толкнул ее, так и не ответив на «до свидания» озадаченному вахтеру.
Ни пробка на Ленинградке, ни посещение ювелирного не добавила Алексею настроения. Но окончательно оно было испорчено, когда Бенедиктинский, подъехав к «Пяти звездам», увидел табличку, сообщающую о ремонте. Вовремя! Называется — побаловал себя маленько! Что, ехать к другому такому же через пол города? Нет, конечно. Значит, остается ближайший супермаркет. Он со злостью ткнул окурком в пепельницу и повернул ключ в замке зажигания. Ага, сейчас. Двигатель не завелся. Алексей попробовал еще раз. И еще раз. И еще. Ноль эмоций. Он выскочил из машины и, закурив, принялся расхаживать туда-сюда. Так, техничка, с учетом пробок, будет, самое раннее, через полчаса. Значит, можно пока сходить за коньяком в супермаркет. Кажется, там за углом проезжая, он видел один. Конечно, французский коньяк в нем наверняка подмосковного разлива, но это все же лучше, чем клопомор в бутылках из-под Грузинского, что впаривают вон в той палатке.
Из пяти касс работали только две и все эти полчаcа Бенедиктинскому пришлось провести в обществе очумевшего офисного планктона, почему-то решившего набить свои холодильники именно сегодня.
Выжатый, как лимон, он, наконец выскочил на улицу и едва ли не бегом рванул к машине. Но… На том месте возле «Пяти звезд», где Алексей оставил свой «Лексус» тридцать минут назад, его не было.
Два часа в отделении милиции, сорок минут в метро, и в результате, когда Бенедиктинский вышел из подземного перехода «Речного вокзала», было уже темно. В павильоне остановки, на лавочке сидел невысокий худой старик. На вид ему было далеко за восемьдесят. Воевал, наверное. Может, и сидел даже.
Бенедикинский нетвердой походкой направился к остановке.
— Извиняюсь уважаемый, а автобус скоро будет.
— Нет, не скоро, молодой человек. Через сорок минут, и при том последний!
— А, понятно, — Алексей рухнул на лавку рядом с дедом, — значит, вместе дожидаться будем.
Старик промолчал, но это не остановило Бенедиктинского. Он обнял старика за плечи.
— Что, отец, жизнь тяжелая штука? Да, а кому вообще легко живется в этой стране? Вот ты знаешь, дед? Машину вот у меня угнали, — он всхлипнул. — Линять нужно из этого гадюшника, вот что.
— Вот такие, как вы, страну гадюшником и сделали, — старик снял руку Бенедиктинского со своего плеча и встал.
— Ой, ой, ой. А вы, что в свое время с ней сделали? Пол страны сидело, а другая половина их охраняла, да доносы строчила.
Старик хотел что-то ответить, но только махнул рукой.
— А-а, ответить-то нечего, — Бенедиктинский все больше распалялся.
— Ошибаетесь, мне есть, что сказать. Только мозги у вас, у нынешних напрочь загажены телеящиком. Сами-то думать не умеете. За вас уже все покрасили в черное и белое, разжевали и в рот положили. Такие, как ты, — старик ткнул в сторону Алексея пальцем, — раньше в комсомольских вожаках ходили, а по ночам доносы друг на друга строчили, чтобы себе место расчистить. Вы и сейчас место себе расчищаете — киллера нанял и готово.
Бенедиктинский улыбался. Он уже не чувствовал себя так скверно. Его даже забавлял этот старый хрен. Наверняка какая-нибудь бывшая чекистская мразь.
Два часа в отделении, бесконечные вопросы, звонки, протоколы… Он уже немного отошел от этого и коньяк, остатки которого бултыхались в бутылке за пазухой, помог ему отвлечься от неприятностей сегодняшнего дня.
— Думаешь, я неудачник, да? А я, между прочим, известный журналист, сейчас еду домой к жене. Вот подарок ей везу, гляди, — он начал шарить по карманам. Черт. Сережек или чего он там купил, не было.
— Бля, суки. Менты вытащили. Или в метро? В метро ездит одно это быдло…
Он, кажется, сказал это вслух. Старик не реагировал — лишь повернулся к нему спиной. Бенедиктинский не унимался.
— Не нравиться, да? Мне тоже не нравиться, когда мою статью охаивают всякие хронические неудачники, несостоявшиеся в этой жизни. Потомки вертухаев. Им только и остается лить слезы по этому вашему Сталину. Это ведь вы, ваше поколение носило его на руках, а теперь воспитываете своих внучков.
— Что вы об этом знаете, молодой человек, — похоже, Бенедиктинскому все же удалось вывести деда из себя. — Что вы знаете об этом, чтобы записывать вот так вот в негодяи целое поколение, да и самого Сталина тоже?
— А, вон как запел, сволочь! — Бенедиктинский не мог остановиться. Там, в киберпространстве он мог только печатным словом отхлестать какого-нибудь поклонника Вождя всех народов, а здесь перед ним стоял настоящий живой сталинист.
Что, гнида сталинская, силенки уже не те? — он встал в стойку и начал пританцовывать вокруг деда, — а то, наверное, проучил бы врага народа, а? — Бенедиктинский хохотнул. Он на миг расслабился, и это дорого ему обошлось. Стариковская палка рассекла воздух и по касательной прошлась по правому уху.
Звон в голове заслонил все остальные уличные звуки. Бенедиктинский наклонился за расколотыми очками, а когда он распрямился, то увидел, что старик дрожащими руками выдавливает из пачки таблетку валидола; его сумка, рядом с которой он сидел, валяется под лавкой, и почти все ее содержимое высыпалось на асфальт.
Алексей кое-как надел, оставшиеся без одной дужки очки.
Деду видать было совсем херово. Вон побледнел весь и сполз вниз.
Ладно. Вызову скорую — не изверг ведь.
Бенедиктинский только с третьего раза сумел набрать на своем мобильном «03» и в ожидании машины скорой помощи, зачем-то начал перебирать стариковское барахло. Наконец в руки ему попалась красная книжечка какого-то удостоверения.
Так. Петр Вениаминович Сказочников. Персональный пенсионер. Ага, так он и знал. Небось, пенсию свою заслужил в подвалах Лубянки. Ишь, как его задело. Бенедиктинский потер распухающее ухо и обернулся в сторону приближающегося звука сирены.
Он сделал еще глоток из бутылки и посмотрел на водителя скорой. Тот затянулся сигаретой и, глядя куда-то на далекие огни микрорайона, раскинувшегося по ту сторону МКАД, стряхнул пепел на землю.
В приоткрытой дверце красно-белой «газели» было видно, как врач, вытерев пот с лица, продолжил колдовать над стариком.
Подошел автобус. Последний. Бенедиктинский вскочил на заднюю площадку и, вывернув шею, еще долго смотрел на удаляющуюся остановку, пока та не скрылась за поворотом.
Глава 2
СТЕПАНОВКА
Ворошиловградская обл. Игнатьевский р-н. деревня Степановка. 11.08.1937 г.
Он остановился и, приложив руку к козырьку фуражки, принялся рассматривать белеющие на околице хаты. Вон та, третья слева от водокачки, его.
Мать, наверное, еще в поле, а вот сеструха точно чего-нибудь насчет ужина кумекает. А может, уже наварила борща на мосталыжках.
Петр посмотрел на командирские часы, которые ему вручили в прошлом месяце, как отличнику боевой и политической подготовки. Ну да, время уже. Вон и колхозные телеги с бабьем в Степановку потянулись. Мужиков-то из их деревни всех в гражданскую повыкосило. Вот и его отца тоже. А те, что остались, на шахтах в Усть-Каменском уголек рубают.
Сказочников обернулся. Со стороны поселка к нему на приличной скорости мчался велосипедист, за которым тянулся шлейф пыли.
Ух ты, только коленки сверкают.
Метров за пятьдесят до Петра велосипедист начал сбавлять скорость и, наконец, затормозил возле него.
— Здравия желаю, товарищ командир, — на Сказочникова из-под кепки смотрели серые водянистые глаза, почти полностью растворяющиеся на таком же сером от пыли лице. И вообще, заставь Петра кто-нибудь описать незнакомца на следующий день, ничего особенного он вспомнить бы не смог. Поношенный френч, брюки-галифе — так все сейчас одеваются. Разве что краги…
— Не подскажите, на станцию я правильно еду? — не дожидаясь ответа, велосипедист достал видавший виды планшет и развернул карту, — вот это впереди должна быть Веселогорка, а за ней мост и выезд на дорогу к станции?
— Нет, это Степановка, а не Веселогорка. Не туда свернули, — Петр ткнул пальцем в листок. — Мост вон где, — и, развернувшись, махнул уже в сторону настоящей, а не бумажной Ворошилоград.
— Ах ты, черт. Как же я так оплошал? — незнакомец поспешно свернул карту и, закинув ногу на велосипед, буркнул, — спасибо.
— Да не за что, — Сказочников повернулся и пошел к Степановке.
С борщом он не угадал. Когда на Петре наконец повисели мать, сестра и все племянницы по очереди, перед ним поставили несколько тарелок, наполненных картошкой, квашенной капустой и солеными огурцами. Потом Наташка притащила здоровую корзину с пирожками, а когда сестра торжественно внесла в хату извлеченный из подпола
немаленький шматок сала, Петр не выдержал и спросил. — Никак во всесоюзную лотерею выиграли или может деньги по займу вернули? А, Наташка? — он посмотрел на сестру.
— Нет, — рассмеялась та, — просто нам теперь на трудодни больше долю выдают, да и на базаре кое-чего с огорода наторговали.
— Ого! А что, теперь и это разрешили?
— Ну, говорю же.
— Да ты соврешь — не дорого возьмешь.
— Да ну тебя, — сеструха обиженно засопела. — Ешь вон лучше.
— А вы?
— И мы. Мать вон сейчас от Трындычихи бутылек принесет и сядет, а я уже, — Наташка плюхнулась на лавку.
Петр, повертев фуражку в руках, прищурился и запустил ее в сторону крюка вбитого в стену.
— Попал, — он засмеялся, глядя, как фуражка покачивается на крюке.
— Все еще как мальчишка, — в дверях стояла Мария Семеновна. — Жениться уж давно пора, а он все ребячится. Говорю, давай Нинку соседку за тебя сосватаем.
— Опять ты, мам, за свое. Говорил же тебе, что жениться мне пока рано. Вот окончу командирские курсы, получу назначение…
— Во, во. В глухомань какую-нибудь Сибирскую. И жениться тогда тебе на медведе придется.
— Ничего, мам, все будет нормалек, — Петр встал из-за стола и, схватив огурец и пару картофелин, направился к двери. — И в Сибири поди люди живут.
— Поешь хоть нормально, — крикнула ему вдогонку Мария Семеновна, но Петра же и след простыл.
Егорыч перевернул газетный лист и продолжил водить очками вдоль строчек мелкого текста. Это манера чтения у него была такая. При этом, он еще шевелил губами будто читает вслух. Правильно, он в основном и читал вслух. А кому ж еще, если грамотных в деревне раз, два и обчелся. В смысле политически грамотных. Читать-то умели многие. Особенно молодежь. Но что взять с парней и девчат, у которых в голове одна рыбалка, купание, да лошади. Вот Ленька вроде ничего, смышленый, но тоже только самолетами своими бредит. Нет, в деле политического просвещения масс нужен серьезный подход.
Егорыч снова зашуршал газетой.
Среди верхушек акаций, растущих возле клуба, замелькала белобрысая голова.
Кто это? А Петруха! Ну, наконец-то стоящий собеседник. Будущий командир красной армии.
— Петруха, подь сюды.
— Че Егорыч?
— А вот послушай, что пишут: — «Товарищ Сталин в своем историческом докладе на пленуме ЦК ВКП(б) «О недостатках партийной работы и мерах ликвидации троцкистских и иных двурушников» дал блестящий анализ недостатков в работе партийных органов и органов безопасности и указал практические меры к их устранению.
Товарищ Сталин заострил внимание на вопросах о капиталистическом окружении и о современном троцкизме, превратившемся в оголтелую и беспринципную банду вредителей, диверсантов, шпионов и убийц, действующих по заданиям разведывательных органов иностранных государств».
Петр присел рядом с Егорыч ем и достал папиросы.
— Вот дальше, дальше о главном.
— Да я слушаю, Егорыч, слушаю, — Сказочников дунул в папиросу и закинул ногу на ногу.
Егорыч прокашлялся и продолжил, — «Товарищ Сталин беспощадно вскрыл ошибки тех наших товарищей, которые неправильно представляют себе эти вопросы. Такие товарищи привыкли болтать о капиталистическом окружении, но они не понимают его подлинной природы, его существа, не понимают связи, которая существует между капиталистическим окружением и такими фактами, как шпионаж, диверсия, вредительство и террор, и не умеют сделать отсюда соответствующих выводов.
Эти товарищи забыли, говорил товарищ Сталин, о законе взаимоотношений между буржуазными государствами, в силу которого каждое из этих государств систематически засылает своих разведчиков, шпионов и диверсантов в тылы соседних государств.
Но если отношения капиталистических государств между собою определяются указанным выше законом, то может ли быть иным их отношение к СССР — стране победившего социализма, несущей счастье и освобождение от капиталистического рабства эксплуатируемым и угнетенным народам и трудящимся массам всего мира!
Конечно, нет! Вот почему капиталистические государства засылают в наши тылы, и будут засылать впредь вдвое и втрое больше вредителей, шпионов, диверсантов и убийц, чем в тылы любого буржуазного государства. Этих вредителей, шпионов, диверсантов и убийц иностранные разведки направляют в СССР, как своих агентов, используя их для своих преступных целей достаточно широко и умело. Такими наиболее подходящими для фашизма агентами в осуществлении этих преступных замыслов в настоящее время являются троцкисты, представляющие собой беспринципную банду вредителей, диверсантов, шпионов и убийц из иностранных разведок», — Егорыч перевел дух. Солнце клонилось к закату и его оранжевые лучи, преломляясь в ветвях деревьев, веселой стаей зайчиков плясали на газетных страницах.
— Давеча кум из города приезжал, — дед потер слезящиеся глаза, — говорит там целую банду этих супостатов поймали. Слышал?
— Нет, — Петр встал. — У нас на курсах об этом особо не говорят. Было одно политзанятие, где о Тухачевском, Екире и Уборевиче рассказывали и все.
— Послушай… — Егорыч осекся. По улице, со стороны Усть-Каменского в облаке пыли неслась телега, на которой, во весь рост стоял Витек Стогов. Казалось, телега вот-вот развалится на куски. На такой-то скорости.
— Батьку завалило, — повозку занесло, и самый младший из Стоговых едва удержался на ногах. — «Диктатуру» взорвали.
Он кричал еще что-то, но сквозь грохот колес доносились лишь непонятные обрывки фраз.
Одновременно вскочив, и Петр и Егорыч, рванули туда, откуда примчалась телега. Из других дворов тоже выскакивали люди, и вскоре по дороге, ведущей к шахтам, уже бежала почти вся Степановка. Петр с Егорычем, пробежав метров двести, вскочили в кузов громыхавшей по колдобинам полуторки, в котором уже сидели кузнец Михей, поселковый фельдшер Мамрюков с медсестрой и еще два каких-то мужика из района — то ли по почтовому делу, то ли землемеры какие.
