Пролог. От автора
Здравствуй, читатель. Я не знаю, кто ты почему решил заглянуть сюда, но я несомненно рада твоему визиту. В этой книге мне хочется рассказать тебе историю одного человека. Того, в чьих венах текли чернила. Всю свою жизнь она считала, что писать стихи - это безумие. Они не давали ей спать ночью, думать о чем-то и жить, как другие нормальные люди. Но шло время, и она поняла, что это всего лишь способ справиться со своей болью. Некий спасательный круг, позволяющий выбраться из океана проблем, потерь, чувств. Этот сборник - история Чернильной кляксы, которая светится неоном среди тьмы и не дает ей поглотить себя. Надеюсь, тебе понравится.
Я не знаю, кто ты и почему решил заглянуть сюда. Но, пожалуйста, будь счастлив и ни о чем не жалей. Моя боль не стоит твоих слез.
Твоя Чернильная.
Глава 1. Ноль ноль и ноль одна
Утро. Как же много смысла в одном маленьком слове. Для нормальных людей утро начинается в семь, но для таких, как я, оно начинается в полночь. Именно в это время наступает рассвет и вытягивает наружу все скрытые мысли, будто опытный рыбак подсекает их и тянет за блесну.
Я пишу на запястьях свои чувства, лишь бы не сорваться и не клюнуть на наживку. Касаюсь губами чернил и вспоминаю кого-то близкого, похожего на меня. Когда-то мы здоровались с ним "Доброе утро" в "Ноль ноль и ноль одну" и оно действительно казалось добрым. Но время ставит все на свои места, и вот, спустя столько времени, утро сменилось ночью и отобрало у меня его, оставив под кожей всего лишь пару глупых строк.
00.01
А на часах по-прежнему: «Ноль ноль и ноль одна».
Срывается секундами рассветная блесна.
Пытается словить меня и вытащить из тьмы,
Пока дышу под толщею холодной глубины,
Пока срываюсь каплями и падаю ко дну,
Словами-недослезными меж пальцами стону.
А на часах по-прежнему: «Ноль ноль и ноль одна».
С кем плачешь ты, бездонная, на склонах валуна?
По ком горюешь, глупая, касаясь своим ртом,
Свинца на колких трещинах прохладным языком?
Зачем рисуешь пальцами, когда лежишь в песке?
Пока хранишься в памяти и бьёшься лишь в виске.
А на часах по-прежнему: «Ноль ноль и ноль одна».
Растаяла в мгновение рассветная блесна.
Ловить ведь больше нечего, когда пропал мой лик.
Исчез на дне покинутом уставший, глупый псих.
И утро стало ночью вновь, как было до меня.
Под кожею осталась лишь — «Ноль ноль и ноль одна».
Глава 2. Двадцать три восемнадцать
Когда умирают наши близкие, всё происходящее сливается в одно нескончаемое мгновение. Кажется, будто часы застывают на одной и той же отметке, да так и остаются на ней до самого утра.
Хочется, чтобы та терция, в которой они живы, длилась как можно дольше. Хочется снова услышать родной голос, коснуться рук или даже услышать крик. Что угодно, лишь бы прекратить то гнетущее молчание и волну осознания — там для Неё будет лучше.
«Двадцать три, восемнадцать» — моя личная пытка, когда я желаю Ей стать счастливой, хотя бы после смерти. Моё личное скорбное поражение в битве за Её жизнь, которое застыло на металлических часах.
23.18
Два часа. На экране седьмой уже стих.
Забери моё сердце, и мысли, и пальцы.
Я всё слышу тебя, но твой голос притих,
Будто крик через стенку плохих постояльцев.
Как ты там? Я скучаю по строчкам опять.
Прекрати эти вопли, сотри из сознания.
На часах — «Двадцать три восемнадцать», как знать,
Может там исчезают воспоминания?
Ты исчезнешь, как я – поутру, без следа,
Сквозь секунды уснёшь боязливо.
Твоё тело обнимет родная земля.
Обещай мне остаться счастливой.
Глава 3. Двадцать четыре
Интересно, кто придумал всего лишь двадцать четыре отметки на циферблате? Почему этого времени всегда слишком мало? Хочется столько всего успеть за свою короткую жизнь, написать, сделать, сказать, но в какой-то момент понимаешь, что не хватает какого-то мгновения. Страх отбирает эти крохи и жестоко затыкает рот стрелкой, твердя в мыслях, что нужно всё отложить на потом. Только вот это «Потом» не наступает. Люди уходят, умирают, теряются и всё, что хотелось им отдать, оседает внутри человека незримым грузом. Каждой минутой, весом в тонну.
24
На циферблате всего-то двадцать четыре часа.
Мне мало времени. Кто-то его неустанно ворует.
Там, за оконной рамой, вновь раскричалась гроза.
Жаль, что её мои мысли совсем не волнуют.
Жаль, что нельзя наблюдать, как вновь штормы бушуют
Там, где стремительно крутится стрелка назад.
Мне мало времени. Мысли внутри неустанно бунтуют.
На циферблате всего-то двадцать четыре часа.
Глава 4. Тридцать восемь
Нет ничего хуже для поэта, чем высокая температура и боль. В такие ночи, чернильным людям до безумия хочется писать. Они закрывают глаза, сжимают пальцы, включают громко музыку — что угодно, лишь бы не сорваться в стихотворный запой и не вспоминать бывших.
Тошнота прорывается сквозь пелену мыслей и заставляет судорожно перебирать слова из давнишних разговоров. Хочется вернуться обратно, снова пережить те прекрасные чувства, даже зная, чем они закончатся. И это настолько угнетает, что начинаешь всерьез задумываться о смерти. Если не от температуры, то от дыма.
38
Да, тебе плохо, но плохо и мне.
Мысли сползаются, словно извне.
Горло сжимается, хрипнет без сна.
Вновь «Тридцать восемь». Здравствуй, весна.
Здравствуй, дождливая стерва моя.
Я вновь болею, а кто это — «Я»?
Хочется просто скуриться сейчас
И задохнуться так просто, за раз,
Видя прекрасные сопли весны.
Ты вновь сбегаешь, а были ли «Мы»?
Были, то были, вот только сейчас
Ты вновь исчезнешь — и нет больше «Нас».
«Нас», что писали друг другу стихи,
Что отпускали чужие грехи,
Что даже не были настолько плохи.
Вот только сейчас, мы же, стали глухи.
И мне бы, по правде, оглохнуть в сей миг,
Но до тошноты уж от мыслей плохих.
Здравствуй-прощай, мой отчаянный псих.
Я тут вроде живая, пишу тебе стих.
Глава 5. Девятьсот шестьдесят
Говорят, что душа уходит с этого мира окончательно через сорок дней. Смешно, но спустя этот промежуток времени мне ни капли не стало легче. Я продолжала видеть Вас во снах, ненавидеть шоколад и прокручивала наше прощание.
Смешно. Мы смогли проститься при жизни, но не можем проститься после смерти. Ирония судеб, да? Ненавижу, когда мои близкие умирают.
960
Сорок дней, как вас уже нет, —
Девятьсот шестьдесят часов.
Я — всё так же закутанна в плед,
Вы — всё так же живёте меж снов.
Я — все также не верю в уход
И храню ваши руки во снах.
И пройдет не один ещё год,
Пока память исчезнет в волнах.
«Пять, семь, шесть, два нуля» в голове.
Вы всё также добры и прекрасны,
Хоть уснули в опавшей листве.
Я все плачу, но плачу напрасно.
Прошел месяц, как вас уже нет, —
Больше тысячи рваных ударов.
Я — всё так же закутанна в плед
И считаю тот день кошмаром.
Глава 6. Art for peace
Представьте себе мир без творчества. Мир, где искусство создавать нечто новое — является безумием. Это мир Аниль Митчелл из книги «Чернильная». Над ее головой висит стеклянный купол, который должен был спасать от окружающего мира, но в один миг стал осыпаться. Аниль — это Чернильная клякса на белом фоне Совета трёх Полюсов. Она человек, который во имя мира признал себя безумной и сумел выжить после многих проблем.
Этот стих — гимн Аниль, в котором она вещает жителям, что чернила никогда не врут. Всё, что пишет душа человека, не должно быть лживым и обязано находиться на стороне мира, во чтобы то не стало.
Art For Peace
Тысяча острых осколков скрывается там, за стеклом.
Не прочных, не вязких, а колких — висящих над нами пластом.
Грозящих упасть и разбиться, усеяв собою наш дом,
И ранить собой наших близких, рассечь их, как будто ножом.
Украсть их у нас за мгновение и молча сорвать с губ их вдох.
Совет их создал без сомнения, решил, что он царь и бог.
Да только чернила не врут вам, смотрите — на пальцах кровь.
Искусство во имя мира, во имя живых голосов.
Для книги «Чернильная»
Глава 7. Suzaku Street
Есть в мире такие одинокие дни, в которые кажется, что ты в шаге от смерти. Блуждая с обмороженными ладонями, я вспоминаю о человеке, от которого остались лишь чернила на бумаге. В ушах стоит песня Song BinYoung — Suzaku Street и пробирает мою душу куда сильнее минус десяти градусов.
Именно она спасает мое тело от неминуемого столкновения с машиной, которую занесло на обледеневшей дороге. На последнем припеве я просто прибавила скорости в ритм, и машина пролетела в метре от моей спины.
Есть в этом мире такие одинокие дни, которые стоит запретить. Этот день был именно таким.
Suzaku Street
Ветер срывает одежду умело, так, будто хочет добраться до сердца.
Я слышу звук от разбитой души, что разлетелась кусками за терцию?.
Что подняла?сь роем маленьких льдинок, прямо под небом остаться пытаясь.
Да только небу разбитые люди даже задаром, бесплатно не сдались.
Лёд всё летит, превращаясь в снежинки, вьюгою белою город сметая.
Ты же, бездушно по снегу ступаешь, ноги об чувства мои вытирая.
Ночью, один на весь призрачный город, чувствуешь плач, что срывается с крыши.
Там, за тем домом, я боль воспеваю, только ты глух ведь и крика не слышишь.
Как и не видишь, замёрзшего призрака, что опустил посиневшие руки.
Улица вовсе продрогла от холода. Есть только ты среди мёртвой вьюги.
___________________________________
1. Те?рция - использовано в значении 1/60 секунды.
2. Suzaku Street - названа из-за одноименной песни BinYoung, об одиноком человеке продрогшем от холода в одну зимнюю ночь.
Глава 8. Адалин
Иногда сон превращается в пытку. В моём мире, бессонница спасает жизнь, а сон — забирает её. Жаль только, что человеческий организм не рассчитан на постоянную активность. Жаль, что нельзя выключить свои мысли и просто уснуть. Приходится глотать таблетки, чтобы провалится в спасательную темноту.
Адалин
Ты засыпаешь с широко открытыми глазами,
Как будто сон сумеет отобрать последний вдох.
Как будто линии в твоей кардиограмме,
Сегодня превратятся в серый смог.
Боишься потерять минуты полной жизни,
Цепляясь вновь зрачками в серый мир,
Пока он смотрит с явной укоризной,
Да подсыпает тебе в глотку адалин?.
Сжимаешь с болью спазматически трахеи,
Пытаясь воздух не терять хотя бы миг.
Да только зря — лекарство уж осело,
Пока писала ты чернилом новый стих.
______________________________
Адалин — это успокоительные таблетки, помогающие уснуть.
Глава 9. Аддикция
Для людей, пишущих в огромных объемах много лет подряд, письмо становится зависимостью. Ни привыкают думать стихами, писать стихами и даже жить ими же. Как только случается нечто плохое, их пальцы несомненно тянутся к письму, чтобы забыться и пережить боль. Наверное, это единственная полезная зависимость, которая спасает от стресса.
Аддикция
Пальцы всё так же тянулись к виткам, будто совсем не устали.
Пятна в глазах. Обречённость. Стакан. Кофе по сердцу. Так мало.
Бегло касаюсь колючего «Ч», что же с тобою стало?
Буква за буквой. Строка за строкой. Взгляд на часы запоздалый.
Ночь. Уже ночь. Я истратила день. Тысяча слов. Всё. Дожала.
Горло сжимается. Пью из горла. Мысли кричат уже вяло.
Сон вроде был, только я всё без сна. Утром, опять же, — завалы.
Мало письма. Мало времени. Дым. Воздуха тоже мало.
Тихо печатаю чертовый стих. Дикция в мыслях зияет.
Падаю в текст, стаей пепельных птиц. Я. Аддикция?. Боль. Одеяло.
_______________________________
Аддикция — это зависимость.
Глава 10. Аллопат
Стих посвящен Аниль из «Чернильной», в котором она сама себе говорит о том, что нельзя оглядываться на прошлое. Нельзя прогнозировать последствия своих же поступков. Нельзя спасти всех. Некоторые люди рождены, чтобы умереть и вместо того, чтобы скорбеть о невозможном, нужно взять себя а руки и жить дальше.
Аллопат
Там, за окном, наступает закат,
Мягко касается кончика носа.
Вытри свои неустанные слёзы,
Мчись лишь вперёд, словно ось аппликат?.
Хватит тех слёз и в душе баррикад.
Ты ведь и плакать совсем не умеешь, —
Зря только верой себя глупо греешь.
Хватит. Очнись. Ты же был аллопат?.
Знаешь ведь то, что нельзя без утрат.
Их не излечат те крики, а значит,
Пользы нам больше, когда мир не плачет,
А тихо клеит свой личный распад.
Хватит дурацких и глупых цитат.
Просто исправь всё, потом — улыбайся.
Хочешь спастись? Так бери и спасайся,
Там, за окном, догорает закат.
Для книги «Чернильная»
1. Ось аппликат — в трехмерной системе координат ось OZ, которая направлена вверх. В стихе использована в том смысле, чтобы человек не возвращался в свое прошлое.
2. Аллопат — врач, который придерживается классической медицины с ее девизом «Польза от лекарства должна превышать возможный вред».
Глава 11. Берегите себя
Многие подростки думают, что смерть уберет все их душевные горести и тем самым сделает их счастливыми. Но жизнь такова, то что счастливыми могут стать только те, кто жив. «Смерть» — это точка невозврата, после которой не имеет значения ничего: ни кто ты, ни чего хотел, ни что сделал. Поэтому так важно не искать в ней утешения, беречь себя, свое душевное здоровье и тех, кто имеет вес в вашей жизни. Потому что в один день это все может исчезнуть.
Берегите себя
Берегите свои сердца, они хрупкие как снежинки.
Не давайте другим их сжигать, разбивать поутру на пылинки.
Берегите свои тела, ведь они же у вас не из стали.
Не болейте, цените себя, кем бы вы в этой жизни не стали.
Берегите своих друзей, и любимых, и просто близких.
Обнимайте их нежно рукой, несмотря на любые капризы.
Берегите себя всегда, как бы плохо не было и сложно.
Облегчения в смерти не будет. Счастье мёртвых, по факту — ложно.
Глава 12. Бесследно
Одной из главных профессиональных болезней поэтов являются проблемы с сердцем. Из-за эмоциональной нагрузки люди постоянно чувствуют высокий пульс, который постепенно истощает организм. Но если тахикардия проходит достаточно быстро, то люди, вызвавшие ее, остаются невидимым триггером. Стоит только вспомнить и сразу же повышается пульс, сдавливает грудную клетку, пытается пробить ее. И от этих людей нет лекарства - нет панацеи.
Бесследно
Глупое сердце устало так жить,
Бьётся о рёбра, пытаясь покончить с собою.
Долго кричит, как безумное, — просто не может остыть,
Видя следы, что смываются чёрной, холодной волною.
Вместе с песком размывается свет.
Мрак заполняет и вдох разрывает на части.
Глупое, верное сердце на миг прекращает свой бег.
Пульс замирает молчанием, там, на холодном запястье.
Тело немеет без ритма внутри.
Где-то в сознании мысли умолкли безвредно.
Там, у груди, слышен стук: раз, два, три.
Жаль, что и ты не пройдёшь так бесследно.
Для книги «Чернильная»
Глава 13. Боль не измерить слезами
Почему люди всегда считают, что больно только тем, кто способен за доли секунды заплакать и устроить истерику? Гораздо страшнее, когда человек держит это все внутри себя, чтобы в потом, в полной тишине, сорваться в безмолвном крике. Немая скорбь куда беспощаднее и разрушительнее. Она поглощает и стирает самого человека точно так же, как ластик стирает карандаш.
