«Бог проснулся. Отпер глаз,
взял песчинку, бросил в нас.
Мы проснулись. Вышел сон.
Чуем утро. Слышим стон.
Это сонный зверь зевнул.
Это скрипнул тихо стул…»
Сергей с Виктором, комфортно угнездившись в огромных креслах, попивают утренний кофеёк, неспешно переговариваясь о несущественном. Меж ними на старинном, потемневшем от времени бронзовом столике благоухающей горкой возлежат на блюде пышущие жаром подрумяненные хлебцы. И ведь не лень было столько понаделать! Когда изловчились-то?! Здесь же маслёнка, сахарница, плошка с брусочком пластового мармелада, пузатый молочник, плитка шоколада, ещё какие-то вкусные мелочи.
Тихонько играет музыка. С удовольствием узнаю совместное творение трёх замечательных темнокожих парней: Стенли, Маркуса и Виктора . О-о-о-о, оказывается, у кого-то из ребят вполне приличный вкус! При всей моей неразборчивости в современном джазовом мейнстриме, один из немногих экспириенсов — душевный, яркий, запоминающийся, что я открыла для себя в бездонной фонотеке любимого мужа. По-своему задевает любого, даже неискушённого слушателя вроде вашей покорной слуги.
Луч света, пробиваясь сквозь неплотно задёрнутые шторы, режет полумрак комнаты, и золотые пылинки танцуют столбиком под слэп кудесников электрического баса. Вазочку с пастилой посередь прочего изобилия сразу и не разглядеть. Всё под рукой. Удобно мальчишки устроились, нечего сказать.
«…нынче очень многие
Двуногие, безрогие
Предпочитают мармелад,
А также пастилу!»
— Как самочувствие, дружище, добрался нормально вчера, без приключений? Извини, сегодня уже.
— А что случиться-то могло?
— Тебе виднее. Заехал, скажем, по дороге куда-нибудь. Хм! Со мной подобное, знаешь ли, случается иногда.
— Да куда там! — обречённо машет рукой Виктор. — Домой возвращался пустой, точно барабан. Никаких желаний! Зеро! Пусто-пусто! Все соки жизненные, — не глядя тычет через плечо пальцем куда-то в нашу сторону, — вампирша рыжая из меня высосала! Еле-еле сил хватило до кровати доползти, а ты говоришь, купаться!
«И ведь могу же, когда захочу! — с удовольствием отмечаю про себя. — Значит, рановато пока старушке на покой! Зажжём ещё, пошалим, покуда силёнки-то есть!»
— Зато спал сном младенца! Хотя… — продолжает с гривуазным хмыканьем, — вряд ли сия метафора хоть какое-то касательство ко мне имеет. Вставать, правда, пришлось из-за вас, господа хорошие, несколько рановато, но всё равно отлично выспался!
Происходящее напоминает кадры милого советского фильма — «Приключения Шерлока Холмса и доктора Ватсона». Та же атмосфера размеренной неторопливости, антураж схожий. За исключением двух хорошеньких разбитных лесбиянок, никоим образом не подходящих на роль чопорной миссис Хадсон.
Время от времени собеседники смазывают золотистым блестящим маслицем душистые гренки, проворно, не позволяя маслу растаять и стечь, обмакивают их в горячий кофе и немедля отправляют в рот. Иногда сверху для разнообразия добавляется пластик добрейшего яблочного пата. Беседа тогда стихает. Слышно лишь приглушённое размеренное чавканье, изредка прерываемое одобрительным мычанием. Пастилки улетают так, между прочим.
— Горячие тостики с мармеладом и, кстати, пастилу весьма недурственно прохладным молочком запивать, Вить! Настоятельно рекомендую!
— Благодарю за совет, непременно попробую-с!
Не откладывая в долгий ящик, Виктор тут же с шумом отхлёбывает прямо из молочника. Короткая пауза, задумчивое сопение:
— Пожалуй… Да, есть в этом что-то!
Вот свинёнок! Думает, спиной сидит, значит, не видно! Ну, может, и не видно. Зато слышно, слышно-то как!
— Я вот что думаю. Надо бы пойти в холодильнике порыться, сырку поискать. Где-то там вроде я его видел. Хороший пластовяк на кусочке благородного сыра — это, должен вам признаться, уважаемый, нечто с чем-то!
— Сыр с повидлом?! Шутить изволите? Фу, гадость! Полноте вам, Серж, пургу-то гнать! — вновь неожиданно блеснул красноречием Витя. — Чай, не зима нынче!
— Уверяю тебя, дружище, солёненькое со сладким, да ещё с доброй благородной плесенью, м-м-м-м! — мечтательно покачивает головой Сергей. — Дело стоящее! Послушай старого гурмана!
«Губа не дура у тебя, Серёжка! — мысли мои текут лениво. — Сама так люблю».
Сколь себя помню, всегда неприязненно относилась к варварской манере что-либо макать в горячие напитки. Особенно жирное! Дэ густибус, конечно же, нон эст диспутандум , хором возопите вы, дорогие друзья, и будете, как всегда, абсолютно правы, но… Ещё в детстве, зачитываясь весьма нравоучительной книжицей о похождениях взбалмошного и в то же время удивительно обаятельного деревянного пацана — Пиноккио, недоумевала по поводу его щенячьего восторга, что: «…хлебцы для обмакивания в кофе с молоком будут намазаны маслом с обеих сторон…» Что тут скажешь? Италийцы — дикий народ! С возрастом же радужные разводы в чашке неизменно стали вызывать во мне тошнотное ощущение плохо вымытой посуды. Наверное, поэтому я предпочитаю чёрный кофе и не люблю глясе. Однако нынче впечатления от происходящего иные.
Виктор раскуривает выцыганенную у меня вчера Олежкину трубку. Фимиам благородного «Блэк Кавендиш», смешиваясь с запахом поджаренного хлеба и свежесваренного кофе, вкусным маревом расползается по комнате, обволакивает, приятно щекочет ноздри, пробуждает аппетит. Внезапно ловлю себя на крамольной мысли — ужасно ведь хочется похрустеть горячим сухариком с маслом, предварительно слегка смочив его в ароматном дымящемся напитке! Так вот, в мгновение ока, знаете ли, и рушатся заскорузлые многолетние предубеждения!
Ребята нет-нет да и косятся в нашу сторону, но мы, будто ничего не замечая, явственно даём окружающим понять, что принадлежим лишь друг другу. У нас безмятежное любовное похмелье после неистовой ночи. Ошалевшие от изобилия ласки и удовольствий, с трудом приходим в себя. Тихонечко нежничаем, умиротворённые и счастливые.
«…Как я по Вашим узким пальчикам
Водила сонною щекой,
Как Вы меня дразнили мальчиком,
Как я Вам нравилась такой…»
Леночка, свернувшись калачиком, лежит спиной ко мне. Глаза её закрыты, но реснички еле заметно подрагивают. Замечаю, чувствую: она уже не спит — замерла в ожидании. Всё вокруг забывается на время. Остаёмся лишь мы вдвоём. Полусонная расслабленная сафисточка — желанная добыча. Тело ещё не горячее, но ласково-тёплое, и бархатистая кожа неотступно манит. Следуя магнетическому зову, пальчики мои нежнейшими прикосновениями начинают своё волшебное путешествие в страну сенсуальных игр. Тёплыми ласковыми ручейками струятся они по томящемуся телу, до мельчайших подробностей исследуя все его впадинки и ложбинки, омывая упругие холмики грудей, переливаясь волнами нежности через твердеющие в неге остроконечные пики сосочков. Погружаюсь лицом в море шелковистых каштановых волос, вдыхаю их пряный сладковатый аромат. Замираю, таю от наслаждения, оторваться нет сил! Будоражу губами шею, осыпаю поцелуями изящные плечи, спинку. Не пропускаю ничего, всё — желанно, всё — любимо! Каждое касание — сигнал к пробуждению, цветению, и всякая клеточка женского организма встряхивается ото сна, радостно вибрируя в ответ! Напоминает ленту Мёбиуса — нескончаемое, раз за разом, восторженное переживание уже пройденного, когда насыщение не приходит, а вместо него — лишь упоение наслаждением.
«…От этого счастья в предведенье муки
Мне душу теснит уж испытанный страх.
Тебя лишь увижу, о Лесбия, — звуки
В моих замирают устах…»
По ходу странствования рук и губ моих тело её распрямляется, точно пружинка, раскрывается для удовольствий, подставляется, делаясь бесстыдно доступным. Ми аманте лакомо потягивается со сна. Глаза встречаются, губы находят друг друга. Сладкий поцелуй упоительно долог. Игра в четыре руки. Отвечая на зовущую мелодию, она чудесно аккомпанирует, и я вновь теряю голову. Неспешно, но настойчиво ведёт меня по лабиринту восхитительного, с лёгким запахом топлёного молока, тела, шаг за шагом подводя, подталкивая к самому сокровенному. Задерживаюсь немножко с очаровательными грудками, не могу решиться, что больше нравится, какой из сосочков слаще, вкуснее… Чуть пониже — трепетно вздрагивающий при каждом касании животик. Целую его долго, нежно дотрагиваясь язычком. Пальчики ни на секунду не замирают, они уже там, где всё должно быть готово к сакральному действу. Дыхание Леночки учащается, становится прерывистым, всхлипывающим. Беспорядочными движениями оглаживает мне плечи, лицо, жарко тискает грудь, суматошно тормошит волосы. Балуюсь с пупочком, тереблю губами тоненькую курчавую полосочку, ласкаю ниже и ниже, припадая, наконец, к извечному источнику плотских наслаждений. Взрыв нетерпения буквально сдавливает мне голову, побуждая к долгому неистовому ламбитусу — завершающему аккорду сладострастной фуги, финал которой — блаженство!
«…О Лесбос , где влеклась красотка Фрина к Фрине,
Где вторил вздоху вздох, где, смея уповать
На прелести твои, не чуждые богине,
Сафо заставила Венеру ревновать;
О Лесбос, где влеклась красотка Фрина к Фрине…»
Ненадолго затихаем. Леночка благодарно целует меня, гладит, затем скрывается под одеялом, и вскоре уже я с громкими стонами конвульсивно содрогаюсь в экстатическом припадке.
— Так-так! У меня что, ночные глюки? Или вы опять за своё принялись, неугомонные?! — отвлёкшись на секундочку от высокоинтеллектуальной беседы, Серёжа, наконец, обращает на нас высочайшее внимание. — Девочки, отлипли бы вы друг от дружки! Алёнка из душа скоро явится! Дюже она вами поутру интересовалась. Особливо Вами, милая Юлечка!
Мне ужасно любопытно:
— Заглянул-таки к ней под шумок?!
— Почему это «под шумок»? Проснулся пораньше, когда вы, стоналки-пыхтелки безбашенные, окончательно затихли, и заглянул преспокойненько! От вас-то толку ноль, ласковые мои!
— И как тебе? — не отстаю я.
— Превосходно! Обалденный драйв!
— Не страшна нам никакая Алёнка-Бармалейка! — Леночка похожа на раздухарившуюся пьяную мышку, решившую съесть кота.
У меня сомнения на сей счёт, у Серёжки — тоже:
— Мы-то с тобой уедем, Ленусик, а зайчатам жить вместе в теремке! Прошу тебя, дорогая, не капризничай!
— Вот так всегда! — ворчит она, неохотно выпуская меня из объятий. — Ладно, Юлик, пойдём, что ли, насчёт завтрака покумекаем. Эти Горынычи даже кофе нам сварить не дотумкали!
— Кто ж знает, лапоньки, когда вы головки-то свои очаровательные от подушек соизволите оторвать?
«Более чем своевременно! — аллюром соскакиваю с кровати, накидываю халатик. — Совсем чуть-чуть ещё, и я бы с голодухи зубом цыкать начала!»
— А вы, орёлики, погодите пока тут гренки без нас лопать! Больно вкусно пахнет! Так ведь и в обморок голодный хлопнуться недолго! — читает вслух мои мысли Леночка.
Наблюдая реакцию оторопевших мужчин на маленькую нагую амазонку, подобно мотыльку беззаботно порхающую меж ними, начинаю понимать, что честная компания наша снова бодренько катится к свальному греху.
«Доколе, интересно знать, я забывать буду пару халатиков для гостей прикупить, а? От же ворона, бл*дь!» — ругаюсь про себя.
Делать нечего, вздыхая, скрепя сердце выдаю ей очередную идеально выглаженную, дорогущую Олежкину рубашку, которую она тут же за завтраком и изгваздала, замарашка! Хотя последующее действо обозвать завтраком можно лишь с очень большой натяжкой. Мы попросту продолжили начатое с вечера неспешное уничтожение безмерного количества нарезки, закусок, салатов и, конечно же, гренок с кофе. Алёнка к нам присоединилась: потрёпанная малость, но свежа, ягодка моя, вполне свежа!
«… «Наливайте! — говорит, —
чашку чая, — говорит, —
мне послаще», — говорит…»
Железное правило имеется у девочки: с утреца вместо зарядки — обязательная чайная церемония. Это, считай, что простому плебсу сопли высморкать спросонья. После — всё что душе смятенной угодно: кофе, пиво, водка, танцы на столе от заката до рассвета, но во главу всего — оно, чай!
На первый взгляд вроде бы и ничего особенного. Утреннее чаепитие, согласитесь, явление в здешних местах довольно распространённое, ежели б не один маленький нюанс. Маленький ли? Гм! Это уж пущай каждый сам для себя решает, но только мы для Алёнки специальную посудину дома держим, полулитровую. Больше, правда, кастрюльку напоминает, нежели… хм… бокал чайный. Муж так её сразу же и нарёк — «Алёнкина Сиротская».
Полную бадеечку выдувает, малышка, с молочком и сахарком. А под настроение может и две всосать! Куда только вмещается?! Вот ведь как, господа хорошие! Шибко вместительная, по всему видать, глиняная какая-то Дюймовочка-то наша. Ха-ха!
Чувствую себя немного ренегаткой, исподтишка на неё поглядываю и заодно к себе прислушиваюсь. Пассия моя всё такая же желанная. Даже немножко более обычного в контражуре увлечения Леночкой. Чудненько! Расслабляюсь, успокаиваюсь. Незаметно посылаю ей воздушный поцелуй. Улыбается в ответ. Значит, покамест всё в ажуре, обошлось без обид. Замечает Виктора, брови точёные взлетают домиками, слегка удивлена, надо полагать:
— Тебя-то, парниша, какая нелёгкая сюда занесла?! В воскресенье, да ещё в таку рань запредельную!
Мы-то грешным делом и подзабыли небось, что она всю мистерию вчерашнюю проспала. Незадача, однако! Терпеть не могу выкручиваться, а приходится. Бегло ввожу подругу в курс дела, предусмотрительно опуская некоторые касающиеся нас с Леночкой интимные подробности. Витины откровения, сами понимаете, в свою очередь тоже купировала маленько. Слава богу, ребята вовремя сообразили, что к чему. Подыгрывают мне всячески, молодцы!
— Я требую продолжения банкета! Давай, Серёж, бухти уже нам тут про то, как космические корабли бороздят просторы Большого театра! Учи Витюшку уму-разуму! — Алёнка пристраивается рядом с Виктором, кладёт голову ему на колени.
Витя замер, точно суслик в когтях у росомахи, ни жив ни мёртв. Однако складывается впечатление, будто отсутствует Сергей, мыслями витает где-то далеко-далеко. Глаза затуманены, наминает подбородок раздумчиво.
— Любопытные вещи, понимаешь, происходят! — бормочет себе под нос, словно вокруг и нет никого. — Вчера всё вроде просто было и логично, кстати, до безобразия! Проснулся же, словно серпом по-о-о-о… В общем, как отрезало!
— Что стряслось-то, Сержик? Ты меня слышишь? — Леночка размахивает перед его лицом руками. — Кому серпом?! Где отрезало?!
— Дорогая, тебя только глухой не услышит!
— Ага, массовик-затейник, доигрался! Что, жужелица галапагосская, память отшибло?!
— Удивительно, Ленусик, вельми на то похоже! Факт, так сказать, на мордастом лице.
Конечная остановка. Поезд следует в депо, просьба освободить вагоны.
— Ничего страшного! — мне приходит в голову спасительная идея. — Пускай каждый расскажет о своих ощущениях, воспоминаниях. Сложим из них мозаику и получим требуемую картинку. С кого начнём-с, господа?
Головы присутствующих синхронно, точно башенные орудия крейсера «Коминтерн» , медленно поворачиваются в одну сторону. Кажется, даже слышен шум поворотных механизмов.
— Неча на меня зенки-то пялить! Я, так, промежду прочим, чисто вас послушать приехал. Как мы намедни с друганом-Серёгой, собственно, и договаривались. Взялись жизни учить, вот теперь… давайте, бухтите про свои эти… корабли космические! Ишь манеру взяли, пялиться, понимаешь, по любому поводу!
взял песчинку, бросил в нас.
Мы проснулись. Вышел сон.
Чуем утро. Слышим стон.
Это сонный зверь зевнул.
Это скрипнул тихо стул…»
Сергей с Виктором, комфортно угнездившись в огромных креслах, попивают утренний кофеёк, неспешно переговариваясь о несущественном. Меж ними на старинном, потемневшем от времени бронзовом столике благоухающей горкой возлежат на блюде пышущие жаром подрумяненные хлебцы. И ведь не лень было столько понаделать! Когда изловчились-то?! Здесь же маслёнка, сахарница, плошка с брусочком пластового мармелада, пузатый молочник, плитка шоколада, ещё какие-то вкусные мелочи.
Тихонько играет музыка. С удовольствием узнаю совместное творение трёх замечательных темнокожих парней: Стенли, Маркуса и Виктора . О-о-о-о, оказывается, у кого-то из ребят вполне приличный вкус! При всей моей неразборчивости в современном джазовом мейнстриме, один из немногих экспириенсов — душевный, яркий, запоминающийся, что я открыла для себя в бездонной фонотеке любимого мужа. По-своему задевает любого, даже неискушённого слушателя вроде вашей покорной слуги.
Луч света, пробиваясь сквозь неплотно задёрнутые шторы, режет полумрак комнаты, и золотые пылинки танцуют столбиком под слэп кудесников электрического баса. Вазочку с пастилой посередь прочего изобилия сразу и не разглядеть. Всё под рукой. Удобно мальчишки устроились, нечего сказать.
«…нынче очень многие
Двуногие, безрогие
Предпочитают мармелад,
А также пастилу!»
— Как самочувствие, дружище, добрался нормально вчера, без приключений? Извини, сегодня уже.
— А что случиться-то могло?
— Тебе виднее. Заехал, скажем, по дороге куда-нибудь. Хм! Со мной подобное, знаешь ли, случается иногда.
— Да куда там! — обречённо машет рукой Виктор. — Домой возвращался пустой, точно барабан. Никаких желаний! Зеро! Пусто-пусто! Все соки жизненные, — не глядя тычет через плечо пальцем куда-то в нашу сторону, — вампирша рыжая из меня высосала! Еле-еле сил хватило до кровати доползти, а ты говоришь, купаться!
«И ведь могу же, когда захочу! — с удовольствием отмечаю про себя. — Значит, рановато пока старушке на покой! Зажжём ещё, пошалим, покуда силёнки-то есть!»
— Зато спал сном младенца! Хотя… — продолжает с гривуазным хмыканьем, — вряд ли сия метафора хоть какое-то касательство ко мне имеет. Вставать, правда, пришлось из-за вас, господа хорошие, несколько рановато, но всё равно отлично выспался!
Происходящее напоминает кадры милого советского фильма — «Приключения Шерлока Холмса и доктора Ватсона». Та же атмосфера размеренной неторопливости, антураж схожий. За исключением двух хорошеньких разбитных лесбиянок, никоим образом не подходящих на роль чопорной миссис Хадсон.
Время от времени собеседники смазывают золотистым блестящим маслицем душистые гренки, проворно, не позволяя маслу растаять и стечь, обмакивают их в горячий кофе и немедля отправляют в рот. Иногда сверху для разнообразия добавляется пластик добрейшего яблочного пата. Беседа тогда стихает. Слышно лишь приглушённое размеренное чавканье, изредка прерываемое одобрительным мычанием. Пастилки улетают так, между прочим.
— Горячие тостики с мармеладом и, кстати, пастилу весьма недурственно прохладным молочком запивать, Вить! Настоятельно рекомендую!
— Благодарю за совет, непременно попробую-с!
Не откладывая в долгий ящик, Виктор тут же с шумом отхлёбывает прямо из молочника. Короткая пауза, задумчивое сопение:
— Пожалуй… Да, есть в этом что-то!
Вот свинёнок! Думает, спиной сидит, значит, не видно! Ну, может, и не видно. Зато слышно, слышно-то как!
— Я вот что думаю. Надо бы пойти в холодильнике порыться, сырку поискать. Где-то там вроде я его видел. Хороший пластовяк на кусочке благородного сыра — это, должен вам признаться, уважаемый, нечто с чем-то!
— Сыр с повидлом?! Шутить изволите? Фу, гадость! Полноте вам, Серж, пургу-то гнать! — вновь неожиданно блеснул красноречием Витя. — Чай, не зима нынче!
— Уверяю тебя, дружище, солёненькое со сладким, да ещё с доброй благородной плесенью, м-м-м-м! — мечтательно покачивает головой Сергей. — Дело стоящее! Послушай старого гурмана!
«Губа не дура у тебя, Серёжка! — мысли мои текут лениво. — Сама так люблю».
Сколь себя помню, всегда неприязненно относилась к варварской манере что-либо макать в горячие напитки. Особенно жирное! Дэ густибус, конечно же, нон эст диспутандум , хором возопите вы, дорогие друзья, и будете, как всегда, абсолютно правы, но… Ещё в детстве, зачитываясь весьма нравоучительной книжицей о похождениях взбалмошного и в то же время удивительно обаятельного деревянного пацана — Пиноккио, недоумевала по поводу его щенячьего восторга, что: «…хлебцы для обмакивания в кофе с молоком будут намазаны маслом с обеих сторон…» Что тут скажешь? Италийцы — дикий народ! С возрастом же радужные разводы в чашке неизменно стали вызывать во мне тошнотное ощущение плохо вымытой посуды. Наверное, поэтому я предпочитаю чёрный кофе и не люблю глясе. Однако нынче впечатления от происходящего иные.
Виктор раскуривает выцыганенную у меня вчера Олежкину трубку. Фимиам благородного «Блэк Кавендиш», смешиваясь с запахом поджаренного хлеба и свежесваренного кофе, вкусным маревом расползается по комнате, обволакивает, приятно щекочет ноздри, пробуждает аппетит. Внезапно ловлю себя на крамольной мысли — ужасно ведь хочется похрустеть горячим сухариком с маслом, предварительно слегка смочив его в ароматном дымящемся напитке! Так вот, в мгновение ока, знаете ли, и рушатся заскорузлые многолетние предубеждения!
Ребята нет-нет да и косятся в нашу сторону, но мы, будто ничего не замечая, явственно даём окружающим понять, что принадлежим лишь друг другу. У нас безмятежное любовное похмелье после неистовой ночи. Ошалевшие от изобилия ласки и удовольствий, с трудом приходим в себя. Тихонечко нежничаем, умиротворённые и счастливые.
«…Как я по Вашим узким пальчикам
Водила сонною щекой,
Как Вы меня дразнили мальчиком,
Как я Вам нравилась такой…»
Леночка, свернувшись калачиком, лежит спиной ко мне. Глаза её закрыты, но реснички еле заметно подрагивают. Замечаю, чувствую: она уже не спит — замерла в ожидании. Всё вокруг забывается на время. Остаёмся лишь мы вдвоём. Полусонная расслабленная сафисточка — желанная добыча. Тело ещё не горячее, но ласково-тёплое, и бархатистая кожа неотступно манит. Следуя магнетическому зову, пальчики мои нежнейшими прикосновениями начинают своё волшебное путешествие в страну сенсуальных игр. Тёплыми ласковыми ручейками струятся они по томящемуся телу, до мельчайших подробностей исследуя все его впадинки и ложбинки, омывая упругие холмики грудей, переливаясь волнами нежности через твердеющие в неге остроконечные пики сосочков. Погружаюсь лицом в море шелковистых каштановых волос, вдыхаю их пряный сладковатый аромат. Замираю, таю от наслаждения, оторваться нет сил! Будоражу губами шею, осыпаю поцелуями изящные плечи, спинку. Не пропускаю ничего, всё — желанно, всё — любимо! Каждое касание — сигнал к пробуждению, цветению, и всякая клеточка женского организма встряхивается ото сна, радостно вибрируя в ответ! Напоминает ленту Мёбиуса — нескончаемое, раз за разом, восторженное переживание уже пройденного, когда насыщение не приходит, а вместо него — лишь упоение наслаждением.
«…От этого счастья в предведенье муки
Мне душу теснит уж испытанный страх.
Тебя лишь увижу, о Лесбия, — звуки
В моих замирают устах…»
По ходу странствования рук и губ моих тело её распрямляется, точно пружинка, раскрывается для удовольствий, подставляется, делаясь бесстыдно доступным. Ми аманте лакомо потягивается со сна. Глаза встречаются, губы находят друг друга. Сладкий поцелуй упоительно долог. Игра в четыре руки. Отвечая на зовущую мелодию, она чудесно аккомпанирует, и я вновь теряю голову. Неспешно, но настойчиво ведёт меня по лабиринту восхитительного, с лёгким запахом топлёного молока, тела, шаг за шагом подводя, подталкивая к самому сокровенному. Задерживаюсь немножко с очаровательными грудками, не могу решиться, что больше нравится, какой из сосочков слаще, вкуснее… Чуть пониже — трепетно вздрагивающий при каждом касании животик. Целую его долго, нежно дотрагиваясь язычком. Пальчики ни на секунду не замирают, они уже там, где всё должно быть готово к сакральному действу. Дыхание Леночки учащается, становится прерывистым, всхлипывающим. Беспорядочными движениями оглаживает мне плечи, лицо, жарко тискает грудь, суматошно тормошит волосы. Балуюсь с пупочком, тереблю губами тоненькую курчавую полосочку, ласкаю ниже и ниже, припадая, наконец, к извечному источнику плотских наслаждений. Взрыв нетерпения буквально сдавливает мне голову, побуждая к долгому неистовому ламбитусу — завершающему аккорду сладострастной фуги, финал которой — блаженство!
«…О Лесбос , где влеклась красотка Фрина к Фрине,
Где вторил вздоху вздох, где, смея уповать
На прелести твои, не чуждые богине,
Сафо заставила Венеру ревновать;
О Лесбос, где влеклась красотка Фрина к Фрине…»
Ненадолго затихаем. Леночка благодарно целует меня, гладит, затем скрывается под одеялом, и вскоре уже я с громкими стонами конвульсивно содрогаюсь в экстатическом припадке.
— Так-так! У меня что, ночные глюки? Или вы опять за своё принялись, неугомонные?! — отвлёкшись на секундочку от высокоинтеллектуальной беседы, Серёжа, наконец, обращает на нас высочайшее внимание. — Девочки, отлипли бы вы друг от дружки! Алёнка из душа скоро явится! Дюже она вами поутру интересовалась. Особливо Вами, милая Юлечка!
Мне ужасно любопытно:
— Заглянул-таки к ней под шумок?!
— Почему это «под шумок»? Проснулся пораньше, когда вы, стоналки-пыхтелки безбашенные, окончательно затихли, и заглянул преспокойненько! От вас-то толку ноль, ласковые мои!
— И как тебе? — не отстаю я.
— Превосходно! Обалденный драйв!
— Не страшна нам никакая Алёнка-Бармалейка! — Леночка похожа на раздухарившуюся пьяную мышку, решившую съесть кота.
У меня сомнения на сей счёт, у Серёжки — тоже:
— Мы-то с тобой уедем, Ленусик, а зайчатам жить вместе в теремке! Прошу тебя, дорогая, не капризничай!
— Вот так всегда! — ворчит она, неохотно выпуская меня из объятий. — Ладно, Юлик, пойдём, что ли, насчёт завтрака покумекаем. Эти Горынычи даже кофе нам сварить не дотумкали!
— Кто ж знает, лапоньки, когда вы головки-то свои очаровательные от подушек соизволите оторвать?
«Более чем своевременно! — аллюром соскакиваю с кровати, накидываю халатик. — Совсем чуть-чуть ещё, и я бы с голодухи зубом цыкать начала!»
— А вы, орёлики, погодите пока тут гренки без нас лопать! Больно вкусно пахнет! Так ведь и в обморок голодный хлопнуться недолго! — читает вслух мои мысли Леночка.
Наблюдая реакцию оторопевших мужчин на маленькую нагую амазонку, подобно мотыльку беззаботно порхающую меж ними, начинаю понимать, что честная компания наша снова бодренько катится к свальному греху.
«Доколе, интересно знать, я забывать буду пару халатиков для гостей прикупить, а? От же ворона, бл*дь!» — ругаюсь про себя.
Делать нечего, вздыхая, скрепя сердце выдаю ей очередную идеально выглаженную, дорогущую Олежкину рубашку, которую она тут же за завтраком и изгваздала, замарашка! Хотя последующее действо обозвать завтраком можно лишь с очень большой натяжкой. Мы попросту продолжили начатое с вечера неспешное уничтожение безмерного количества нарезки, закусок, салатов и, конечно же, гренок с кофе. Алёнка к нам присоединилась: потрёпанная малость, но свежа, ягодка моя, вполне свежа!
«… «Наливайте! — говорит, —
чашку чая, — говорит, —
мне послаще», — говорит…»
Железное правило имеется у девочки: с утреца вместо зарядки — обязательная чайная церемония. Это, считай, что простому плебсу сопли высморкать спросонья. После — всё что душе смятенной угодно: кофе, пиво, водка, танцы на столе от заката до рассвета, но во главу всего — оно, чай!
На первый взгляд вроде бы и ничего особенного. Утреннее чаепитие, согласитесь, явление в здешних местах довольно распространённое, ежели б не один маленький нюанс. Маленький ли? Гм! Это уж пущай каждый сам для себя решает, но только мы для Алёнки специальную посудину дома держим, полулитровую. Больше, правда, кастрюльку напоминает, нежели… хм… бокал чайный. Муж так её сразу же и нарёк — «Алёнкина Сиротская».
Полную бадеечку выдувает, малышка, с молочком и сахарком. А под настроение может и две всосать! Куда только вмещается?! Вот ведь как, господа хорошие! Шибко вместительная, по всему видать, глиняная какая-то Дюймовочка-то наша. Ха-ха!
Чувствую себя немного ренегаткой, исподтишка на неё поглядываю и заодно к себе прислушиваюсь. Пассия моя всё такая же желанная. Даже немножко более обычного в контражуре увлечения Леночкой. Чудненько! Расслабляюсь, успокаиваюсь. Незаметно посылаю ей воздушный поцелуй. Улыбается в ответ. Значит, покамест всё в ажуре, обошлось без обид. Замечает Виктора, брови точёные взлетают домиками, слегка удивлена, надо полагать:
— Тебя-то, парниша, какая нелёгкая сюда занесла?! В воскресенье, да ещё в таку рань запредельную!
Мы-то грешным делом и подзабыли небось, что она всю мистерию вчерашнюю проспала. Незадача, однако! Терпеть не могу выкручиваться, а приходится. Бегло ввожу подругу в курс дела, предусмотрительно опуская некоторые касающиеся нас с Леночкой интимные подробности. Витины откровения, сами понимаете, в свою очередь тоже купировала маленько. Слава богу, ребята вовремя сообразили, что к чему. Подыгрывают мне всячески, молодцы!
— Я требую продолжения банкета! Давай, Серёж, бухти уже нам тут про то, как космические корабли бороздят просторы Большого театра! Учи Витюшку уму-разуму! — Алёнка пристраивается рядом с Виктором, кладёт голову ему на колени.
Витя замер, точно суслик в когтях у росомахи, ни жив ни мёртв. Однако складывается впечатление, будто отсутствует Сергей, мыслями витает где-то далеко-далеко. Глаза затуманены, наминает подбородок раздумчиво.
— Любопытные вещи, понимаешь, происходят! — бормочет себе под нос, словно вокруг и нет никого. — Вчера всё вроде просто было и логично, кстати, до безобразия! Проснулся же, словно серпом по-о-о-о… В общем, как отрезало!
— Что стряслось-то, Сержик? Ты меня слышишь? — Леночка размахивает перед его лицом руками. — Кому серпом?! Где отрезало?!
— Дорогая, тебя только глухой не услышит!
— Ага, массовик-затейник, доигрался! Что, жужелица галапагосская, память отшибло?!
— Удивительно, Ленусик, вельми на то похоже! Факт, так сказать, на мордастом лице.
Конечная остановка. Поезд следует в депо, просьба освободить вагоны.
— Ничего страшного! — мне приходит в голову спасительная идея. — Пускай каждый расскажет о своих ощущениях, воспоминаниях. Сложим из них мозаику и получим требуемую картинку. С кого начнём-с, господа?
Головы присутствующих синхронно, точно башенные орудия крейсера «Коминтерн» , медленно поворачиваются в одну сторону. Кажется, даже слышен шум поворотных механизмов.
— Неча на меня зенки-то пялить! Я, так, промежду прочим, чисто вас послушать приехал. Как мы намедни с друганом-Серёгой, собственно, и договаривались. Взялись жизни учить, вот теперь… давайте, бухтите про свои эти… корабли космические! Ишь манеру взяли, пялиться, понимаешь, по любому поводу!
