— Тебе, крокодяша, так, между прочим, зарплату платят. Поэтому на мороженое крокодилёнкам малым твоим денежку подкинуть — это ещё куда ни шло, всасываешь? Но не боле того! — не унимался попутчик милой бесслухой дамы. — Не бо-ле-е!!! Халява, знаешь ли, дорогой товарищ барин, она развращает!
— Да я что? Я ничего! — чуть не плакал злосчастный рептилоид. — Мелочишки так мелочишки. Какой из меня, к бебеням, барин? Хоть бы и на мороженое. Почему бы и нет? Крокодилёнкам малым. Ась?!
Здесь Гена опять слукавил, ибо никаких крокодилёнков и в помине не значилось в пачпорте евойном, тем боле малых, а проживал у него на иждивении довольно возрастной уже, беспробудно опухший Чебуран (в детском отрочестве — Чебурашка), с коим он в родственных связях никоим образом уличён не был. Всего лишь в многолетних типа дружеских. Чего для пачпорта, согласитесь, маловато.
— Валим отсель, дорогая! Мухой! Билетиков ему наших, видите ли, госбанковских, непосильным трудом, мозолями кровавыми нажитых захотелось! Ишь чего удумал, охальник! — пара неумолимо растворялась в по-осеннему быстро сгущающейся темноте. — Сижу на бобах! Слышь, зелёный? Ты уж не обессудь, братишка, сижу на бобах, ха-ха-ха!
Это вот с издёвочкой: «Ха-ха-ха!» — энное довольно продолжительное время слышалось, покуда не заглохло вовсе. Зоопарк давно уж опустел, а в Гениной тесноватой голове долго ещё гулким огорчительным эхом раздавалось: «Сижу на бобах, зелёный! Сижу на боба-а-а-ах!..»
И всё бы ничего, без обид, и похлеще придурки регулятерно у вольера его всяку неприличную фигню околачивали: то конфет, понимаешь, просроченных накидают, то пончиков засохших или, к примеру, — что совсем уж, мы считаем, форменное издевательство, — морковки подпорченной с капустой. (Это крокодилу-то, представляете себе?! Ладно бы козлищу какому-нибудь лысеющему недобритому!) Особливо ириски дюже докучали: зубья клеили будьте-нате! — пасть ни раззявить, ни почистить, ни зевнуть всласть!
Вот только сегодня особый день у рептилии опечаленной. Какой, спросите вы? — дык день рождения ж у Андреича, соображать надобно!
Что радости, на самом-то деле, нисколечко в окружающем (ли?) микрокосме не прибавляло, ибо никто ни хрена о волшебнике в голубом вертолёте ему не спел (даже на ушко шёпотом!), соответственно, даже бумажки от эскимо не светило и даже палочки обсосанной! ...Да не обоссанной, а обсосанной, грамотеи, мля! Вместе с тем палочка палочке тоже ведь, согласитесь, рознь. Понимать надобно, хе-хе-хе!
Сколько уж лет небо коптит? И не упомнить! Да ещё жмотяра этот с кошёлкою своей безголосой, ять их всех етить! Хоть бы рублишко, что ль, мятый измусоленный ради праздничка всенародного в шляпу подбросили! Так нет же! — на бобах оне, понимаешь! Как только омно подобное земля носит? Гм… И ведь носит же, и до фигища таких!
Зато с необычайной ясностью, живостью и лакокрасочными подробностями припомнился Геннадию рассказ, давным-давно читанный-перечитанный с Чебурашкой (тот ещё в школе учился и ни в какой перспективе не предполагал стать опухшим Чебураном), о мальчонке, который то ли с бидоном, то ли с бурдюком, выдолбленной ли тыквой — калебасом, кувшином, иной какой довольно тяжёлой посудиной, доверху наполненной айраном , вынужден был ежедневно мотаться чёрт-те знает куда до ближайшего колхозного рынка… извиняйте, братцы, полустанка (не проливая ни капли!), где иногда накоротке останавливались пассажирские поезда водичкой дозаправиться, с единственной надеждой продать бы хоть пару кружек бодрящего напитка какому-нибудь изнывающему с похмельного безделья пассажиру.
Изо дня в день в зной и мороз, дождь и вьюгу, наперекор пронизывающему ветру, удушливой жаре проделывал он свой нелёгкий путь, поелику пущай заработок и невелик, да иных средств на пропитание попросту не было. И ежели не удавалось пацану ничегошеньки продать, тогда выпивал он с устатку кружку своего не шибко-то сытного пойла и ложился спать на пустое брюхо, грезя о светлом постиндустриальном будущем.
А ежели удавалось копеечкой-другой разжиться, покупал пайку тяжёлого тёмного хлеба, и было ему счастье! Реальное счастье, не за-ради красного вам словца!
Всколыхнула же сия душещипательная история легкоранимую Генину душу в силу удивительной схожести жизненных ситуаций, несмотря на огромную временнyю пропасть, разделяющую их: того мальчугана тоже ведь какой-то усатый красномордый проезжий сибарит бессовестно надул: две кружки айрана одним махом с похмелюги до дна высосал — не поморщился! — да так и не расплатился. С шуточками, чтоб у него усы во всех местах разом отсохли! — прибауточками и той же дешёвой отмазкой — слово в слово!
Именно тогда на всю жизнь Гена сию гнусную откоряку запомнил. Выходит, давненько запало в душу кожаному нашему гармонисту омерзительное: «Сижу на бобах!» — ох давненько! И на тебе! — в натуре услыхал в преклонных-то годах. К тому ж в день варения. Нда-а-а-а… От же лярва!
Память, — давайте-ка, господа хорошие, признаемся себе честно, — в большинстве случаев вообще на редкость странная штука. Можно даже сказать, в чём-то чуток уродливая!
Порожняк вроде всяческих весьма условно полезных умоблудствований-описаний, как то, к примеру: различные сектантские учения, с гордостью именуемые в просторечии науками (тем паче «общеобразовательными»!), приходится упихивать в неё с неимоверными усилиями, после чего с огромным трудом там же удерживать, постоянно подгружая дряхлеющий кукундер всё новыми и новыми порциями умоблудия (разумеется, старого, но в новой упаковке!) с одной-единственной на самом деле целью — дабы совсем уж лохами камбрейскими на людях не прослыть. Смекаете, к чему мы?
В то же время нет-нет да всплывают из бездонных ея (памяти) глубин странноватые реминисценции, оживляющие и наполняющие смыслом мёртвые картинки прошлого, — единственное, осмелимся утверждать, что тревожит любое более-менее высокоразвитое живое существо, всякий раз делая его чуточку душевнее медузы. Между тем все эти сердешные штучки, по мнению большинства сектантов-умоблудов, прочих ходячих энциклопедичных справочников — завсегдатаев пустопорожних шоу неокомпрачикосов , генераторов беспонтовой синекдохи отвечания (вроде каких-нибудь, к примеру, товарищей Вассермана с Друзем ), — есть проявления по сути абсолютно никчёмные.
А вот у крокодильчика нашего всплыло! Дежавю, можно сказать! Хоть и не совсем то, зато душевненько!
День прошёл коротко, как-то даже куце. К тому ж пятница. И, честно говоря, поскольку некоторых типа «блатных» теплолюбивых сотрудников зоопарка заблаговременно перевели на зимние вольеры, колобродить по сумеречным мокроносым аллеям уездной менажерии после пяти пополудни не имело ровно никакого смысла. А в подобную пасмурность, пожалуй, и позже полчетвёртого.
Разве что Гену послушать, дык для того лишь уши нужны. Глазеть-то на него и вовсе незачем, из-за забора сносно слышно. Зелёный же чемодан — он и в Африке зелёный! Ну мокрый ещё.
В остальном — зряшная трата электричества, иных нужных коммунальных ресурсов. Опять же премии сотрудникам вполне законно можно не начислять, ибо даже самого малюсенького перевыполнения плана никоим образом не предвиделось. Завидная экономия, однако.
И то верно! — на кого ж нынче глядеть, скажите на милость? Винни-Пух, налопавшись от пуза печенья с вареньем (мёд-то давным-давно закончился, а пчёлы трудовые ещё раньше вымерли!), уже залёг в берлогу свою многокомнатную повышенной комфортности — пару стаканов засадил, теперь вот лежит там себе, валяется, лапу сосёт, похрапывает; Пятачок, соответственно, где-то в дальних бебенцах завис, бухает беспросветно, никак дорогу домой найти не может ; Собачка и Мужик, с великой рыбацкой удачи сырой треской обожравшись, извините за голимый натурализм, блюют-с ; Тортила забеременела на старости лет; Каракуле кто-то кирпичом так по темечку забубенил! — утонула наша акула (увы!); высоко в горы вполз Уж и лёг там в сыром ущелье, тоже валяется вроде Винни-Пуха, хоть и не медвед; попугай Кеша рванул в Антарктиду учить императорских пингвинов летать (и лаять!); Тигра, слонёнок Дамбо, Кенга, Ру, прочие кенгуры — где они все? — в солнечной Караганде, во где!
А кто в результате остался? Бесхвостый понурый Осёл, один очень-очень умный Кролик да старый облезлый мангуст Рики? На них-то уж точно без слёз не взглянешь! Ну... Ещё музыкальная шкатулка... хм... грязно-зелёной крокодильей кожи.
Потому-то и посетителей ныне негусто, к вечеру ж вообще немає. Даже по выходным и церковным / всенародным праздникам.
Между тем обратим-ка ваше драгоценное внимание, дорогие телезрителя, вот на что: ежели на неведомых дорожках зоопарка следы невиданных зверей смыло покамест ещё не все, и эти самые звери даже кое-где изредка встречались (вспомним, к примеру, ту же скупердяйскую парочку «на бобах»!), то в дирекции с послеобеденного сна уж точно воцарялись пустота и спокойствие. За исключением самого, собственно, товарища директора зверинца — Чандра Львовича Марципанова (промеж друзей — просто Марципаныч) да тамошней уборщицы на полставки — тёти Наташи.
Причём находились они здесь, чтоб все понимали, не из каких-либо стахановских побуждений, служебного рвения или, скажем, ради некислых сверхурочных, а по причинам вполне себе житейским. Директор попросту обретался тут же, в выделенной ему Горсоветом крохотной квартирке на первом этаже дирекции, где тётя Наташа, в свою очередь, подрабатывала ночным сторожем. На те же, кстати говоря, полставки. Всего и делов.
Ведь совсем ещё недавно (и пары годков-то, считай, не минуло) Чандр Львович делил со своим лучшим другом — Тобиасом Третьим Джр (в детско-юношестве — Тобик) — уютную двухкомнатную секцию с приличной кухней, раздельным санузлом и прелестным видом из окон на утопающую в зелени областную психушку, где иногда потешно можно было наблюдать кривляющихся там-сям на тенистых аллеях и тропинках местных завсегдатаев. Телевизора не нужно!
Но пришло время перемен (то ли собирать камни, то ли их разбрасывать, мы так и не поняли, а вы?), Тобиас как-то очень быстро сник, постарел, простудился и вскоре скоропостижно скончался. Увы! Что за фамилиё такое: «Джр»? Ума не приложим! Наверное, иностранец.
Для Марципаныча всё произошедшее вылилось в самую настоящую душевную трагедию, ибо был он по жизни страшно застенчив и оттого — редкостный однолюб (хоть и вроде того царь зверей!). На самом деле ежели б не Гена, который когда-то в далёкой-далёкой молодости счастливо познакомил их с Тобиком, весьма велика вероятность, что Чандр наш так бобылём бы всю жизнь и промотылялся, коротая в одиночестве часы томительного досуга. Там, глядишь, спился б, как это со многими случается, или удавился с тоски. Повесился б на балконной решётке, о!
Сложилось, слава богу, иначе, но... Настал час скорби, счастье ушло, испарилось, и теперича пожилой седогривый лев не мог ни минуты оставаться в жилище, где кажный предмет, уголок, запах напоминал об ушедшем дорогом друге. Вот ну никак! Сплошь депресняк, да и только!
В Горсовете, разумеется, пошли навстречу заслуженному работнику зоопарковых услуг и взамен двухкомнатных белокаменных палат выделили куцую однушку непосредственно в дирекции вверенного ему научно-популярного, в чём-то даже просветительского, заведения.
Чему Львович был несказанно рад и благодарен, ибо лапы уже, знаете ли, не те, суставы скрыпят, когти затупились, кое-какие клыки выпали, хвост периодически отваливался, да и вообще: всякие прогулки без лучшего друга ни разу боле не прельщали. Тем паче в снег, дождь, грязь, мороз или, скажем, наводнение с цунами.
Пущай перекрытия деревянные слегка подгнили, плесень кое-где с потолка бахромой свисает, трубы текут (а как гудят и стонут по ночам — заслухаешься! — прям гульбище Кентервильских привидениев, папой клянёмся!), несметные полчища насекомых периодически забредают незвано погостить откуда-то со стороны буфета — всё это, как и некоторые другие неудобства, конечно же, имеет место, спору нет.
Опять же психбольные кривляки боле не веселят, приходится с тоски федеральные каналы в телевизоре периодически посматривать, увы!
В то же время нет нужды вскакивать ни свет ни заря, обжигаясь, не чувствуя вкуса, впопыхах заглатывать утренний кофе или, скажем, чаёк (иной раз даже простенький бутерброд с «Докторской» некогда сварганить!), а после трястись битый час в переполненном автобусе на другой конец города (хорошо, ежели его вообще дождёшься и кабы втиснешься!). Короче, бегом туда, бегом сюда, жопа в мыле, а покурить-то и некогда.
Да что там покурить, товарищи дорогие, газету некогда почитать, право дело, «Новый мир», «Иностранку», книжонку полистать! Н-н-н-нда... С недавних пор всё в прошлом.
Нет боле нужды долгими зимними месяцами просыпаться в кромешной тьме, с трепетом душевным озираясь спросонья: «Где это я? Неужто на берегах Стикса?! И когда только успел?!!» Теперича жить стало куда веселей!
Нынче дозволительно чутка подольше нежить престарелые косточки, укутавшись с носом в ветхое лоскутное одеялко, и совсем уж очухиваться от сна лишь с первыми проблесками белого света, когда вылезать из тёплой налёжанной постели не столь уж, согласитесь, и паскудно.
К слову сказать, в бывшей львиной квартире ныне проживает начальник Сельскохозяйственного отдела Горсовета, бессменный руководитель агрохолдинга «Скотский уголок» товарищ Наполеон Великий. Поди, слыхивали о таковом? И немудрено! Что ж, свято место пусто не бывает, н-н-н-нда...
Не слыхивали?! От же напасть! Тогда включайте поскорей всякоразные телерадиоканалы и смотрите, смотрите, смотрите, ловите ухом волну — слухайте... Там всё о нём. И немного о погоде.
Опять же кофейку испить без спешки — самое то мероприятие! Разве не так? Гренок ароматных намутить завсегда времечко найдётся, яичко всмяточку облупить.
А потом, без боязни куда-либо опоздать, можно ещё долго сидеть в старом уютном продавленном кресле, теребить кисточку облезлого хвоста и читать завтрашнюю газету, покуривая приличную хабанскую сигару или, к примеру, попыхивая очередным шедевром Пола Винслоу вроде «Фудзи» или «Арлекина», набитым благовонной утренней смесью «Вкус лета» от «Сатлифф». Ведь клёво, да, согласитесь?
Почему завтрашнюю? М-м-м-м... Дык какой же, дорогие читатели, читательницы наши, извиняйте, глубокий философический смысл имеет сегодняшнюю-то газету читать, сами подумайте, ежели там новости никоим образом не свежее вчерашних раков, ась? Скорее, даже позавчерашних! За коим лядом, спрашивается, и кому это надобно?
Вот и Чандр Львович сызмальства свежатинку любил. Во всех ея, надо понимать, ипостасях: будь то мясо парное (прямо с рогов и копыт!), пиво нефильтрованное, сплетни или, скажем, новости свежеиспечённые, аки пирожки горячие. Так вот прямо и потреблял — с пылу с жару, без разбора пола и возраста, хе-хе-хе!
На самом деле не было у старика Марципаныча ни трубок «Винслоу», ни «Дон Карлос», ни, тем паче, «Кай Нильсен», ни даже простеньких «Петерсон» с «Савинелли», а подарили ему некогда сотрудники в какой-то из дней варенья некое (довольно жалкое, отметим!) подобие левой руки — трубку курительную производства Московской табачной фабрики «Ява».
— Да я что? Я ничего! — чуть не плакал злосчастный рептилоид. — Мелочишки так мелочишки. Какой из меня, к бебеням, барин? Хоть бы и на мороженое. Почему бы и нет? Крокодилёнкам малым. Ась?!
Здесь Гена опять слукавил, ибо никаких крокодилёнков и в помине не значилось в пачпорте евойном, тем боле малых, а проживал у него на иждивении довольно возрастной уже, беспробудно опухший Чебуран (в детском отрочестве — Чебурашка), с коим он в родственных связях никоим образом уличён не был. Всего лишь в многолетних типа дружеских. Чего для пачпорта, согласитесь, маловато.
— Валим отсель, дорогая! Мухой! Билетиков ему наших, видите ли, госбанковских, непосильным трудом, мозолями кровавыми нажитых захотелось! Ишь чего удумал, охальник! — пара неумолимо растворялась в по-осеннему быстро сгущающейся темноте. — Сижу на бобах! Слышь, зелёный? Ты уж не обессудь, братишка, сижу на бобах, ха-ха-ха!
Это вот с издёвочкой: «Ха-ха-ха!» — энное довольно продолжительное время слышалось, покуда не заглохло вовсе. Зоопарк давно уж опустел, а в Гениной тесноватой голове долго ещё гулким огорчительным эхом раздавалось: «Сижу на бобах, зелёный! Сижу на боба-а-а-ах!..»
И всё бы ничего, без обид, и похлеще придурки регулятерно у вольера его всяку неприличную фигню околачивали: то конфет, понимаешь, просроченных накидают, то пончиков засохших или, к примеру, — что совсем уж, мы считаем, форменное издевательство, — морковки подпорченной с капустой. (Это крокодилу-то, представляете себе?! Ладно бы козлищу какому-нибудь лысеющему недобритому!) Особливо ириски дюже докучали: зубья клеили будьте-нате! — пасть ни раззявить, ни почистить, ни зевнуть всласть!
Вот только сегодня особый день у рептилии опечаленной. Какой, спросите вы? — дык день рождения ж у Андреича, соображать надобно!
Что радости, на самом-то деле, нисколечко в окружающем (ли?) микрокосме не прибавляло, ибо никто ни хрена о волшебнике в голубом вертолёте ему не спел (даже на ушко шёпотом!), соответственно, даже бумажки от эскимо не светило и даже палочки обсосанной! ...Да не обоссанной, а обсосанной, грамотеи, мля! Вместе с тем палочка палочке тоже ведь, согласитесь, рознь. Понимать надобно, хе-хе-хе!
Сколько уж лет небо коптит? И не упомнить! Да ещё жмотяра этот с кошёлкою своей безголосой, ять их всех етить! Хоть бы рублишко, что ль, мятый измусоленный ради праздничка всенародного в шляпу подбросили! Так нет же! — на бобах оне, понимаешь! Как только омно подобное земля носит? Гм… И ведь носит же, и до фигища таких!
Зато с необычайной ясностью, живостью и лакокрасочными подробностями припомнился Геннадию рассказ, давным-давно читанный-перечитанный с Чебурашкой (тот ещё в школе учился и ни в какой перспективе не предполагал стать опухшим Чебураном), о мальчонке, который то ли с бидоном, то ли с бурдюком, выдолбленной ли тыквой — калебасом, кувшином, иной какой довольно тяжёлой посудиной, доверху наполненной айраном , вынужден был ежедневно мотаться чёрт-те знает куда до ближайшего колхозного рынка… извиняйте, братцы, полустанка (не проливая ни капли!), где иногда накоротке останавливались пассажирские поезда водичкой дозаправиться, с единственной надеждой продать бы хоть пару кружек бодрящего напитка какому-нибудь изнывающему с похмельного безделья пассажиру.
Изо дня в день в зной и мороз, дождь и вьюгу, наперекор пронизывающему ветру, удушливой жаре проделывал он свой нелёгкий путь, поелику пущай заработок и невелик, да иных средств на пропитание попросту не было. И ежели не удавалось пацану ничегошеньки продать, тогда выпивал он с устатку кружку своего не шибко-то сытного пойла и ложился спать на пустое брюхо, грезя о светлом постиндустриальном будущем.
А ежели удавалось копеечкой-другой разжиться, покупал пайку тяжёлого тёмного хлеба, и было ему счастье! Реальное счастье, не за-ради красного вам словца!
Всколыхнула же сия душещипательная история легкоранимую Генину душу в силу удивительной схожести жизненных ситуаций, несмотря на огромную временнyю пропасть, разделяющую их: того мальчугана тоже ведь какой-то усатый красномордый проезжий сибарит бессовестно надул: две кружки айрана одним махом с похмелюги до дна высосал — не поморщился! — да так и не расплатился. С шуточками, чтоб у него усы во всех местах разом отсохли! — прибауточками и той же дешёвой отмазкой — слово в слово!
Именно тогда на всю жизнь Гена сию гнусную откоряку запомнил. Выходит, давненько запало в душу кожаному нашему гармонисту омерзительное: «Сижу на бобах!» — ох давненько! И на тебе! — в натуре услыхал в преклонных-то годах. К тому ж в день варения. Нда-а-а-а… От же лярва!
Память, — давайте-ка, господа хорошие, признаемся себе честно, — в большинстве случаев вообще на редкость странная штука. Можно даже сказать, в чём-то чуток уродливая!
Порожняк вроде всяческих весьма условно полезных умоблудствований-описаний, как то, к примеру: различные сектантские учения, с гордостью именуемые в просторечии науками (тем паче «общеобразовательными»!), приходится упихивать в неё с неимоверными усилиями, после чего с огромным трудом там же удерживать, постоянно подгружая дряхлеющий кукундер всё новыми и новыми порциями умоблудия (разумеется, старого, но в новой упаковке!) с одной-единственной на самом деле целью — дабы совсем уж лохами камбрейскими на людях не прослыть. Смекаете, к чему мы?
В то же время нет-нет да всплывают из бездонных ея (памяти) глубин странноватые реминисценции, оживляющие и наполняющие смыслом мёртвые картинки прошлого, — единственное, осмелимся утверждать, что тревожит любое более-менее высокоразвитое живое существо, всякий раз делая его чуточку душевнее медузы. Между тем все эти сердешные штучки, по мнению большинства сектантов-умоблудов, прочих ходячих энциклопедичных справочников — завсегдатаев пустопорожних шоу неокомпрачикосов , генераторов беспонтовой синекдохи отвечания (вроде каких-нибудь, к примеру, товарищей Вассермана с Друзем ), — есть проявления по сути абсолютно никчёмные.
А вот у крокодильчика нашего всплыло! Дежавю, можно сказать! Хоть и не совсем то, зато душевненько!
День прошёл коротко, как-то даже куце. К тому ж пятница. И, честно говоря, поскольку некоторых типа «блатных» теплолюбивых сотрудников зоопарка заблаговременно перевели на зимние вольеры, колобродить по сумеречным мокроносым аллеям уездной менажерии после пяти пополудни не имело ровно никакого смысла. А в подобную пасмурность, пожалуй, и позже полчетвёртого.
Разве что Гену послушать, дык для того лишь уши нужны. Глазеть-то на него и вовсе незачем, из-за забора сносно слышно. Зелёный же чемодан — он и в Африке зелёный! Ну мокрый ещё.
В остальном — зряшная трата электричества, иных нужных коммунальных ресурсов. Опять же премии сотрудникам вполне законно можно не начислять, ибо даже самого малюсенького перевыполнения плана никоим образом не предвиделось. Завидная экономия, однако.
И то верно! — на кого ж нынче глядеть, скажите на милость? Винни-Пух, налопавшись от пуза печенья с вареньем (мёд-то давным-давно закончился, а пчёлы трудовые ещё раньше вымерли!), уже залёг в берлогу свою многокомнатную повышенной комфортности — пару стаканов засадил, теперь вот лежит там себе, валяется, лапу сосёт, похрапывает; Пятачок, соответственно, где-то в дальних бебенцах завис, бухает беспросветно, никак дорогу домой найти не может ; Собачка и Мужик, с великой рыбацкой удачи сырой треской обожравшись, извините за голимый натурализм, блюют-с ; Тортила забеременела на старости лет; Каракуле кто-то кирпичом так по темечку забубенил! — утонула наша акула (увы!); высоко в горы вполз Уж и лёг там в сыром ущелье, тоже валяется вроде Винни-Пуха, хоть и не медвед; попугай Кеша рванул в Антарктиду учить императорских пингвинов летать (и лаять!); Тигра, слонёнок Дамбо, Кенга, Ру, прочие кенгуры — где они все? — в солнечной Караганде, во где!
А кто в результате остался? Бесхвостый понурый Осёл, один очень-очень умный Кролик да старый облезлый мангуст Рики? На них-то уж точно без слёз не взглянешь! Ну... Ещё музыкальная шкатулка... хм... грязно-зелёной крокодильей кожи.
Потому-то и посетителей ныне негусто, к вечеру ж вообще немає. Даже по выходным и церковным / всенародным праздникам.
Между тем обратим-ка ваше драгоценное внимание, дорогие телезрителя, вот на что: ежели на неведомых дорожках зоопарка следы невиданных зверей смыло покамест ещё не все, и эти самые звери даже кое-где изредка встречались (вспомним, к примеру, ту же скупердяйскую парочку «на бобах»!), то в дирекции с послеобеденного сна уж точно воцарялись пустота и спокойствие. За исключением самого, собственно, товарища директора зверинца — Чандра Львовича Марципанова (промеж друзей — просто Марципаныч) да тамошней уборщицы на полставки — тёти Наташи.
Причём находились они здесь, чтоб все понимали, не из каких-либо стахановских побуждений, служебного рвения или, скажем, ради некислых сверхурочных, а по причинам вполне себе житейским. Директор попросту обретался тут же, в выделенной ему Горсоветом крохотной квартирке на первом этаже дирекции, где тётя Наташа, в свою очередь, подрабатывала ночным сторожем. На те же, кстати говоря, полставки. Всего и делов.
Ведь совсем ещё недавно (и пары годков-то, считай, не минуло) Чандр Львович делил со своим лучшим другом — Тобиасом Третьим Джр (в детско-юношестве — Тобик) — уютную двухкомнатную секцию с приличной кухней, раздельным санузлом и прелестным видом из окон на утопающую в зелени областную психушку, где иногда потешно можно было наблюдать кривляющихся там-сям на тенистых аллеях и тропинках местных завсегдатаев. Телевизора не нужно!
Но пришло время перемен (то ли собирать камни, то ли их разбрасывать, мы так и не поняли, а вы?), Тобиас как-то очень быстро сник, постарел, простудился и вскоре скоропостижно скончался. Увы! Что за фамилиё такое: «Джр»? Ума не приложим! Наверное, иностранец.
Для Марципаныча всё произошедшее вылилось в самую настоящую душевную трагедию, ибо был он по жизни страшно застенчив и оттого — редкостный однолюб (хоть и вроде того царь зверей!). На самом деле ежели б не Гена, который когда-то в далёкой-далёкой молодости счастливо познакомил их с Тобиком, весьма велика вероятность, что Чандр наш так бобылём бы всю жизнь и промотылялся, коротая в одиночестве часы томительного досуга. Там, глядишь, спился б, как это со многими случается, или удавился с тоски. Повесился б на балконной решётке, о!
Сложилось, слава богу, иначе, но... Настал час скорби, счастье ушло, испарилось, и теперича пожилой седогривый лев не мог ни минуты оставаться в жилище, где кажный предмет, уголок, запах напоминал об ушедшем дорогом друге. Вот ну никак! Сплошь депресняк, да и только!
В Горсовете, разумеется, пошли навстречу заслуженному работнику зоопарковых услуг и взамен двухкомнатных белокаменных палат выделили куцую однушку непосредственно в дирекции вверенного ему научно-популярного, в чём-то даже просветительского, заведения.
Чему Львович был несказанно рад и благодарен, ибо лапы уже, знаете ли, не те, суставы скрыпят, когти затупились, кое-какие клыки выпали, хвост периодически отваливался, да и вообще: всякие прогулки без лучшего друга ни разу боле не прельщали. Тем паче в снег, дождь, грязь, мороз или, скажем, наводнение с цунами.
Пущай перекрытия деревянные слегка подгнили, плесень кое-где с потолка бахромой свисает, трубы текут (а как гудят и стонут по ночам — заслухаешься! — прям гульбище Кентервильских привидениев, папой клянёмся!), несметные полчища насекомых периодически забредают незвано погостить откуда-то со стороны буфета — всё это, как и некоторые другие неудобства, конечно же, имеет место, спору нет.
Опять же психбольные кривляки боле не веселят, приходится с тоски федеральные каналы в телевизоре периодически посматривать, увы!
В то же время нет нужды вскакивать ни свет ни заря, обжигаясь, не чувствуя вкуса, впопыхах заглатывать утренний кофе или, скажем, чаёк (иной раз даже простенький бутерброд с «Докторской» некогда сварганить!), а после трястись битый час в переполненном автобусе на другой конец города (хорошо, ежели его вообще дождёшься и кабы втиснешься!). Короче, бегом туда, бегом сюда, жопа в мыле, а покурить-то и некогда.
Да что там покурить, товарищи дорогие, газету некогда почитать, право дело, «Новый мир», «Иностранку», книжонку полистать! Н-н-н-нда... С недавних пор всё в прошлом.
Нет боле нужды долгими зимними месяцами просыпаться в кромешной тьме, с трепетом душевным озираясь спросонья: «Где это я? Неужто на берегах Стикса?! И когда только успел?!!» Теперича жить стало куда веселей!
Нынче дозволительно чутка подольше нежить престарелые косточки, укутавшись с носом в ветхое лоскутное одеялко, и совсем уж очухиваться от сна лишь с первыми проблесками белого света, когда вылезать из тёплой налёжанной постели не столь уж, согласитесь, и паскудно.
К слову сказать, в бывшей львиной квартире ныне проживает начальник Сельскохозяйственного отдела Горсовета, бессменный руководитель агрохолдинга «Скотский уголок» товарищ Наполеон Великий. Поди, слыхивали о таковом? И немудрено! Что ж, свято место пусто не бывает, н-н-н-нда...
Не слыхивали?! От же напасть! Тогда включайте поскорей всякоразные телерадиоканалы и смотрите, смотрите, смотрите, ловите ухом волну — слухайте... Там всё о нём. И немного о погоде.
Опять же кофейку испить без спешки — самое то мероприятие! Разве не так? Гренок ароматных намутить завсегда времечко найдётся, яичко всмяточку облупить.
А потом, без боязни куда-либо опоздать, можно ещё долго сидеть в старом уютном продавленном кресле, теребить кисточку облезлого хвоста и читать завтрашнюю газету, покуривая приличную хабанскую сигару или, к примеру, попыхивая очередным шедевром Пола Винслоу вроде «Фудзи» или «Арлекина», набитым благовонной утренней смесью «Вкус лета» от «Сатлифф». Ведь клёво, да, согласитесь?
Почему завтрашнюю? М-м-м-м... Дык какой же, дорогие читатели, читательницы наши, извиняйте, глубокий философический смысл имеет сегодняшнюю-то газету читать, сами подумайте, ежели там новости никоим образом не свежее вчерашних раков, ась? Скорее, даже позавчерашних! За коим лядом, спрашивается, и кому это надобно?
Вот и Чандр Львович сызмальства свежатинку любил. Во всех ея, надо понимать, ипостасях: будь то мясо парное (прямо с рогов и копыт!), пиво нефильтрованное, сплетни или, скажем, новости свежеиспечённые, аки пирожки горячие. Так вот прямо и потреблял — с пылу с жару, без разбора пола и возраста, хе-хе-хе!
На самом деле не было у старика Марципаныча ни трубок «Винслоу», ни «Дон Карлос», ни, тем паче, «Кай Нильсен», ни даже простеньких «Петерсон» с «Савинелли», а подарили ему некогда сотрудники в какой-то из дней варенья некое (довольно жалкое, отметим!) подобие левой руки — трубку курительную производства Московской табачной фабрики «Ява».
